и  принимающий  фантастические  очертания.
Безусловно, это было лишь порождение его боли, но ужас слегка отпустил  его,
когда перед ним возникло блаженное лицо ребенка, устремившего на  него  свой
взгляд.
   - Откройся мне, - услышал Миляга  его  голос.  -  Откажись  от  борьбы  и
позволь мне войти в тебя.
   И снова клише, подумал он. Золотой сон  о  святом  заступничестве  против
кошмара, который вот-вот должен был ослепить его  и  кастрировать.  Но  если
один из участников этого поединка был реален - свидетельством тому была  его
боль, - то почему не мог оказаться реальным и второй?
   - Впусти меня в свое сердце и голову, - произнесли губы младенца.
   - Я не знаю как! - выкрикнул он, и его вопль был издевательски  подхвачен
Эбилавом и его соратниками.
   - Как? Как? Как? - завывали они.
   У младенца ответ был наготове.
   - Откажись от борьбы, - сказал он.
   Это не так уж и  трудно  исполнить,  подумал  Миляга.  Все  равно  он  ее
проиграл. Что еще ему остается делать? Не отводя глаз  от  младенца,  Миляга
расслабил каждый мускул своего тела. Кулаки его  разжались;  ноги  перестали
брыкаться. Голова его запрокинулась, рот открылся.
   - Открой свое сердце и голову, - услышал он голос младенца.
   - Да, - сказал он в ответ.
   И в тот самый момент, когда он произнес  это  приглашение,  в  мысли  его
закралось сомнение. Разве с самого начала все это не отдавало мелодрамой?  И
не отдает ли до сих пор? Душа,  уносимая  из  Чистилища  светлым  херувимом,
открывшаяся наконец навстречу простому спасению. Но сердце  его  по-прежнему
было широко распахнуто, и спасительный  младенец  ринулся  на  него,  словно
коршун, пока сомнение еще не успело вновь запечатать его наглухо. Он  ощутил
чужое сознание у себя в горле и почувствовал  его  холодок  в  своих  венах.
Захватчик не подвел. Миляга почувствовал, как его мучители тают вокруг него,
а их стальные оковы и злобные вопли рассеиваются, как утренний туман.
   Он упал на пол.  Доски  под  его  щекой  были  сухими,  хотя  всего  лишь
несколько минут назад по ним волочились кровавые юбки Эстер. В воздухе также
не осталось и следа ее вони. Он перекатился на спину и осторожно ощупал свои
сухожилия. Они были в полном порядке. А его яички, которые, как ему казалось
раньше, превратились в кровавое месиво, теперь даже не  болели.  Убедившись,
что тело его в целости и сохранности,  он  засмеялся  от  облегчения  и,  не
переставая хохотать, попытался нашарить упавшую на пол свечу.  Иллюзия!  Это
была всего лишь иллюзия! Некий последний ритуал перехода, осуществленный его
сознанием, чтобы он смог избавиться  от  груза  вины  и  смотреть  навстречу
будущему Примирению с легкой душой. Ну что ж, призраки  сделали  свое  дело.
Теперь он свободен.
   Пальцы его нашарили свечу. Он поднял ее, нашарил спички и  зажег  фитиль.
Сценическая площадка, которую он населил вампирами и херувимами, была  пуста
от досок до галерки. Он поднялся на ноги. Хотя та  боль,  которую  причиняли
ему враги, была воображаемой, борьбу против них он вел  самую  настоящую,  и
теперь его тело, которое и так-то не успело  оправиться  от  изорддеррекских
кошмаров, теперь еще сильнее ослабело от сопротивления. Когда он заковылял к
двери, за спиной у него вновь раздался голос херувима.
   - Наконец-то один, - сказал он.
   Он резко обернулся. Хотя голос явно звучал откуда-то сзади,  на  лестнице
никого не было. Площадка второго этажа и коридоры, ведущие из  холла,  также
были пустынны. Однако голос раздался снова.
   - Не правда ли, удивительно? - сказал ангелочек. - Слышать и  не  видеть.
Вполне достаточно, чтобы свести человека с ума.
   Миляга еще раз обернулся, и свеча затрепетала у него в руках.
   - Да здесь я, здесь, - сообщил херувим. - Нам с тобою  придется  провести
немало времени, так что надо постараться друг другу понравиться.  О  чем  ты
любишь болтать? О политике? О  еде?  Лично  я  могу  на  любую  тему,  кроме
религии.
