-  Я  не  могу.  Ты  мужчина,  Миляга.  У  тебя  определенный  пол.   Это
физиологический факт. - Он положил руку на все еще мягкий член Миляги. -  Не
могу же я оторвать эту штуку. Ты не позволишь мне. - Он  нахмурился.  -  Так
ведь?
   - Не знаю, может быть, и позволю.
   - Ты это несерьезно.
   - Если это поможет найти путь, то, может быть, и серьезно. Я  использовал
свой член всеми возможными способами.  Может  быть,  настала  пора  положить
этому конец.
   Теперь настал черед Пая улыбнуться, но улыбка  оказалась  такой  хрупкой,
словно тревога, владевшая Милягой, теперь передалась ему. Мистиф сузил  свои
сверкающие глаза.
   - О чем ты думаешь? - спросил Миляга.
   - О том, как ты меня напугал.
   - Чем?
   - Болью, которая ждет меня впереди. Болью,  которую  я  испытаю,  потеряв
тебя.
   - Ты не потеряешь меня, - сказал Миляга, обняв мистифа за шею  и  щелкнув
его по затылку большим пальцем. - Я же тебе говорю: мы  можем  исцелить  всю
Имаджику прямо отсюда. Мы очень сильны, Пай.
   Лицо мистифа по-прежнему выглядело обеспокоенным. Миляга прижался к  нему
и поцеловал, сначала сдержанно, а потом с жаром, который  мистифу,  судя  по
всему, не хотелось разделять. Еще минуту назад, сидя на кровати, он выступал
в роли соблазняемого. Теперь все было  наоборот.  Он  положил  Руку  мистифу
между ног, надеясь развеять его  грустное  настроение  ласками.  Его  пальцы
встретились с жаркой и переливчатой плотью, струившей в не глубокую чашу его
ладони влагу, которую его кожа впитывала, словно  бальзам.  Он  прижал  руку
сильнее, чувствуя, как от  его  прикосновения  плоть  становится  все  более
сложной и утонченной. В этой плоти  не  было  ни  колебаний,  ни  стыда,  ни
скорби, которые помешали бы ей открыто  проявить  свое  желание,  а  желание
всегда возбуждало его. Как обольстительно было видеть его на  лице  женщины,
но не меньшее сладострастие испытал он и сейчас.
   Он оторвался от этой игры и одной рукой расстегнул свой ремень. Но прежде
чем он успел извлечь свой член, который стал уже болезненно твердым, за него
ухватился мистиф и  направил  его  внутрь  себя  с  поспешной  страстностью,
которая до сих пор никак не отражалась на его лице. Плоть  мистифа  исцелила
боль, поглотив член целиком вместе с  мошонкой.  Он  испустил  долгий-долгий
вздох наслаждения. Его нервные окончания, лишенные этого ощущения в  течение
долгих месяцев, затрепетали.
   Мистиф закрыл глаза; рот его  приоткрылся.  Миляга  просунул  напряженный
язык между его губ, и он откликнулся на это с  такой  страстностью,  которую
раньше Миляга никогда за ним не  замечал.  Руки  мистифа  обхватили  его  за
плечи. Потом он пошатнулся и, увлекая Милягу за собой, ударился о стену,  да
так сильно, что вздох сорвался с его уст прямо в рот Миляге. Он втянул его в
свои легкие и вновь ощутил жажду, которую мистиф понял  без  слов.  Он  стал
вдыхать жаркий воздух и наполнять им грудь Миляги, словно тот был только что
вытащенным из воды утопленником, которому делали искусственное  дыхание.  Он
ответил на этот подарок мощными толчками, и влага мистифа оросила внутреннюю
сторону его бедер. Мистиф вдыхал в него одно дыхание за другим.  Он  выпивал
их, не пропуская ни одного, в промежутках с наслаждением пожирая  его  лицо.
Пронзая его членом, он получал в обмен новое дыхание. Возможно, этот обмен и
был намеком на тот третий путь, о котором говорил Пай, - на то соитие  между
многоликими силами, которое не могло состояться до тех  пор,  пока  при  нем
оставались признаки его мужского пола. В эти секунды, пока он пронзал  своим
членом влажные глубины мистифа, мысль о том,  чтобы  отказаться  от  него  в
поисках новых ощущений, казалась ему нелепой.  Конечно,  могут  существовать
другие ощущения, но лучше того, что он испытывает  сейчас,  ничего  быть  не
может.
