ей мере, они красивы,  -  сказал  он.  -  Я  сам  когда-то  был
художником.
   - Ты силен, Маэстро, в этом тебе не откажешь. Честно говоря, я думал, что
Наша Госпожа поставит тебя на колени.
   - То я должен был падать на колени перед Хапексамендиосом, теперь - перед
Девой...
   - Первое - из преданности, второе - из страха.
   - Жаль тебя разочаровывать, но мои  ноги  принадлежат  мне  одному.  И  я
опускаюсь на колени, когда захочу. И если захочу.
   На лице Афанасия отразилось недоумение.
   - Похоже, ты действительно в это веришь, - сказал он.
   - Да уж, черт  возьми.  Не  знаю  уж,  в  каком  заговоре  я,  по-твоему,
участвовал, но клянусь, что все это бредни.
   - Может быть, ты даже в большей степени  являешься  Его  орудием,  чем  я
предполагал вначале, - сказал Афанасий. - Может быть, ты не  ведаешь  о  Его
целях.
   - Ээ, нет, - сказал Миляга. - Я знаю, для какого дела я рожден, и не вижу
причин стыдиться его. Если я могу примирить Пятый Доминион с  остальными,  я
сделаю это. Я хочу, чтобы Имаджика была единой, и, по-моему, тебе  от  этого
будет только польза. Поедешь в Ватикан и найдешь там столько Мадонн, сколько
за всю жизнь не видел.
   Словно вдохновленный его словами, ветер ударил по стенам с  новой  силой.
Один порыв проник в комнату, поднял в воздух  несколько  легких  покрывал  и
погасил светильник.
   - Он не спасет тебя, - сказал Афанасий, явно считая, что  ветер  поднялся
специально для того, чтобы унести Милягу. - Не спасет тебя и твое неведение,
пусть даже оно и охраняло тебя до сих пор.
   Он оглянулся на статуи, которые он изучал в  тот  момент,  когда  Флоккус
прощался с Милягой.
   - Госпожа, прости нас, - сказал он, - за то, что мы делаем это у тебя  на
глазах.
   Судя по всему, слова эти  были  сигналом.  Четверо  лежащих  тел  сели  и
стащили с себя саваны. На этот раз под ними оказались не Мадонны, а  мужчины
и  женщины  из  Ордена  Голодарей,  сжимавшие  в  руках  кинжалы   в   форме
полумесяцев. Афанасий оглянулся на Милягу.
   - Желаешь ли ты перед смертью  принять  благословение  Нашей  Госпожи?  -
спросил он.
   Миляга услышал,  что  за  спиной  у  него  кто-то  уже  затянул  молитву.
Оглянувшись, он увидел у себя за спиной еще троих  убийц,  двое  из  которых
также были вооружены луной в последней четверти,  а  третья  -  девочка,  не
старше Хуззах, голая по пояс, с мышиной мордочкой -  носилась  вдоль  рядов,
сдирая со статуй покрывала. Среди них не было и двух одинаковых. Мадонны  из
камня, Мадонны из дерева, Мадонны из гипса. Мадонны такой грубой работы, что
их едва можно  было  узнать,  и  Мадонны,  выполненные  с  таким  тщанием  и
законченностью, что казалось, они вот-вот втянут воздух в легкие.  Хотя  еще
несколько минут назад Миляга прикоснулся к одной из них  без  всякого  вреда
для себя, теперешнее зрелище вызвало у  него  легкую  тошноту.  Может  быть,
Афанасию было известно о Маэстро нечто такое, чего не  знал  и  сам  Миляга?
Может быть, образ Мадонны имеет  над  ним  какую-то  власть,  подобную  той,
которой порабощало его  в  прошлом  тело  обнаженной  женщины  или  женщины,
обещающей наготу?
