ались вокруг  такого  света,
чтобы  молиться,  или  приносить  жертвы,  или  спрятаться  от  убийцы.  Без
сомнения, их было бессчетное множество, мертвых и забытых, но в этот краткий
промежуток времени они были отняты у прошлого, извлечены из безвестности, не
названы, но по крайней  мере  признаны  этими  новыми  служительницами.  Она
перевела взгляд с лица Клары на глаз. Неколебимый мир  вокруг  нее  внезапно
показался фальшивым: в лучшем случае, он был игрой видимостей, а в худшем  -
ловушкой, в которой боролся дух, самой своей борьбой укрепляя ложь.  Она  не
должна больше подчиняться ею законам.  Она  может  унестись  мыслью  за  его
пределы. Она вновь подняла взгляд, чтобы убедиться, что Клара также готова к
этому, но ее подруга смотрела в сторону, в направлении угла Башни.
   - В чем дело? - спросила Юдит,  пытаясь  понять,  куда  устремлен  взгляд
Клары.
   Наконец она увидела, как кто-то приближается к ним из темноты. Она узнала
эту беззаботную походку с первого взгляда.
   - Дауд.
   - Ты знаешь его? - спросила Клара.
   - Немного, - сказал Дауд. Тон его отличался той же беззаботностью, что  и
походка. - Но есть так много такого, чего она не знает...
   Клара отняла руки от Юдит, разрушив их триединый союз.
   - Не приближайся, - сказала она.
   Как ни странно, Дауд повиновался и замер на месте в нескольких  ярдах  от
женщин. Глаз светился достаточно ярко, чтобы Юдит могла различить его  лицо.
Что-то мелкое ползло вокруг его губ, словно он  только  что  съел  пригоршню
муравьев, и нескольким из них удалось сбежать у него изо рта.
   - Мне так хотелось бы убить вас обеих, - сказал он. Пока он говорил,  еще
несколько жучков  выскользнули  у  него  изо  рта  и  побежали  по  щекам  и
подбородку. - Но твой час еще придет, Юдит.  Очень  скоро.  А  пока  настала
очередь Клары... ведь это Клара, не так ли?
   - Отправляйся к дьяволу, Дауд, - сказала Юдит.
   - Отойди от старухи, - сказал Дауд.
   В ответ на это Юдит взяла Клару за руку.
   - Ты никому не причинишь вреда, говнюк, - сказала она.
   Она  почувствовала,  как  в  ней  поднимается  ярость,  которой   ей   не
приходилось испытывать уже много месяцев. Ее рука ощущала тяжесть  глаза,  и
она готова была размозжить им голову ублюдку, если он сделает хотя бы шаг по
направлению к ним.
   - Ты что, не поняла меня, шлюха? - сказал он, двинувшись к ней.  -  Я  же
сказал тебе: отойди в сторону!
   В ярости она пошла ему навстречу, подняв вверх руку с камнем,  но  стоило
ей отпустить Клару, как он ринулся мимо  нее  к  своей  жертве.  Поняв,  что
попалась на его удочку, она  стремительно  развернулась,  намереваясь  вновь
схватить Клару за руку. Но  он  опередил  ее.  Она  услышала  крик  ужаса  и
увидела, как Клара отшатнулась от нападающего. Жучки уже были у нее на  лице
и впивались в ее глаза. Юдит рванулась, чтобы поддержать ее, прежде чем  она
упадет, но на этот раз Дауд двинулся к ней, а не  от  нее,  и  одним  ударом
вышиб камень из ее руки. Она не стала поднимать его и бросилась к  Кларе  на
помощь. Стоны женщины были ужасны, как  и  судороги,  которые  сотрясали  ее
тело.
   - Что ты сделал с ней? - завопила она Дауду.
   - Ей настал конец, моя дорогая, конец. Оставь ее в покое. Ей уже ничем не
поможешь.
