не понимаю, я сумею понять, - сказала она. - Я  пряталась  от
самой себя, Оскар.  Гнала  все  мысли  из  своей  головы,  чтобы  ничего  не
чувствовать. Но я чувствую, и чувствую очень многое. И я хочу, чтобы  ты  об
этом знал.
   - Я знаю, - подтвердил он. - Я знаю  даже  больше,  чем  ты  можешь  себе
представить. И это пугает меня, Юдит.
   - Здесь нечего бояться, - сказала она,  удивленная  тем,  что  именно  ей
приходится произносить эти ободряющие слова, в то время как он старше ее  и,
судя по всему, сильнее и мудрее. Она протянула руку и приложила ладонь к его
массивной груди. Он наклонил голову, чтобы поцеловать ее. Рот его был закрыт
до тех пор, пока не встретился с ее жарко раскрытыми губами. Одной рукой  он
обнял ее за талию, другой  -  прикоснулся  к  ее  груди.  С  ее  поглощенных
поцелуем губ сорвался невнятный шепот удовольствия. Потом его рука двинулась
вниз, по ее животу, вдоль паха, потом - забралась ей под юбку
   И продолжила свое путешествие.  Его  пальцы  ощутили  ее  влагу,  которая
оросила ее лоно еще тогда, когда она переступила порог сокровищницы, и  рука
его скользнула в горячие глубины ее  нижнего  белья,  прижимаясь  ладонью  к
вершине ее святилища, в то время как средний палец устремился в  направлении
фундамента, осторожно поглаживая его складки.
   - В постель, - сказала она.
   Он не разжал своих объятий, и они неуклюже вышли из  ванной.  Он  вел  ее
спиной вперед, и наконец ее бедра прикоснулись к краю кровати. Там она  села
и стала медленно  стаскивать  с  него  испачканные  кровью  трусы,  покрывая
поцелуями живот. С неожиданной застенчивостью он попытался остановить ее, но
она продолжала свое занятие до тех пор, пока не появился его  член.  Зрелище
было прелюбопытное. Он пока лишь слегка налился кровью и был  лишен  крайней
плоти, что придавало ему неестественно головастый вид. Его карминово-красная
головка выглядела даже более яркой, чем рана в боку у его  владельца.  Ствол
был значительно тоньше и бледнее. Он был весь опутан венами, несущими  кровь
к  увенчивающей  его  короне.  Если  его  застенчивость  была  вызвана  этой
диспропорцией, то это он зря, и чтобы доказать, как приятно  ей  открывшееся
зрелище, она обхватила губами головку. Его  рука,  пытавшаяся  помешать  ей,
куда-то исчезла. Она  услышала  над  собой  тихий  стон,  подняла  взгляд  и
увидела, что он смотрит на нее с чем-то очень похожим на благоговейный ужас.
Проведя пальцами по мошонке и стволу, она подняла диковинный член ко  рту  и
втянула его внутрь. Потом она высвободила руки и стала расстегивать  блузку.
Но не успел еще член как следует набухнуть у нее во рту, как он  протестующе
забормотал, извлек на свет божий свой орган и снова натянул трусы.
   - Зачем ты делаешь это? - сказал он.
   - Мне это нравится.
   Она  увидела,  что  он  по-настоящему  взволнован.   В   новом   припадке
стыдливости он попытался спрятать  выступающий  из  трусов  член  и  замотал
головой.
   - Зачем? - сказал он. - Ведь ты знаешь, что ты не должна этого делать.
   - Я знаю.
   - Так в чем же дело? - сказал он с искренним удивлением в голосе. - Я  не
хочу тебя использовать.
   - Я бы и не позволила тебе это сделать.
   - Может быть, ты просто не заметила бы.
   Это замечание взбесило ее. В ней поднялась ярость, которой  она  давно  в
себе не чувствовала. Она встала.
   - Я знаю, чего я хочу, - сказала она. - Но я не собираюсь умолять об этом
на коленях.
   - Да нет, я не то имел в виду.
   - А что ты имел в виду?
   - Что я тоже тебя хочу.
   - Ну так сделай же что-нибудь, - сказала она.
   Он, похоже, подумал, что она вновь впадает в  ярость,  и  шагнул  к  ней,
произнося ее имя. Голос его звучал едва ли но страдальчески от переполнявших
его чувств.
   - Я хочу раздеть тебя, - сказал он. - Ты не против?
   - Нет.
   - Я не хочу, чтобы ты делала что-нибудь...
   - Хорошо, я не буду.