   Но что бы за тайна здесь ни скрывалась, он не собирался  раздумывать  над
ней сейчас, позволив Афанасию зарезать его, как теленка. Он  сделал  вдох  и
поднес ладонь ко рту в тот же самый момент, когда Афанасий  взялся  за  свое
оружие. Дыхание оказалось быстрее клинка. Миляга  выпустил  пневму  -  не  в
самого Афанасия, а в землю перед ним. Она  ударилась  о  камни,  и  канонада
осколков обрушилась на Афанасия. Он выронил нож и зажал лицо руками, вопя не
только от боли, но и от ярости. Если  в  его  крике  и  содержался  какой-то
приказ, то убийцы либо не расслышали  его,  либо  проигнорировали,  стараясь
держаться от Миляги подальше. Он двинулся к их раненому предводителю  сквозь
серое облако каменной пыли. Афанасий  лежал  на  боку,  приподняв  голову  и
опираясь на локоть. Миляга опустился  перед  ним  на  корточки  и  осторожно
оторвал руки Афанасия от лица. Глубокий порез виднелся под левым  глазом,  и
еще один - над правым. Оба они, как и целое множество более мелких  царапин,
обильно кровоточили. Но  ни  одна  из  ран  не  могла  стать  бедствием  для
человека, который носил их так, как  другие  носят  драгоценности.  В  конце
концов они затянутся и пополнят его коллекцию шрамов.
   - Отзови своих убийц, Афанасий, - сказал Миляга. - Я пришел сюда  не  для
того, чтобы причинять кому-то вред, но если ты вынудишь меня, ни один из них
не уйдет отсюда живым. Ты меня понял? - Он взял Афанасия за  плечо  и  помог
ему встать на ноги. - Ну же, давай.
   Афанасий стряхнул с себя  руку  Миляги  и  оглядел  свои  когорты  сквозь
кровавый дождь, идущий у него перед глазами.
   - Пропустите его, - сказал он. - Наше время еще придет.
   Убийцы расступились, освобождая Миляге проход к двери, хотя  ни  один  из
них не только не убрал в ножны,  но  и  не  опустил  своего  оружия.  Миляга
двинулся к двери, ненадолго задержавшись лишь ради последнего замечания.
   - Мне не хотелось бы убивать человека, который обвенчал меня с  Пай-о-па,
- сказал он, - так что, прежде чем снова  начать  за  мной  охоту,  еще  раз
проверьте  доказательства  моей  вины,  в  чем  бы  она  ни  заключалась.  И
посоветуйтесь со своим сердцем. Я не враг  вам.  Все,  что  я  хочу,  -  это
исцелить Имаджику. Разве ваша Богиня не хочет того же самого?
   Если Афанасий и хотел ответить, он оказался  слишком  медлителен.  Прежде
чем он  успел  раскрыть  рот,  откуда-то  снаружи  послышался  крик,  спустя
мгновение - еще один, потом еще, потом - десятки криков, исполненных боли  и
страха. Приносившие их порывы ветра превращали их в пронзительное  карканье,
царапающее барабанные перепонки. Когда Миляга повернулся к двери, ветер  уже
гулял по всей комнате, а в тот момент, когда он двинулся к выходу,  одна  из
стен, словно подхваченная рукой великана, зашаталась и поднялась  в  воздух.
Ветер,  несущий  с  собой   груз   панических   воплей,   бросился   внутрь,
переворачивая светильники. Разлившееся масло загорелось от тех самых язычков
пламени, которые оно питало, и в ярком свете желтых  огненных  шаров  Миляга
увидел сцены хаоса, разворачивающиеся со всех сторон.  Убийцы  опрокинулись,
подобно светильникам, не в силах противостоять мощному напору ветра.  Миляга
заметил, как один из них напоролся на свой собственный кинжал. Другой упал в
лужу масла и был мгновенно охвачен пламенем.
   - Какого духа ты вызвал? - завопил Афанасий.
   - Я здесь ни при чем, - крикнул Миляга в ответ.
