а мистиф  и  сам  помнил  дорогу.
Примерно через два часа или чуть больше после того, как  они  покинули  поле
битвы у гавани, они достигли Эвретемекского Кеспарата. Буря стала выказывать
признаки усталости, как, впрочем,  и  сами  путешественники,  но  голос  Пая
звучал твердо и ясно:
   - Вот здесь. Это то место, где я родился на свет.
   Кеспарат был обнесен стеной, но ворота были открыты и качались на ветру.
   - Веди нас, - сказал Миляга, опуская Хуззах на землю.
   Мистиф настежь распахнул ворота и повел их по улицам,  которые  выступали
из песчаных туч по мере того, как стихал ветер. Улица, по которой  они  шли,
поднималась по направлению к дворцу, как и все почти улицы в  Изорддеррексе,
но дома, стоявшие на ней, сильно отличались от остальных зданий города.  Они
стояли отдельно друг от друга - высокие, с гладкими стенами  и  единственным
окном на всю высоту, от дверей до нависающего  ската  четырехгранной  крыши,
которая придавала рядом стоящим домам вид окаменелого леса. А напротив домов
вдоль улицы росли настоящие деревья, которые еще покачивались под умирающими
порывами бури, словно водоросли в  волнах  прилива.  Ветви  их  были  такими
гибкими, а маленькие белые цветочки - такими жесткими, что буря не причинила
им никакого вреда.
   Только заметив трепетное выражение  на  лице  Пая,  Миляга  понял,  какую
тяжкую ношу чувств нес с собой мистиф, ступая на родную землю после стольких
лет отсутствия. С такой  короткой  памятью,  как  у  него,  ему  никогда  не
приходилось испытывать тяжесть этой ноши. У него не  было  никаких  лелеемых
воспоминаний о детских ритуалах, о  рождественских  праздниках  и  о  нежных
колыбельных. Его представления о том, что чувствует Пай, поневоле были  лишь
теоретической конструкцией, которая - он был уверен в  этом  -  была  просто
несопоставима с реальным переживанием.
   - Дом моих родителей, - сказал Пай,  -  находился  между  чианкули  -  он
указал направо, туда, где последние песчаные порывы еще закрывали даль  -  и
богадельней. - Он указал на белое здание слева.
   - Значит, где-то близко, - сказал Миляга.
   - Мне так кажется, - сказал он, явно огорченный шутками, которые  сыграла
с ним память.
   - Может, спросим у кого-нибудь? - предложила Хуззах.
   Пай немедленно отреагировал на это  предложение:  двинулся  к  ближайшему
дому и постучал в дверь. Ответа не последовало. Тогда он подошел к следующей
двери и попробовал снова. И этот дом  оказался  пустым.  Чувствуя,  что  Паю
становится не по себе, Миляга взял Хуззах за руку и вместе с ней поднялся  с
мистифом на третье крыльцо. Здесь их ждал все тот же ответ:  молчание  стало
даже еще более ощутимым, так как ветер почти стих.
   - Здесь никого нет, - сказал Пай, говоря это (Миляга понял) не  только  о
трех пустующих домах, а обо всем  погруженном  в  молчание  Кеспарате.  Буря
истощила почти все свои силы. Люди  уже  должны  были  бы  появиться,  чтобы
смести песок со ступенек и убедиться в том, что их крыши целы. Но никого  не
было. Изящные, аккуратные улицы были пусты от начала и до конца.
   - Может быть, они все собрались в одном и том  же  месте,  -  предположил
Миляга. - Здесь есть какое-нибудь место  для  общих  собраний?  Церковь  или
местный совет?
   - Чианкули - самое ближайшее, - сказал Пай, указывая в  сторону  квартала
желтых  куполов,  возвышающихся  среди  деревьев,  по   форме   напоминающих
кипарисы, но цвета берлинской лазури. Птицы взлетали с них  в  проясняющееся
небо, и их тени на улицах внизу были единственным  проявлением  движения  во
всей округе.
   - А что происходит в чианкули? - спросил Миляга, когда они направились  к
куполам.
   - Ах! В дни моей молодости, - сказал Пай, имитируя легкость тона, - в дни
моей молодости там мы устраивали цирки.
   - Я не знал, что ты из цирковой семьи.
   - Это не было похоже ни на один цирк в Пятом Доминионе, - ответил Пай.  -
Это был способ воскресить в своей  памяти  Доминион,  из  которого  мы  были
изгнаны.
   - Не было клоунов и пони? - сказал Миляга слегка разочарованно.
   - Не было ни клоунов, ни пони,  -  ответил  Пай  и  больше  на  эту  тему
говорить не пожелал.
