аверное,  даже  художники
должны склонять голову перед этим господином.
   - Я вижу вашу игру насквозь, - сказал Апинг. -  Не  думайте,  что  я  так
глуп.
   - Она ребенок, Апинг.
   - Да, я знаю. Но я буду стараться ухаживать за ней как можно лучше.
   - Почему бы  вам  не  спросить  у  нее,  видит  ли  она  в  будущем  свою
собственную смерть?
   - О, Господи Иисусе, - сказал Апинг абсолютно убитым тоном.  -  И  почему
это должно было случиться именно со мной?
   - Ничего с вами не случится. Вы можете спасти ее.
   - Это не так-то просто, - сказал  Апинг,  метнув  в  Милягу  затравленный
взгляд. - У меня есть мой долг. - Он достал платок из  кармана  брюк  и  так
тщательно вытер им свой рот, будто он был запачкан следами его  вины,  и  он
опасался, что это выдаст его. - Я должен подумать, - сказал он, ретируясь  в
коридор. - Раньше все казалось таким простым. А теперь... я должен подумать.
   Когда дверь открылась, Миляга увидел, что охранник уже вновь  занял  свой
пост, и ему пришлось распрощаться  с  сержантом,  так  и  не  затронув  тему
Скопика.
   Новое разочарование ожидало его, когда  вернулся  Пай.  Н'ашап  продержал
мистифа в приемной в течение двух часов, в конце концов решив так и не  дать
ему обещанной аудиенции.
   - Пусть я не видел, но я слышал  его,  -  сказал  Пай.  -Похоже,  он  был
мертвецки пьян.
   - Значит, нам обоим не повезло. Не думаю, что Апинг сможет нам как-нибудь
помочь. Если ему придется выбирать между дочерью и долгом, он выберет долг.
   - Значит, мы застряли.
   - До тех пор, пока не придумаем что-нибудь новенькое.
   - Проклятье.

2

   Солнце так и не показалось, и наступила ночь. Единственным звуком во всем
здании были шаги охранников по коридору, которые разносили еду  по  камерам.
Потом они захлопывали двери  и  запирали  их  до  утра.  Ни  один  голос  не
запротестовал против того, что вечерние  удовольствия  -  игры  в  Лошадиную
Косточку, декларирование  сцен  из  Квексоса  и  ?Нумбубо?  Малбейкера  (эти
произведения многим здесь известны были наизусть) -  оказались  отмененными.
Все вокруг затаили дыхание, словно каждый человек, укрывшись в своей камере,
решил отказать себе во всех  удовольствиях  (даже  в  удовольствии  молиться
вслух), лишь бы не обращать лишний раз на себя внимание.
   - Должно быть, Н'ашап опасен, когда пьян, -  заметил  Пай,  чтобы  как-то
оправдать свое затаенное молчание.
   - Может быть, ему нравится зрелище полночных казней.
   - Готов держать пари на то, кто первым стоит в списке претендентов.
   - Жаль, что я так слаб. Если  они  придут  за  нами,  мы  будем  драться,
верно?
   - Конечно, - сказал Пай. - Но пока  они  не  появились,  почему  бы  тебе
немного не поспать?
   - Ты, наверное, шутишь?
   - Во всяком случае, ты хоть перестанешь болтать о...
   - Меня раньше никогда никто  не  запирал.  У  меня  от  этого  начинается
клаустрофобия.
   - Одна пневма - и путь открыт, - напомнил Пай.
   - Может быть, так нам и надо поступить.
   - Когда нас вынудят к этому. Но этого пока не случилось. Ложись ты,  ради
Христа.
   Миляга неохотно лег, и, несмотря на то, что  рядом  с  ним  улеглось  его
беспокойство и принялось  нашептывать  ему  в  ухо,  его  тело  было  больше
заинтересовано в отдыхе, чем в этих речах, и он вскоре уснул.  Разбудил  его
Пай.
   - У тебя посетитель, - пробормотал мистиф.
   Электричество в камерах на ночь отрубали, и  только  по  запаху  масляной
краски он смог определить, кто стоит у двери.
   - Захария, мне нужна ваша помощь.
   - В чем дело?
   - Хуззах... По-моему, она сошла с ума. Вы должны  прийти  к  ней.  -  Его
тихий голос дрожал. Дрожала и его рука, которую он положил Миляге на  плечо.
- Мне кажется, она умирает, - сказал он.
   - Я пойду только вместе с Паем.
   - Нет, я не могу взять на себя этот риск.
   - А я не могу взять на себя риск оставить своего друга  здесь,  -  сказал
Миляга.