   Афанасий провизжал какое-то новое обвинение, но оно  потонуло  в  грохоте
нарастающей катастрофы. Другая стена комнаты  была  унесена  ветром  в  одно
мгновение. Ее лохмотья поднялись в воздух, словно занавес, открывающий перед
зрителями сцену бедствия и разрушения.  Буря  трудилась  над  всем  лагерем,
старательно потроша того великолепного алого зверя, внутрь  которого  Миляга
вошел с таким благоговейным ужасом. Стена за стеной  рвались  в  клочки  или
вырывались ветром из земли. Державшие их колья и веревки разлетались во  все
стороны, угрожая увечьями и смертью. А позади всего этого хаоса виднелась  и
его причина: некогда  гладкая  стена  Просвета,  которая  теперь  клубилась,
словно  каменное  небо,  которое  Миляга  видел,  стоя  под  Осью.   Похоже,
источником этого мальстрема была дыра, проделанная  в  ткани  Просвета.  Это
обстоятельство придавало вес обвинениям  Афанасия.  Действительно,  находясь
под угрозой убийц и Мадонн, не мог ли он невольно вызвать  себе  на  подмогу
какого-нибудь духа из Первого Доминиона?  Если  это  действительно  так,  он
должен найти его и усмирить, прежде чем новые,  еще  более  невинные  жертвы
добавятся к длинному списку погибших из-за него людей.
   Не отрывая глаз от разрыва, он покинул комнату и направился  к  Просвету.
На дороге, по которой он шел, движением управляла буря. Ветер носил  взад  и
вперед следы своих собственных подвигов, возвращаясь к местам, уже сметенным
с лица земли во время первого штурма, чтобы подобрать уцелевших, швырнуть их
в воздух, словно бурдюки с  кровью,  и  разорвать  на  части.  Порывы  ветра
забрызгали Милягу красным дождем, но сила, приговорившая  к  смерти  столько
мужчин и женщин вокруг, самого его оставила невредимым. Она  не  могла  даже
сбить его с ног. Причина? Его дыхание, которое Пай как-то назвал  источником
всей магии. Черный плащ по-прежнему облегал его, очевидным  образом  защищая
от бури и придавая дополнительный вес, который, нисколько не  затрудняя  его
шагов, делал его устойчивым.
   На полдороге он обернулся, чтобы посмотреть, уцелел ли кто-нибудь из тех,
кто был в одной комнате с Мадоннами. Отыскать место оказалось нетрудно, даже
среди этой бойни: ветер бешено раздувал  огонь,  и  сквозь  брызги  крови  и
летящие обломки Миляга увидел,  что  несколько  статуй  поднялись  со  своих
каменных лож и встали в круг,  в  котором  нашли  себе  убежище  Афанасий  и
несколько его последователей. Миляге оно показалось не слишком надежным,  но
он увидел еще несколько уцелевших, которые ползли к нему, не отрывая глаз от
Святых Матерей.
   Миляга повернулся спиной к этому зрелищу и зашагал  к  Просвету,  заметив
еще  одно  создание,  обладавшее  достаточным  весом,  чтобы   противостоять
нападкам ветра: мужчина в одеянии того же цвета, что и разорванные в  клочья
палатки, скрестив ноги, сидел на земле не более  чем  в  двадцати  ярдов  от
источника яростной бури. На голову его был накинут капюшон;  его  лицо  было
обращено к мальстрему. Может быть, этот монах и есть  та  сила,  которую  он
вызвал? А если нет, то как этому парню удается оставаться в живых так близко
от тайны разрушения?
