симметрию на откуп хаосу,  а  парк  -
пампе.   То,   что   когда-то   было   изящно    расположенными    рощицами,
предназначенными для  приятного  времяпрепровождения  в  тени,  превратилось
теперь в густой лес. Лужайки, доведенные до идеального  состояния  благодаря
постоянному  уходу,  теперь  стали  дикими   зарослями.   Некоторые   другие
представители английского  земельного  дворянства,  будучи  не  в  состоянии
поддерживать в порядке свои родовые поместья, превратили их в парки  сафари,
завезя фауну распавшейся империи и выпустив ее бродить  там,  где  в  лучшие
времена паслись олени. На взгляд  Юдит,  подобные  потуги  всегда  выглядели
нелепо. Парки были слишком ухожены, а дубы и сикоморы представляли собой  не
очень-то удачный фон для льва или бабуина. Но здесь она  с  легкостью  могла
вообразить, что вокруг разгуливают дикие звери. Это было похоже на  какой-то
иноземный пейзаж, случайно оброненный посреди Англии.
   До дома было довольно далеко идти, но Эстабрук уже  ринулся  в  поход,  с
Лысым в роли бойскаута. Интересно,  -  подумала  Юдит,  -  какие  видения  в
сознании Чарли заставляют его так спешить? Может быть, что-то  из  прошлого;
посещения поместья, когда он был еще ребенком? А может быть, что-то  из  еще
более древних времен - славных дней Хай Йоука, когда дорога, по которой  они
шли, была посыпана гравием, а стоящий впереди дом служил местом встречи  для
богатых и влиятельных?
   - Ты часто приезжал сюда, когда был маленьким? -  спросила  она  у  него,
пока они с трудом прорывались сквозь густую траву.
   Он оглянулся и посмотрел на нее с секундным удивлением,  словно  забыл  о
том, что она была с ним.
   - Нечасто, - сказал он. - Но мне здесь нравилось. Это было вроде  большой
площадки для игр. Позже я подумывал о том, чтобы продать поместье, но  Оскар
и слышать об этом не желал. Конечно, у него были на то свои причины...
   - Какие? - спросила она без нажима.
   - Честно говоря, я рад, что мы позволили парку прийти в  запустение.  Так
гораздо красивее.
   Он двинулся вперед, орудуя своим прутом, как мачете.  Когда  они  подошли
поближе к дому, Юдит стало видно, в каком  жалком  состоянии  он  находится.
Стекла были выбиты, от крыши осталась  только  дранка,  двери  болтались  на
петлях, словно пьяные. Любой дом в таком состоянии производил  бы  печальное
впечатление, но величие, которым  обладал  когда-то  этот  дом,  делало  это
впечатление  почти  трагическим.  Небо  постепенно  расчистилось,  и   стало
светлее. Когда они вошли в парадный  вход,  яркие  лучи  солнца  пробивались
сквозь дранку. Причудливый орнамент из солнечных  бликов  идеально  подходил
для открывшегося перед ними зрелища. Лестница, хотя и  усыпанная  обломками,
по-прежнему поднималась к площадке, над которой когда-то  возвышалось  окно,
достойное и собора. Оно было разбито деревом, упавшим много зим  назад,  чьи
иссохшие ветви лежали теперь на том самом месте, где Лорд и Леди выдерживали
небольшую паузу, прежде чем  спуститься  и  поприветствовать  своих  гостей.
Обшивка прихожей и расходящихся в разные стороны коридоров до сих  пор  была
цела, и доски у них под ногами  казались  прочными.  Несмотря  на  плачевное
состояние крыши, несущие конструкции также выглядели  достаточно  надежными.
Дом  был  построен  для  того,  чтобы  служить  Годольфинам   вечно,   чтобы
плодоносность земли и чресл сохранила род до конца  света.  И  если  это  не
удалось, то только по вине плоти.