   - Но все может раскрыться. Если во время обхода охранник  увидит,  что  в
камере никого нет...
   - Он прав, - сказал Пай. - Иди, помоги девочке.
   - Ты думаешь, это разумно?
   - Сострадание - это всегда разумно.
   - Хорошо. Но не ложись спать. Мы еще не произнесли наших вечерних молитв.
А для этого нам потребуется и мое, и твое дыхание.
   - Понимаю.
   Миляга выскользнул в  коридор  вслед  за  Апингом,  который  запер  дверь
камеры, дергаясь при каждом щелчке ключа в замочной  скважине.  Нервничал  и
Миляга. Мысль о том, что он оставил Пая одного в камере, причиняла ему боль.
Но, видимо, другого выбора не было.
   - Нам может понадобиться  помощь  доктора,  -  шепнул  Миляга,  пока  они
крались по погруженным в сумрак коридорам.  -  Я  предлагаю  взять  с  собой
Скопика.
   - Он доктор?
   - Без сомнения.
   - Она требует именно вас, - сказал Апинг.  -  Уж  не  знаю,  почему.  Она
проснулась вся в слезах  и  стала  умолять  меня  привести  вас.  Она  такая
холодная.
   Благодаря Апингу, который прекрасно знал, как часто проходят  патрули  по
этажам и коридорам, они добрались до комнаты Хуззах, не  столкнувшись  ни  с
одним охранником.
   Миляга  ожидал  увидеть  девочку  на  кровати,  но  оказалось,  что   она
скорчилась на полу, прижимаясь ухом и рукой к одной  из  стен.  Единственный
фитиль горел в чашке в центре камеры. Хотя она  и  бросила  на  них  взгляд,
когда они вошли, она не оторвалась от стены, и Миляга  подошел  и  встал  на
колени рядом с ней. Ее тело бил озноб, хотя челка  ее  прилипла  ко  лбу  от
пота.
   - Что ты там слышишь? - спросил ее Миляга.
   - Она уже больше не в моих снах, мистер Захария, сказала  она,  тщательно
произнося его имя, словно думая, что если она правильно  назовет  окружающие
ее силы, ей удастся приобрести над ними хоть какой-то контроль.
   - Где же она? - спросил Миляга.
   - Она снаружи. Я слышу ее. Прислушайтесь сами.
   Он прислонился ухом к стене. Из камня действительно  доносилось  какое-то
бормотание, хотя, по  его  предположению  это  был  скорее  электрогенератор
сумасшедшего дома или его система отопления, а не Колыбельная Леди.
   - Вы слышите?
   - Да, я слышу.
   - Она хочет войти, - сказала Хуззах. - Она хотела войти через мои сны, но
ей это не удалось, и теперь она хочет войти через стену.
   - Может быть... тогда нам лучше отойти, - сказал Миляга, притрагиваясь  к
плечу девочки. Она была холодна, как лед. - Пошли, позволь мне уложить  тебя
в постель. Ты замерзла.
   - Я была в Море, - сказала она, позволяя Миляге обнять себя  и  поставить
на ноги.
   Он оглянулся на Апинга и одними губами произнес имя Скопика. Видя тяжелое
состояние  своей  дочери,  сержант  отправился  за  дверь  послушнее   самой
преданной собаки, оставив Хуззах в объятиях  Миляги.  Миляга  уложил  ее  на
кровать и укрыл одеялом.
   - Колыбельная Леди знает, что ты здесь, - сказала Хуззах.
   - Знает?
   - Она сказала мне, что почти утопила тебя, но ты не позволил ей.
   - Почему она хотела это сделать?
   - Не знаю. Тебе надо будет у нее спросить, когда она придет.
   - Ты не боишься ее?
   - Нет, конечно. А ты?
   - Видишь ли, она хотела меня утопить...
   - Она не станет больше этого делать, если  ты  останешься  со  мной.  Она
любит меня, и, если она узнает, что я хорошо к  тебе  отношусь,  она  ничего
тебе не сделает.
   - Приятно слышать, - сказал Миляга. - А что она скажет, если  мы  сегодня
уйдем отсюда?
   - Мы не сможем.
   - Почему?
   - Я не хочу выходить из своей комнаты, - сказала она. - Мне  не  нравится
это место.
   - Все спят, - сказал он. - Мы просто уйдем на цыпочках  -  ты,  я  и  мои
друзья. Ведь это будет не так плохо, правда? - Судя по  выражению  ее  липа,
она не  была  в  этом  уверена.  -  По-моему,  твой  папа  хочет,  чтобы  мы
отправились в Изорддеррекс. Ты была там когда-нибудь?
   - Когда я была очень маленькой.