   Подойдя  поближе,  Миляга  попытался  криком  привлечь  к  себе  внимание
незнакомца, отнюдь не будучи уверенным, что его голос  не  утонет  в  свисте
ветра и шуме криков. Но монах услышал. Он обернул к Миляге  свое  наполовину
скрытое капюшоном лицо. В его спокойных чертах не было ничего зловещего. Его
лицо нуждалось в бритве, его нос, некогда сломанный, нуждался в пластической
операции, а его глаза не нуждались ни в чем. Похоже, все, что им было нужно,
- это видеть  приближение  Маэстро.  Лицо  монаха  расплылось  в  широчайшей
улыбке, и он немедленно поднялся на ноги и почтительно склонил голову.
   - Маэстро, - сказал он. - Вы оказываете мне огромную честь. - Тон его был
спокойным, но голос легко заглушал царившее вокруг смятение. -  Скажите,  вы
уже видели мистифа?
   - Мистиф ушел, - сказал Миляга. Он понял, что и ему не надо кричать.  Его
голос, как и его тело, обрел сверхъестественную тяжесть.
   - Да, я видел, как он шел, - сказал монах. - Но он вернулся, Маэстро.  Он
прорвал Просвет, и в эту дыру устремилась буря.
   - Где? Где он? - воскликнул Миляга, оглядываясь во все стороны,  -  Я  не
вижу его! - Он с упреком посмотрел на монаха. - Он нашел бы меня, если б был
здесь.
   - Поверьте мне, он пытается вас найти, - сказал монах в ответ. Он откинул
свой капюшон. Его вьющиеся волосы изрядно поредели,  но  сохранили  частичку
очарования церковного певчего. - Он очень близко, Маэстро.
   Теперь настал его черед вглядываться в бурю, но не налево или направо,  а
вверх, в воздушный вихрь. Миляга посмотрел в  том  же  направлении.  В  небе
кружились полотняные  клочья,  взмывающие  вверх  и  падающие  вниз,  словно
большие раненые птицы. Там же виднелись обломки  мебели,  обрывки  одежды  и
кусочки плоти. И посреди этого мусорного облака Миляга  увидел  стремительно
опускавшийся силуэт, еще более темный, чем небо или буря. Монах пододвинулся
к Миляге.
   - Это мистиф, - сказал он. - Могу я защитить вас, Маэстро?
   - Это мой друг, - сказал Миляга. - Мне не нужна защита.
   - Мне кажется, что нужна, - сказал  монах  и  поднял  руки  над  головой,
выставив  ладони  вперед,  словно   для   того,   чтобы   отвести   от   них
приближающегося духа.
   После этого жеста  он  замедлил  свой  полет,  и  Миляга  смог  подробнее
рассмотреть черный силуэт у себя над головой. Это действительно  был  мистиф
или, вернее, то, что от него осталось. Либо украдкой, либо с  помощью  одной
лишь силы воли ему удалось пробить Просвет. Но этот побег ничем  не  улучшил
его состояние. Злобное пламя  порчи  пылало  внутри  него  еще  ярче,  почти
полностью уничтожив пораженное тело,  а  с  уст  страдальца  срывался  такой
жалобный вой, словно ему вскрыли живот и  выпотрошили  внутренности  на  его
собственных глазах.
   Теперь он полностью остановился  и  завис  над  ними,  словно  ныряльщик,
прыжок которого был прерван на полпути: руки вытянуты вперед, а  голова  (ее
остатки) откинута назад.
   - Пай? - сказал Миляга. - Это ты сделал?
   Вой продолжался. Если в этой боли и были слова,  то  Миляга  не  смог  их
разобрать.
   - Мне надо поговорить с ним, - сказал Миляга своему защитнику. - Если это
вы причиняете ему боль, то, ради Бога, прекратите.
   - Он выл, еще когда появился на Границе, - сказал монах.
   - Тогда, по крайней мере, снимите свою защиту.
   - Он атакует нас.
   - Я возьму риск на себя, - сказал Миляга.
   Человек опустил руки. Силуэт над ними изогнулся и повернул,  но  не  смог
спуститься. Миляга понял, что теперь им овладевает другая сила. Дух забился,
пытаясь  противостоять  заклятьям  из  Просвета,  которые  приказывали   ему
вернуться обратно в то место, откуда он сбежал.