   Эстабрук и Лысый двинулись в направлении  столовой,  размеры  которой  не
уступали приличному  ресторану.  Юдит  пошла  было  за  ними,  но  потом  ей
захотелось вернуться обратно к  лестнице.  Все,  что  она  знала  о  периоде
расцвета этого дома, было почерпнуто ею из  фильмов  и  телевидения,  но  ее
воображение приняло вызов с неожиданным жаром и  стало  рисовать  перед  ней
такие  впечатляющие  образы,  что   они   едва   ли   не   заслоняли   собой
обескураживающую правду. Когда она поднималась по  лестнице,  предаваясь,  с
некоторым чувством вины, мечтам об аристократической жизни,  внизу  ей  была
видна зала, освещенная сиянием свечей, с верхней площадки до  нее  доносился
смех, а когда она стала спускаться, ей было слышно шуршание шелка, когда  ее
юбки касались ковра. Кто-то У дверей позвал ее,  и  она  обернулась,  ожидая
увидеть Эстабрука, но этот  кто-то  оказался  плодом  ее  воображения,  как,
впрочем, и имя. Никто никогда не называл ее Персиком.
   Этот эпизод внушил ей некоторую тревогу,  и  она  отправилась  на  поиски
Эстабрука, как ради того, чтобы вновь соприкоснуться с надежной реальностью,
так и ради его общества. Он оказался в комнате, которая  когда-то  наверняка
была танцевальной залой. Одна из стен представляла собой ряд окон высотой до
потолка, из которых открывался вид на террасы и английский парк, за  которым
виднелась разрушенная башня. Она подошла к нему и взяла  его  под  руку.  Их
дыхания смешались в единое  облако,  подсвеченное  золотыми  лучами  солнца,
пробивающегося сквозь разбитое стекло.
   - Здесь, наверное, было так красиво, - сказала она.
   - Действительно. - Он громко засопел. - Но это ушло навсегда.
   - Это можно восстановить.
   - За очень большие деньги.
   - У тебя есть деньги.
   - Да, но не так много.
   - А что насчет Оскара?
   - Нет. Это принадлежит мне. Он может приходить и уходить, но дом мой. Это
было одним из условий сделки.
   - Какой сделки? - сказала она. Он не ответил. Она настаивала,  с  помощью
слов и своей близости. - Расскажи мне, - попросила она. - Поделись  этим  со
мной.
   Он глубоко вздохнул.
   - Я старше Оскара, и существует семейная традиция, восходящая еще  к  тем
временам, когда дом не был разрушен, в соответствии с которой старший сын  -
или дочь, если нет сыновей,  -  становится  членом  общества  под  названием
Tabula Rasa.
   - Я никогда не слыхала о нем.
   - И вряд ли они хотели бы, чтобы ты услышала, готов биться об  заклад.  Я
не должен был рассказывать тебе ни слова об этом, но какого черта?  Мне  уже
все равно. Все это  уже  в  прошлом.  Итак...  я  должен  был  стать  членом
Общества, но папа выдвинул вместо меня Оскара.
   - Почему?
   Чарли слегка улыбнулся.
   - Веришь ли, нет ли, они считали, что я ненадежен. Это я-то? Можешь  себе
представить? Они боялись, что я могу проговориться. - Улыбка превратилась  в
откровенный смех. - Ну так пошли они в задницу. Я действительно проговорюсь.
   - Чем занимается Общество?
   -  Она  было  основано,  чтобы  предотвратить...  дай  я  вспомню  точную
формулировку... чтобы предотвратить  осквернение  английской  почвы.  Джошуа
любил Англию.
   - Джошуа?
   - Годольфин, который построил этот дом.
   - И в чем же, по его Мнению, заключалось это осквернение?
   - Кто знает? Католики? Французы? Кого он имел в виду?  Юн  был  чокнутый,
как и большинство его дружков. Тайные общества были тогда в моде...