   - Ну вот, теперь ты побываешь там снова.
   Хуззах покачала головой.
   - Колыбельная Леди не позволит нам, - сказала она.
   - Может быть, и позволит, если узнает, что ты этого хочешь. Давай встанем
и посмотрим?
   Хуззах бросила взгляд на стену, словно ожидая, что она вот-вот треснет, и
оттуда появится Тишалулле. Когда этого не произошло, она сказала:
   - Изорддеррекс - это очень далеко, ведь правда?
   - Да, нам предстоит долгое путешествие.
   - Я читала об этом в книгах.
   - Почему бы тебе не одеться потеплее? - сказал Миляга.
   Избавившись от сомнений благодаря молчаливому  одобрению  Богини,  Хуззах
встала и пошла выбирать одежду из своего скудного гардероба,  который  висел
на крючках на противоположной стене.  Миляга  воспользовался  паузой,  чтобы
проглядеть небольшую стопку брошенных  на  кровать  книжек.  Среди  них  ему
попалось несколько детских, возможно, оставшихся от лучших времен; был там и
увесистый  том  энциклопедии,  написанной  кем-то  по  фамилии   Мэйбеллоум.
Возможно, при других обстоятельствах он и мог оказаться интересным  чтением,
но шрифт был слишком убористым для  беглого  просматривания,  а  сам  том  -
слишком тяжелым, для того чтобы унести его с собой. Также ему попался в руки
томик стихов, показавшихся ему рифмованной чепухой, и  нечто  вроде  романа,
заложенного обрывком бумаги. Пока она стояла к нему спиной, он прихватил эти
две книги не только для нее, но и для себя,  -  а  потом  подошел  к  двери,
надеясь, что Скопик и Апинг уже показались в коридоре, но их не было. Хуззах
тем временем уже оделась.
   - Я готова, - сказала она. - Может быть, пойдем? Папа догонит нас.
   - Надеюсь, - сказал Миляга.
   Безусловно, оставаться в  камере  -  значило  терять  драгоценное  время.
Хуззах спросила, можно ли взять его за руку, на что он  ответил  безусловным
согласием, и они двинулись вместе по коридорам, которые в темноте  выглядели
удивительно похожими. Продвижение их было  несколько  раз  прервано  звуками
шагов, возвещающими о  близости  стражников,  но  Хуззах  не  меньше  Миляги
понимала, какая опасность им угрожает, и дважды спасала их от обнаружения.
   Когда они пробирались по последнему лестничному пролету,  который  должен
был вывести их на открытый воздух где-то недалеко раздался громкий шум.  Они
оба застыли, спрятавшись в  тени,  но  не  они  были  причиной  поднявшегося
переполоха. В коридорах эхом отдавался голос Н'ашапа сопровождаемый  ужасным
стуком. Первая мысль Миляги была о Пае, и, прежде чем  здравый  смысл  успел
предостеречь его, он уже покинул  свое  убежище  и  направился  к  источнику
звука, оглянувшись лишь для того, чтобы жестом велеть Хуззах  оставаться  на
месте, увидев, что она уже следует за ним по  пятам.  Он  узнал  открывшийся
перед ним коридор. Распахнутая дверь в двадцати ярдах от того места, где  он
стоял, была дверью той самой камеры, в которой  он  оставил  Пая.  И  именно
оттуда  раздавался  голос  Н'ашапа  -  нескончаемый  поток   оскорблений   и
обвинений, на который уже начали сбегаться охранники. Миляга сделал глубокий
вдох, готовясь к насилию, которого теперь уж точно было не миновать.
   - Стой здесь, - сказал он Хуззах, а потом бросился к открытой двери.
   Три  охранника,  двое   из   которых   были   Этаками,   приближались   с
противоположной стороны, но только один из них заметил Милягу. Он  прокричал
какой-то  приказ,  смысл  которого  не  дошел  до  Миляги  из-за  Н'ашапской
какофонии, но Миляга на всякий случай поднял руки,  опасаясь,  что  охранник
будет просто счастлив спустить курок без всякого повода, и перешел  на  шаг.
До двери оставалось не более  десяти  шагов,  но  охранники  опередили  его.
Состоялся короткий обмен репликами с  Н'ашапом,  во  время  которого  Миляга
успел в два раза сократить дистанцию между собой и дверью, но второй  приказ
- на этот раз явное  требование  остановиться,  подкрепленное  нацеленным  в
сердце оружием, - заставил его замереть на месте.
