ть, но потом все-таки замолкал и возобновлял  путешествие
до тех пор, пока чей-то крик в одном из нижних коридоров или следы крови  на
полированном полу не заставляли его остановиться  и  вновь  произнести  свою
маленькую речь.
   Никто не  окликнул  их  по  дороге.  Если  эти  безграничные  просторы  и
заполнялись когда-нибудь деловитым гулом снующих туда-сюда людей (а принимая
во внимание тот факт, что  в  них  могли  затеряться  небольшие  армии,  это
казалось Миляге маловероятным), то теперь они почти полностью обезлюдели,  а
те несколько слуг и чиновников, которые им все-таки  встретились,  торопливо
семенили по коридорам, таща с собой прихваченное в спешке имущество, и  явно
не  собирались  задерживаться  здесь  надолго.  Главной  их   задачей   было
выживание. Они едва удостаивали взглядом истекающего кровью  солдата  и  его
плохо одетого компаньона.
   В конце концов они подошли к двери, в которую Лазаревич наотрез отказался
войти.
   - Это и есть Башня Оси, - сказал он едва слышным голосом.
   - Откуда мне знать, что ты говоришь правду?
   - А вы разве не чувствуете?
   После  этой  фразы  Миляга  действительно  ощутил  нечто  вроде   легкого
покалывания в кончиках пальцев, яичках и мышцах.
   - Клянусь, это Башня, - прошептал Лазаревич.
   Миляга поверил. - Хорошо, - сказал он. - Ты выполнил  свой  долг,  теперь
можешь идти.
   Лазаревич просиял. - Вы серьезно?
   - Да.
   - О, спасибо! Спасибо вам, кто бы вы ни были.
   Прежде чем он ускакал, Миляга схватил его руку и подтащил к себе. - Скажи
своим детям, - сказал он, - чтобы они не становились солдатами. Может  быть,
поэтами или чистильщиками сапог, но уж никак не солдатами. Понял?
   Лазаревич яростно закивал, хотя Миляга и усомнился в  том,  дошло  ли  до
него хоть одно слово. Единственное, что было у него на  уме,  это  скорейшее
бегство, и стоило Миляге отпустить его, не прошло и трех секунд, как он  уже
скрылся за  поворотом.  Повернувшись  к  дверям  из  кованной  меди,  Миляга
приоткрыл их на несколько  дюймов  и  проскользнул  в  образовавшуюся  щель.
Нервные окончания его мошонки  и  ладоней  сообщили  ему,  что  нечто  очень
значительное находится совсем рядом - то,  что  раньше  было  едва  заметным
покалыванием, теперь стало почти болью, - хотя разглядеть ему пока ничего не
удавалось: помещение было погружено во мрак. Он постоял у двери до тех  пор,
пока вокруг не стали вырисовываться какие-то смутные очертания. Похоже,  это
была не сама Башня, а нечто вроде прихожей, воздух которой был затхлым,  как
в больничной палате. Стены ее были голыми; единственной мебелью был стол, на
которой лежала перевернутая канареечная клетка с открытой дверцей,  лишенная
своего обитателя. За столом открывался еще один дверной проем, который вел в
коридор, еще более затхлый, чем прихожая. Источник возбуждения в его нервных
окончаниях теперь  стал  слышим.  Впереди  раздавалось  монотонное  гудение,
которое при других обстоятельствах вполне могло бы быть и успокаивающим.  Не
в силах  определить  точно,  откуда  оно  исходит,  он  повернул  направо  и
осторожно двинулся  по  коридору.  Слева  от  него  вверх  уходила  винтовая
лестница, но он решил идти мимо, и  вскоре  его  инстинкт  был  вознагражден
мерцающим впереди светом. Гудение Оси звало его наверх, наводя  на  мысль  о
том, что впереди его ждет тупик, но он продолжал свой путь по направлению  к
свету, чтобы удостовериться, что Пая не прячут в одной из комнат.
   Когда его отделяло от следующей комнаты не более полудюжины шагов, кто-то
прошел мимо дверного проема, но тень мелькнула так быстро, что он  не  успел
ее толком разглядеть. Он вжался в  стену  и  стал  медленно  продвигаться  к
комнате. Свет, привлекший его внимание,  исходил  от  фитиля,  горевшего  на
столе в медной чаше с маслом. Рядом стояло  несколько  тарелок  с  остатками
трапезы. Дойдя до двери, он  остановился,  ожидая,  пока  человек  -  ночной
стражник, как он предположил, - не покажется снова. У него не было  никакого
желания убивать его, разве что в случае крайней  необходимости.  Наступающим
утром в Изорддеррексе и так окажется достаточно  вдов  и  сирот  и  без  его
помощи. Он услышал, как человек пернул, и не один, а несколько  раз,  с  той
несдержанностью, которую позволяют  себе,  когда  думают,  что  один.  Потом
раздался звук открываемой двери, и шаги стали постепенно затихать.