   Тело Клары было легким, но когда ноги ее подкосились она увлекла Юдит  за
собой. Теперь ее стоны превратились в  завывания.  Она  вцепилась  руками  в
лицо, словно желая выцарапать себе глаза, поскольку именно там жучки вершили
свою смертоносную работу. В  отчаянии  Юдит  попыталась  нашарить  тварей  в
темноте, но то ли они были слишком быстры для ее  пальцев,  то  ли  они  уже
забрались туда, где пальцы не могли их достать. Все, что она могла  сделать,
- это обратиться к Дауду с мольбой о пощаде.
   - Останови их, - сказала она Дауду. - Я сделаю все,  что  ты  хочешь,  но
умоляю тебя, сделай так, чтобы они остановились.
   - Прожорливые пидарасы, правда? - сказал он.
   Он склонился над глазом, и голубой свет упал  на  его  лицо,  на  котором
застыло выражение холодной жестокости. Она  увидела,  как  он  снял  с  лица
нескольких жучков и сбросил их на землю.
   - Мне очень жаль, дорогая, но,  боюсь,  у  них  нет  ушей,  так  что  мне
затруднительно приказать им вернуться обратно, -  сказал  он.  -  Они  умеют
только одно - уничтожать. И они уничтожат любого,  кроме  своего  создателя.
Которым, в данном случае, являюсь я. Так что на твоем месте я бы оставил  ее
в покое и отошел подальше. Видишь ли, к моему  большому  сожалению,  они  не
обладают избирательным действием.
   Она вновь обратила свое внимание на женщину,  которая  лежала  у  нее  на
руках. Клара уже не пыталась выцарапать мелких  тварей  из  глаз,  а  дрожь,
сотрясавшая ее тело, стала быстро утихать.
   - Поговори со мной... - попросила Юдит. Она протянула руку к лицу  Клары,
ощущая некоторый стыд от того, какой осторожной сделало  ее  предостережение
Дауда.
   Клара не ответила ей, если, конечно, не  считать  словами  ее  затихающие
стоны. Юдит стала вслушиваться в них, не оставляя надежды на то, что  в  них
обнаружится какой-нибудь исчезающий смысл. Но ее надежда не оправдалась. Она
почувствовала, как  единственная  судорога  прошла  по  позвоночнику  Клары,
словно что-то оборвалось в ее голове, а потом тело ее замерло  и  больше  не
шевелилось. С того  момента,  как  они  впервые  заметили  появление  Дауда,
прошло, по всей видимости, не более полутора минут. За этот краткий срок  те
надежды, зарождение которых она ощутила, были превращены в пыль. ?Интересно,
- подумала Юдит, - донеслись  ли  до  Целестины  звуки  разыгравшейся  здесь
трагедии? Добавило ли это новые страдания к тем, что она уже испытала?"
   - Все, крошка моя, она мертва, - сказал Дауд. Юдит ослабила руки, и  тело
Клары соскользнуло на траву.
   - Нам пора идти, - продолжил он, и тон его был таким  вкрадчивым,  словно
за спиной у них оставался приятно проведенный пикник, а не холодеющий  труп.
- Не беспокойся о своей Кларе. Я вернусь сюда позже и прихвачу  то,  что  от
нее осталось.
   Она услышала у себя за спиной звук его шагов и поскорее встала, опасаясь,
что он прикоснется к ней. В облаках гудел новый самолет. Она бросила  взгляд
на глаз, но и он оказался разрушенным.
   - Убийца, - сказала она.

