трогать.
   - Слишком поздно, - У меня был припадок, и я осталась в живых.  Я  готова
услышать тайну, какова бы она ни была. - Она подняла взгляд на  Джошуа.  Это
как-то связано с ним? Он обладает над тобой какой-то властью?
   - Не надо мной...
   - Ты лжец! Лжец! - воскликнула она, сбрасывая с себя простыни и становясь
на колени, чтобы быть лицом к лицу с обманщиком. - Почему ты  говоришь  мне,
что любишь меня и в следующий момент начинаешь лгать? Почему ты не доверяешь
мне?
   - Я и так уже сказал тебе больше, чем кому-либо. Но когда я узнал, что ты
плетешь заговоры против Общества...
   - Я совершила нечто большее, чем заговор, - сказала  она  думая  о  своем
путешествии в подвалы Башни.
   И вновь она чуть не рассказала ему о том, что  ей  довелось  увидеть,  но
совет Клары помог ей удержаться. Ты не можешь спасти Целестину  и  сохранить
свои отношения с ним, - сказала она, - ты подкапываешься под  фундамент  его
рода и веры. И это было правдой. Теперь она понимала это яснее, чем когда бы
то ни было. И если она расскажет ему все, что знает,  то  (как  бы  ни  было
приятно облегчить душу) сможет ли она быть уверенной в том, что  он,  следуя
своему фамильному долгу, не использует эту информацию против нее? Чего тогда
будут стоить  смерть  Клары  и  страдания  Целестины?  Теперь  она  была  их
единственным представителем в мире живых, и у нее не было права  ставить  на
кон их жертвы.
   - Что ты сделала? - сказал Оскар. - Кроме заговора. Скажи, что?
   - Ты не был честен со мной, - сказала она. - Так почему же я должна  тебе
что-то говорить?
   - Потому что я все еще могу взять тебя с собой в Изорддеррекс.
   - Уже и взятки пошли в ход?
   - А разве тебе туда уже не хочется?
   - Еще больше мне хочется узнать правду о себе.
   Лицо его слегка омрачилось.
   - Ох... - вздохнул он. - Я лгал уже так долго, что не  уверен,  смогу  ли
отличить правду от лжи, даже если она будет у меня под  носом...  Вот  разве
что...
   - Что?
   - То, что мы чувствовали друг к другу... - пробормотал он.  -  Во  всяком
случае, то, что я чувствовал к тебе... это было правдой, так ведь?
   - Не очень-то большой, - сказала Юдит. - Ты запер меня. Ты отдал меня  на
растерзание Дауду...
   - Я же уже объяснил...
   - Да, что ты был занят другими делами. Вот и забыл меня.
   - Нет, - запротестовал он. - Я никогда не забывал тебя. Ни на секунду.
   - Что же тогда?
   - Я боялся.
   - Меня?
   -  Всех.  Тебя,  Дауда,  Общества.  Я  повсюду  начал  видеть   заговоры.
Неожиданно то, что ты спишь со мной в одной постели,  показалось  мне  очень
подозрительным. Я стал бояться, что ты задушишь меня или...
   - Какой бред.
   - Бред? А как я мог знать, чью волю ты исполняешь?
   - Свою собственную, разумеется.
   Он  покачал  головой,  переводя  взгляд  с  ее  лица  на  портрет  Джошуа
Годольфина.
   - Откуда ты это знаешь? - спросил он. - Как ты можешь быть уверена в том,
что то, что ты чувствуешь ко мне, исходит из твоего сердца?
   - Какая разница,  откуда  это  исходит?  Главное,  что  я  чувствую  это.
Посмотри на меня.
   Он не откликнулся на ее просьбу, продолжая смотреть на Безумного Лорда.
   - Он мертв, - сказала она.
   - Но его наследие...
   - В жопу его наследие! - сказала она и, неожиданно  поднявшись,  схватила
портрет за его тяжелую позолоченную раму и оторвала его от стены.
   Оскар вскочил, пытаясь помешать ей, но ее ярость взяла верх.  Ей  удалось
сдернуть картину с крючков с первой попытки, и она тут же швырнула ее  через
комнату. Потом она рухнула на кровать перед Оскаром.
   - Он умер и давно сгнил, - сказала она. - Он нам не судья.  Он  не  имеет
над нами никакой власти. То, что  мы  чувствуем  друг  к  другу  -  а  я  не
собираюсь притворяться, будто знаю, что это такое, - принадлежит нам. -  Она
протянула руки к его лицу, пропустила его бороду  между  пальцами.  -  Давай
покончим с этими страхами, - сказала она. - Лучше обними меня.