   - Просто лежи и все.
   Так она и сделала. Он выключил свет в ванной,  а  потом  подошел  к  краю
кровати  и  посмотрел  на  нее.  Его  огромная  тень  на  потолке,   которую
отбрасывала лампа, подчеркивала размеры его тела.
   До этого момента ей не приходилось сталкиваться с переходом количества  в
качество, но его полнота, говорившая о всевозможных излишествах, казалась ей
чрезвычайно привлекательной. Перед ней был человек, который  отказался  быть
рабом одного мира, одного восприятия, но который сейчас стоял перед  ней  на
коленях, не скрывая своей зачарованности ею.
   С утонченной нежностью он стал раздевать  ее.  Ей  приходилось  встречать
фетишистов - людей, для которых она была не живым человеком, а вешалкой  для
какого-нибудь предмета, на который они молились. Но если в  голове  у  этого
мужчины и был такой предмет, то им было ее тело, которое он начал раздевать,
в том порядке и  таким  образом,  которые,  очевидно,  подчинялись  какой-то
лихорадочной логике. Первым делом он снял с нее трусы. Потом он дорасстегнул
ей блузку, но не стал снимать ее. Потом он высвободил груди из  лифчика,  но
вместо того чтобы ласкать их, он переключил внимание на ее туфли: он снял их
и поставил рядом с  кроватью,  а  вслед  за  этим  откинул  ее  юбку,  чтобы
насладиться зрелищем ее святилища. Здесь взор его  замер,  а  пальцы  начали
подбираться вверх по ее бедру и складкам ее паха, а потом  вернулись  назад.
Ни разу за все это время он не посмотрел ей в глаза. Она,  однако,  на  него
смотрела, наслаждаясь рвением и поклонением, которые отражались на его лице.
Наконец он вознаградил себя за старания поцелуями.  Сначала  он  целовал  ее
ступни, от которых стал продвигаться выше, к коленям, потом к животу,  потом
настала очередь груди, и в конце концов он вернулся к ее бедрам и устремился
к месту, которое до этого  момента  оставалось  неприкосновенным.  Она  была
готова к удовольствию, и он подарил ей его. Пока его огромная  рука  ласкала
ее груди, его упругий язык раскрыл влажные глубины ее святилища. Она закрыла
глаза, ощущая каждую капельку влаги, оросившую ее губы  и  бедра.  Когда  он
оторвался от своего занятия,  для  того  чтобы  окончательно  раздеть  ее  -
сначала юбку, потом блузку и лифчик - лицо ее горело, а дыхание  участилось.
Он бросил одежду на пол и встал перед ней, потом согнул в коленях ее ноги  и
развел их в разные стороны, наслаждаясь открывшимся зрелищем и  не  позволяя
ей укрыться от его взгляда.
   - Трахни себя пальцем, - сказал  он,  продолжая  удерживать  ее  в  таком
положении.
   Она положила руки между ног и устроила  для  него  спектакль.  Он  хорошо
облизал ее, но ее  пальцы  проникали  глубже  чем  его  язык,  подготавливая
святилище для диковины. Он жадно поглощал открывшееся зрелище, несколько раз
переводя взгляд на ее лицо и вновь возвращаясь к спектаклю у него под носом.
Все следы его колебаний исчезли. Он возбуждал ее своим восхищением,  называл
ее разными сладкими именами а натянутая изнутри  ткань  его  трусов  служила
доказательством (можно подумать, ей нужны были какие-нибудь доказательства!)
его собственного  возбуждения.  Она  стала  приподнимать  бедра  с  постели,
навстречу своим пальцам, а он крепче обхватил ее колени и еще шире раздвинул
ее. Поднеся правую руку ко рту, он облизал свой средний палец и  нежно  стал
гладить им выступ, украшающий вход в ее другое отверстие.
   - Не пососешь ли ты меня сейчас? - спросил он. - Совсем немного.
   - Покажи мне его, - сказала она.
   Он отступил от нее на шаг и снял трусы. Диковина мощно вздымалась ввысь и
полыхала, словно факел. Она села и обхватила ее губами, одной  рукой  сжимая
ее пульсирующий корень, а другой продолжая  играть  со  своим  клитором.  Ей
никогда не удавалось угадать момент, когда  молоко  вскипало,  так  что  она
решила вынуть член изо рта, чтобы охладить его ненадолго,  подняв  при  этом
взгляд на Оскара. Однако, то  ли  процедура  извлечения,  то  ли  ее  взгляд
привели к тому, что чаша наслаждения переполнилась.