Глава 28

1

   Миляга  забыл  свой  короткий  диалог  с  Апингом  по  поводу  их  общего
пристрастия к живописи, но Апинг не забыл. На следующее утро после свадебной
церемонии в камере отца Афанасия сержант зашел за Милягой  и  провел  его  в
расположенную на другом конце здания комнату, которую он  превратил  в  свою
мастерскую. В ней было много окон, так что освещение было настолько хорошим,
насколько это вообще было возможно в этом регионе.  Кроме  того,  за  месяцы
своей   службы   здесь   Апинг   собрал   завидную   коллекцию   необходимых
принадлежностей. Однако плоды его труда принадлежали кисти самого бездарного
дилетанта. Они были задуманы без малейшего признака композиционного чутья  и
нарисованы без чувства цвета. Единственный их интерес заключался в одержимой
приверженности к одной и той  же  теме.  Апинг  гордо  сообщил  Миляге,  что
нарисовал уже сто пятьдесят три картины. Сюжет их был один  и  тот  же:  его
дитя по имени Хуззах, малейший намек  на  существование  которого  вызвал  у
портретиста такую тревогу. Теперь, в интимной  обстановке  этого  пристанища
вдохновения, он объяснил, почему. Дочь его была молода, сказал он, а мать ее
уже умерла, и ему пришлось взять ее с  собою,  когда  приказ  из  Яхмандхаса
предписал ему отправиться в Колыбель.
   - Я, конечно, мог бы оставить ее в Л'Имби, - сказал он Миляге. -  Но  кто
знает, какая беда могла бы с ней  приключиться,  если  бы  я  так  поступил?
Все-таки она еще дитя.
   - Стало быть, она здесь, на острове?
   - Да, она здесь. Но она ни за что не выйдет из своей  комнаты  в  дневное
время. Говорит, что боится заразиться сумасшествием. Я ее  очень  люблю.  И,
как вы можете видеть, - он указал на развешанные вокруг работы, - она  очень
красива.
   Миляга был вынужден поверить на слово.
   - Где она сейчас? - спросил он.
   - Там же, где и всегда, - сказал Апинг. - В своей комнате.  У  нее  очень
странные сны.
   - Я знаю, каково ей, - сказал Миляга.
   - Вы знаете? - переспросил Апинг с таким жаром в голосе, который  наводил
на мысль о том, что той темой, ради обсуждения которой Миляга  был  приведен
сюда, было все-таки не искусство. - Вам, значит, тоже снятся сны?
   - Всем снятся.
   - Моя жена постоянно говорила мне то же самое. - Он понизил  голос.  -  У
нее были пророческие сны. Она знала с точностью до часа, когда ей  предстоит
умереть. Но мне сны вообще не снятся. Так что я не могу разделить  с  Хуззах
то, что она чувствует.
   - Вы думаете, что я смогу?
   - Это очень деликатное дело, -  сказал  Апинг.  -  Изорддеррекский  закон
запрещает любые пророчества.
   - Я не знал об этом.
   - В особенности, для женщин, - продолжал Апинг. - Поэтому-то я и держу ее
подальше от посторонних глаз. Это правда, что она  боится  сумасшествия,  но
боится больше из-за того, что происходит внутри нее, а не вокруг.
   - Так почему же вы ее скрываете?
   - Я опасаюсь, что если она станет общаться с кем-нибудь, кроме меня,  она
скажет что-нибудь неуместное,  и  Н'ашап  поймет,  что  у  нее  тоже  бывают
видения, как и у ее матери.
   - И это будет...
   - Просто катастрофой! Моя карьера рухнет. Не надо мне было привозить ее с
собой сюда. - Он посмотрел на Милягу. - Я вам  рассказываю  все  это  только
потому, что мы оба художники, а художники должны доверять  друг  другу,  как
братья, верно?
   - Верно, - сказал Миляга. Большие руки Апинга сотрясала дрожь. Он был  на
грани обморока. - Вы хотите, чтобы я поговорил с вашей  дочерью?  -  спросил
он.
   - Более того...
   - Говорите.
   - Я хочу, чтобы вы взяли ее с собой, когда вы с мистифом  уедете  отсюда.
Возьмите ее в Изорддеррекс.
   - А почему вы думаете, что мы собираемся отправиться туда или вообще куда
бы то ни было, если уж на то пошло?