   Он заключил ее в свои объятия.
   - И ты возьмешь меня в Изорддеррекс, Оскар. Не  через  неделю,  не  через
несколько дней - завтра. Я хочу отправиться завтра. Или... - Она отняла руки
он его лица. - Отпусти меня, не откладывая. Я хочу уйти из этого  места.  Из
твоего Дома. Я  не  хочу  быть  твоей  пленницей,  Оскар.  Может  быть,  его
любовницы и примирились бы с этим, но не я. Я лучше Убью себя,  чем  позволю
тебе меня снова запереть.
   Все  это  она  произнесла  с  сухими  глазами.  Простые  чувства   просто
выраженные. Он взял ее руки и снова поднял их к своему лицу, словно  отдавая
себя в ее владения. Лицо его было изрезано  крошечными  морщинками,  которых
она раньше не замечала, и глядя на них, она заплакала.
   - Мы отправимся туда, - сказал он.

3

   Когда на следующий день они выезжали из Лондона, шел мелкий дождичек,  но
к тому времени, когда они добрались до Поместья и вошли в парк,  солнце  уже
пробилось сквозь тучи, и все вокруг засияло. Они не стали заходить в дом,  а
отправились  сразу  к  роще,  в  которой  скрывалось  Убежище.  На   ветвях,
покачивающихся  от  легкого  ветерка,  уже  распустились  клейкие  листочки.
Повсюду был запах жизни, будораживший ее кровь для предстоящего путешествия.
   Оскар посоветовал ей одеться попрактичнее и потеплее. Он  сказал,  что  в
городе, в который они направляются, происходят резкие смены  температуры,  в
зависимости от направления ветра. Если ветер будет дуть со стороны  пустыни,
то жара пропечет их тела, словно мацу. А если  он  переменится  и  подует  с
океана, то принесет с собой  пробирающие  до  костей  туманы  и  неожиданные
морозы. Ни то, ни другое, однако, не могло ее обескуражить. Она была  готова
к этому путешествию больше, чем к любому другому за всю свою жизнь.
   - Знаю, я уже прожужжал тебе все уши  о  том,  каким  опасным  стал  этот
город, - сказал Оскар, когда они нырнули под полог низко нависших  веток,  и
ты уже  устала  об  этом  слушать,  но  это  нецивилизованный  город,  Юдит.
Единственный человек, которому я доверяю там, -  это  Греховодник.  Если  по
какой-нибудь причине мы окажемся разделены  -  или  что-нибудь  случится  со
мной, - ты можешь рассчитывать на его помощь.
   - Понимаю.
   Оскар остановился, чтобы полюбоваться открывшейся впереди  очаровательной
сценой:  купол  Убежища  и  его  поблекшие  стены  были  испещрены   пятнами
солнечного света.
   - Знаешь, я обычно приходил сюда только ночью, - сказал он. - Я думал это
священное время, когда магическая энергия становится сильнее. Но это не так.
Конечно, полночная месса и лунный свет - все это очень красиво, но чудеса не
исчезают отсюда и днем, такие же сильные, такие же загадочные. Он  посмотрел
вверх на лесной полог. - Иногда, чтобы по-настоящему увидеть  мир,  надо  на
время покинуть его, - сказал он.  -  Несколько  лет  назад  я  отправился  в
Изорддеррекс я оставался там - ну, не знаю, может, два месяца, может, два  с
половиной, - и когда я вернулся назад в Пятый Доминион, я увидел его глазами
ребенка. Клянусь, совсем как ребенок. Так что это путешествие  покажет  тебе
не только другие Доминионы. Если мы вернемся целыми и невредимыми...
   - Вернемся, конечно.
   - Завидую твоей уверенности. Так вот, если это произойдет, этот мир  тоже
покажется тебе другим.  Все  изменится  вокруг  тебя,  потому  что  ты  сама
изменишься.
   - Да будет так, - сказала она.
   Она взяла его за руку, и они двинулись к Убежищу. Что-то тревожило ее. Не
его слова - рассказ об изменении только радостно взволновал  ее,  но,  может
быть, молчание между ними, которое внезапно стало слишком глубоким.
   - Что-то не так? - спросил он, чувствуя, что она крепче ухватилась за его
руку.
   - Молчание...
   - Здесь всегда странная  атмосфера.  Я  ощущал  ее  и  раньше.  Множество
прекрасных душ погибли здесь, разумеется.
   - Во время Примирения?