   - И оно до сих пор действует?
   - Полагаю, да. Я  разговариваю  с  Оскаром  не  слишком  часто,  а  когда
приходится, то речь идет не об Обществе. Он странный человек. На самом деле,
он гораздо более чокнутый, чем я. Просто он умеет лучше это скрывать.
   - Ты это тоже неплохо скрывал, Чарли, - напомнила она ему.
   - Тем большим дураком я оказался в итоге. Мне надо  было  выпустить  пар.
Тогда, возможно, я смог бы удержать тебя. - Он поднес руку к ее  лицу.  -  Я
был полным идиотом, Юдит. Я не могу поверить своему счастью, что ты простила
меня.
   Увидев, как ее  происки  взволновали  его,  она  почувствовала  угрызения
совести. Но, во всяком случае, они принесли кое-какие плоды.  Теперь  у  нее
появились две новые загадки: Tabula Rasa и цель его существования.
   - Ты веришь в магию? - спросила она его.
   - Ты хочешь, чтобы тебе ответил старый Чарли или новый?
   - Новый. Чокнутый.
   - Тогда да. Думаю, что верю. Когда  Оскар  приносил  мне  свои  маленькие
подарки, он обычно говорил: возьми себе немного чуда. Я  выбросил  их  почти
все, кроме тех безделушек, которые ты отыскала. Я не  желал  знать,  где  он
берет их...
   - И ты никогда не спрашивал у него?
   - Как-то раз я все-таки спросил. Однажды, когда тебя не было со мной, и я
напился, он появился с книгой, которую ты обнаружила  в  сейфе,  и  я  прямо
спросил у него, откуда он таскает все это  дерьмо.  Тогда  я  не  был  готов
поверить в его ответ. И знаешь, что меня подготовило?
   - Нет. Что?
   - Труп, который нашли на Пустоши. Я, кажется,  уже  рассказывал  тебе  об
этом. Я смотрел, как они два дня подряд копаются в  дерьме,  под  дождем,  и
думал: что за гнусная жизнь. И единственный выход -  ногами  вперед.  Я  уже
готов был вскрыть себе вены,  и  я,  наверное,  так  и  сделал  бы,  но  тут
появилась ты, и я вспомнил, что я почувствовал, когда впервые увидел тебя. Я
вспомнил ощущение какого-то чуда, словно я возвращаю себе то, что я когда-то
утратил. И я подумал: если я верю в одно чудо, то почему бы не поверить и во
все остальные? Даже  в  чудеса,  о  которых  рассказал  Оскар.  Даже  в  его
россказни об Имаджике и о Доминионах, которые  там  находятся,  и  о  людях,
которые там живут, и о городах... Я просто подумал, почему бы не...  принять
в себя это все, пока не будет слишком поздно? Пока я не превращусь  в  труп,
лежащий под дождем?
   - Ты не умрешь под дождем.
   - Мне безразлично, где я умру, Юдит. Мне есть дело только до того, где  я
живу, и я хочу жить с надеждой. Я хочу жить с тобой.
   - Чарли... - сказала она с тихим упреком, - давай не  будем  говорить  об
этом сейчас.
   - А почему бы и нет? Когда будет более подходящее время? Я знаю, что, что
ты привезла меня сюда, потому что у тебя есть свои вопросы,  на  которые  ты
хотела бы получить ответы, и я не обвиняю тебя  за  это.  Если  бы  за  мной
гнался этот проклятый убийца, я бы тоже стал задавать вопросы.  Но  подумай,
Юдит, это все, о чем я прошу. Подумай о том, не стоит ли  этот  новый  Чарли
крошечной частицы твоего драгоценного времени. Ты сделаешь это?
   - Да.
   - Спасибо, - сказал он и,  взяв  руку,  которую  она  просунула  ему  под
локоть, поцеловал ее пальцы.