   - Черт! - крикнул он. - Черт! - Он попятился от нее, поднося руку к паху,
чтобы зажать диковину в стальные тиски.
   Сначала могло показаться,  что  ему  это  удалось,  так  как  только  две
капельки  выдавились  из  его  головки.  Но   потом   шлюзы   его   внезапно
распахнулись, и сперма хлынула в необычайном изобилии. Он застонал, как  она
предположила - не только от удовольствия, но и от досады на себя,  и,  после
того  как  он  опорожнил  весь  свой  запас  на   пол,   это   предположение
подтвердилось.
   - Прости меня... - сказал он. - Прости меня...
   - Не говори ерунды. - Она встала и поцеловала его  в  губы.  Он,  однако,
продолжал бормотать свои извинения.
   - Я так давно этим не занимался, - сказал он. - Как подросток.
   Она молчала, зная, что  любая  ее  реплика  только  вызовет  новую  серию
самоупреков. Он выскользнул в ванную за полотенцем. Когда он  вернулся,  она
подбирала с пола свою одежду.
   - Ты уходишь? - спросил он.
   - Не так далеко - в свою комнату.
   - А это обязательно? - сказал он. - Конечно,  я  понимаю,  впечатление  я
произвел не ахти какое, но... эта кровать достаточно широка для  нас  обоих.
Кроме того, я не храплю.
   - Кровать просто гигантская.
   - Так... ты останешься? - сказал он.
   - Я не против.
   Он обворожительно улыбнулся ей. - Это великая честь для  меня,  -  сказал
он.
   - Прости, я на секунду.
   Он снова включил свет в ванной и исчез внутри,  закрыв  за  собой  дверь,
оставив ее лежать на спине на кровати и размышлять над тем, как  повернулись
события. Сама странность их казалась уместной. В конце концов, все  началось
с ошибки в выборе возлюбленного; любовь превратилась в  убийство.  И  вот  -
новая неувязка. Она лежит в постели мужчины, тело  которого  едва  ли  можно
назвать красивым, но она мечтает  быть  раздавленной  его  весом;  чьи  руки
оказались способными на  братоубийство,  но  будили  в  ней  такую  страсть,
которую раньше ей не доводилось испытывать; который прошел больше миров, чем
поэт, употребляющий опиум, но не мог говорить о любви без  запинок;  который
был титаном, и все-таки боялся. Она устроила себе гнездо среди  его  пуховых
подушек и стала ждать, когда он вернется и расскажет ей о  том,  как  он  ее
любит. Он вернулся спустя довольно  продолжительный  срок  и  скользнул  под
одеяло рядом с ней. Ее ожидания сбылись, и он действительно сказал  ей,  что
любит ее, но только после того, как он выключил свет, и  она  уже  не  могла
видеть выражения его глаз.
   Она спала крепко, а когда проснулась, то это было похоже на сон - темно и
приятно, первое - потому что занавески были задернуты, и в щели  между  ними
она могла видеть, что на небе до сих пор еще была ночь, а  второе  -  потому
что позади нее был Оскар, и Оскар был внутри ее. Одна из его рук ласкала  ей
грудь, а другая - поднимала вверх ее ногу, чтобы ему легче было направить  в
нее свои удары. Он вошел в нее с мастерством и осторожностью. Мало того, что
он не разбудил ее  до  того,  как  оказался  внутри,  он  еще  и  выбрал  ее
девственный  проход,  от  которого  -  предложи  он  ей   это,   когда   она
бодрствовала, она бы постаралась отвлечь его внимание,  опасаясь  неприятных
ощущений. Но неприятных ощущений не было, хотя то, что она  чувствовала,  не
было похоже ни на что испытанное раньше. Он целовал ее в шею  и  в  лопатки,
едва притрагиваясь к  ней  губами,  словно  не  зная  о  том,  что  она  уже
проснулась. Она вздохнула, чтобы вывести его из этого заблуждения. Его удары
замедлились и прекратились, но она прижалась к нему ягодицами, встретив  его
очередной удар и удовлетворив его любопытство по поводу того, как глубоко  в
нее он может проникнуть. Как выяснилось, никаких пределов не существует. Она
была рада принять его полностью. Поймав  его  руку  у  себя  на  груди,  она
заставила ее заниматься более тяжелой работой. Сама же  она  нащупала  место
соединения. Перед тем как войти в нее, он  предусмотрительно  надел  кондом,
что, в сочетании с тем обстоятельством, что он уже  сегодня  опорожнил  свой
запас, делало его практически идеальным любовником, действующим по  принципу
медленно, но верно.