   - Тебе уже все об этом известно?
   - От Клары. Это случилось двести лет назад, в середине лета,  -  так  она
мне сказала. Может быть, духи возвращаются, чтобы посмотреть, не совершит ли
кто новую попытку.
   Он остановился и тронул ее за руку.
   - Никогда не говори об этом, даже в шутку. Пожалуйста. Не будет  никакого
Примирения, ни в это лето, ни в какое другое. Все Маэстро  мертвы.  Все  уже
давно...
   - Хорошо, - сказала она. - Успокойся, я больше не буду об этом говорить.
   - В любом случае, после этого лета все это отойдет в  область  теории,  -
сказал он с фальшивой легкостью, - по крайней мере, еще на пару столетий.  Я
буду уже давно мертв и  похоронен,  когда  эта  кутерьма  поднимется  снова.
Знаешь, я уже выбрал себе место для могилы. Выбирал вместе с  Греховодником.
Это на краю пустыни, и оттуда открывается прекрасный вид на Изорддеррекс.
   Его нервное бормотание нарушало тишину, пока они не подошли к двери.  Там
он замолчал. Она обрадовалась этому. Место  заслуживало  большего  почтения.
Стоя на ступеньках, нетрудно  было  поверить  в  то,  что  здесь  собираются
призраки: мертвецы прошлых столетий смешались с теми, кого она  в  последний
раз видела  живыми  на  этом  месте.  Чарли,  конечно,  манящий  ее  внутрь,
говорящий, что в этом  месте  нет  ничего  особенного  -  камни,  и  все,  и
пустынники, один из которых сгорел, а второй был освежеван,  и  теперь  тени
обоих стояли на этом пороге.
   - Если ты не видишь никаких препятствий, - сказал Оскар, - то, думаю, нам
пора.
   Он ввел ее внутрь, и они встали в центре мозаики.
   - Когда начнется, - сказал он, - мы должны будем держаться друг за друга.
Даже если тебе будет казаться, что держаться не за что, все  равно  держись,
просто наши тела изменятся на время. Я не хочу потерять тебя между  здесь  и
там. Ин Ово - это не место для приятных прогулок.
   - Ты не потеряешь меня, - сказала она.
   Он опустился на корточки и вытащил из  мозаики  около  двенадцати  камней
пирамидальной формы размером с два кулака каждый, которые так были обточены,
что, когда их ставили на место, ничего не было заметно.
   - Я не вполне понимаю механизм путешествия, - сказал он, вынимая камни. -
Не уверен, что кто-нибудь понимает его во всех подробностях. Но,  по  мнению
Греховодника,  существует  что-то  вроде  общего  языка,  на  который  можно
перевести любого человека. И  все  магические  процессы  сводятся  к  такому
переводу. - Он говорил, выкладывая камни по краю круга  в  порядке,  который
казался произвольным. - И когда дух и тело переведены на один и тот же язык,
первое получает возможность влиять на  второе.  Плоть  и  кости  могут  быть
преобразованы, покинуты духом или...
   - ... или переброшены в другую точку пространства?
   - Совершенно верно.
   Юдит вспомнила, как перемещение путешественника из одного мира  в  другой
выглядело со стороны: плоть  выворачивалась  наизнанку,  складывалась,  тело
неузнаваемо искажалось.
   - А это больно? - сказала она.
   - В самом начале, но не очень.
   - Когда это начнется?
   Он поднялся на ноги.
   - Это уже началось, - сказал он.
   Не успел он произнести свой ответ, как она уже ощутила  это.  Низ  живота
налился свинцом, грудь сжалась, у нее перехватило дыхание.
   -  Дыши  медленно,  -  сказал  он,  положив  руку  ей  на  грудь.  -   Не
сопротивляйся. Просто позволь этому случиться. Ничего тебе не угрожает.
   Она опустила взгляд на его руку,  потом  оглядела  круг,  в  котором  они
стояли, и сквозь открытую дверь убежища  посмотрела  на  освещенную  солнцем
траву, от которой ее отделяло всего лишь несколько шагов. Но как бы  это  ни
было близко, она уже не могла туда вернуться. Поезд, на  который  она  села,
набирал скорость. Было уже слишком поздно для сомнений и задних мыслей.  Она
была в ловушке.
   - Все в порядке, - услышала она голос Оскара,  но  ощущения  говорили  ей
совершенно другое.
   В животе у нее была такая острая  боль,  словно  она  выпила  яд,  голова
раскалывалась, глубоко в кожу въелся сильный зуд. Она посмотрела на  Оскара.