   Теперь,  когда  они  приблизились  к  чианкули,  масштаб   сооружения   и
окружающие его деревья стал очевиден. От земли до верхушки  самого  высокого
купола  целых  пять  этажей.  Птицы,  совершившие  один  круг   почета   над
Кеспаратом, теперь снова усаживались на деревья, болтая словно птицы  минах,
которые  научились   говорить   по-японски.   Внимание   Миляги,   ненадолго
привлеченное к этому зрелищу, снова вернулось на землю,  когда  он  услышал,
как Пай сказал:
   - Они не все умерли.
   Между деревьями  цвета  берлинской  лазури  появились  четверо  сородичей
мистифа. Это были чернокожие люди в балахонах из некрашеной  ткани,  похожие
на пустынных кочевников. Часть складок своих одеяний они зажимали  в  зубах,
прикрывая нижнюю половину лица. Ни в их походке, ни в их одежде не  было  ни
одной детали, которая помогла бы угадать их пол. Но цель их  была  очевидна.
Они явно собирались прогнать непрошеных гостей и для этой цели несли с собой
тонкие серебряные прутья каждый около трех футов в длину.
   - Ни под каким видом не двигайся  и  даже  не  говори,  -  сказал  мистиф
Миляге, когда квартет приблизился на расстояние десяти футов.
   - Почему?
   - Это не почетная депутация.
   - А что же это тогда?
   - Взвод палачей.
   Сообщив это, мистиф поднял руки на уровне груди, ладонями вперед,  шагнул
вперед и заговорил. Говорил он не  на  английском,  а  на  языке,  в  звуках
которого Миляга уловил тот же восточный оттенок, что и в  щебетании  местных
птиц. Может быть, они действительно говорили на языке своих хозяев?
   Один из квартета разжал зубы, и вуаль упала, открыв женщину лет тридцати.
Выражение лица ее было скорее удивленным, чем агрессивным. Послушав какое-то
время Пая она прошептала что-то человеку справа от нее, но в ответ он только
покачал головой. Пока Пай говорил, взвод продолжал мерным шагом приближаться
к нему, но когда Миляга услышал, как в  монологе  мистифа  промелькнуло  имя
Пай-о-па, женщина приказала им остановиться. Еще две закутанные вуали  упали
вниз, открыв мужчин со столь же тонкими лицами, как и у их предводительницы.
У одного  были  небольшие  усики,  но  семена  сексуальной  неоднозначности,
которые дали столь обильный урожай в Пае, были заметны и здесь.  Без  какого
бы то ни было приказа со стороны  женщины  ее  спутник  продемонстрировал  и
второе проявление неоднозначности, на этот раз куда  менее  привлекательное.
Он разжал одну из рук, державших серебряную удочку, и его оружие затрепетало
на ветру, словно было сделано из шелка, а не из металла. Тогда он поднес  ее
ко рту и принялся обматывать вокруг языка. Она никак не хотела умещаться  во
рту и выпадала оттуда мягкими петлями,  при  этом  продолжая  сверкать,  как
настоящий стальной клинок.
   Миляга не знал, представляет ли этот жест угрозу или нет, но в  ответ  на
него Пай упал на колени и жестом указал Миляге и Хуззах, что им надо сделать
то же самое. Девочка бросила жалостливый взгляд на Милягу,  ожидая  от  него
подтверждения. Он пожал плечами и кивнул. Они оба встали на колени, хотя,  с
точки зрения Миляги, это было  самое  последнее  положение,  которое  стоило
принимать перед взводом палачей.
   - Приготовься бежать... - прошептал он Хуззах, и  она  нервно  кивнула  в
ответ.
   Человек с усиками обратился к Паю на том же  языке,  который  использовал
мистиф. В его тоне  и  позе  не  было  ничего  угрожающего,  хотя  ничто  не
указывало и на доброжелательное отношение. Однако в самом факте диалога  уже
заключалось некоторое утешение,  и  в  какой-то  момент  разговора  упала  я
четвертая вуаль. Еще одна женщина, моложе предводительницы,  но  куда  менее
любезная, вступила в разговор. Тон  ее  был  резким  и  недовольным,  и  она
рассекла своим клинком воздух в нескольких дюймах от склоненной головы  Пая.
Смертельная  угроза,  исходящая  от  этого  оружия,  не  подлежала  никакому
сомнению. Оно издало свистящий звук во время удара  и  загудело  после,  его
движение, несмотря на рябь, пробегающую по поверхности, было под  абсолютным
контролем владельца. Когда она кончила говорить,  предводительница  квартета
жестом велела им встать. Пай повиновался, взглядом  давая  понять  Миляге  и
Хуззах, что они должны сделать то же самое.