   - У меня есть свои  осведомители,  есть  они  и  у  Н'ашапа.  Ваши  планы
известны гораздо лучше, чем вам того  хотелось  бы.  Возьмите  ее  с  собой,
мистер Захария. Родители ее матери до сих пор живы. Они присмотрят за ней.
   - Это большая ответственность - взять с  собой  ребенка  в  такое  долгое
путешествие.
   Апинг поджал губы.
   - Я, разумеется, смог бы облегчить ваш отъезд с острова, если бы вы взяли
ее с собой.
   - Ну а если она не захочет? - сказал Миляга.
   - Вы должны уговорить ее, - сказал он просто, словно знал, что  у  Миляги
большой опыт по уговариванию маленьких девочек.
   Природа сыграла над Хуззах  Апинг  три  жестокие  шутка.  Во-первых,  она
подарила  ей  силы,  наличие  которых  строго  каралось  режимом   Автарха1;
во-вторых, она подарила ей отца который, несмотря  на  свои  сентиментальные
излияния, больше заботился о своей военной карьере, чем о ней; и  в-третьих,
она подарила ей лицо, которое только ее отец мог принять  за  красивое.  Она
была тоненьким обеспокоенным созданием лет девяти-десяти; ее  черные  волосы
были комично подстрижены; ее крошечный рот  был  плотно  сжат.  Когда  после
долгих улещиваний эти  губы  соблаговолили  заговорить,  голос  ее  оказался
изнуренным и скорбным. И только тогда, когда Апинг сказал ей,  что  это  тот
самый человек, который упал в море и чуть не умер, в ней пробудился какой-то
интерес.
   - Ты чуть не утонул в Колыбели? - спросила она.
   - Да, - ответил Миляга, подходя к постели, на которой она  сидела,  обняв
руками колени.
   - А ты видел Колыбельную Леди? - спросила девочка.
   - Кого видел? - Апинг стал делать  ей  знаки,  чтобы  она  замолчала,  но
Миляга махнул ему рукой, чтобы он перестал.  -  Кого  видел?  -  спросил  он
снова.
   - Она живет в море, - сказала Хуззах. - Мне она часто снится, а иногда  я
слышу ее голос, но я ее еще ни разу не видела. Я хотела бы увидеть ее.
   - А у нее есть имя? - спросил Миляга.
   -   Тишалулле,   -   ответила   Хуззах,   произнеся    эту    причудливую
последовательность слогов без  малейшего  колебания.  -  Это  звук,  который
издали волны, когда она родилась, объяснила она. - Тишалулле.
   - Прекрасное имя.
   - Мне тоже так кажется, - сказала девочка с серьезным видом. - Лучше, чем
Хуззах.
   - Хуззах тоже хорошее имя, - ответил  Миляга.  -  Там,  откуда  я  родом,
Хуззах - это звук, который люди издают, когда они счастливы.
   Она посмотрела на него  таким  взглядом,  словно  любые  представления  о
счастье были ей абсолютно чужды, во что Миляга легко мог  поверить.  Теперь,
видя Апинга в обществе дочери, он лучше понял его отношение к ней. Он боялся
девочки. Разумеется, ее противозаконные силы  пугали  его  из-за  того,  что
могли повредить его карьере, но за этим скрывался и  страх  перед  энергией,
над которой он был не властен. Возможно, он постоянно рисовал  хрупкое  лицо
Хуззах из-за какой-то изломанной привязанности к ней, но был в этом и момент
экзорцизма. Но и самому ребенку  ее  дар  оказал  недобрую  услугу.  Ее  сны
приговорили ее к этой камере  наполнили  смутной  тоской.  Она  была  скорее
жертвой скрывающихся в ней сил, чем их повелителем.
