и, настолько признание Миляги ошеломило ее. Женился!
Сама мысль об этом была абсолютно нелепой, вот только смех застревал у нее в
горле. Хотя минуло много недель с тех пор, как  она  покинула  эту  квартиру
(лишь самые стойкие из ее растений не умерли от одиночества, и  она  забыла,
как  включать  кофеварку  и  как  обращаться  с  оконными  задвижками),  она
по-прежнему ощущала это место своим домом,  и  к  тому  времени,  когда  она
осушила пару  чашек  кофе,  приняла  душ  и  переоделась  в  чистую  одежду,
Доминион, за пределы которого она шагнула всего лишь несколько часов  назад,
стал постепенно отступать в прошлое. В окружении знакомых  вещей  и  запахов
странность Изорддеррекса была  скорее  слабостью,  чем  силой.  Без  всякого
сознательного принуждения с ее стороны ее ум уже провел  границу  между  тем
местом, где она была, и тем, где она оказалась сейчас, и  граница  эта  была
столь же нерушимой, как между сном и  реальной  жизнью.  Неудивительно,  что
Оскар  превратил  в  ритуал  свои  постоянные  посещения  сокровищницы.  Это
помогало  ему  сохранить  воспоминания,  которым   приходилось   выдерживать
постоянный натиск обыденности.
   Проникавший в кровь кофеин помог ей забыть об  усталости,  и  она  решила
этим же  вечером  отправиться  в  дом  Оскара.  После  возвращения  она  уже
несколько раз позвонила ему,  но  дозвониться  не  смогла.  Однако  ей  было
прекрасно  известно,  что  долгие  гудки  в   трубке   вовсе   не   являются
доказательством отсутствия Оскара или, тем  более,  его  кончины.  Он  редко
подходил к телефону сам -  обычно  эта  обязанность  падала  на  Дауда  -  и
неоднократно заявлял о своем крайнем отвращении к этому изобретению.  Как-то
раз он сказал, что в раю обычные праведники  пользуются  телеграммами,  а  у
святых есть говорящие голуби; телефоны  же  расположены  гораздо  ниже.  Она
вышла из дома около семи, поймала такси и отправилась на Риджентс Парк-роуд.
Дом оказался  наглухо  заперт;  ни  одно  окно  не  было  открыто.  В  такой
благодатный вечер это несомненно должно было  означать,  что  внутри  никого
нет. На всякий случай она обошла дом и заглянула  в  одно  из  задних  окон.
Заметив ее, три попугая  Оскара  тревожно  поднялись  со  своих  жердочек  и
принялись издавать панические вопли,  пока  она,  загораживая  руками  свет,
пыталась разглядеть, полны ли их мисочки с водой и семенами. Хотя насесты их
были далеко от окна и ничего увидеть ей не удалось, степень  их  возбуждения
была сама по себе достаточно тревожным признаком. Судя по всему,  Оскар  уже
давно не поглаживал их перышки. Так где же он? Может быть, его труп лежит  в
Поместье, в зарослях высокой травы? Даже если  и  так,  было  бы  безумством
отправляться туда на его поиски за час до наступления темноты.  Кроме  того,
она была уверена, что глаза ее не обманули: в  самый  последний  момент  она
видела, как Оскар поднялся на  ноги  и  оперся  о  косяк.  Несмотря  на  всю
склонность к излишествам, он был физически крепким мужчиной.  Она  не  могла
поверить в то, что он мертв. Скорее уж где-то прячется, скрываясь от  Tabula
Rasa и его  агентов.  С  этой  мыслью  она  вернулась  к  парадной  двери  и
нацарапала анонимную записку, в которой сообщалось, что с ней все в порядке.
Записку она бросила в почтовый ящик. Он поймет, кто ее автор.  Ну  кто  еще,
кроме нее, мог написать о  том,  что  Экспресс  привез  ее  домой,  целой  и
невредимой?
   Примерно после половины одиннадцатого она стала готовиться ко сну,  но  с
улицы донесся чей-то крик: кто-то звал ее по имени. Она вышла  на  балкон  и
увидела  внизу  Клема,  орущего  во  всю  глотку.  В   последний   раз   они
разговаривали много месяцев  назад,  и  к  тому  удовольствию,  которое  она
испытала, увидев его, примешивалось чувство вины.  Но  по  тому  облегчению,
которое  прозвучало  в  его  голосе  при  ее  появлении,  и  по   жару   его
приветственного объятия она  поняла,  что  пришел  он  не  для  того,  чтобы
вымучивать из нее извинения и оправдания.  Он  с  ходу  заявил,  что  пришел
сообщить ей нечто экстраординарное, но прежде чем он сделает это (она сочтет
его сумасшедшим, в этом нет сомнений), ему надо  выпить.  Не  может  ли  она
налить ему коньяка? Она исполнила его  просьбу,  и  он  осушил  рюмку  одним
глотком. Потом он сказал:
   - Где Миляга?