   Она не стала  пользоваться  темнотой,  чтобы  мысленно  представить  себе
другой его образ, более привлекательный. Человек, который вжимался  лицом  в
ее волосы и кусал ее за плечо, не  был  -  подобно  мистифу,  о  котором  он
рассказывал, - воплощением воображаемых идеалов. Это был Оскар Годольфин,  с
его брюшком, диковиной и всем прочим. Если кто-то и обрел другой  образ,  то
прежде всего она сама. Ей казалось, что она превратилась в узор ощущений: из
ее пронзенной сердцевины расходились две линии,  идущие  через  живот  к  ее
соскам, потом они снова пересекались в районе  затылка,  сплетались  друг  с
другом и превращались в перепутанные  спирали  под  куполом  ее  черепа.  Ее
воображение добавило последнюю утонченную деталь, вписав в круг эту  фигуру,
которая пылала в темноте на  внутренней  стороне  ее  закрытых  век,  словно
видение. И  тогда  ее  наслаждение  стало  совершенным:  она  казалась  себе
бесплотным видением в его объятиях и вместе с тем получала все  удовольствия
плоти. Большее блаженство трудно было себе представить.
   Он спросил ее,  не  могут  ли  они  занять  другую  позицию,  в  качестве
объяснения пробормотав только одно слово: рана...
   Он вышел из нее на  несколько  мучительных  мгновений,  чтобы  она  могла
встать на колени, а потом снова заработал своей диковиной. Ритм его внезапно
убыстрился, пальцы его ласкали ее клитор, голос его звенел у нее в ушах, - и
все это слилось  в  едином  блаженном  экстазе.  Узор  засиял  в  ее  мозгу,
охваченный пламенем от начала до конца. Она закричала ему: Да! Да! - и новые
просьбы срывались с ее языка, пробуждая  его  изобретательность.  Узор  стал
ослепляющим; он выжег из нее все мысли о том, где  она  и  кто  она,  и  все
воспоминания о прошлых соитиях слились в этой нескончаемой вечности.
   Она даже не знала, кончил он или нет, до тех пор пока  не  почувствовала,
как он выходит из нее, и тогда она протянула руку, чтобы удержать его внутри
еще ненадолго. Он повиновался. Она наслаждалась ощущением того, как его член
становится  мягким  внутри  нее  и  потом,  наконец,  выходит,   преодолевая
сопротивление ее  нежных  мускулов,  которые  с  неохотой  выпускают  своего
пленника. Потом он упал на кровать  рядом  с  ней  и,  нашарив  выключатель,
включил свет. Он был достаточно мягким, чтобы не причинять боль  глазам,  но
все давно слишком  ярким,  и  она  уже  хотела  было  запротестовать,  когда
увидела, что он прикладывает руку к раненому боку. Во  время  их  акта  рана
разошлась. Кровь текла из нее в  двух  направлениях:  струйкой  по  телу  по
направлению к диковине, которая до сих пор уютно покоилась в кондоме, и вниз
- на простыню.
   - Все в порядке, - сказал он, когда она сделала движение, чтобы встать. -
Это выглядит опаснее, чем есть на самом деле.
   - Все равно нужно же как-то остановить кровь, - сказала она.
   - Настоящая кровь Годольфинов, - сказал он, поморщившись  и  усмехнувшись
одновременно. Взгляд его с ее лица перешел на портрет над кроватью.
   - Она всегда текла рекой, - добавил он.
   - У него такой вид, словно он не одобряет нас, - сказала она.
   - Напротив, - ответил Оскар. - Я уверен, что он был бы без ума  от  тебя.
Джошуа знал, что такое страсть.
   Она снова посмотрела на рану. Кровь сочилась у него между пальцев.
   - Может быть, ты все-таки позволишь сделать  тебе  перевязку?  -  сказала
она. - А то мне станет дурно.
   - Для тебя... все, что угодно.
   - Есть, чем перевязать?
   - У Дауда, наверное, есть бинт, но я не хочу, чтобы он узнал  о  нас.  Во
всяком случае, пока. Сохраним нашу маленькую тайну.
   - Ты, я, и Джошуа, - сказала она.
   - Даже Джошуа не знает,  до  чего  мы  докатились,  -  сказал  Оскар  без
малейшей иронической нотки в голосе. - Для  чего,  ты  думаешь,  я  выключил
свет?