   - Ты слышишь меня, Пай? - спросил Миляга.
   Вой продолжал звучать, не ослабевая.
   - Если ты можешь говорить, то скажи что-нибудь!
   - Он уже говорит, - сказал монах.
   - Я слышу только завывания, - сказал Миляга.
   - За завываниями слышны слова.
   Капли жидкости стали падать из ран мистифа, когда он забился еще сильнее,
борясь с силою Просвета. От них исходила вонь  разложения,  и  они  обжигали
обращенное  вверх  лицо  Миляги,  но  их  жало  помогло  ему  понять  слова,
спрятанные в вое Пая.
   - Уничтожены... - говорил мистиф. - Мы... уничтожены...
   - Зачем ты это сделал? - спросил Миляга.
   - Это не я... Бурю послали, чтобы вернуть меня обратно.
   - Послали из Первого Доминиона?
   - Это... Его воля, - сказал Пай. - Его... воля...
   Хотя  исковерканная  форма  у  него  над  головой  едва  ли  хоть  чем-то
напоминала то существо, которое он  любил  и  на  котором  женился,  в  этих
ответах он еще мог расслышать голос Пай-о-па,  и  сердце  его  переполнилось
болью при мысли о страданиях мистифа. Он  пошел  в  Первый  Доминион,  чтобы
прекратить свои муки, и вот он снова перед ним, и снова охвачен  страданием,
а он, Миляга, бессилен хоть чем-нибудь ему помочь. Все, что он  мог  сделать
для успокоения мистифа, это сказать, что он все понял. Так  он  и  поступил.
Цель возвращения Пая была предельно ясна. Во время трагедии  их  расставания
Пай ощутил в нем какую-то нерешительность. На самом деле ничего подобного не
было, и он сказал об этом мистифу.
   - Я знаю, что я должен сделать, - сказал  он  несчастному  страдальцу.  -
Верь мне, Пай. Я все понимаю. Я - Примиритель и не собираюсь убегать от этой
ответственности.
   В этот момент мистиф судорожно дернулся, словно  рыба  на  крючке,  не  в
силах больше сопротивляться рыбаку из Первого Доминиона. Он принялся хватать
руками воздух, будто мог задержаться в этом Доминионе еще на одно мгновение,
уцепившись за пылинку в воздухе. Но сила, пославшая за  ним  такую  яростную
бурю, обладала слишком крепкой хваткой, и дух дернулся в  сторону  Просвета.
Миляга инстинктивно протянул ему руку, услышав  и  проигнорировав  тревожный
крик своего соседа. Удлинив бесплотную тень своей руки и  вытянув  гротескно
длинные пальцы, мистиф сумел ухватиться за руку  Миляги.  Его  прикосновение
вызвало у Миляги такую судорогу, что, не окажись рядом защитника, он  рухнул
бы на землю, как подкошенный. Он почувствовал, как мозг плавится  у  него  в
костях,  и  ощутил  исходящий  от  кожи  запах  разложения,  словно   смерть
подбиралась к нему изнутри и снаружи. В такой агонии было трудно  удерживать
руку мистифа, куда труднее, чем разбирать те слова, что он пытался  сказать.
Но Миляга боролся с  желанием  разжать  пальцы,  пробуя  извлечь  смысл  тех
нескольких слогов, что ему удалось уловить. Три из них составляли его имя.
   - Сартори...
   - Я здесь, Пай, - сказал Миляга, подумав, что, возможно,  мистиф  потерял
зрение. - Я по-прежнему здесь.
   Но мистиф имел в виду не своего Маэстро.
   - Другой, - сказал он. - Другой...
   - И что?
   - Он знает, - еле слышно прошептал Пай. - Найди его, Миляга. Он знает.