   Он закрыл глаза, но  не  потому,  что  он  боялся,  что  его  воображение
подменит Пая каким-нибудь воспоминанием или вымышленным образом - этот страх
уже прошел, а потому, что опасался совсем потерять контроль над собой,  если
посмотрит на блаженство мистифа  еще  хотя  бы  чуть-чуть.  Однако  то,  что
предстало пред его мысленным взором, действовало еще более  возбуждающе:  он
видел, как они сцеплены вместе, внутри друг друга, и дыхание и член набухают
в их нежных тканях, наполняя собой все  их  внутреннее  существо.  Он  хотел
предупредить Пая, что он больше не может сдерживаться, но тот,  похоже,  уже
это понял. Он ухватил его за волосы и оттащил от  своего  лица,  но  боль  и
вырвавшиеся у них вздохи, только подхлестнули  его  возбуждение.  Он  открыл
глаза, желая видеть перед собой лицо  мистифа  во  время  оргазма,  и  в  то
мгновение, когда размыкались его ресницы, красота напротив него превратилась
в зеркало. Он видел перед собой свое лицо,  держал  в  объятиях  свое  тело.
Иллюзия не охладила его, совсем  напротив.  Еще  прежде  чем  зеркало  опять
размягчилось в плоть, а стекло его  превратилось  в  пот  на  лице  Пая,  он
пересек границу, за которой никакое возвращение уже было немыслимо, и, глядя
на черты своего лица, смешавшиеся с чертами мистифа,  он  кончил.  Блаженная
пытка оргазма была, как никогда,  восхитительна;  после  короткого  приступа
священного безумия его охватило чувство утраты,  с  которой  он  никогда  не
сможет примириться.
   Не успел он кончить, как мистиф начал смеяться. Сумев наконец-то  сделать
первый спокойный вдох, он спросил:
   - Чего смешного?
   - Тишина, - сказал Пай, сдерживая смех, чтобы Миляга смог оценить шутку.
   Он пролежал в этой камере много дней не в состоянии издать даже стон,  но
никогда ему  не  доводилось  слышать  такой  тишины.  Весь  сумасшедший  дом
обратился в слух: от глубин, в  которых  отец  Афанасий  плел  свои  колючие
венцы, и до кабинета Н'ашапа,  ковер  в  котором  был  помечен  несмываемыми
пятнами крови из его носа. Не  было  такой  бодрствующей  души,  которая  не
прислушивалась бы к звукам их совокупления.
   - Вот это тишина, - сказал мистиф.
   Не успел он произнести эти слова, как  молчание  было  расколото  чьим-то
воплем из камеры, яростным воплем утраты и одиночества, который  не  смолкал
всю оставшуюся часть ночи, словно для того,  чтобы  отмыть  серые  камни  от
случайно забрызгавшей их радости.

Глава 27

1

   Если бы ее попросили, Юдит смогла бы вспомнить  около  дюжины  человек  -
любовников, поклонников, рабов, - которые  предлагали  ей  заплатить  за  ее
любовь любую цену, которую она сочтет нужным назвать. Нескольких она поймала
на слове. Но ее требования, какими бы экстравагантными ни казались некоторые
из них, были ничем в сравнении с  тем  подарком,  который  она  попросила  у
Оскара Годольфина. ?Покажи мне Изорддеррекс?, - сказала  она  и  с  трепетом
стала наблюдать за его лицом. Он не стал отказывать ей сразу же. Если бы  он
сделал это, он разрушил бы зарождающуюся между ними привязанность,  а  такой
потери он никогда бы себе не простил. Он  выслушал  ее  просьбу  и  ни  разу
больше не возвращался к  ней,  надеясь,  без  сомнения,  что  она  не  будет
поднимать этот вопрос. Однако надежды его не сбылись. Расцвет их  физической
близости исцелил ее от той странной пассивности, которая поразила ее со  дня
их первой встречи. Теперь она знала его слабое место. Она видела, как он был
уязвлен. Она видела, как было  ему  стыдно  из-за  того,  что  он  не  сумел
сдержать себя. Она видела его в любовном акте, ласковым и нежно настойчивым.