   - Теперь ты знаешь почти все секреты Оскара, - сказал  он.  -  Почему  бы
тебе не узнать их все? Видишь ту дорожку в лесу, которая ведет к стене?  Это
его маленький железнодорожный вокзал, где он садится на поезд, который везет
его туда, куда он отправляется.
   - Я хочу посмотреть.
   - Так не прогуляться ли нам туда, мадам? - сказал он. -  Куда  подевалась
собака? - Он свистнул, и Лысый прибежал,  вздымая  облака  золотой  пыли.  -
Прекрасно. Давайте подышим свежим воздухом.

3

   День был таким ясным, что легко было представить себе, каким  раем  будет
это место, даже в его нынешнем состоянии, весной или летом, когда в  воздухе
будут летать семена одуванчиков и  звучать  птичьи  песни,  а  вечера  будут
долгими и нежными. Хотя ей и  не  терпелось  посмотреть  на  место,  которое
Эстабрук назвал железнодорожным вокзалом Оскара,  она  не  понеслась  вперед
сломя  голову.  Они   прогуливались,   как   и   предложил   Чарли,   иногда
останавливаясь, чтобы бросить оценивающий взгляд на дом. С этой точки зрения
он выглядел еще более величественным, в окружении террас,  поднимающихся  до
уровня окон танцевальной залы. Хотя лес впереди  был  и  не  очень  большим,
подлесок, да и тесно прижавшиеся друг к другу стволы заслоняли от  них  цель
путешествия до тех пор, пока они не оказались под навесом, на сыром  гнилье,
оставшемся от последнего сентябрьского листопада. И только тогда она поняла,
что это было за здание. Бесчисленное множество раз  она  видела  изображение
его фасада, висевшее напротив сейфа.
   - Убежище, - сказала она.
   - Узнала?
   - Разумеется.
   Обманутые теплом птицы пели в ветвях у них над  головами,  вознамерившись
открыть сезон ухаживаний. Когда она подняла голову, ей показалось, что ветви
образуют над Убежищем украшенный орнаментом свод,  который  повторяет  форму
его купола.
   - Оскар называет это Черной Часовней, -  сказал  Чарли.  -  Не  спрашивай
меня, почему.
   Убежище было лишено окон. Двери тоже не было видно.  Им  пришлось  пройти
вокруг несколько ярдов, и только тогда показался вход. Лысый  тяжело  дышал,
сидя на ступеньке, но когда Чарли открыл дверь, войти внутрь он не пожелал.
   - Трус, - сказал Чарли, первым  ступая  на  порог.  -  Здесь  нет  ничего
страшного.
   Чувство святости, которое она  ощутила  еще  снаружи,  внутри  стало  еще
сильнее, но вопреки всему тому, что ей пришлось  пережить  с  тех  пор,  как
Пай-о-па покушался на ее жизнь, она была до сих пор не готова  к  тайне.  Ее
современность давила на нее тяжкой ношей.  Ей  захотелось  отыскать  в  себе
какое-то забытое ?я?, которое оказалось бы  лучше  подготовленным  ко  всему
этому. У Чарли-то по крайней мере был его род, пусть даже он  и  отрекся  от
его имени. Дрозды, певшие в  лесу,  ничем  не  отличались  от  тех  дроздов,
которые пели здесь с тех пор, как ветви этих  деревьев  достаточно  окрепли,
чтобы выдержать их. Но она была одинокой и не похожей ни на кого, даже на ту
женщину, которой она была еще шесть недель назад.
   - Не бойся, - сказал Чарли, поманив ее внутрь.
   Он говорил  слишком  громко  для  этого  места.  Голос  его  разнесся  по
огромному пустому кругу и вернулся к  нему  усиленным.  Но,  похоже,  он  не
обратил на это внимания. Возможно, это  равнодушие  было  вызвано  тем,  что
место было ему хорошо знакомо, но дело было не только в  этом.  Несмотря  на
все его рассуждения по поводу веры в  чудеса,  Чарли  по-прежнему  оставался
закоренелым прагматиком. И действовавшие  в  этом  месте  силы,  присутствие
которых она так явственно ощущала, были недоступны для его восприятия.