   - Они собираются убить нас? - прошептала Хуззах.
   Миляга взял ее за руку.
   - Нет, - сказал он. - А если они попытаются, у меня заготовлены  для  них
один-два фокуса в легких.
   - Прошу тебя, Миляга, - сказал Пай. - Даже не...
   Одного слова от предводительницы было достаточно, чтобы он осекся. Потом,
отвечая на вопрос, он назвал двух своих спутников: Хуззах Апинг и Джон Фьюри
Захария.  Последовал  еще  один  короткий  обмен  репликами  между   членами
квартета, во время которого Пай выбрал момент для пояснения.
   - Это очень деликатная ситуация, - сказал он.
   - Я думаю, это нам и так ясно.
   - Большинство моих людей покинули Кеспарат.
   - И где они?
   - Некоторых замучили и убили. Некоторых используют вместо рабов.
   - Но вот возвращается их блудный сын. Так почему же они не рады?
   - Они думают, что, возможно, я шпион  или  просто  сумасшедший.  В  обоих
случаях я представляю для них опасность. Они собираются допросить меня.  Это
единственная альтернатива немедленной казни.
   - Возвращение домой...
   - Во всяком случае, хоть несколько остались  в  живых.  Когда  мы  пришли
сюда, я уж было подумал...
   -  Я  знаю,  что  ты  подумал.  Я  подумал  то  же  самое.  Они   говорят
по-английски?
   - Конечно. Но для них говорить на родном языке - это вопрос чести.
   - Но они поймут меня?
   - Не надо, Миляга...
   - Я хочу, чтобы они знали,  что  мы  не  враги  им,  -  сказал  Миляга  и
обратился к взводу. - Вы уже знаете мое имя, - сказал он. - Мы пришли сюда с
Пай-о-па, потому что думали, что найдем здесь друзей. Мы не  шпионы.  Мы  не
убийцы.
   - Брось, Миляга, - сказал Пай.
   - Вместе с Паем мы проделали  долгий  путь,  чтобы  оказаться  здесь.  Из
самого Пятого Доминиона. И с самого начала нашего путешествия Пай  мечтал  о
том, как он вновь увидит свой народ. Вы понимаете? Вы и есть та самая мечта,
навстречу которой Пай так долго шел.
   - Им нет до этого дела, Миляга, - сказал Пай.
   - Им должно быть до этого дело.
   - Это их Кеспарат. Пусть они поступают так, как у них тут заведено.
   - Пай прав, - сказал Миляга  после  секундного  размышления.  -  Это  ваш
Кеспарат, и мы здесь только посетители. Но я  хочу,  чтобы  вы  поняли  одну
очень важную вещь. - Он перевел взгляд на женщину, клинок  которой  чуть  не
снес Паю голову. - Пай - мой друг, - сказал он. - И я  буду  защищать  моего
друга до последней капли крови.
   - Ты приносишь больше вреда, чем пользы, - сказал мистиф.  -  Пожалуйста,
прекрати.
   - Я думал, они встретят тебя с распростертыми объятиями, - сказал Миляга,
оглядывая  абсолютно  бесстрастные  лица  четверки.  -  Что  с  ними   такое
приключилось?
   - Они защищают то малое, что у них осталось, - сказал Пай. -  Автарх  уже
засылал сюда шпионов.  Репрессии.  Похищения.  Забирали  детей,  а  отдавали
головы.
   - О, Господи. - С извиняющимся видом Миляга  пожал  плечами.  -  Простите
меня, - сказал он, обращаясь ко всем Эвретемекам. - Я просто хотел высказать
свое мнение.
   - Ну, ты его высказал. Может быть, теперь ты предоставишь дело  мне?  Дай
мне несколько часов, и я смогу убедить их в нашей искренности.
   - Ну разумеется, если ты думаешь, что этого времени хватит. Мы  с  Хуззах
можем подождать тут, пока ты выяснишь все проблемы.
   -  Не  здесь,  -  сказал  Пай.  -  Мне  не  кажется,  что  это  было   бы
благоразумным.
   - Почему?
   - Просто, не кажется, - сказал Пай с легкой настойчивостью в голосе.
   - Ты боишься, что они собираются убить нас, так ведь?
   - Ну... у меня... есть некоторые сомнения, скажем так.
   - Тогда мы все сейчас уйдем.
   - Такой возможности у нас нет. Я остаюсь,  а  вы  уйдете.  Вот,  что  они
предлагают. И это не предмет для обсуждения.