Хотя ее чувства к нему не стали слабее, эта новая перспектива освободила  ее
взгляд от пелены бездумного  приятия.  Теперь,  когда  она  видела,  как  он
вожделеет ее - а в дни,  последовавшие  за  их  соитием,  он  несколько  раз
проявлял свое вожделение, - она была прежней Юдит, полагающейся на саму себя
и бесстрашной, Юдит, которая наблюдала за ним под прикрытием  своих  улыбок,
наблюдала и ждала, зная, что его привязанность к ней делает ее сильнее  день
ото дня. Напряжение между этими двумя  я  остатками  безвольной  содержанки,
которая была вызвана к жизни его появлением, и той волевой, целеустремленной
женщиной, которой она была в прошлом и теперь становилась снова, -  прогнало
последние следы сонливости из ее организма, и ее страстное желание  посетить
Доминионы вернулось с прежней силой. Она не стеснялась напоминать ему о  его
обещании, но в первые два раза  он  под  вежливым,  но  фальшивым  предлогом
отказался  обсуждать  этот  вопрос.  В  третий  раз  ее  настойчивость  была
вознаграждена вздохом и взглядом, поднятым к небесам.
   - Почему это имеет для тебя такое значение? - спросил он. -  Изорддеррекс
- это перенаселенная выгребная яма. Я  не  знаю  там  ни  одного  приличного
человека, который не мечтал бы оказаться здесь, в Англии.
   - Еще неделю назад ты говорил о своем плане исчезнуть там навсегда. Но  в
конце концов сказал, что не  сможешь  этого  сделать,  так  как  тебе  будет
недоставать крикета.
   - У тебя хорошая память.
   - Я помню каждое твое слово, - сказала она слегка кисло.
   - Ну, ситуация изменилась. Весьма вероятно, что в недалеком  будущем  там
произойдет революция. Если мы отправимся туда, нас могут просто  казнить  на
месте.
   - Ты достаточно часто бывал там в прошлом, - заметила она. - Как и  сотни
других людей. Разве не так? Ты не единственный. Для этого и  нужна  магия  -
чтобы проходить между Доминионами. - Он ничего не ответил. - Я хочу  увидеть
Изорддеррекс, Оскар, - сказала она. - И если ты не  возьмешь  меня  туда,  я
найду мага, который сделает это.
   - Даже не шути такими вещами.
   - Я серьезно, - сказала она яростно. - Ты не  можешь  быть  единственным,
кто знает дорогу.
   - Судя по всему, могу.
   - Есть и другие. Я найду их, если мне это будет необходимо.
   - Они все сошли с ума, - сказал он. - Или умерли.
   - Убиты? - сказала она. Слово выскользнуло у нее изо рта, прежде чем  она
успела отдать себе отчет в том, что может за ним скрываться.
   Однако выражение его лица (или, точнее, его отсутствие: умышленное пустое
место) оказалось достаточно красноречивым, чтобы подтвердить ее  подозрения.
Трупы, виденные ею в новостях, были не потасканными хиппи или съехавшими  на
сексуальной почве сатанистами, которых смерть оторвала от их  жалких  игрищ.
Они были обладателями подлинной силы, и, возможно,  эти  мужчины  и  женщины
бывали там, где она мечтала побывать - в Имаджике.
   - Кто сделал это, Оскар? Ты ведь знаешь этих людей, не так ли?
   Он встал и приблизился к ней. Движения его были так стремительны, что  на
мгновение ей показалось, будто он хочет  Ударить  ее.  Но  вместо  этого  он
рухнул перед ней на колени, крепко сжал ее руки и посмотрел  ей  в  глаза  с
почти гипнотической напряженностью.
   - Слушай меня внимательно, -  сказал  он.  -  У  меня  есть  определенные
обязанности, перешедшие мне по наследству. Ей-богу, мне хотелось  бы,  чтобы
их не было. Эти обязанности  требуют  от  меня  таких  вещей,  которых  я  с
радостью избежал бы, если б мог...
   - Это все связано с этой Башней, я права?
   - Я предпочел бы не обсуждать это.
   - Но мы обсуждаем это, Оскар.
   - Это очень личный и деликатный  вопрос.  Мне  приходится  иметь  дело  с
индивидуумами, начисто лишенными моральных представлений. Если б они  узнали
о том, что я сказал тебе всего лишь то, что я сказал сейчас, то  даже  этого
хватило бы, чтобы наши жизни оказались под угрозой. Я умоляю  тебя,  никогда
никому не говори об этом ни слова. Мне вообще не  надо  было  брать  тебя  с
собой к Башне.
   "Если ее обитатели были хотя бы наполовину так грозны, как говорил Оскар,
- подумала она, - то что бы они сделали с ней, если б узнали, как много тайн
Башни открылось ей?"
   - Обещай мне, что ты больше никогда не заговоришь об этом... -  продолжил
он.
   - Я хочу увидеть Изорддеррекс, Оскар.