   Вопрос - в особенности, его требовательный тон - застал  ее  врасплох,  и
она смешалась. Миляга хотел остаться невидимым, и, как  ни  велика  была  ее
ярость, она чувствовала себя обязанной  уважать  это  желание.  Но  Клем  не
собирался отступать.
   -  Ведь  он  уезжал  куда-то,  верно?  Клейн  говорил,  что  пытался  ему
дозвониться, но телефон был отключен. Потом он написал Миляге письмо, но тот
не ответил...
   - Да, - сказала Юдит. - Мне тоже кажется, что он куда-то уезжал.
   - Но он только что вернулся.
   - Да, вот как? - ответила она, с каждой секундой все более теряясь. - Так
ты, наверное, осведомлен лучше меня.
   - Не я, - сказал он, наливая себе еще коньяка. - Тэйлор.
   - Тэйлор? Что ты хочешь этим сказать?
   Клем осушил рюмку.
   - Ты назовешь меня чокнутым, но сначала выслушай меня, хорошо?
   - Я слушаю.
   - Я не сделался сентиментальным после его смерти. Я  не  сидел  взаперти,
перечитывая его любовные письма и слушая песни, под которые мы танцевали.  Я
попытался оставить все это в прошлом и снова начать жить. Но я оставил в его
комнате все, как было. Я просто не мог решиться  разобрать  его  одежду  или
даже снять постельное белье и постоянно откладывал это  на  будущее.  И  чем
дольше я откладывал, тем более невозможным мне  это  казалось.  И  вот  этим
вечером я вернулся домой в самом  начале  девятого  и  услышал,  как  кто-то
разговаривает. - Каждая клеточка тела Клема,  кроме  его  губ,  замерла  без
движения,  прикованная  воспоминанием.  -  Я  подумал,  что  оставил   радио
включенным, но нет, голос доносился сверху, из  его  спальни.  Это  был  он,
Джуди, он звал меня, совсем как раньше.  Я  так  перепугался,  что  чуть  не
убежал. Глупо, правда? Днями и ночами я молился,  чтобы  мне  был  ниспослан
какой-нибудь знак того, что Бог принял его к себе, и вот,  когда  этот  знак
появился, я чуть не обосрался. Говорю тебе, я полчаса простоял на  лестнице,
надеясь, что он перестанет меня звать. И иногда он действительно  переставал
на время, и мне почти  удавалось  убедить  себя  в  том,  что  все  это  мне
померещилось. А потом он начинал снова. Никакой  мелодрамы.  Просто  пытался
убедить меня перестать бояться, подняться в его комнату и  поздороваться.  В
конце концов, я так и сделал.
   На глаза ему навернулись слезы, но в голосе его не слышалась скорбь.
   - Он любил эту комнату по вечерам, когда ее  освещало  заходящее  солнце.
Такой она была и в этот вечер - вся полна солнечных лучей. И он был  там,  в
этих лучах. Я не видел его, но я знал, что  он  рядом,  потому  что  он  сам
сказал мне об этом. Он сказал мне, что я  хорошо  выгляжу.  А  потом  сказал
так: ?Сегодня радостный  день,  Клем.  Миляга  вернулся  и  привез  с  собой
ответы?.
   - Какие ответы? - сказала Юдит.
   - Вот и я его о том же спросил. Я сказал: ?Какие ответы, Тэй?? Но  ты  же
знаешь его: когда он счастлив, он совсем сходит с ума,  как  ребенок.  -  На
губах Клема играла улыбка, а глаза его были устремлены на  те  картины,  что
оставались у него в памяти  от  лучших  дней.  -  Его  так  переполняла  эта
новость, что мне почти ничего не удалось больше узнать. - Клем поднял взгляд
на Юдит. - Свет уходил, - сказал он. - И мне кажется,  ему  тоже  надо  было
уходить. Он сказал, что наш долг - помогать Миляге. Поэтому он и явился  мне
сегодня. Он сказал,  что  это  трудно,  но  ангелом-хранителем  вообще  быть
нелегко. И тогда я спросил, почему он говорит только об одном ангеле -  ведь
нас же двое? А он ответил: ?Потому что мы с тобой - едины, Клем, ты и я.  Мы
всегда были и всегда будем едины?. Вот в точности его слова,  я  клянусь.  А
потом ушел. И знаешь, о чем я все время думаю?