   - Понятно.
   - Со мной все будет хорошо, Миляга, - сказал Пай.  -  Почему  бы  вам  не
вернуться в кафе, где мы ели завтрак? Ты сможешь его найти?
   - Я могу, - сказала Хуззах. Во время этого разговора она стояла,  опустив
глаза вниз. Теперь она подняла их, и они были полны слез.
   - Подожди меня там, ангел, - сказал Пай, впервые  назвав  ее  милягинским
прозвищем. - Оба вы ангелы.
   - Если ты не присоединишься к нам до захода солнца, мы вернемся и  найдем
тебя, - сказал Миляга. Сказав это, он грозно расширил глаза. Улыбка  была  у
него на губах, угроза - во взгляде.
   Мистиф протянул руку для рукопожатия. Миляга взял ее и привлек мистифа  к
себе.
   - Я не шучу, - сказал он. - Я говорю это совершенно серьезно.
   - Мы  поступили  правильно,  -  сказал  Пай.  -  Все  остальное  было  бы
неблагоразумным. Прошу тебя, Миляга, доверяй мне.
   - Я всегда доверял тебе, - сказал Миляга, - и всегда буду доверять.
   - Нам повезло, Миляга, - сказал Пай.
   - В чем?
   - В том, что мы провели все это время вместе.
   Миляга встретился взглядом с Паем и понял, что  мистиф  прощается  с  ним
всерьез. Несмотря на все свои оптимистические заверения, Пай, судя по всему,
совершенно не был уверен в том, что они встретятся вновь.
   - Я увижу тебя через несколько часов, Пай, - сказал Миляга. -  Моя  жизнь
зависит и от этого. Ты понимаешь? Мы давали друг другу обеты.
   Пай кивнул и высвободил руку из  милягиного  пожатия.  Маленькие,  теплые
пальчики Хуззах уже ждали своей очереди.
   - Давай-ка пойдем, ангел мой, - сказал Миляга и повел  Хуззах  обратно  к
воротам Кеспарата, оставляя Пая под охраной взвода.
   Пока они шли, она оглянулась на мистифа дважды, но  Миляга  сопротивлялся
искушению. В такой ситуации Паю будет только хуже, если  он  расчувствуется.
Лучше вести себя так, как если б все они были уверены, что встретятся  через
несколько часов и будут попивать в Оке Ти-Нун. В воротах, однако, он не смог
удержаться от того, чтобы оглянуться на цветущую улицу и  бросить  последний
взгляд на существо, которое он любил. Но взвод уже  исчез  внутри  чианкули,
забрав собой блудного сына.

Глава 32

1

   Наступили долгие изорддеррекские сумерки, но до полной темноты оставалось
еще несколько часов. Автарх находился в комнате  неподалеку  от  Башни  Оси,
куда доступ дню был закрыт.  Здесь  утешение,  приносимое  криучи,  не  было
испорчено светом. Было так легко поверить, что все вокруг -  только  сон,  а
значит, не стоит никакого сожаления, если - или, вернее, когда  -  этот  сон
рассеется. Однако, как обычно, Розенгартен безошибочно отыскал  его  нишу  и
принес известия не менее  сокрушительные,  чем  самый  яркий  свет.  Попытка
незаметно уничтожить оплот Голодарей, предводительствуемых отцом  Афанасием,
благодаря прибытию Кезуар превратилась в публичный  спектакль.  Вспыхнуло  и
быстро  распространилось  насилие.  Судя  по  всему,  войска,  первоначально
направленные для  штурма  оплота  Голодарей,  были  вырезаны  до  последнего
солдата, но проверить эту информацию не было никакой возможности, потому что
путь в портовый район преграждали самодельные баррикады.
   - Только этого  момента  и  ждали  все  секты,  -  высказал  свое  мнение
Розенгартен. - Если мы не растопчем очаг сопротивления  немедленно,  то  все
религиозные  фанатики  Доминионов  заявят  своим  последователям,  что  День
настал.
   - День Страшного Суда, что ли?
   - Так они скажут.
   - Может быть, они и правы, - сказал  Автарх.  -  Почему  бы  не  дать  им
побунтовать немного? Они все ненавидят друг друга.  Мерцатели  -  Голодарей,
Голодари - Зенетиков. Пусть перережут друг другу глотки.
   - Но город, сэр.
   - Город! Город! Что ты говоришь мне об этом трахнутом  городе?  Это  наша
жертва, Розенгартен. Неужели ты этого не понимаешь? Я сидел здесь  и  думал:
если б я только мог заставить Комету упасть на него, я бы сделал это.  Пусть
он умрет так же, как жил: красиво. Что ты так опечален, Розенгартен? Будут и
другие города. Я смогу построить еще один Изорддеррекс.