   - Обещай мне: ни слова о Башне ни в этом доме, ни за  его  пределами.  Ну
же, Юдит.
   - Хорошо. Я не буду говорить о Башне.
   - Ни в этом доме...
   - ... ни за его пределами. Но Оскар...
   - Что, дорогая?
   - Я по-прежнему хочу видеть Изорддеррекс.

2

   На следующее утро после этого разговора она отправилась в Хайгейт.  Снова
шел дождь, и, не сумев поймать свободное такси, она решилась отправиться  на
метро. Это было ошибкой. Даже в  лучшие  времена  ей  никогда  не  нравилось
ездить на метро - оно пробуждало в ней скрытую клаустрофобию, - но пока  она
ехала, ей пришло на  ум,  что  две  жертвы  разразившейся  эпидемии  убийств
погибли в этих туннелях: одного из них столкнули на пути перед переполненным
поездом, выезжающим на станцию  Пиккадили,  а  другого  зарезали  в  полночь
где-то на линии Джубили. Это был не самый безопасный способ передвижения для
того, кто имел хотя бы малейшее представление о тех  чудесах,  что  прячутся
вокруг них, а она как раз подходила под эту категорию.  Так  что,  выйдя  из
метро на станции Арчвей и начав взбираться на Хайгейтский холм, она испытала
немалое  облегчение.  Башню  она  нашла  без  труда,  хотя  банальность   ее
конструкции в сочетании с прикрытием рощи делали ее довольно неприметной для
постороннего взгляда.
   Несмотря на грозные предостережения Оскара,  в  этом  месте  трудно  было
усмотреть что-нибудь устрашающее. Весеннее солнце светило так ярко, что  она
сняла жакет; в траве суетились воробьи, ссорясь из-за червей, вылезших после
недавно прошедшего дождя. Она оглядела окна в поисках каких-нибудь признаков
обитаемости, но ничего не заметила. Избегая парадной двери с  ее  нацеленной
на ступеньки лестницы камерой, она двинулась в обход здания, не  наткнувшись
по дороге ни на забор, ни на колючую проволоку. Владельцы очевидным  образом
решили, что лучшая защита Башни - в ее абсолютной обыкновенности, и что, чем
меньше они будут принимать мер против  непрошеных  гостей,  тем  меньше  это
место будет привлекать внимание последних. С обратной стороны смотреть также
было не на что. Почти все окна были закрыты жалюзи, а те несколько комнат, в
которые взгляд мог проникнуть свободно, были  пусты.  Она  полностью  обошла
Башню в поисках еще одного входа, но такового не оказалось.
   Когда она вернулась к фасаду здания, она попыталась  воскресить  в  своей
памяти проходы, погребенные у нее под ногами - наваленные в темноте книги  и
скованная женщина, лежавшая в еще большей темноте, - надеясь на то,  что  ее
ум сможет проникнуть туда, куда не смогло попасть ее тело. Но это упражнение
оказалось не более плодотворным, чем наблюдение за окнами. Реальный мир  был
неуязвим: даже мельчайшая частица земли не  подалась  бы  в  сторону,  чтобы
пропустить ее. Обескураженная своим поражением, она в последний  раз  обошла
вокруг Башни и решила сдаться. Может быть, ей стоит  вернуться  сюда  ночью,
подумала она, - когда неколебимая реальность не станет так грубо  давить  на
ее чувства. А может быть, предпринять еще одно путешествие под  воздействием
голубого глаза? Но такая перспектива тревожила ее. Она не понимала механизм,
с помощью которого голубой  глаз  был  способен  вызывать  такие  полеты,  и
боялась, что он обретет над нею власть. Хватит с нее уже Оскара.
   Она снова надела жакет и пошла прочь от Башни. Судя по  отсутствию  машин
на Хорнси Лейн, образовавшаяся в районе Холма автомобильная  пробка  до  сих
пор не рассосалась, и водители не могли проехать в этом направлении.  Однако
улица, над которой обычно стоял адский гул автомобилей,  не  была  пустынна.
Позади нее раздались шаги, и чей-то голос спросил:
   - Кто ты?
   Она оглянулась, не предполагая сначала, что  вопрос  обращен  к  ней,  но
обнаружила,  что  единственные  люди  в  окрестности  -  это  она   сама   и
обладательница голоса - женщина лет шестидесяти, болезненного вида  и  плохо
одетая. Более того взгляд женщины был устремлен на нее с почти  маниакальной
напряженностью. И снова из ее брызжущего слюной рта,  слегка  искривленного,
словно от пережитого в прошлом удара, раздался вопрос:
   - Кто ты?
