намереваясь сделать  то  немногое,  что  он  мог,
чтобы похоронить останки.
   Но ненависть и отвращение усилили его пневму, и  когда  она  вылетела  из
него,  она  разрушила  не  одну  стену,   а   несколько,   пролетев   сквозь
содрогнувшиеся дома, словно пуля сквозь колоду карт. Падение  одного  тянуло
за собой следующий, и облако пыли все росло и росло, по мере того как  новые
дома превращались в руины.
   Он побежал по переулку вслед за пневмой,  опасаясь,  что  его  отвращение
может повлечь за собой более тяжелые последствия, чем он предполагал. Пневма
направлялась  к   Ликериш-стрит,   где   по-прежнему   кружили   толпы,   не
подозревающие о ее приближении. Разумеется, то были не невинные  овечки,  но
это не означало, что они заслужили смерть. Он пожалел, что не может вдохнуть
пневму с той же легкостью,  с  которой  выдохнул  ее.  Она  уже  действовала
независимо от него, и все, что ему оставалось, - это бежать за ней, пока она
крушила дом за домом,  и  надеяться,  что  она  израсходует  свою  силу,  не
добравшись до уличных толп. Сквозь дождь обломков он мог уже различить  огни
Ликерши-стрит. Он побежал быстрее, надеясь обогнать пневму, и в тот  момент,
когда глазам его открылась толпа, ставшая за время его отсутствия еще  гуще,
он был уже чуть-чуть впереди ее. Некоторые  оторвались  от  осмотра  товара,
чтобы понаблюдать за зрелищем разрушений. Он видел их тупые  взгляды,  видел
их глупые улыбки, видел, как они покачивают головой, видел, что  они  ни  на
мгновение не способны понять, какая опасность приближается к  ним.  Понимая,
что любая попытка  устного  предупреждения  утонет  в  окружающей  гаме,  он
выбежал из переулка и бросился в самую гущу толпы, намереваясь разогнать ее,
но его безумствия только привлекли к себе новых  зрителей,  которые  в  свою
очередь заинтересовались катастрофой в  переулке.  Один  или  двое  все-таки
уловили надвигающуюся угрозу, и любопытство сменилось на их лицах страхом. И
наконец, слишком поздно, их тревога передалась окружающим, и началось  общее
бегство.
   Однако пневма действовала очень  быстро.  Она  пробила  последнюю  стену,
обрушив на улицу дождь камней и деревянных обломков, и поразила толпу в  том
месте,  где  она  была  гуще  всего.  Если  бы  Хапексамендиос  в   припадке
очистительного гнева  решил  бы  покарать  Ликериш-стрит,  едва  ли  он  мог
добиться лучших результатов. То, что еще несколько секунд назад было  толпой
озадаченных зевак, за одно мгновение превратилось в месиво мяса и костей.
   Хотя Миляга стоял в центре этой катастрофы, никакого вреда пневма ему  не
причинила, и он мог наблюдать, как его ужасное оружие вершит свой суд.  Было
очевидно, что уничтожение целого ряда домов ничуть  не  уменьшило  ее  силы.
Ясно было и то, что  врезавшись  в  толпу  пневма  вовсе  не  следовала  той
траектории, по которой направили ее губы Миляги. Она отыскала живую плоть  и
явно не собиралась успокаиваться до тех пор, пока не истребит всех.
   Эта  перспектива  его  ужаснула.  Ничего  подобного  не  входило  в   его
намерения. Судя по всему, из этой ситуации  был  только  один  выход,  и  он
немедленно испробовал его, встав на пути у пневмы. К этому  моменту  он  уже
много раз использовал силу, таящуюся в его легких, -  в  первый  раз  против
брата Нуллианака в Ванаэфе, затем дважды в  горах,  и  наконец  на  острове,
когда они убегали из сумасшедшего дома Вигора Н'ашапа, - но за все это время
он не получил ни малейшего представления о том, как  эта  сила  выглядит  со
стороны. Что это - отрыжка ярмарочного огнеглотателя или  пуля,  отлитая  из
воли и воздуха, почти незаметная до момента, когда она  свершит  свое  дело?
Возможно, раньше она так и выглядела, но сейчас, когда он  встал  у  нее  на
пути, он увидел, что пневма собрала  по  дороге  пыль  и  кровь  и  из  этих
основных стихий слепила обличье своего создателя. Именно его  лицо,  хотя  и
довольно грубо сработанное, двигалось ему навстречу - его  лоб,  его  глаза,
его открытый  рот,  выдыхающий  то  же  дыхание,  которое  дало  ему  жизнь.