   Миляга решился заглянуть за косяк. Комната была  пуста.  Он  стремительно
шагнул внутрь, намереваясь взять со стола  пару  ножей.  На  одном  из  блюд
осталось немного леденцов, и Миляга не смог  устоять  против  искушения.  Он
выбрал самый сладкий и уже отправил его себе в рот, когда голос  у  него  за
спиной произнес:
   - Розенгартен?
   Он оглянулся, и когда взгляд его упал на лицо человека напротив,  челюсти
его судорожно сжались, размолов попавшую между зубов карамель. Зрение и вкус
усилили друг друга: и глаз, и язык посылали такую сладость в его  мозг,  что
он зашатался.
   Лицо напротив было живым зеркалом. Его  глаза,  его  нос,  его  рот,  его
волосы, его осанка, его недоумение, его усталость. Во всем,  за  исключением
покроя платья и грязи под ногтями, он был вторым Милягой. Хотя, конечно,  не
под этим именем.
   Сглотнув вытекший  из  карамели  сладкий  ликер,  Миляга  очень  медленно
произнес:
   - Кто... ради Бога... вы такой?
   Потрясение  сползло  с  лица  другого  Миляги,  уступив  место   веселому
удивлению. Он помотал головой.
   - ... Чертов криучи...
   - Это ваше имя? - спросил Миляга. -  Чертов  Криучи?  -  за  время  своих
путешествий ему  приходилось  встречать  и  более  странное.  Вопрос  привел
другого Милягу в еще более веселое расположение духа.
   - А что, неплохая мысль, - ответил он. - Его достаточно много  накопилось
в моем организме. Автарх Чертов Криучи. Это звучит.
   Миляга выплюнул карамель.
   - Автарх? - спросил он.
   Лицо другого вновь помрачнело. - Ну ладно, глюк, показался мне на  глаза?
Теперь проваливай. - Он закрыл глаза. - Держи себя в руках, -  прошептал  он
самому себе. - Во всем виноват этот трахнутый криучи. Вечно  одна  и  та  же
история.
   Теперь Миляга понял.
   - Так вы думаете, что я вам пригрезился? - спросил он.
   Автарх  открыл  глаза  и  гневно  посмотрел  на  не   желающую   исчезать
галлюцинацию.
   - Я же сказал тебе...
   - А что же такое криучи? Какой-то спиртной напиток? Наркотик? Ты думаешь,
я мираж. Что ж, ты ошибаешься.
   Он двинулся навстречу своему двойнику, и тот тревожно попятился.
   - Иди ко мне, - сказал Миляга, протягивая руку. - Дотронься  до  меня.  Я
настоящий. Я здесь. Меня зовут Джон Захария, и я проделал долгий путь, чтобы
увидеться с тобой. Раньше я не знал, что причина в этом, но теперь, когда  я
попал сюда, я уверен, что это именно так.
   Автарх прижал  кулаки  к  вискам,  словно  желая  выбить  из  головы  эту
наркотическую дурь.
   - Это невозможно, - сказал он. В его голосе было не только недоверие,  но
и тревога, близкая к страху. - Ты не мог  оказаться  здесь.  После  стольких
лет...
   - Ну и все-таки оказался, - сказал Миляга. - Я так же изумлен, как и  ты,
поверь мне. Но я здесь.
   Автарх внимательно осмотрел его, склоняя голову то на  один  бок,  то  на
другой, словно по-прежнему ожидая, что вот-вот обнаружится  угол  зрения,  с
которого можно будет убедиться в призрачной  природе  посетителя.  Но  после
минутных поисков он отказался от этой затеи и просто  уставился  на  Милягу.
Лицо его превратилось в лабиринт хмурых морщин.
   - Откуда ты появился? - произнес он медленно.
   - По-моему, ты знаешь об этом, - сказал Миляга в ответ.
   - Из Пятого?
   - Да.
   - Ты пришел, чтобы свергнуть меня, так ведь?  И  как  я  этого  сразу  не
понял? Ты начал эту революцию! Ты расхаживал по улицам,  сея  семена  бунта.