   Раздраженная своей неудачей у Башни, Юдит не собиралась ублажать какую-то
местную шизофреничку и уже развернулась было, собираясь уйти, когда  женщина
произнесла:
   - Разве ты не знаешь, что они могут причинить тебе вред?
   - Кто?
   - Люди из Башни. Tabula Rasa. Что ты искала там?
   - Ничего.
   - Ты очень старательно ничего не искала.
   - Вы шпионите для них?
   Женщина издала отвратительный звук, который, судя по всему, был смешком.
   - Они даже не знают, что я жива, - сказал она. И снова, в третий раз:
   - Кто ты?
   - Меня зовут Юдит.
   - А меня - Клара Лиш, - сказала женщина. Она бросила взгляд на  Башню.  -
Иди, - сказала она. - На полдороге на Холм стоит церковь. Там  я  буду  тебя
ждать.
   - А в чем вообще дело?
   - В церкви я тебе все объясню.
   С этими словами она повернулась к Юдит спиной и  направилась  прочь.  Она
была в таком возбужденном состоянии, что у Юдит не возникло желания  за  ней
последовать. Однако в их коротком  диалоге  прозвучали  два  слова,  которые
убедили ее в том, что она должна отправиться в церковь и  выяснить,  что  ей
скажет Клара Лиш. Эти слова были: Tabula Rasa. Единственный раз она  слышала
их от Чарли, во время разговора в Поместье, когда он рассказал ей, как Оскар
украл у него право членства. Но он не заострял на этом особого  внимания,  и
почти все  его  слова  были  вытеснены  из  памяти  последующим  насилием  и
удивительными открытиями. Теперь она пыталась вспомнить, что же  он  говорил
об этой организации. Что-то  насчет  осквернения  английской  земли;  а  она
спросила у него: ?чем?"; а Чарли сказал в ответ что-то шутливое. Теперь  она
знала, в чем заключалась скверна - в магии. В этой неприметной  Башне  жизни
тех мужчин и женщин, тела которых нашли в неглубоких могилах и  соскребли  с
рельсов линии Пиккадилли,  были  взвешены  и  найдены  недостойными.  Ничего
удивительного, что Оскар терял вес и всхлипывал  во  сне.  Ведь  он  являлся
членом Общества,  созданного  для  скорейшего  искоренения  другого,  быстро
уменьшающегося общества, к которому он также принадлежал.  Несмотря  на  все
свое самообладание, он был слугой двух господ - магии  и  ее  искоренителей.
Она должна была помочь ему любыми доступными ей  средствами.  Она  была  его
возлюбленной, и без ее помощи  он  в  конце  концов  будет  раздавлен  между
направленными друг против друга силами. А он, в свою  очередь,  является  ее
билетом в Изорддеррекс, без  которого  она  никогда  не  увидит  великолепие
Имаджики. Они нуждаются друг в друге, в живых и здоровых.
   Она прождала у церкви полчаса. Наконец появилась Клара  Лиш  с  тревожным
выражением на лице.
   - Мы не можем разговаривать снаружи, - сказала она. - Внутрь, внутрь.
   Они вошли внутрь сумрачного здания и сели неподалеку от алтаря, так чтобы
не быть услышанными тремя полуденными посетителями, которые были погружены в
свои молитвы в задней части церкви. Это было не лучшее место  для  разговора
шепотом. Их шушуканье, пусть даже и не поддающееся пониманию, разносилось по
всему собору и отдавалось эхом от голых стен. Да и доверие между ними еще не
установилось. Чтобы защититься от безумного взгляда Клары, начало  разговора
Юдит провела, наполовину повернувшись к  ней  спиной.  И  только  когда  они
покончили с околичностями, и она почувствовала  себя  достаточно  уверенной,
чтобы задать более всего интересующий  ее  вопрос,  она  повернулась  к  ней
лицом.
   - Что вы знаете о Tabula Rasa? - спросила она.
   - Все, что только можно о нем знать, - ответила Клара. -  Я  была  членом
Общества в течение многих лет.
   - Но они думают, что вы мертвы?
   - Они не так-то уж и ошибаются. Мне осталось не более нескольких месяцев,
поэтому-то мне так важно передать все, что я знаю...
   - Мне?
   - Это зависит, - сказала она. - Во-первых, я хочу знать, что ты делала  у
Башни?
   - Искала, как пробраться туда.
   - Ты была когда-нибудь внутри?
   - И да, и нет.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Мое созн