Приблизившись к своему создателю, пневма не стала замедлять полет и  ударила
его в грудь точно так же, как и всех остальных жертв. Он почувствовал  удар,
но не был повержен им. Сила, распознавшая свой источник, разрядилась  в  его
организме, растекаясь по его телу до самых  кончиков  пальцев.  В  следующее
мгновение шок уже прошел, и он остался стоять посреди разрушений,  с  широко
разведенными руками, в облаке пыли, которая медленно опускалась вокруг него.
   Последовало молчание. Словно издалека, до него доносились стоны раненых и
грохот обваливающихся стен, не до конца разрушенных пневмой, но вокруг  него
царило затишье, которое было едва ли  не  благоговейным.  Кто-то  неподалеку
упал на колени - как показалось Миляге, для того чтобы помочь  раненому.  Но
потом он услышал благословения, которые бормотал этот человек, и увидел, как
он протягивает ему руки. Потом к нему  присоединился  еще  один  человек  из
толпы и еще один, словно их спасение от пневмы было тем знаком, которого они
давно ждали, и теперь поток накопившегося благоговения хлынул из их сердец.
   С отвращением Миляга отвел взгляд от этих  благодарных  лиц  и  посмотрел
вверх, на пыльную  даль  Ликериш-стрит.  Теперь  у  него  было  только  одно
желание: отыскать Пая и найти утешение в  его  объятиях  после  всего  этого
кошмара. Он покинул круг почитателей и пошел  вверх  по  улице,  не  обращая
внимания на тянущиеся к нему руки и крики обожания. Ему хотелось бы отругать
их за их наивность, но был бы в этом  хоть  какой-нибудь  толк?  Что  бы  он
сейчас ни сказал, как бы ни попытался свергнуть себя с только что созданного
пьедестала, любые  его  слова  скорее  всего  оказались  бы  черновиком  для
какого-нибудь нового Евангелия. Чтобы этого не случилось, он не произнес  ни
слова и продолжил свой путь,  пробираясь  между  трупов  и  обломков,  низко
опустив голову. Вслед ему летели восторженные благословения, но он никак  не
реагировал на них, понимая уже сейчас, что даже его сдержанность может  быть
истолкована скорее как божественное смирение, но ничего не в  силах  с  этим
поделать.
   Ожидавшая  его  за   Ликериш-стрит   пустыня   представляла   еще   более
обескураживающее зрелище, чем раньше, но  он  двинулся  в  путь,  нимало  не
беспокоясь  об  опасности.  Все  ужасы  пожаров  -  ничто  в   сравнении   с
воспоминанием о том, как  останки  Хуззах  корчились  в  нечистотах,  или  с
благодарственными криками  (он  до  сих  пор  мог  слышать  их  за  спиной),
возносившими в блаженном неведении о том, что он -  Спаситель  Ликериш-стрит
был также и ее разрушителем.  Но  это  обстоятельство  не  делало  их  менее
искусительными.

Глава 34

1

   Все следы тех радостей, которые некогда видели просторные  залы  чианкули
(клоунов и пони, правда, здесь никогда не было, но цирк Эвретемеков заставил
бы умереть от зависти любого продюсера  Пятого  Доминиона),  давно  исчезли.
Залы, в которых отдавалось гулкое эхо, превратились в место скорбного траура
- и скорого суда. На этот раз обвиняемым был мистиф Пай-о-па, а  обвинителем
- один из немногих юристов, оставшихся в живых  после  автарховских  чисток,
астматичный и сухопарый индивидуум по имени Тез-рех-от.  Аудитория  состояла
из двух человек - Пай-о-па и судьи, но он произносил свою речь  так,  словно
зал был переполнен. Первым делом он заявил, что преступлений мистифа  хватит
на дюжину смертных приговоров. Уж не забыл ли он в  своем  высокомерии,  что
мистиф - священное существо и что проституировать себя в другом мире (причем
в Пятом Доминионе, этом болоте пошлых и мелких душонок, незнакомых с чудом!)
это не просто грех сам по себе, это еще и преступление против своего народа?
Он покинул свою  родину  чистым  и  непорочным,  а  вернулся  испорченным  и
развращенным. Мало того, он притащил с собой из  Пятого  Доминиона  какую-то
тварь, а потом еще имел наглость открыто заявить, что эта тварь - его муж.
   Пай ожидал упреков и обвинений от своих сородичей - они всегда отличались
долгой памятью и преданностью традиции, ибо это была их единственная связь с
Первым Доминионом, - но все же ярость этого перечисления удивила его.  Судья
по имени Кулус-су-ераи была иссохшей маленькой женщиной в преклонных  годах.