Ничего удивительного, что мне не удалось искоренить смутьянов.  А  я-то  все
раздумывал:
   Кто бы это мог быть? Кто это там плетет против меня  заговоры?  Казнь  за
казнью, чистка за чисткой, и ни разу  не  удавалось  добраться  до  главного
заправилы. До того, кто столь же умен, как и я. Бессонными ночами я лежал  и
думал: кто это? Я составил список, такой же длинный, как мои руки.  Но  тебя
там не было, Маэстро. Маэстро Сартори.
   Услышать звание Автарха само по себе было  большим  потрясением,  но  это
второе откровение вызвало настоящую бурю  в  организме  Миляги.  Голова  его
заполнилась тем же шумом, который охватил  его  на  платформе  в  Май-Ке,  а
желудок исторг все свое содержимое одной желчной волной. Он протянул руку  к
столу, чтобы удержаться на ногах, но промахнулся  и  упал  на  пол,  в  лужу
собственной рвоты. Барахтаясь в отвратительных массах, он  замотал  головой,
пытаясь вытрясти оттуда этот шум, но привело это только к тому, что суматоха
звуков немного улеглась, и  сквозь  нее  проскользнули  прятавшиеся  за  ней
слова.
   Сартори! Он был Сартори! Он не стал терять  дыхания  на  переспрашивание.
Это было его имя, и он знал об этом. И какие миры скрывались за этим  именем
- куда более поразительные, чем все то, что открыли перед НИМ Доминионы. Эти
миры распахивались перед ним, словно окна от порыва  ветра,  стекла  которых
разбиваются вдребезги и которым уже никогда не суждено закрыться.
   Это имя нашептывали ему сотни воспоминаний. Женщина  произносила  его  со
вздохом, словно зовя  его  обратно  в  свою  неубранную  постель.  Священник
выплевывал эти три слога с  кафедры,  возвещая  вечное  проклятие.  Азартный
игрок шептал его в сложенные чашечкой руки, чтобы  следующий  бросок  костей
принес ему счастье. Приговоренные к смерти превращали его в молитву, Пьяницы
- в насмешку, пирующие пели о нем песни. Ооо, да он был знаменит! На ярмарке
святого Варфоломея было несколько трупп, которые разыгрывали фарсы на  сюжет
его жизни. Бордель  в  Блумсбери  мог  похвастаться  женщиной,  монахиней  в
прошлом, которая от одного его прикосновения  превратилась  в  нимфоманку  и
распевала его заклинания (так она, во всяком случае,  утверждала),  пока  ее
трахали.  Он  был  парадигмой  всего  сказочного  и  запретного  -   угрозой
благоразумным мужчинам и их женам, тайным пороком. А для детей - для  детей,
проходивших мимо его дома вслед за церковным старостой, - он был стишком:

   Сартори Маэстро
   Считал, как известно,
   Что сделан он не из обычного теста.
   Любил он котов
   И собак не стращал
   И леди в лягушек порой превращал.
   Но вы не слыхали о новом позоре:
   Узнают все вскоре,
   Что начал Сартори
   Шить теплые шляпы из меха крысят.
   Но это совсем уж другая история...

   Эта песенка, пропетая в его голове писклявыми голосами приходских  сирот,
была в своем роде еще хуже, чем проклятия с церковной кафедры,  рыдания  или
молитвы. Она все звучала и звучала,  с  какой-то  тупой  бесполезностью,  не
обретая по дороге ни музыки, ни смысла. Как и его жизнь,  жизнь  без  имени.
Движение без цели.
   - Ты забыл? - спросил у него Автарх.
   - О да, - ответил Миляга, и невольный и горький  смешок  сорвался  с  его
губ. - Я забыл.
   Даже теперь, когда шумные голоса окрестили его настоящим именем, он  едва
мог поверить в случившееся. Неужели это тело прожило  более  двухсот  лет  в
Пятом Доминионе, в то время как ум его обманывал  сам  себя  -  удерживал  в
памяти последнее десятилетие и прятал все остальное? Где же он был  все  эти
годы? И кем? Если то, что он только что услышал  -  правда,  то  это  только
начало. Где-то в его сознании  кроются  два  столетия  воспоминаний,  ждущих
своего часа. Ничего удивительного в том, что Пай  держал  его  в  неведении.
Теперь, когда память начала возвращаться к нему, вместе с ней  подступило  и
безумие.
   Он поднялся на ноги, цепляясь за стол.
   - Пай-о-па здесь? - спросил он.
   - Мистиф? Нет. А почему ты спрашиваешь? Он что, пришел с тобой из  Пятого
Доминиона?
   - Да.
   Улыбка вновь коснулась губ Автарха.
   - Ну разве они не замечательные создания? - сказал он. - У меня у  самого
была парочка. Они никогда не нравятся с первого раза; к ним надо привыкнуть.