   - Тогда, может  быть,  нам  лучше  вывезти  вас  сейчас,  пока  смута  не
распространилась.
   - Мы  здесь  в  безопасности  или  нет?  -  спросил  Автарх.  Последовало
молчание. - Значит, ты не уверен.
   - Там идет такая битва.
   - И ты говоришь: она начала все это?
   - Это носилось в воздухе.
   - Но она послужила искрой? - Он вздохнул. - Черт бы ее побрал, черт бы ее
побрал. Знаешь, созови-ка ты генералов.
   - Всех?
   - Матталауса и Расидио. Они могут превратить этот дворец  в  неприступную
крепость. - Он поднялся на ноги. - А я намереваюсь пойти поговорить  с  моей
ненаглядной супругой.
   - Нам прийти туда к вам?
   - Разве что, если вы пожелаете стать свидетелями убийства.
   Как и в прошлый раз, покои  Кезуар  оказались  пусты.  Но  Конкуписцентия
(утратившая все свое кокетливое настроение, дрожащая и с сухими глазами, что
для ее постоянно  плачущего  племени  было  эквивалентом  слез)  знала,  где
находится его супруга: в своей часовне. Он ворвался  внутрь  в  тот  момент,
когда Кезуар зажигала свечи у алтаря.
   - Я звал тебя, - сказал он.
   - Да, я слышала, - сказала  она.  Ее  голос,  некогда  выпевавший  каждое
слово, теперь был тусклым и невзрачным, как и весь ее вид.
   - И почему же ты не ответила?
   - Я молилась, - сказала она. Задев небольшой факел,  с  помощью  которого
она зажигала свечи, Кезуар повернулась к алтарю. Подобно ее покоям,  он  был
коллекцией  всевозможных  излишеств.  Вырезанный  из  дерева  и  расписанный
Христос висел на позолоченном кресте, в окружении херувимов и серафимов.
   - И за кого же ты молилась? - спросил он.
   - За себя, - ответила она просто.
   Он схватил ее за плечо и развернул к себе лицом.
   - А как насчет людей, которых разорвала толпа? За них ты не молилась?
   - За них есть кому помолиться. У них есть люди, которые любили  их.  А  у
меня никого нет.
   - Сердце мое истекает кровью, - сказал он.
   - Нет, это не правда, - сказала она. - Но Скорбящий истекает кровью  ради
меня.
   -  Сомневаюсь  в  этом,  леди,  -  сказал  он,  более  позабавленный   ее
благочестием, нежели раздраженный.
   - Я видела Его сегодня, - сказала она.
   Новое проявление самомнения. Он поспособствовал ему.
   - Где это было? - спросил он, сама искренность.
   - У гавани. Он  появился  на  крыше,  прямо  надо  мной.  Они  попытались
застрелить Его, и Он был ранен. Я сама видела, как Его ранило. Но когда  они
принялись искать тело, оно исчезло.
   - Знаешь,  тебе  надо  отправиться  в  Бастион  к  остальным  сумасшедшим
женщинам, - сказал он ей. - Там ты сможешь ожидать Второе  Пришествие.  Если
хочешь, можешь все это забрать с собой.
   - Он придет ко мне сюда, - сказала она. - Он не боится. Это ты боишься.
   Автарх опустил взгляд на свою ладонь.
   - Разве я обливаюсь потом? Нет. Разве я стою на  коленях,  умоляя  Его  о
снисхождении? Нет. Обвини меня в каких угодно преступлениях, и, возможно,  я
окажусь виновным. Но страха во мне не будет. Ты должна это знать.
   - Он здесь, в Изорддеррексе.
   - Так пусть Он придет. Я буду здесь. Он найдет меня, раз  уж  я  Ему  так
нужен. Но, сама понимаешь, он найдет меня не за молитвой. Может быть, я буду
писать. Интересно, способен ли Он вынести это зрелище? - Автарх схватил руку
Кезуар и зажал ее у себя между  ног.  -  Может  быть,  именно  Ему  придется
проявить смирение.  -  Он  рассмеялся.  -  Ты  когда-то  молилась  на  этого
паренька, леди. Помнишь? Скажи, что помнишь?
   - Я сознаюсь в этом.
   - Это не преступление, чтобы в нем сознаваться. Так уж  мы  созданы.  Нам
остается только нести это бремя. - Он неожиданно придвинулся совсем  близко.
- Не думай, что ты можешь бросить меня ради Него. Мы принадлежим друг другу.
Если ты при