   На этот раз, обернувшись, Миляга все-таки успел мельком  заметить  своего
мучителя. Тот уже отказался от облика херувима. Представшее Миляге  существо
напоминало маленькую обезьянку с бледным лицом - то ли от малокровия, то  ли
от пудры, с черными шариками глаз и огромным ртом. Не  желая  больше  терять
силы на преследование такого проворного существа (ведь еще  несколько  минут
назад он видел, как оно  умудрилось  повиснуть  на  голом  потолке),  Миляга
остановился и стал ждать. Мучитель был  болтушкой.  Он  неминуемо  заговорит
снова и тогда покажет себя полностью. Долго ждать ему не придется.
   - Слушай, ну и кошмарные, должно быть, у тебя демоны, - сказало существо.
- Ты так пинался и ругался!
   - А ты их не видел?
   - Нет, и не имею ни малейшего желания.
   - Но ты же запустил пальцы в мою голову разве не так?
   - Да. Но я не собирался подглядывать. Это не моя профессия.
   - А в чем же твоя профессия?
   - И как ты можешь жить в этих мозгах? Они такие маленькие и потные...
   - Твоя профессия?..
   - Находиться в твоем обществе.
   - Я скоро ухожу.
   - Я так не думаю. Конечно, это всего лишь мое собственное мнение.
   - Кто ты?
   - Называй меня Отдохни Немного.
   - И это, по-твоему, имя?
   - Мой отец был тюремщиком. Отдохни Немного - это была его любимая камера.
Я всегда благодарил Бога за то, что он не зарабатывает на жизнь  обрезанием,
а то бы мне...
   - Замолчи.
   -  Просто  пытаюсь  поддержать  светский  разговор.  Ты  выглядишь  очень
взволнованным. Никакой нужды в этом нет. С тобой  ровным  счетом  ничего  не
случится, если только ты не будешь противиться воле моего Маэстро.
   - Сартори.
   - Именно. Видишь, он знал, что ты здесь  появишься.  Он  сказал,  что  ты
будешь чахнуть от тоски и тешить свою гордыню, и как же  он  оказался  прав!
Правда я не уверен, что с ним происходило бы то же самое. В твоей голове нет
ничего такого, чего не было бы  в  его.  Вот  только  за  исключением  меня.
Кстати, я должен  поблагодарить  тебя  за  то,  что  ты  был  так  скор.  Он
предупредил, что мне придется проявить терпение, и  вот,  пожалуйста,  -  не
прошло и двух дней, как ты появился. Здорово, наверное, тебе необходимы были
эти воспоминания.
   Существо продолжало в том же роде,  бормоча  у  Миляги  где-то  в  районе
затылка, но он уже почти не обращал на  него  внимания.  Теперь  он  пытался
сосредоточиться на том, что же делать дальше. Это существо, кем  бы  оно  ни
было, сумело-таки пробраться в него. Открой свое сердце  и  голову,  сказало
оно, и именно так он и поступил - надо  же  было  оказаться  таким  дураком,
отдаться на милость  этой  твари!  Теперь  надо  было  думать,  как  от  нее
избавиться.
   - Ты ведь понимаешь, там их еще много осталось, - говорило существо.
   Он временно потерял нить его монолога и не знал, о чем оно бормочет.
   - Много кого? - спросил он.
   - Воспоминаний, - ответило оно. - Ты  хотел  получить  прошлое,  но  пока
перед тобой прошла лишь крошечная его часть. Самое лучшее еще впереди.
   - Мне оно не нужно, - сказал он.
   - Почему? Ведь оно - это ты, Маэстро, во всех своих обличьях.  Ты  должен
получить то, что тебе принадлежит. Или ты боишься  захлебнуться  собственным
прошлым?
   Он не ответил.  Существу  прекрасно  было  известно,  какой  ущерб  может
причинить ему прошлое, если оно нахлынет на него слишком внезапно. Идя в дом
на Гамут-стрит, он готовил себя к такой возможности. Отдохни Немного, должно
быть, почувствовало, как участился его пульс, и сказало:
   - Я понимаю, почему ты так боишься своего прошлого. В нем  столько  твоей
вины, не правда ли? Всегда столько вины...
   Он подумал, что надо поскорее уходить. Оставаться здесь, где прошлое  так
похоже на настоящее, - это значит навлекать на себя катастрофу
   - Куда ты идешь? - спросило Отдохни Немного, когда  Миляга  направился  к
двери.
   - Хочу немного поспать, - сказал он. Вполне невинное желание.