Она сидела, закутавшись в балахон, такой же бесцветный, как  и  ее  кожа,  и
слушала  нескончаемый  список  обвинений,  ни  разу  не  посмотрев   ни   на
обвиняемого, ни на обвинителя. Когда  Тез-рех-от  закончил  свою  речь,  она
предоставила мистифу возможность выступить в свою защиту, и  Пай  постарался
оправдаться.
   - Я признаю, что совершил много ошибок, - сказал он. - И  одной  из  этих
ошибок было то, что я покинул свою семью - а мой народ это и есть моя семья,
- никому не сказав о том, куда я направляюсь и зачем. Но объяснить это очень
просто: я и сам этого не знал. Я намеревался вернуться примерно  через  год.
Думал, что будет неплохо привезти назад разные истории о своих путешествиях.
Теперь, когда я вернулся, я вижу, что мне их некому рассказывать.
   - Какой бес попутал тебя отправиться в Пятый Доминион? - спросила Кулус.
   - Еще одна ошибка, - сказал Пай. - Я приехал в Паташоку и встретился  там
с магом, который сказал, что может взять меня  с  собой  в  Пятый  Доминион.
Просто на экскурсию. Мы вернемся через денек, -  так  он  сказал.  Денек!  Я
подумал, что это неплохая идея, что  я  вернусь  домой,  погуляв  по  Пятому
Доминиону. Ну, и я заплатил ему...
   - В какой валюте? - спросил Тез-рех-от.
   - Наличными. И оказал ему несколько небольших услуг. Я  не  спал  с  ним,
если вы это имеете в виду. Может быть, если б я это сделал,  он  сдержал  бы
свои обещания. Вместо этого его ритуал доставил меня прямиком в Ин Ово.
   - И сколько ты там пробыл? - поинтересовалась Кулус-су-ераи.
   - Я не знаю, - ответил мистиф. - Тамошние страдания казались бесконечными
и невыносимыми, но, возможно, прошли всего лишь дни.
   На это Тез-рех-от презрительно фыркнул. - Он  сам  был  повинен  в  своих
страданиях, мадам. Так имеют ли они отношение к делу?
   - Может быть, и нет, - уступила Кулус. - Но я так  понимаю,  тебя  вызвал
оттуда Маэстро из Пятого доминиона?
   - Да, мадам. Его звал Сартори. Он был представителем Пятого  Доминиона  в
Синоде и участвовал в подготовке Примирения.
   - И ты служил ему?
   - Да.
   - В каком качестве?
   - Я исполнял все его поручения, ведь я был под заклятьем.
   Тез-рех-от хмыкнул, выражая свое отвращение.  Пай  понял,  что  оно  было
неподдельным. Он действительно пришел в ужас при одной мысли о том, что один
из его сородичей - в особенности, такое благословенное существо, как  мистиф
- мог находиться на службе у человека.
   - Каково твое мнение - Сартори был хорошим человеком? -  спросила  у  Пая
Кулус.
   - Он был ходячим парадоксом.  Проявлял  сочувствие,  когда  этого  меньше
всего можно было ожидать. То же  самое  и  с  жестокостью.  Он  был  крайним
эгоистом, но тогда я думал, что иначе он просто не мог бы взвалить  на  себя
такую ответственность и принять участие в Примирении.
   - Проявлял ли. он к тебе жестокость?
   - Мадам?
   - Ты понимаешь вопрос?
   - Да. Но я не понимаю, зачем вы его задаете.
   Кулус недовольно заворчала. - Может быть, теперь наш суд проводится не  с
такой помпой, как раньше, - сказала она, - да и служители его поиссохлись  с
возрастом, но от этого ни то ни другое не утратило своей  власти.  Понимаешь
меня, мистиф? Когда я задаю вопрос, я ожидаю быстрого и правдивого ответа.
   Пай пробормотал свои извинения.
   - Итак... - сказала Кулус. - Я повторю вопрос. Проявлял ли Сартори к тебе
жестокость?
   - Иногда, - ответил Пай.
   - И тем не менее, когда Примирение провалилось, ты не оставил  его  и  не
вернулся в этот Доминион?
   - Он вызвал меня из Ин Ово. Он связал меня заклятьем. У  меня  просто  не
было такой возможности.
   - Плохо в это верится, - заметил Тез-рех-от. - Неужели ты  хочешь,  чтобы
мы поверили...
   - Вы спросили у меня разрешения задать подсудимому вопрос? - прервала его
Кулус.
   - Нет, мадам.