Но когда это произойдет, расстаться с ними уже невозможно. Одного же  я  его
не видел.
   - А Юдит.
   - Ах, - вздохнул он, - Юдит. Я полагаю, ты имеешь в виду леди Годольфина?
У нее не было много имен, так ведь? И запомни, это относится  ко  всем  нам.
Как тебя зовут в наши дни?
   - Я уже сказал тебе, Джон Фьюри Захария. Или Миляга.
   - У меня есть  несколько  друзей,  которые  называют  меня  Сартори.  Мне
хотелось бы иметь тебя в их числе. Или ты хочешь вернуть себе это имя?
   - Миляга меня вполне устраивает. Так мы разговаривали насчет  Юдит.  Этим
утром я видел ее внизу у гавани.
   - А Христа ты там случайно не видел?
   - Ты о чем?
   - Она вернулась сюда и заявила, что видела  Скорбящего.  В  нее  вселился
страх Божий. Чокнутая сука. - Он вздохнул. -  Грустно,  очень  грустно  было
видеть ее в таком состоянии. Я было подумал сначала, что она просто  переела
криучи, но нет. Она окончательно сошла с ума. Он просто вытек  у  нее  через
уши.
   - Ты о ком говоришь? - спросил Миляга,  заподозрив,  что  кто-то  из  них
утратил нить разговора.
   - О Кезуар, моей жене. Она пришла вместе со мной из Пятого Доминиона.
   - А я говорил о Юдит.
   - И я тоже.
   - Ты хочешь сказать...
   - ... что они обе - Юдит. Одну из них ты сделал сам. Ради  Бога,  неужели
ты и об этом забыл?
   - Да. Да, забыл.
   - Конечно, она была красивой, но она не  стоила  того,  чтобы  из-за  нее
потерять всю Имаджику. Это  было  твоей  большой  ошибкой.  Тебе  надо  было
использовать руки, а не свой член. Тогда я никогда бы не родился, и  Бог  бы
спокойно сидел у себя на небесах, а ты стал бы Папой Сартори. Ха! Уж  не  за
этим ли ты вернулся?  Чтобы  стать  Папой?  Слишком  поздно,  брат.  К  утру
Изорддеррекс превратиться в груду дымящегося пепла. Это моя  последняя  ночь
здесь. Я отправляюсь в Пятый Доминион, и там я создам новую империю.
   - Зачем?
   - Ты что, не помнишь ту песенку, которую они всегда распевали под окнами?
Мы не из обычного теста.
   - Разве тебе недостаточно того, что ты уже достиг?
   - И это ты мне говоришь! Все, что у меня в сердце, взято из твоего. И  не
рассказывай мне, что ты не мечтал о власти. Ты  был  величайшим  Маэстро  во
всей Европе. Никто не смел прикоснуться к тебе. Все это не  могло  исчезнуть
за одну ночь.
   Впервые за все время их диалога он двинулся навстречу  Миляге  и  положил
руку ему на плечо.
   - Я думаю, ты должен увидеть  Ось,  брат  Миляга,  -  сказал  он.  -  Это
напомнит тебе о том, что такое ощущение власти. Ты уже пришел в себя?
   - Вполне.
   - Тогда пошли,
   Он повел Милягу обратно в коридор и  вверх  по  винтовой  лестнице,  мимо
которой Миляга прошел несколько минут назад. Теперь же он  стал  подниматься
по ней, ступая вслед за Сартори по изгибающимся ступенькам, ведущим к  двери
без ручки.
   - Единственные глаза, которые видели Ось с того момента, как  Башня  была
построена, - мои, - сказал он. - И это сделало ее  чувствительной  к  чужому
взгляду.
   - Мои глаза - твои, - напомнил ему Миляга.
   -  Она  почувствует  разницу,  -  ответил  Сартори.  -   Она   захочет...
прозондировать тебя, войти внутрь. - От  Миляги  не  ускользнул  сексуальный
подтекст последней фразы. - Просто расслабься и думай об  Англии,  -  сказал
он. - Это быстро кончится.
   С  этими  словами  он  облизал  свой  большой  палец  и  поднес   его   к
четырехугольнику свинцово-серого камня  в  центре  двери,  начертив  на  нем
какой-то знак. Дверь ответила на этот сигнал. Запоры со скрежетом  пришли  в
движение.
   - Оказывается, слюна тоже? - сказал Миляга. -  Я  думал,  сила  только  в
дыхании.
   - Ты можешь использовать пневму? - сказал Сартори. -  Тогда  и  я  должен
обладать этой способностью. Но почему-то у  меня  никак  не  получается.  Ты
научишь меня, а я... в обмен я напомню тебе несколько заклинаний.