   - О чем?
   - О том, как глупо я потерял то время, что простоял на лестнице.  Ведь  я
мог бы провести его вместе с ним. - Клем поставил рюмку на  столик,  вытащил
из кармана платок и высморкался. - Вот, собственно говоря, и все,  -  сказал
он.
   - Я думаю, это не так мало.
   - Я знаю, что ты думаешь, - сказал он с тихим смешком. - Бедняга Клем, он
не вынес скорби и стал видеть галлюцинации.
   - Нет, - сказала она очень мягко. - Я думаю: Миляга просто не знает,  как
ему повезло, что у него два таких ангела-хранителя.
   - Не потакай мне.
   - И не собираюсь. Я верю каждому твоему слову.
   - Серьезно?
   - Да.
   - Почему? - спросил Клем с таким же тихим смешком.
   - Потому что Миляга действительно вернулся сегодня  вечером,  Клем,  и  я
была единственным человеком, который об этом знал.
   Он ушел от нее десять минут спустя, явно удовлетворенный  мыслью  о  том,
что даже если он сумасшедший, в круге его друзей нашелся еще  один  подобный
безумец, к  которому  он  всегда  сможет  обратиться,  чтобы  обсудить  свои
бредовые галлюцинации. Юдит  рассказала  ему  то  немногое,  что  она  сочла
возможным доверить ему на данном этапе  (то  есть  практически  ничего),  но
пообещала встретить с Милягой и от имени Клема рассказать  ему  о  посещении
Тейлора. Благодарность Клема была не настолько велика, чтобы он  не  обратил
внимания на ее скрытность.
   - Ты ведь знаешь гораздо больше, чем рассказала мне, верно? - сказал он.
   - Да, - сказала она. - Может быть, попозже я смогу открыть тебе больше.
   - А что, Миляга в опасности? - спросил Клем. - Хоть это по  крайней  мере
ты мне можешь сказать?
   - Все мы в опасности, - ответила она. - Ты. Я. Миляга. Тэйлор.
   - Тэйлор мертв, - сказал Клем. - Он живет  в  солнечном  луче.  Ничто  не
сможет причинить ему вред.
   - Надеюсь, что ты прав, - невесело сказала она. - Но  прошу  тебя,  Клем,
если он найдет тебя снова...
   - Найдет.
   - ... тогда при следующей встрече обязательно скажи ему, что все  мы  под
угрозой. То, что Миляга вернулся в... вернулся домой, не означает,  что  все
трудности позади. На самом деле, они только начинаются.
   - Тэй говорит, что должно произойти нечто возвышенное. Он так и сказал  -
возвышенное.
   - Возможно, так и будет. Но будет очень  трудно  не  совершить  ни  одной
ошибки. А если что-нибудь пойдет не так...
   Она запнулась, и перед глазами у нее всплыли воспоминания  об  Ин  Ово  и
разрушенном Изорддеррексе.
   - Ну что ж, когда ты почувствуешь, что настало время  все  рассказать,  -
сказал Клем, - мы будем готовы выслушать тебя. Мы  оба.  -  Он  взглянул  на
часы. - Мне пора идти. Я опаздываю.
   - Вечеринка?
   - Нет. Я работаю в приюте для бездомных. Почти каждую ночь мы выходим  на
дежурство и подбираем по городу беспризорных детей. В Лондоне их полно.
   Она проводила его до дверей, но прежде чем уйти, он спросил у нее:
   - Ты помнишь наше языческое празднество на Рождество.
   Она усмехнулась.
   - Ну еще бы, кто ж не запомнит. Оттянулись на славу.
   - После того как все разошлись, Тэй надрался, как самая последняя свинья.
Он прекрасно знал, что большинства этих людей он уже никогда не увидит. Ну а
потом,  разумеется,  посреди  ночи  его  стало  выворачивать  наизнанку,  он
почувствовал себя хуже, и мы просидели с ним до утра, разговаривая  о...  да
Бог его знает о чем! Обо всем на свете. И он рассказал мне,  как  он  всегда
любил Милягу. Как Миляга был самым загадочным  человеком  в  его  жизни.  Он
сказал, что Миляга часто снился ему  и  во  сне  говорил  на  несуществующих
языках.
   - Мне он тоже об этом рассказывал,  как  раз  в  последнее  Рождество,  -
сказала Юдит.