Чувствует ли он то же самое? Если да, то он переносил неприятные ощущения  с
замечательной стойкостью, улыбаясь ей, словно  анестезиолог  больному  перед
операцией.
   - Все скоро кончится,  -  говорил  он.  -  Только  держись...  все  скоро
кончится.
   Он крепче прижал ее к себе, и в тот же  самый  момент  она  ощутила,  как
покалывающая волна прошла по ее телу, смывая всю боль.
   - Лучше? - спросил он. Слово она скорее прочла по губам, чем услышала.
   - Да, - ответила она ему и, улыбаясь, поцеловала его,  прикрыв  глаза  от
наслаждения, когда соприкоснулись их языки.
   Темнота на  внутренней  стороне  ее  век  внезапно  просияла  сверкающими
линиями, словно перед ее мысленным взором стал падать метеоритный дождь. Она
открыла глаза, но источник зрелища был внутри нее, и лицо  Оскара  оказалось
испещрено яркими полосками. Дюжина ярких  красок  заиграла  на  морщинках  и
складках его кожи, еще дюжина проникла внутрь и окрасила кости, еще дюжина -
хитросплетений нервов, вен и кровеносных  сосудов,  до  мельчайших  деталей.
Потом, словно переводящий их ум  покончил  с  подстрочником  и  поднялся  до
уровня  поэзии,  слоистые  карты  его  плоти  упростились.  Избыточности   и
повторения были отброшены, и появившиеся формы были такими простыми и такими
абсолютными, что плоть, которую они отображали, казалась рядом с ними жалкой
и ничтожной. Наблюдая это зрелище, она вспомнила о  том  иероглифе,  который
предстал  перед  ней,  когда  они  с  Оскаром  впервые  занимались  любовью,
вспомнила спирали и изгибы наслаждения  на  фоне  черного  бархата  ее  век.
Теперь перед ней предстал тот же самый  процесс,  только  сознание,  которое
воображало все эти узоры, принадлежало теперь кругу и было Усилено камнями и
желанием путешественников.
   И в этот момент краем глаза  она  заметила  какое-то  движение  у  двери.
Воздух вокруг них был близок к тому, чтобы полностью  отказаться  от  обмана
внешних видимостей, и все находившееся за пределами круга,  выглядело  очень
расплывчато.  Но  цвет  костюма  человека,  появившегося  на   пороге,   был
достаточно хорошо виден, чтобы она поняла, кто это такой даже  не  видя  его
лица. Кто еще, кроме Дауда, мог носить этот абсурдный оттенок  абрикосового?
Она произнесла его имя, а хотя никакого звука не было слышно, Оскар понял ее
тревогу и обернулся к двери.
   Дауд быстро приближался к кругу, и намерение его было предельно ясным: он
стремился поймать попутку до Второго Доминиона. Ей  уже  приходилось  видеть
ужасные последствия подобного вмешательства на  том  же  самом  месте,  и  в
страхе она еще сильнее  прижалась  к  Оскару.  Однако,  вместо  того,  чтобы
доверить кругу дело уничтожения непрошеного попутчика, Оскар высвободился из
ее объятий, шагнул навстречу Дауду и  ударил  его.  Проходящий  сквозь  круг
поток удесятерил его ярость, и иероглиф его тела превратился в неразборчивые
каракули, а цвета мгновенно замутнились. На нее  вновь  нахлынула  боль.  Из
носа ее потекла кровь, струйка попадала прямо в  открытый  рот.  В  коже  ее
появился такой зуд, что она расцарапала бы ее до крови, если бы не  помешала
боль в суставах.
   Она не могла извлечь никакого смысла из пляшущих перед ней каракулей, как
вдруг ее взгляд уловил лицо Оскара, расплывчатое и бесформенное. Рот его был
раскрыт в безмолвном крике о  помощи:  тело  его  пошатнулось  и  падало  за
пределы круга. Она рванулась вперед, чтобы втащить его обратно,  не  обращая
внимания на адскую  боль,  которая  охватила  ее  тело  при  этом  движении.
Вцепившись в его руку, она сказала себе, что, какова  бы  ни  была  конечная
цель их путешествия - Изорддеррекс или смерть, они отправятся  туда  вместе.
Он также ухватился за ее протянутые руки и впрыгнул  на  подножку  уходящего
экспресса. Когда  лицо  его  появилось  из  месива  неясных  очертаний,  она
осознала свою ошибку. Человек, которого она втащила в круг, был Даудом.