   - Можешь поспать здесь, - ответил захватчик.
   - Здесь нет кровати.
   - Тогда ложись прямо на полу. Я спою тебе колыбельную.
   - Кроме того, здесь нечего есть и пить.
   - Сейчас тебе не нужно есть, - раздалось в ответ.
   - Но я голоден.
   - Так потерпи немного.
   Почему оно так стремилось удержать его здесь? Просто хотело измучить  его
бессонницей и жаждой, до того как он переступит  порог?  Или  же  сфера  его
влияния ограничивалась этим  домом?  Надежда  встрепенулась  в  нем,  но  он
постарался ничем это не показать. Он ощущал, что существо,  вошедшее  в  его
сердце и голову, не имело доступа к каждой мысли в его голове. Если  б  дело
обстояло иначе, оно бы не нуждалось в угрозах, чтобы удержать его здесь. Оно
бы просто приказало его членам налиться свинцом и уложило бы его на пол.  Но
его воля по-прежнему принадлежала ему, а это означало, что если  действовать
быстро, он сможет добежать до двери и освободиться от него, прежде  чем  оно
успеет распахнуть шлюзы прошлого. А пока, чтобы успокоить его, он повернулся
спиной к двери.
   - Тогда я, пожалуй, останусь, - сказал он.
   - По крайней мере, нам повезло: мы находимся в  обществе  друг  друга,  -
сказало  Отдохни  Немного.  -  Хотя,  позволь  быть  мне  в  этом  полностью
откровенным,  я  провожу  между  нами  строгую  границу   в   смысле   любой
разновидности плотских отношений, какое бы возбуждение  тобой  ни  овладело.
Прошу тебя, не прими это за личное оскорбление. Просто я знаю твою репутацию
и хочу официально заявить здесь и сейчас, что не имею  никакого  интереса  к
сексу.
   - У тебя никогда не будет детей?
   - Нет, что ты, конечно, будут. Но это совсем другая история. Я откладываю
их в головах моих врагов.
   - Это что, предупреждение? - спросил он.
   - Не совсем, - ответило оно. - Я уверен, что ты смог  бы  приютить  целую
семью таких, как я. Ведь в конце концов,  все  -  Едино,  разве  не  так?  -
Следующую фразу существо произнесло, идеально сымитировав его голос. - После
нашей смерти мы не будем разделены на категории, Роксборо, мы увеличимся  до
размеров Творения. Думай обо мне, как о первом знаке этого увеличения, и  мы
с тобой заживем на славу.
   - Пока ты меня не убьешь?
   - С чего бы это?
   - Потому что Сартори хочет, чтобы я был мертв.
   - Ты несправедливо к нему относишься, - сказало Отдохни Немного. - У меня
нет задания убить тебя. Все, что он  хочет,  -  это  чтобы  я  препятствовал
твоему замыслу до тех пор, пока день летнего  солнцестояния  не  окажется  в
прошлом. Он не хочет, чтобы роль  Примирителя  досталась  тебе  и  чтобы  ты
впустил в Пятый Доминион его врагов. Кто кинет в  него  за  это  камень?  Он
собирается  построить  здесь  Новый  Изорддеррекс,   чтобы   править   Пятым
Доминионом от Северного полюса до Южного. Ты об этом знал?
   - Он упоминал нечто подобное.
   - А когда все это свершится, я абсолютно уверен, что он обнимет тебя, как
брат.
   - Но до тех пор...
   - ... у меня есть его разрешение делать все, что  потребуется,  для  того
чтобы помешать тебе стать Примирителем. И если это означает  свести  тебя  с
ума воспоминаниями...
   - ... то ты это сделаешь.
   - Я должен буду сделать это, Маэстро, должен. Я - исполнительный слуга...
   Давай-давай, продолжай болтать,  подумал  Миляга,  пока  существо  яркими
красками расписывало свойства своей преданности. Он  решил,  что  не  станет
пытаться выбежать через дверь. Скорее всего, она  на  двойном,  а  то  и  на
тройном запоре. Лучше подобраться к окну, через которое он проник сюда. Если
понадобится, он бросится на него с разбегу. Даже если несколько костей будет
сломано, это небольшая цена за спасение.
   Он огляделся вокруг с деланной небрежностью, ни  разу  не  позволив  себе
взглянуть на входную дверь.