   В этот момент  пальцы  их  разошлись.  Пай  протянул  руку,  чтобы  снова
ухватиться за Милягу, но лишившись своей хрупкой опоры,  он  мгновенно  стал
жертвой Просвета, и его быстро понесло к тому  разрыву,  сквозь  который  он
сюда проник. Миляга ринулся было за ним, но организм  его,  судя  по  всему,
куда больше пострадал от соприкосновения с духом, чем он подумал сначала,  и
ноги просто-напросто подломились под ним. Он тяжело рухнул на землю, но  тут
же  поднял  голову  и  успел  увидеть,  как  мистиф  исчезает   в   пустоте.
Растянувшись на жесткой земле, он вспомнил свою первую  погоню  за  Паем  по
пустынным, обледенелым улицам  Манхэттена.  Тогда  он  тоже  упал  и  поднял
голову, как и сейчас, чтобы увидеть, как тайна  убегает  от  него,  унося  с
собой разгадку. Но в тот раз она обернулась; обернулась и заговорила  с  ним
через реку Пятой Авеню, подарив ему надежду, пусть даже  самую  хрупкую,  на
новую встречу. Теперь этого не случилось. Пая втянуло в Просвет, словно  дым
в трубу, и крик его мгновенно прекратился.
   - Больше никогда... - прошептал Миляга.
   Монах нагнулся к нему.
   - Вы можете встать? - спросил он. - Или мне вам помочь?
   Ничего не ответив, Миляга оперся на руки  и  поднялся  на  колени.  После
исчезновения мистифа посланный за  ним  злокозненный  ветер  начал  стихать,
роняя на землю скорбный град останков. Во второй раз  монах  протянул  руки,
чтобы защититься от нисходящей сверху силы. Миляга едва отдавал себе отчет в
том, что происходит. Глаза его были прикованы  к  Просвету,  который  быстро
переставал клубиться. К тому времени, когда град обрывков полотна, камней  и
трупов прекратился, последние следы  неровностей  исчезли  с  границы  между
Доминионами, и она снова превратилась в  гладкое  ничто,  по  которому  глаз
скользит, не находя опоры.
   Миляга поднялся на ноги и, оторвав  взгляд  от  Просвета,  обвел  глазами
разрушения, которые простирались во всех направлениях,  кроме  одного.  Круг
Мадонн,  который  он  мельком  увидел  сквозь  бурю,   по-прежнему   остался
нетронутым и укрывал внутри около полусотни уцелевших, некоторые из  которых
стояли на коленях, рыдая или молясь, многие - целовали  ноги  защитивших  из
статуй, а другие - смотрели на Просвет, принесший смерть  всем,  кроме  этих
пятидесяти да еще Маэстро и монаха.
   - Ты видел Афанасия? - спросил Миляга у монаха.
   - Нет, но он жив, - ответил тот. - Он похож  на  тебя,  Маэстро:  у  него
слишком важная цель, чтобы позволить себе умереть.
   - Не думаю, чтобы самая важная цель сумела меня  спасти,  не  окажись  ты
рядом, - заметил Миляга. - У тебя чертовски крепкие кости.
   - Кое-какая сила у меня есть, - ответил монах со скромной  улыбкой.  -  У
меня был хороший учитель.
   - И у меня, - тихо сказал Миляга. - Но я потерял его.
   Видя, что у Маэстро на глаза наворачиваются слезы,  монах  собрался  было
удалиться, но Миляга остановил его.
   - Не обращай внимания  на  слезы.  Мои  глаза  слишком  долго  оставались
сухими. Позволь  мне  спросить  у  тебя  кое-что.  Я  не  обижусь,  если  ты
откажешься.
   - Что, Маэстро?
   - Когда я покину это место, я отправлюсь обратно в Пятый Доминион,  чтобы
подготовить Примирение. Достаточно ли ты доверяешь мне, чтобы войти в  Синод
и представлять в нем Первый Доминион?
   Лицо монаха утонуло в блаженстве, помолодев на много ле