   Миляга приложил все свои усилия, чтобы вытянуть из нее  еще  какие-нибудь
сведения о Тишалулле, но то ли ей было известно очень мало, то ли  она  была
не готова  посвятить  его  в  новые  таинства  в  присутствии  отца.  Миляга
подозревал второе Когда он уходил, она спросила его тихо, придет ли он к ней
еще раз, и он сказал, что придет.
   Он обнаружил Пая в их камере, у дверей которой  был  выставлен  охранник.
Мистиф выглядел унылым.
   - Месть Н'ашапа, - сказал он, кивнув на  охранника.  -  Мне  кажется,  мы
здесь слишком засиделись.
   Миляга изложил свой разговор с Апингом и рассказал о встрече с Хуззах.
   - Так  значит,  закон  запрещает  пророчества?  О  таких  законодательных
инициативах мне слышать раньше не приходилось.
   - То, как она говорила о Колыбельной Леди...
   - Своей предполагаемой матери...
   - Почему ты так думаешь?
   - Она испугана, и ей нужна мать. Кто упрекнет в  этом?  А  кто  же  тогда
Колыбельная Леди, как не ее мать?
   - Эта мысль мне не приходила в голову, - сказал Миляга. - Мне показалось,
за ее словами должна скрываться какая-то реальность.
   - Сомневаюсь в этом.
   - Мы берем ее с собой или нет?
   - Конечно, тебе решать, но я заявляю свое решительное нет.
   - Апинг сказал, что поможет нам, если мы возьмем ее с собой.
   - Какой нам толк от его помощи, если на шею нам сядет  ребенок?  Вспомни,
мы ведь должны уйти отсюда не одни. Мы должны взять с собой Скопика,  а  он,
как и мы, заперт в своей камере. Н'ашап резко ужесточил режим.
   - Он, должно быть, сохнет по тебе.
   Пай скорчил кислую рожу. - Я уверен, что описания наших физиономий уже на
пути в его штаб. А когда он получит их, он будет очень счастлив, что у  него
в камере сидят на запоре два головореза. Когда он узнает, кто  мы  на  самом
деле, нам уже отсюда не выбраться.
   - Значит, нам надо смыться отсюда  до  того,  как  он  узнает.  а  просто
благодарю Бога за то, что телефон как-то не прижился в этом Доминионе.
   - Может быть, Автарх запретил его? Чем меньше люди говорят друг с другом,
тем меньше у них возможностей для заговоров. Знаешь что, мне, пожалуй, стоит
попробовать получить доступ к Н'ашапу.  Я  уверен,  что  смогу  убедить  его
предоставить нам кое-какие поблажки, лишь бы только мне удалось поговорить с
ним несколько минут.
   - Его не интересуют разговоры, Пай, - сказал Миляга.  -  Он  предпочитает
использовать твой рот для других целей.
   - Стало быть, ты собрался драться с  людьми  Н'ашапа?  -  сказал  Пай.  -
Вырваться отсюда с помощью пневмы?
   Миляга задумался над такой возможностью.
   - Не думаю, что это лучшее решение, - сказал он наконец.  -  Пока  я  еще
слишком слаб. Может быть, через пару дней мы и смогли бы одолеть их,  но  не
сейчас.
   - Таким временем мы не располагаем.
   - Я понимаю.
   - Даже если б оно у нас  и  было,  все  равно  лучше  избегать  открытого
конфликта. Конечно, люди Н'ашапа в спячке, но их здесь довольно много.
   - Пожалуй, тебе все-таки стоит повидаться с ним и попробовать немного его
задобрить. А я поговорю с Апингом и похвалю его картины.
   - У него талант?
   - Давай сформулируем это так: как художник он является прекрасным  отцом.
Но он доверяет мне, так как мы с ним братья-художники и все такое прочее.