   От того места, где он стоял, до  комнаты  с  открытым  окном  было  самое
большее шагов десять. Когда он окажется в ней, надо будет одолеть еще  шагов
десять до окна. Тем  временем  Отдохни  Немного  окончательно  запуталось  в
изъявлениях своей рабской покорности  хозяину.  Не  было  смысла  дожидаться
более удобного момента.
   В качестве отвлекающего маневра он сделал  шаг  к  лестнице,  но  тут  же
изменил направление и ринулся к двери. Лишь шага через три существо  поняло,
что происходит.
   - Не будь дураком! - прикрикнуло оно.
   Он понял, что оказался слишком  осторожен  в  своих  расчетах.  До  двери
комнаты он добежит за восемь шагов, вместо десяти, а через комнату к окну  -
всего за шесть.
   - Я предупреждаю тебя, - завизжало оно, а потом, поняв, что уговоры ни  к
чему не приведут, начало действовать.
   В шаге от двери Миляга почувствовал, как что-то открывается в его голове.
Трещина, сквозь которую он  позволял  своему  прошлому  сочиться  по  капле,
превратилась в зияющую дыру. Еще через  шаг  речушка  превратилась  в  реку;
через два - в бурный поток; через три - в ревущий водопад. Он видел  окно  в
противоположном конце комнаты и улицу за ним, но его  воля  к  бегству  была
омыта потопом прошлого.
   Между Сартори и Джоном Фьюри Захарией он прожил девятнадцать жизней.  Его
подсознание, запрограммированное Паем, исправно помогало ему  переходить  из
одной жизни в другую  под  покровом  тумана  забвения,  который  рассеивался
только тогда, когда дело было уже  сделано  и  он  просыпался  в  незнакомом
городе, с именем, украденным из телефонного справочника или  подслушанным  в
разговоре. Разумеется, он всегда оставлял за собой боль и скорбь. Хотя он  и
старался держаться слегка обособленно от своего круга  общения  и  тщательно
заметал следы, когда наставало время уходить, его внезапные исчезновения без
сомнения причиняли горе всем тем, кто  был  к  нему  привязан.  Единственным
человеком, который переносил эти разлуки без всякого ущерба для себя, был он
сам. Но лишь до этого момента. Теперь все прожитые жизни нахлынули  на  него
одновременно, а вместе с ними - и вся та боль, которую от тщательно избегал,
проживая их. Голова его переполнилась обрывками  его  прошлого,  фрагментами
девятнадцати неоконченных историй, каждая из которых была прожита с  той  же
инфантильной жаждой ощущений, которая  отмечала  его  существование  в  роли
Джона  Фьюри  Захария.  Во  всех  без  исключения  жизнях   он   наслаждался
поклонением и обожанием. Его любили, с ним носились, как с величайшим гением
всех времен и народов - из-за его обаяния,  из-за  его  профиля,  из-за  его
тайны. Но это обстоятельство не делало поток воспоминаний более приятным. Не
спасло оно его и от паники,  которую  он  испытал,  когда  то  небольшое  я,
которое он знал и  понимал,  утонуло  в  изобилии  деталей  и  подробностей,
которые всплывали из других его существований.
   За два столетия ему ни разу  не  пришлось  задать  себе  вопрос,  который
терзал все души в мире в ту или иную безлунную полночь: Кто я?  Для  чего  я
был создан? Что со мной станет, когда я умру?
   Теперь у него оказалось слишком много ответов, что было гораздо хуже, чем
не иметь их вообще. У него был небольшой набор личностей, которые он  снимал
и надевал на себя словно маски.  У  него  было  в  избытке  мелких  целей  и
устремлений.  Но  в  его  памяти  никогда  не   накапливалось   достаточного
количества лет, чтобы измерить глубину сожаления и раскаяния, и  это  делало
его личность бедной. Разумеется, не находилось в нем места  и  для  ощущения
надвигающейся смерти, и для скорбной мудрости траура.
   Забвение всегда было наготове, чтобы разгладить морщины и уберечь его дух
от испытания.
   Как он и опасался, натиск воспоминаний оказался слишком настойчив, и хотя
он стремился уцепиться за того человека, которым он был, когда вошел в  этот
дом, вскоре его последнее воплощение превратилось лишь в одну из прожитых им
жизней, ничем не отличающуюся от всех остальных. На полпути между  дверью  и
окном, воля к бегству, которая коренилась в желании защитить себя,  оставила
его. Выражение решимости сползло с его лица, словно оно превратилось  в  еще
одну маску. Ничто не пришло ему на смену.  Он  стоял  посреди  комнаты,  как
бесстрастный часовой,  и  ни  один  отблеск  его  внутренней  катастрофы  не
отражался на безмятежной симметрии его лица.