   - А он сказал мне, что  на  следующий  год  я  должен  снова  праздновать
настоящее Рождество, безо всякого язычества, и пойти на полночную мессу, как
мы обычно и делали в прошлом, а я сказал ему, что, как мне казалось, мы  уже
решили, что в этом нет особого смысла. И знаешь,  что  он  ответил  мне?  Он
сказал, что свет есть свет, каким именем его ни назови, и хорошо  сознавать,
что им светится лицо человека, которого ты знаешь. - Клем улыбнулся. - Тогда
я подумал, что он говорит о Христе. Но теперь... теперь я уже не так  уверен
в этом.
   Она крепко обняла его и расцеловала в раскрасневшиеся щеки.  Хотя  она  и
подозревала, что в его словах заключена доля правды, она не могла  заставить
себя высказать эту возможность вслух, потому что знала, что то самое лицо, в
котором Тэйлор прозревал свет нового восходящего солнца, принадлежит также и
мраку, который вскоре может навсегда окутать их своей пеленой.

Глава 44

1

   Хотя кровать, на которую Миляга рухнул прошлым  вечером,  была  застелена
грязным, затхло пахнувшим бельем, а подушка под его  головой  была  влажной,
сон его не мог быть более крепким, даже если бы его  убаюкивала  у  себя  на
руках Сама Мать Земля. Когда он проснулся пятнадцать часов спустя, за  окном
стояло прекрасное июньское утро. Сон без сновидений вдохнул новые силы в его
мышцы. Не было ни газа, ни электричества,  ни  горячей  воды,  так  что  ему
пришлось принимать душ и бриться под холодной водой - опыт, в первом  случае
ободряющий, во втором - кровопролитный.  Покончив  с  этим,  он  внимательно
осмотрел  мастерскую.  В  его  отсутствие   она   не   осталась   в   полной
неприкосновенности. В один прекрасный  день  здесь  кто-то  побывал  -  либо
старая подружка, либо вор с чрезвычайно узкой специализацией. Миляга оставил
два окна отрытыми, так что проникнуть в помещение не составило, по-видимому,
никакого труда, и  похититель  унес  с  собой  одежду  и  какие-то  памятные
безделушки. Он так давно был здесь в последний  раз,  что  ему  трудно  было
вспомнить, какие именно  вещи  стали  жертвой  грабежа.  Несколько  писем  и
открыток  с  каминной  полки,  несколько  фотографий  (хотя  он   не   любил
фотографироваться,  по  причинам,  которые  представлялись   теперь   вполне
очевидными) и кое-какие драгоценности: золотая цепочка, два кольца, крестик.
Кража не особенно обеспокоила  его.  Ему  никогда  не  были  свойственны  ни
сентиментальность, ни страсть к коллекционированию. Предметы занимали в  его
жизни такое же место, как глянцевые журналы - просмотрел и выбросил.
   Другие, куда более неприятные следствия  его  отсутствия  ожидали  его  в
ванной,  где  одежда,  которую  он  повесил  сохнуть  перед  началом  своего
путешествия, поросла зеленым мехом, и в  холодильнике,  на  полках  которого
было  разбросано  нечто,  напоминающее  окуклившихся  зарзи   и   источающее
омерзительный аромат гнили  и  разложения.  Но  прежде  чем  начать  уборку,
необходимо было подключить хотя бы электричество, а  для  этого  потребуется
вступить в переговоры. В прошлом ему уже не раз  отключали  газ,  телефон  и
электричество,  когда,  в  промежутках  между   изготовлением   подделок   и
обольщением дойных коров, ему приходилось поиздержаться, так что язык у него
был подвешен соответствующим образом, и именно сейчас этот  талант  был  как
нельзя более кстати.