   Немедленно после этого из двери камеры появился Н'ашап, одной рукой держа
мистифа за его роскошные кудри, а второй приставляя меч - полоску  блестящей
стали - к его животу. Шрамы на огромной  голове  Н'ашапа  были  воспламенены
алкоголем в его крови, а остальная кожа была смертельно бледной, чуть ли  не
восковой. Стоя на пороге, он покачивался туда-сюда, представляя тем  большую
опасность для  Пая.  Конечно,  мистиф  доказал  в  Нью-Йорке,  что  способен
пережить травмы, уложившие бы любого человека в могилу,  но  клинок  Н'ашапа
был готов выпотрошить его, словно рыбу, а такое пережить  будет  трудновато.
Крошечные глаза капитана сфокусировались, насколько это оказалось возможным,
на лице Миляги.
   - Твой мистиф неожиданно превратился  в  верную  женушку,  -  сказал  он,
тяжело дыша. - С чего бы это? Сначала сам просит встречи со мной, а потом не
позволяет мне к нему приблизиться. Может, ему нужно твое разрешение? Так дай
его. - Он дотронулся кончиком лезвия до живота Пая.  -  Ну  же.  Скажи  ему,
чтобы он был со мной поласковее, а то ему не жить.
   Миляга очень медленно стал опускать руки, словно взывая к Паю.
   - Не думаю, что у  нас  есть  выбор,  -  сказал  он,  переводя  взгляд  с
бесстрастного лица мистифа на упершийся в него клинок, прикидывая, успеет ли
пневма снести Н'ашапу голову, до того как тот  пустит  в  ход  свой  клинок.
Н'ашап, разумеется, не был единственным актером на этой сцене. Рядом  с  ним
стояло уже три охранника. Все они были вооружены и уж конечно лучше  владели
собой.
   - Придется тебе делать, что он хочет, - сказал Миляга и  сделал  глубокий
вдох.
   Н'ашап заметил это. Увидел он и то, как рука Миляги приблизилась ко  рту.
Даже пьяный,  он  почувствовал  опасность  и  что-то  проорал  охранникам  в
коридоре у него за спиной, отступая в сторону с линии огня.
   Лишенный одной цели, Миляга направил свое дыхание на другую. В тот  самый
момент, когда пальцы охранников напряглись на курках, пневма устремилась  им
навстречу, ударив первого с такой силой,  что  грудь  его  взорвалась.  Сила
удара швырнула тело на его товарищей. Один из них  тут  же  упал,  и  оружие
вылетело у него из рук. Второй был на мгновение ослеплен кровью и  шрапнелью
внутренностей, но быстро сумел восстановить равновесие и непременно снес  бы
Миляге  голову,  если  бы  его  цель  не  пришла  в  движение,  ринувшись  в
направлении трупа. Охранник дал один яростный залп, но прежде чем  он  успел
выстрелить во второй раз, Миляга подхватил упавшее оружие и открыл  ответный
огонь. В жилах охранника  текло  достаточно  этакской  крови,  чтобы  стойко
сносить летящие в него пули до тех пор, пока одна из них  не  попала  ему  в
глаз. Он завизжал и рухнул на спину, уронив оружие  и  зажимая  рану  обеими
руками.
   Проигнорировав третьего охранника, который до сих  поп  стонал  на  полу,
Миляга подошел к двери камеры. Внутри капитан Н'ашап стоял лицом  к  лицу  с
Пай-о-па. Мистиф держался рукой за клинок. Кровь текла  из  его  рассеченной
ладони, но капитан больше не пытался причинить ему вред. Он в замешательстве
уставился Паю в лицо.
   Миляга замер, зная, что любое вмешательство может вывести Н'ашапа из  его
озадаченного состояния. Кого бы он ни видел на лице Пая - может быть, шлюху,
которая была похожа на его  мать?  еще  одно  эхо  Тишалулле  в  этом  месте
утраченных мамочек? - зрелища этого было достаточно, чтобы удержать  его  от
намерения отсечь Паю пальцы.
   Слезы полились из  глаз  Н'ашапа.  Мистиф  не  двигался.  Взгляд  его  не
отрывался ни на секунду от лица капитана.  Похоже,  он  одерживал  победу  в
битве между желанием Н'ашапа  и  его  смертоубийственными  намерениями.  Его
рука, сжимавшая меч, разжалась. Пальцы мистифа также  отпустили  меч,  и  он
упал на пол. Звук меча, ударившегося о  камень,  оказался  слишком  громким,
чтобы Н'ашап, пусть и в трансе, не обратил  на  него  внимания.  Он  яростно
замотал головой, и взгляд его немедленно метнулся  с  лица  Пая  на  упавшее
между ними оружие.
   Мистиф действовал быстро; в два шага он достиг двери. Миляга сделал вдох,
но в тот момент, когда рука его поднималась ко рту, он услышал вопль Хуззах.