   - Теперь вы просите у меня такое разрешение?
   - Да, мадам.
   - Вам отказано, - сказала Кулус и вновь устремила внимание на  Пая.  -  Я
думаю, мистиф, ты многому научился в Пятом Доминионе, - сказала  она.  -  Но
тем более ты испорчен. Ты высокомерен. Ты коварен. И, возможно,  ты  так  же
жесток, как и твой Маэстро. Но я не думаю, что ты шпион. Ты гораздо хуже. Ты
дурак. Ты повернулся  спиной  к  людям,  которые  любили  тебя,  и  позволил
поработить себя человеку, на котором лежит ответственность за смерть  многих
благородных душ Имаджики.  У  меня  такое  чувство,  что  ты  хочешь  что-то
сказать, Тез-рех-от. Давай, говори, прежде чем я вынесу вердикт.
   - Я хотел только отметить, что мистифа обвиняют  не  только  в  шпионаже,
мадам. Отказавшись разделить со своим народом доставшийся ему  при  рождении
великий дар, он совершил тягчайшее преступление против всех нас.
   - Ни секунды в этом не сомневаюсь, - сказала Кулус. -  И  честно  говоря,
меня тошнит, когда я вижу, каким позором запятнало себя  существо,  которому
было рукой подать до абсолютного совершенства. Но могу ли я напомнить  тебе,
Тез-рех-от, как нас мало? Наш народ почти исчез с лица земли. А этот мистиф,
чья порода всегда встречалась редко, - последний из оставшихся в живых.
   - Последний? - переспросил Пай.
   - Да, последний! - ответила Кулус. Стоило ей повысить  тон,  и  голос  ее
задрожал.  -  Пока  ты  там  развлекался  в  Пятом  Доминионе,   наш   народ
систематически истребляли. Здесь, в городе, нас осталось  меньше  пятидесяти
человек. Остальные либо мертвы, либо рассеяны по всему миру. Таких, как  ты,
больше нет. Все члены твоего клана либо убиты, либо умерли от горя. - Мистиф
закрыл лицо руками, но Кулус продолжала говорить.  -  Двое  других  мистифов
оставались в живых до прошлого года, - продолжала она. -  Один  из  них  был
убит здесь, в чианкули, в тот момент, когда помогал раненому ребенку. Другой
отправился в пустыню - к Голодарям, на  окраину  Первого  Доминиона.  Войска
Автарха не любят подходить слишком близко  к  Немочи.  Но  они  поймали  его
раньше, чем он успел добраться до палаток. Они притащили его тело обратно  и
повесили его на воротах. - Она встала со  своего  кресла  и  приблизилась  к
рыдающему Паю. - Так  что,  может  быть,  твои  преступления  сослужили  нам
хорошую службу. Если б ты остался, тебя бы уже не было в живых...
   - Мадам, я протестую, - сказал Тез-рех-от.
   - А что, по-твоему, я должна сделать? - сказала Кулус. -  Добавить  кровь
этого дурака к морю уже пролитой крови? Нет.  Лучше  мы  попытаемся  извлечь
выгоду из его  развращенности.  -  Пай  недоуменно  поднял  на  нее  взгляд.
Возможно,  мы  были  слишком  чисты.  Слишком  предсказуемы.  Наши   замыслы
угадывали, наши заговоры раскрывали. Но  ты  из  другого  мира,  мистиф,  и,
возможно, это придает тебе силу. - Она остановилась и сделала глубокий вдох.
Потом она сказала:
   - Вот мое решение: возьми себе в помощь кого-нибудь из  нас  и  используй
свои порочные склонности, чтобы убить нашего врага. Если никто  с  тобой  не
пойдет, иди один. Но не возвращайся сюда, мистиф, до  тех  пор  пока  Автарх
дышит.
   Тез-рех-от рассмеялся. Эхо подхватило его смех и разнесло по всей зале.
   - Идеальный приговор! - сказал он. - Идеальный!
   - Я рада, что  мое  решение  позабавило  тебя,  -  сказала  Кулус.  -  Ты
свободен, Тез-рех-от. - Он попытался было возражать, но она так закричала на
него, что он вздрогнул, словно его ударили. - Я же сказала: ты свободен!
   Радостная улыбка сползла с  его  лица.  Он  отвесил  официальный  поклон,
пробормотал несколько холодных слов прощания и покинул зал суда. Пока он  не
исчез за дверью, она не отрывала от него глаз.
   - Мы все стали  жестокими,  -  сказала  она.  -  Ты  -  по-своему.  Мы  -
по-своему. - Она посмотрела на Пай-о-па. -  Знаешь,  почему  он  рассмеялся,
мистиф?