   Он оделся в самую приличную одежду и спустился вниз, чтобы предстать пред
светлые очи почтенной, хотя и  слегка  рехнувшейся  миссис  Эрскин,  которая
занимала квартиру на первом этаже.  Именно  она  открыла  ему  дверь  вчера,
отметив с характерной для нее искренностью,  что  выглядит  он  так,  словно
избили его ногами до полусмерти, на что он ответил, что именно так он себя и
чувствует. Она не стала расспрашивать,  почему  он  отсутствовал,  что  было
неудивительно,  так  как  его  жизнь  в  мастерской   всегда   сводилась   к
спорадическим  набегам,  но  она  спросила  у  него,  не  собирается  ли  он
задержаться на этот раз подольше. Он сказал, что это вполне возможно, и  она
ответила, что ее это  очень  радует,  потому  что  в  эти  летние  дни  люди
постоянно сходят с ума, а с тех пор,  как  умер  мистер  Эрскин,  ей  иногда
бывает страшно. Пока она готовила чай, он  обзванивал  коммунальные  службы,
отказавшие ему  в  своих  услугах.  Его  ожидала  череда  разочарований.  Он
разучился пользоваться своим обаянием так,  чтобы  женщины,  с  которыми  он
разговаривал, делали то, что ему хотелось. Вместо  обмена  любезностями  ему
был подан холодный салат из официальности и снисхождения.  Ему  было  строго
указано, что  до  тех  пор,  пока  счета  не  будут  оплачены,  ни  о  каких
подключениях не может идти и речи. Он отведал горячих тостов миссис  Эрскин,
выпил несколько чашек чаю, а потом спустился  в  подвал  и  оставил  записку
сторожу  котельной,  в  которой  говорилось,  что  он  вернулся  домой  и  с
благодарностью ожидает подключения горячей воды.
   Потом он снова поднялся в мастерскую и  закрыл  дверь  на  засов.  Одного
разговора на этот день вполне достаточно. Он задернул занавески и зажег  две
свечи. Поначалу их  запылившиеся  фитили  сильно  дымили,  но  их  свет  был
приятнее палящего дневного солнца, и он  принялся  за  разгребание  снежного
сугроба почты, который образовался у входной  двери.  Разумеется,  там  было
полно счетов, раз от разу напечатанных все более разгневанным цветом, плюс к
тому же неизбежные рекламные проспекты. Личных писем было очень мало, но два
из них остановили его внимание. Оба были от Ванессы,  чей  совет  перерезать
свою лживую глотку отозвался таким обескураживающим эхом в увещеваниях  отца
Афанасия. Теперь же она писала ему, что скучает - не проходит и  дня,  чтобы
она не подумала о нем. Второе  послание  выражало  ту  же  мысль,  но  более
откровенным способом: она хотела, чтобы он вновь вошел в ее жизнь.  Если  уж
ему  так  хочется  забавляться  с  Другими  женщинами,  то  она  постарается
примириться с этим.
   Не может ли он, по крайней мере, связаться с ней? Жизнь слишком  коротка,
чтобы таить обиды друг на друга.
   Ее призывы отчасти подняли ему  настроение.  Еще  больше  обрадовало  его
письмо от Клейна, накарябанное красными чернилами на розовой бумаге.  Слегка
педерастический голос Честера зазвучал у него в ушах, когда он поднес листок
к глазам и начал читать.
   Дорогой Блудный Сынок, - писал Клейн. - Чьи сердца ты  разбиваешь  и  где
это происходит? Толпы покинутых женщин в настоящий момент рыдают, уткнувшись
мне в колени, и умоляют послать тебе прощение за твои шалости  и  пригласить
вернуться в лоно семьи.  Среди  них  -  неподражаемая  Ванесса.  Ради  Бога,
возвращайся домой и спаси меня  от  необходимости  ее  соблазнять.  Мой  пах
увлажнился в ожидании твоего появления.
   Стало быть, Ванесса ушла к Клейну - вот уж действительно несчастье на его
голову! Хотя, насколько Миляга помнил, она видела Честера  один-единственный
раз, с тех пор она никогда не отказывала себе в  удовольствии  помянуть  его
недобрым словом. Миляга сохранил все три письма, хотя у него и в  мыслях  не
было последовать содержавшимся в них советам. Лишь  одна  встреча  была  для
него желанной - с домом в Клеркенуэлле. Однако он не  мог  отважиться  пойти
туда при свете дня. Улицы будут слишком яркими и  оживленными.  Он  подождет
темноты, которая поможет ему обрести чаемую невидимость. Он устроил в камине
небольшой костер из остальных писем и стал наблюдать за пламенем. Когда  они
догорели, он снова лег в постель и проспал всю вторую половину дня, готовясь
к ночному путешествию.

2

   Только после того, как первые звезды появились на элегическом синем небе,
он раскрыл шторы. Улица внизу была безлюдной, но так как денег  на  такси  у
него не было, он знал, что по дороге  в  Клеркенуэлл  ему  не  раз  придется
потолкаться  среди  людей.  В  такой  чудесный   вечер   Эдгвар-роуд   будет
оживленной, а в метро непременно набьются толпы народа. Чтобы достичь  цели,
не привлекая к себе нежелательного внимания, он первым делом  решил  одеться
как можно более неприметно и принялся рыться в своем оскудевшем гардеробе  в
поисках костюма, который сделал бы его максимально невидим