   Она пошла в ванную, чтобы отыскать чистое полотенце для  перевязки.  Пока
она занималась этим, он разговаривал с ней через дверь.
   - Между прочим, я это серьезно сказал, - сообщил он ей.
   - Насчет чего?
   - Что я сделаю для тебя все, что угодно. Во всяком случае, все, что будет
в моих силах. Я хочу, чтобы ты  осталась  со  мной,  Юдит.  Я  не  Адонис  и
прекрасно об этом знаю. Но я многому научился у  Джошуа...  я  имею  в  виду
страсть. - Она вернулась в комнату навстречу все тем же словам. -  Все,  что
угодно.
   - Очень щедро с твоей стороны.
   - Отдавать - это всегда удовольствие, - сказал он.
   - Я думаю, ты знаешь, что мне доставит удовольствие.
   Он покачал головой.
   - Я плохо играю в угадайку. Только в крикет. Скажи мне.
   Она присела на краешек кровати, осторожно отняла его руку от раны в  боку
и вытерла кровь у него между пальцами.
   - Скажи же, - попросил он ее.
   - Очень хорошо, - сказала она. - Я хочу, чтобы ты взял меня  с  собой  из
этого Доминиона. Чтобы ты показал мне Изорддеррекс.

Глава 25

1

   Через двадцать два дня после того, как из ледяных пустынь Джокалайлау они
оказались в солнечных краях Третьего  доминиона,  Пай  и  Миляга  стояли  на
железнодорожной платформе за пределами крошечного городка Май-Ке в  ожидании
поезда, который раз в неделю проходил здесь по пути из города Яхмандхаса  на
северо-востоке в Л'Имби, который находился на юге. Путешествие туда занимало
примерно полдня.
   Им не терпелось поскорее уехать. Из всех городов и  деревень,  в  которых
они побывали за последние три недели, Май-Ке оказался самым негостеприимным.
И на то были причины. Это маленькое местечко выдерживало постоянную осаду со
стороны двух солнц этого Доминиона,  а  дожди,  которые  обеспечивали  этому
району хороший урожай, никак не напоминали о себе в течение шести  последних
лет. Луга и поля, на которых должны были ярко зеленеть молодые всходы,  были
покрыты пылью, а запасы, заготовленные на случай подобного бедствия, в конце
концов критически истощились. Надвигалась угроза голода, и жители деревни не
были расположены к тому, чтобы развлекать незнакомцев. Предыдущую  ночь  все
население провело на мрачных, запыленных улицах,  произнося  вслух  молитвы.
Жителями руководили их  духовные  лидеры,  у  которых  был  вид  людей,  чья
изобретательность подходит к концу. Гомон,  такой  немузыкальный,  что,  как
заметил Миляга, он наверняка должен был отпугнуть даже  самых  благосклонных
из божеств, не смолкал до рассвета, делая  сон  абсолютно  невозможным.  Как
следствие этого,  утренние  разговоры  Пая  и  Миляги  отличались  некоторой
нервозностью.
   Они были не единственными путешественниками, ожидавшими поезда. Фермер из
Май-Ке пригнал на платформу стадо овец, некоторые из которых были  настолько
истощены, что было удивительно, как это они еще могут держаться на ногах,  а
стадо в  свою  очередь  привело  за  собой  огромные  стаи  местной  чумы  -
насекомого под названием зарзи,  обладавшего  размахом  крыльев  стрекозы  и
тельцем,  по  толщине  и  пушистости  не  уступающим  пчеле.  В   отсутствие
чего-нибудь более соблазнительного, оно питалось за счет овец. Однако  кровь
Миляги подпадала как раз под  вышеупомянутую  категорию,  и,  пока  он  ждал
поезда в полуденной жаре, ленивое жужжание зарзи не смолкало в его ушах.  Их
единственный  информатор  в  Май-Ке,  женщина  по  имени  Хэирстоун   Бэнти,
предсказала  им,  что  поезд  прибудет  вовремя,  но  он   уже   значительно
запаздывал, что  не  придавало  веса  другой  сотне  советов,  которыми  она
снабдила их прошлым вечером.
   Разя зарзи направо и налево, Миляга  покинул  тень  станционного  здания,
чтобы посмотреть на железнодорожный путь. Он шел без изгибов и поворотов  до
самого горизонта и был абсолютно пуст. На путях, в нескольких ярдах от  того
места, где он стоял, туда и сюда  сновали  крысы  (представители  зловредной
разновидности, известные под названием могильщиков), собиравшие сухую  траву
для своих нор. Норы они уст