   - Я сам не понимаю, как она действует
   - Тогда мы будем учиться вместе, - сказал Сартори  в  ответ.  -  Основные
принципы  очень  просты:  материя  и  сознание,  сознание  и  материя.  Одно
преобразует  другое.  Может  быть,  именно  это  мы  и  собираемся  сделать.
Преобразить друг друга.
   Сартори толкнул дверь рукой, и она открылась. При толщине по крайней мере
дюймов шесть она  двигалась  совершенно  бесшумно.  Протянув  руку,  Сартори
пригласил Милягу войти.
   - Говорят, что Хапексамендиос установил  Ось  в  центре  Имаджика,  чтобы
оттуда по всем Доминионам растеклась  его  оплодотворяющая  сила.  -  Автарх
понизил голос, словно для того, чтобы сгладить  свою  неучтивость.  -  Иными
словами, - сказал он, - это фаллос Незримого.
   Разумеется, Миляга уже видел эту башню снаружи:  она  парила  высоко  над
всеми прочими зданиями дворца. Но подлинные масштабы  ее  величия  открылись
ему только сейчас. Это была квадратная каменная  башня  шириной  примерно  в
семьдесят или восемьдесят футов, а высота ее была такой, что укрепленные  на
стенах яркие факелы, освещавшие ее единственного обитателя, терялись  вдали,
словно  дорожные  знаки  с  люминесцентным  покрытием   на   ночном   шоссе.
Необычайное зрелище, но и оно казалось ничтожным рядом с  монолитом,  вокруг
которого и была построена башня. Миляга  готовился  к  суровому  штурму:  он
ожидал, что гудение будет сотрясать  его  череп,  а  заряд  энергии  обожжет
кончики пальцев. Но ничего не произошло, и  это  по-своему  было  еще  более
обескураживающим. Ось знала, что он здесь,  в  ее  покоях,  но  помалкивала,
украдкой изучая его, пока он изучал ее.
   Несколько потрясений ожидали Милягу. Первое, и самое незначительное, было
вызвано ее красотой. Бока  ее  были  цвета  грозовых  облаков,  а  благодаря
огранке сияющие швы рассекали ее, словно спрятанные  внутри  молнии.  Второе
заключалось в том, что при всей своей огромности она не была установлена  на
земле, а парила в десяти футах от пола башни, отбрасывая вниз  такую  густую
тень, что ее можно было принять за пьедестал.
   - Впечатляет, а? - сказал Сартори,  и  его  самоуверенный  тон  показался
Миляге таким же неуместным, как смех у алтаря. - Можешь  пройтись  под  ней.
Давай. Это совершенно безопасно.
   Миляге не особенно хотелось этого, но он слишком  хорошо  знал,  что  его
двойник высматривает в нем признаки  слабости,  и  любое  проявление  страха
может быть позднее использовано против него.  Сартори  уже  видел,  как  его
рвало и как он стоял на коленях. Ему не хотелось, чтобы этот ублюдок  поймал
его еще на одной слабости.
   - А ты разве не идешь со мной? - сказал он, оглядываясь на Автарха.
   - Это очень личный момент, - сказал тот, подаваясь назад  и  предоставляя
Миляге возможность одному ступить в тень.
   Он словно бы вновь оказался в ледяной пустыне Джокалайлау. Холод  пробрал
его до костей. У него перехватило  дыхание,  изо  рта  вырвался  клуб  пара.
Судорожно глотая ртом воздух, он поднял  лицо  навстречу  нависшей  над  ним
силе,  В  сознании  его  боролось  рациональное  стремление   изучить   этот
загадочный феномен и с  трудом  сдерживаемое  желание  упасть  на  колени  и
взмолиться о том, чтобы его не раздавило. Он заметил, что  у  нависшего  над
ним неба было пять граней - возможно, по числу Доминионов. И, как и с боков,
снизу также посверкивали молнии. Но не  только  благодаря  огранке  и  мраку
камень был похож на грозовое облако. В  нем  происходило  движение;  твердая
скала над головой у Миляги вспучивалась и клубилась.  Он  бросил  взгляд  на
Сартори, который стоял  у  двери,  небрежно  закуривая  сигарету.  Маленький
язычок пламени у него в ладонях был где-то  в  другом  мире,  но  Миляга  не
позавидовал его жару. Несмотря  на  пронизывающий  холод,  он  не  собирался
покидать тень и ждал, пока каменные небеса над ним развернутся и  произнесут
свой приговор. Ему хотелось увидеть в действии ту силу,  которая  таилась  в
Оси, хотя бы для того,  чтобы