   Ночные часы проходили один  за  другим,  отмечаемые  ударом  колокола  на
отдаленной колокольне, но если он и слышал его, то не подавал никакого виду.
И только когда первые лучи восходящего  солнца  проникли  на  Гамут-стрит  и
проскользнули в то самое окно, которого он так  стремился  достичь,  внешний
мир за пределами его смятенного  сознания  вызвал  у  него  первую  ответную
реакцию. Он заплакал. Из жалости - но не к себе, а к нежным лучам  янтарного
света,  разлившегося  теплыми  лужицами  на  жестких  досках.  Наблюдая  эту
картину, он смутно подумал о том, что неплохо  было  бы  выйти  на  улицу  и
постараться обнаружить источник этого чуда, но в голове у него кто-то был, и
голос его перекрывал хлюпанье свиного пойла,  которое  болталось  у  него  в
голове. И этот кто-то хотел, чтобы он ответил на один вопрос, прежде чем его
отпустят поиграть. Правда, вопрос оказался довольно простым.
   - Кто ты? - спросил кто-то.
   А вот ответить было сложно. В голове  у  него  вертелось  много  имен,  к
каждому из которых прилипли ошметки их жизни, но какое из  них  принадлежало
ему? Слишком много обрывков надо ему рассортировать, чтобы ощутить,  кто  он
такой, а трудно представить себе более неблагодарное занятие в  такой  день,
когда солнечные  лучи  светят  в  окно,  приглашая  его  выйти  на  улицу  и
посмотреть на их Небесного Отца.
   - Кто ты? - снова спросил у него голос, и он вынужден был сказать в ответ
чистую правду:
   - Я не знаю, - сказал он.
   Похоже, голос, задающий вопросы у него в голове, остался этим доволен.
   - Можешь идти погулять, - произнес он.  -  Но  я  хочу,  чтобы  время  от
времени ты возвращался, просто чтобы повидать меня. Хорошо?
   Он ответил, что, конечно, он так и будет поступать, и голос  сказал,  что
он может идти, куда глаза глядят. Ноги его одеревенели, и когда он попытался
сделать шаг, из этого ничего не вышло. Он рухнул на  пол  и  пополз  к  тому
месту, где солнечные пятна освещали доски. Там он немного поиграл, а  потом,
почувствовав себя сильнее, вылез на улицу через окно.
   Если бы он  обладал  связной  памятью  о  событиях  прошедшей  ночи,  то,
спрыгнув с подоконника на тротуар, он понял бы, что его догадка была  верна,
и сфера влияния посланника Сартори  действительно  ограничивалась  пределами
дома. Но он едва отдавал себе отчет даже в том, что покинул дом  и  оказался
на улице. Прошедшей ночью он вошел в двадцать  восьмой  дом  по  Гамут-стрит
человеком, перед которым стояла великая цель, Примирителем Имаджики, который
пожелал встретиться лицом к лицу со своим прошлым и,  познав  его,  укрепить
свои силы. Он вышел  из  этого  дома,  уничтоженный  тем  самым  знанием,  к
которому стремился,  и  теперь  стоял  посреди  улицы,  похожий  на  узника,
сбежавшего из приюта для  умалишенных,  уставившись  на  солнце  и  даже  не
подозревая о том, что крутизна его дуги  возвещает  скорое  приближение  дня
летнего солнцестояния, когда тот человек, которым он был еще  вчера,  должен
был начать действовать или потерпеть вечное поражение.

Глава 45

1

   Хотя Юдит спала не очень хорошо после посещения Клема (сны  о  лампочках,
переговаривавшихся  на  языке  миганий,  который  ей  никак   не   удавалось
расшифровать), проснулась она рано и уже к восьми  часам  утра  спланировала
свой день. Она решила поехать в Хайгейт и попытаться найти  путь  в  темницу
под Башней, где томилась единственная оставшаяся в Пятом Доминионе  женщина,
которая могла бы ей помочь. Теперь она знала о Целестине  куда  больше,  чем
когда она впервые посетила Башню в новогоднюю ночь.  Дауд  подыскал  ее  для
Незримого (во всяком случае, так он утверждал) и  перенес  ее  с  лондонских
улиц к границам Первого Доминиона. Было удивительно, как она смогла все  это
пережить, а уж на то, что  после  божественного  из