   Мистиф поднялся и  позвал  стражника,  попросив  о  частной  аудиенции  с
капитаном Н'ашапом. Парень пробормотал что-то непристойное  и  покинул  свой
пост,  предварительно  постучав  по  засовам   прикладом   винтовки,   чтобы
увериться, что с ними все в  порядке.  Миляга  подошел  к  окну  и  выглянул
наружу. В облаках намечался  просвет;  скоро  могло  выглянуть  солнце.  Пай
присоединился к нему, обняв его за шею.
   - О чем ты думаешь?
   - Помнишь мать Эфрита, в Беатриксе?
   - Конечно.
   - Она говорила мне, что ей снилось, как я прихожу к ней и  сажусь  за  ее
стол. Правда, она была не уверена, мужчина я или женщина.
   - Ты, конечно, страшно обиделся.
   - Раньше, может, и обиделся бы, - сказал Миляга. - Но когда она говорила,
это уже не имело для меня такого значения. После нескольких недель  в  твоем
обществе мне уже было абсолютно наплевать, какого я  пола.  Видишь,  как  ты
развратил меня?
   - Всегда к твоим услугам.  Ты  еще  что-нибудь  хотел  сказать  по  этому
поводу, или это все?
   - Нет, это не все. Я помню, как она говорила о Богинях  О  том,  как  они
спрятались...
   - И ты думаешь, что Хуззах нашла одну из них?
   - Мы видели  их  служительниц  в  горах,  так  ведь?  Почему  же  нам  не
встретиться с Божеством? Может быть, Хуззах и мечтала о матери...
   - ... но вместо нее она нашла Богиню.
   - Да. Тишалулле здесь, в Колыбели, ждет своего часа чтобы подняться.
   - Тебе нравится эта мысль, не так ли?
   - О спрятавшихся Богинях? Да, пожалуй. Может быть, во мне просто  говорит
Дон Жуан. А может быть, я - как  Хуззах,  жду  кого-то,  но  кого,  не  могу
вспомнить, кто-то придет и заберет меня отсюда...
   - Я уже здесь, - сказал Пай, целуя Милягу в затылок. - Я могу стать любым
лицом, которое ты захочешь увидеть.
   - Даже лицом Богини?
   Звук отодвигаемых засовов прервал их  разговор.  Охранник  возвратился  с
известием, что капитан Н'ашап согласился принять мистифа.
   - Увидишь Апинга, - сказал Миляга Паю на прощанье, -  скажи  ему,  что  я
мечтаю увидеться с ним и поговорить о живописи.
   - Хорошо.
   Они расстались, и Миляга вернулся к  окну.  Облака  вновь  сгустились,  и
Колыбель неподвижно лежала, укрывшись их одеялом от солнечного света. Миляга
вновь произнес имя, которое открыла ему Хуззах, звук которого был  похож  на
шум разбивающейся о берег волны.
   - Тишалулле.
   Море осталось неподвижным. Богини не откликались на  призыв.  По  крайней
мере, на его призыв.
   В тот момент, когда он прикидывал, сколько Пай уже отсутствует (и  решил,
что уже час или даже больше), в  дверях  камеры  появился  Апинг  и  отослал
охранника.
   - С каких это пор вы здесь под запором? - спросил он Милягу.
   - С сегодняшнего утра.
   - Но почему? Я так понял  со  слов  капитана,  что  вы  здесь,  некоторым
образом, гости?
   - Мы и были гостями.
   Лицо Апинга беспокойно дернулось.
   - Если вы здесь пленники, - сказал он натянутым тоном, - то это  в  корне
меняет дело.
   - Вы хотите сказать, что мы не сможем больше разговаривать о живописи?
   - Я хочу сказать, что вы не сможете уехать отсюда.
   - А как же ваша дочь?
   - Уже нет смысла это обсуждать.
   - Вы оставите ее чахнуть здесь, ведь так? Вы позволите ей умереть?
   - Она не умрет.
   - А я думаю, что умрет.
   Апинг наступил на горло собственной песне.
   - Закон есть закон, - сказал он.
   - Я понимаю, - вкрадчиво  ответил  Миляга.  -  Н