   Она разжала руки, скорее от отвращения, чем  от  ярости.  Лицо  его  было
ужасающе искажено, кровь текла из глаз, ушей  и  носа.  Но  круг  уже  начал
работу над  новым  текстом,  готовясь  перевести  и  его.  Тормоза  не  были
предусмотрены  конструкцией,  а  выйти  из  потока  сейчас  было  бы   явным
самоубийством. Пространство же за пределами круга расплывалось и темнело, но
ей  удалось  уловить  силуэт  Оскара,   поднимающегося   с   пола,   и   она
возблагодарила тех божеств, которые охраняли этот круг, за то,  что  он,  по
крайней мере, остался в живых. Она увидела,  как  он  вновь  приближается  к
кругу, по всей видимости, намереваясь дважды войти в одну и ту же реку,  но,
похоже, в последний момент он решил, что поезд движется уже слишком  быстро,
и отшатнулся  назад,  закрывая  лицо  руками.  Через  несколько  секунд  все
исчезло: солнечный свет на пороге помедлил  на  мгновение  дольше,  чем  все
остальное, но потом и он затерялся в темноте.
   Теперь единственным оставшимся перед ней зрелищем  был  сделанный  наспех
перевод ее спутника, и хотя  она  презирала  его  сверх  меры,  ей  пришлось
устремить  на  него  свой  взгляд,  чтобы  не  остаться  без  ориентиров   в
наступившем мраке. Все телесные ощущения исчезли. Она не знала, парит ли она
в воздухе, падает ли и дышит ли  вообще,  но  подозревала,  что  ни  то,  ни
другое, ни третье. Она превратилась в знак, закодированный в сознании  круга
и пересылаемый через Доминионы. То, что она видела  перед  собой,  мерцающий
иероглиф Дауда, - она видела не зрением, а мыслью, ибо только эта  последняя
валюта  была  действительна  во  время  путешествия.  И   вот,   словно   ее
покупательная способность увеличилась по мере  понимания  того,  что  с  ней
происходит, очертания пустоты вокруг нее стали обретать подробности. Ин  Ово
- так называл Оскар это место. Его темнота  набухала  миллионами  пузырьков,
которые в какой-то момент начинали светиться и лопаться, высвобождая клейкие
массы, в свою очередь набухавшие и лопавшиеся, словно плоды, таившие в  себе
семена других плодов, которые питались и росли  до  нового  взрыва  за  счет
гибели своих  предшественников.  Но  каким  отталкивающим  ни  было  бы  это
зрелище, то, что последовало за ним, было еще хуже. Появились новые существа
-  какие-то  объедки  каннибальской  трапезы,  высосанные   и   обглоданные,
недоразвитые ошметки жизни, неспособные воплотиться в какую-то  материальную
форму. Но несмотря на их примитивность,  они  все-таки  почуяли  присутствие
более совершенных форм жизни и окружили путешественников,  словно  проклятые
души проносящихся мимо ангелов.  Но  они  опоздали.  Путешественники  летели
дальше и  дальше,  и  темнота  вновь  поглотила  своих  обитателей  и  стала
понемногу отступать.
   Юдит уже могла различать тело Дауда в центре сияющего иероглифа. Оно было
все еще нематериально, но проявлялось с каждой  секундой.  Одновременно  она
почувствовала, как возобновляются муки - плата за переправу, - хотя уже и не
такие сильные,  как  в  начале  путешествия.  Но  она  приветствовала  их  с
радостью, ведь они возвещали о том,  что  ее  нервы  -  вновь  на  месте,  и
путешествие подходит к концу. Ужасы Ин Ово уже почти исчезли, когда  в  лицо
ее пахнул теплый воздух. Не его жар, а тот запах, которым  он  был  насыщен,
послужил ей верным указанием на то, что город  близок.  Это  был  тот  самый
пряный запах, который донесся до нее из Убежища несколькими месяцами раньше.
   Она увидела, как лицо Дауда растянулось в улыбке (от этого уже  полностью
высохшая  кровь  покрылась   трещинками),   которая   через   секунду-другую
превратилась в смех отдающийся от проступающих вокруг  них  стен  подвала  в
доме торговца Греховодника. После всех его злобных происков ей  не  хотелось
разделять с ним его радость, но  она  ничего  не  могла  с  собой  поделать.
Облегчение от того, что путешествие не  убило  ее,  да  и  просто  радостное
возбуждение,  вызванное  тем,  что  она  наконец-то   здесь,   вынудили   ее
засмеяться, и каждый вдох между смешками наполнял ее легкие воз