Он бросил взгляд в коридор и увидел,  как  девочка  убегает  от  двух  новых
охранников (оба были Этаками), один из которых пытался схватить ее, а другой
явно имел виды на Милягу. Пай дернул его за руку и потянул от  двери  в  тот
момент, когда Н'ашап, так до конца и не очухавшись, ринулся на них со  своим
мечом. Момент, когда  Миляга  мог  его  уничтожить  с  помощью  пневмы,  уже
миновал. Все, что Миляга успел сделать, - это нашарить  ручку  и  захлопнуть
дверь камеры. Ключ был в замке, и он повернул его в  тот  самый  миг,  когда
туша Н'ашапа сотрясла дверь с другой стороны.
   Хуззах бежала по коридору, а  ее  преследователь  перекрывал  путь  между
вторым охранником и его целью. Швырнув оружие Паю, Миляга устремился,  чтобы
подхватить ее прежде, чем она окажется в руках Этака. Она бросилась к нему в
объятия, опередив преследователя на шаг, и, увлекая ее за собой, Миляга упал
в сторону, освобождая Паю линию огня. Этак осознал угрозу и взялся  за  свое
собственное оружие. Миляга бросил взгляд на Пая.
   - Убей эту суку! - завопил он, но мистиф уставился на  оружие  у  себя  в
руках так, словно это был кусок дерьма.
   - Пай! Ради Христа! Убей их!
   Теперь мистиф поднял оружие, но, судя по  всему,  по-прежнему  был  не  в
состоянии опустить курок.
   - Давай же! - вопил Миляга.
   Мистиф, однако, замотал головой и стал бы  причиной  смерти  всех  троих,
если бы два точных выстрела в затылок не уложили охранников на пол.
   - Папа! - воскликнула Хуззах.
   Это действительно оказался сержант. Вместе со  Скопиком  он  появился  из
облака дыма. Но взгляд его был обращен не к дочери, которую  он  только  что
спас от верной смерти. Он был устремлен на двух солдат, которых ему пришлось
ради этого убить. Судя по виду, он был крайне потрясен своим поступком. Даже
когда Хуззах, всхлипывая от облегчения и страха, подбежала к нему,  он  едва
обратил на нее внимание. Только когда Миляга встряхнул его и сказал, что они
должны двигаться, пока у них есть такая возможность,  он  вышел  из  транса,
обусловленного комплексом вины, и сказал:
   - Это были мои люди.
   - А это - ваша дочь, - ответил Миляга. - Вы сделали правильный выбор.
   Н'ашап продолжал барабанить в дверь камеры  и  звать  на  помощь.  Помощь
должна была скоро подоспеть.
   - Как быстрее всего выбраться отсюда? - спросил Миляга у Скопика.
   - Я хочу сначала выпустить остальных, - ответил Скопик. - Отец  Афанасий,
Исаак, Скволинг...
   - Нет времени, - сказал Миляга. - Объясни ему,  Пай!  Либо  мы  выберемся
отсюда сейчас, либо никогда. Пай? Ты с нами?
   - Да...
   - Тогда просыпайся и в путь.
   По-прежнему возмущаясь тем, что они оставляют всех остальных узников  под
запором, Скопик повел пятерку вверх по черной лестнице. Вскоре они вышли под
ночное небо, но не на бруствер, а на голую скалу.
   - Куда теперь? - спросил  Миляга.  Снизу  уже  доносился  нестройный  хор
криков. Вне всяких сомнений, Н'ашап был уже освобожден и  сейчас,  наверное,
приказывал объявить общую тревогу. - Мы должны выйти по кратчайшему пути  на
побережье.
   - Вон там полуостров, - сказал Скопик, указывая Миляге на низкую  полоску
земли за Колыбелью, едва ли различимую во мраке ночи.
   Этот мрак был их лучшим союзником. Если они  будут  двигаться  достаточно
быстро, он скроет их еще до того, как их  преследователи  смогут  узнать,  в
каком направлении они удалились.  К  берегу  острова  спускалась  утоптанная
дорожка, а Миляга двинулся туда, отдавая себе отчет в том, что каждый из той
четверки, которую он ведет за собой, ненадежен. Хуззах  -  еще  ребенок,  ее
отец до сих пор изнемогает под бременем  вины,  Скопик  косится  назад,  Пай
никак не может оправиться от зрелища кровопролития. Последнее было  довольно
странно для существа, которого он впервые встретил в обличье убийцы, но  это
путешествие изменило их обоих.
   Когда они подошли к берегу, Скопик сказал:
   - Извините. Я не могу идти. В