   - Потому что он думает, что ваш приговор равносилен смертной казни?
   - Да, именно так он и думает. И кто знает, может быть, так  оно  и  есть.
Но, возможно, наступает  самая  последняя  ночь  этого  Доминиона,  и  самые
последние создания обретут этой ночью силы, которых раньше у них не было.
   - А я и есть самое последнее создание.
   - Да, это так.
   Мистиф кивнул.
   - Я понимаю, - сказал он. - Я думаю, это справедливо.
   - Хорошо, - сказала она. Хотя суд был закончен, никто из них не  двинулся
с места. - Ты хочешь задать мне вопрос? - спросила Кулус.
   - Да.
   - Тогда лучше спрашивай сейчас.
   - Вы не знаете, шаман по имени Арае-ке-геи все еще жив?
   Кулус слегка улыбнулась.
   - Я все ждала, когда ты о нем спросишь, - сказала  она.  -  Он  ведь  был
одним из тех, кто пережил Примирение, так?
   - Да.
   - Я его не очень хорошо знала, но я слышала, как он говорил  о  тебе.  Он
держался за жизнь очень долго, когда большинство людей уже давно бы сдались,
и говорил, что в конце концов ты должен вернуться. Конечно, он не знал,  что
| ты привязан к своему Маэстро. - Говорила она с  деланным  равнодушием,  но
все это время взгляд ее слезящихся глаз пристально изучал мистифа. -  Почему
ты не вернулся, мистиф? - спросила она. - И не пытайся мне вешать  лапшу  на
уши своими историями о заклятии. Ты мог бы ускользнуть, если бы хотел этого,
особенно во время смятения после неудавшегося Примирения. И однако ты  решил
остаться со своим проклятым Сартори, хотя твои  собственные  сородичи  стали
жертвой его глупости.
   - Он был так несчастен, сломлен. А я был не просто его слугой, я был  его
другом. Как же я мог оставить его?
   - Это не все, - сказала Кулус.  Она  была  судьей  слишком  долго,  чтобы
удовлетвориться такими упрощенными объяснениями. - Что еще, мистиф? Ведь это
ночь последних вещей, помнишь? Если ты не скажешь  сейчас,  то  рискуешь  не
сказать об этом никому и никогда.
   - Хорошо, - сказал Пай. - Я никогда не расставался с надеждой на то,  что
будет предпринята новая попытка Примирения. И не один я.
   - Арае-ке-геи тоже был этому подвержен, а?
   - Да.
   - Так вот почему он все время вспоминал  о  тебе.  И  не  хотел  умирать,
ожидая, что ты вернешься. - Она покачала головой. - И почему вы тешите  себя
этими фантазиями? Никакого Примирения не будет. Если что  и  произойдет,  то
как раз обратное. Имаджика разойдется  по  швам,  и  каждый  Доминион  будет
замурован в своей собственной горе.
   - Мрачный взгляд на вещи.
   - Но зато честный, логичный.
   - В каждом Доминионе еще есть люди, которые хотят попробовать снова.  Они
ждали две сотни лет и не собираются отказываться от своих надежд теперь.
   - Арае-ке-геи не дождался, - сказала Кулус. - Он умер два года назад.
   - Я был... готов к такой возможности, - сказал Пай. - Он  был  уже  очень
стар, когда я видел его в последний раз.
   - Если это может послужить тебе утешением, твое имя было у него на  устах
до самого конца. Он так и не перестал верить.
   - Есть и другие, кто сможет свершить церемонии вместо него.
   - Я была права, мистиф, - сказала Кулус. - Ты - полный дурак,  мистиф.  -
Она направилась к двери. - Ты делаешь это в память о своем Маэстро?
   - С чего бы это? - сказал Пай.
   - Потому что ты любил его, - сказала Кулус, с укором глядя ему в глаза. -
Ты любил его больше, чем свой собственный народ.
   - Может быть, это и правда, - сказал Пай. -  Но  с  чего  бы  мне  делать
что-нибудь а память о живом человеке?
   - Живом человеке?
   Мистиф улыбнулся,  поклонившись  судье  и  отступая  в  сумрак  коридора,
растворяясь там, словно призрак.
   - Я сказал вам, что Сартори был несчастен, разбит, но я не сказал, что он
умер. - Мечта по-прежнему жива, Кулус-су-ераи. А вместе с ней и мой Маэстро.
2

   Когда Сеидукс вошел, Кезуар  поджидала  его  за  покрывалами.  Окна  были
открыты, и в теплом вечернем воздухе слыш