   Когда она подходила к Убежищу, ей показалось, что оно лишено окон, но она
ошиблась. По границе между стеной и куполом шел ряд окон, похожий  на  нимб,
украшающий череп часовни. Несмотря на свой небольшой размер, они  пропускали
достаточно света, чтобы он мог достичь пола  и  отразиться  в  пространстве,
сосредоточившись в сияющее облако над мозаикой. Если это место действительно
было вокзалом, то там должна была быть платформа.
   - Ничего особенного, правда? - заметил Чарли.
   Она уже собралась было запротестовать, подыскивая слова для  того,  чтобы
выразить свои ощущения, как вдруг Лысый  залаял  снаружи.  Это  было  не  то
возбужденное тявканье, которым он  возвещал  о  новом  описанном  дереве  по
дороге сюда, - это  был  звук  тревоги.  Она  направилась  к  двери,  но  то
впечатление, которое произвела на нее  часовня,  замедлило  ее  реакцию,  и,
когда она еще только подходила к  двери,  Чарли  уже  оказался  на  улице  и
крикнул собаке, чтобы она замолчала. Неожиданно лай прекратился.
   - Чарли! - крикнула она.
   Ответа не последовало. Когда  лай  смолк,  она  поняла,  что  все  вокруг
погрузилось в тишину - замолчали даже птицы.
   И вновь она позвала Чарли, и в ответ кто-то вошел внутрь. Но это  был  не
Чарли. Этот массивный человек с  бородой  был  ей  неизвестен,  но  ее  тело
испытало при виде его шок узнавания, словно он был давно утраченным  другом,
который наконец объявился. Она, наверное, подумала бы,  что  сходит  с  ума,
если бы то, что она почувствовала, не отразилось и на его лице. Он посмотрел
на нее сузившимися глазами, слегка склонив голову набок.
   - Вы Юдит?
   - Да. А кто вы?
   - Оскар Годольфин.
   Она облегченно вздохнула.
   - Ооо... слава Богу, - сказала она. - Вы напугали меня. Я подумала...  не
знаю уж, что я подумала. Собака попыталась вас укусить?
   - Забудьте  про  собаку,  -  сказал  он,  шагнув  внутрь  часовни.  -  Мы
когда-нибудь встречались раньше?
   - Не думаю, - сказала она. - Где Чарли? С ним все в порядке?
   Годольфин продолжал приближаться к ней, не замедляя шагов.
   - Это спутывает все карты, - сказал он.
   - Что это?
   - То, что я... знаю вас. То, что вы - это именно вы, и никто другой.  Это
спутывает все карты.
   - Не понимаю, почему, - сказала она. - Я хотела познакомиться  с  вами  и
несколько раз просила Чарли представить меня вам, но он отнесся к этому  без
особого  энтузиазма...  ~  Она  продолжала  болтать  как  для  того,   чтобы
защититься от его слов, так и просто для того, чтобы  что-то  говорить.  Она
чувствовала, что стоит ей замолчать, и она полностью  забудет,  кто  она,  и
превратится в его собственность, окажется в его власти. - ... Я очень  рада,
что нам наконец-то удалось встретиться. - Он подошел к ней так  близко,  что
мог бы коснуться ее рукой.  Она  протянула  руку,  чтобы  обменяться  с  ним
рукопожатием. - Очень, очень приятно, - сказала она.
   Снаружи собака вновь начала лаять, и на этот раз вслед за  лаем  раздался
чей-то крик.
   - О, Господи, он кого-то укусил, - сказала Юдит и направилась к двери.
   Оскар взял ее  за  руку,  не  слишком  сильно,  но  повелительно,  и  она
остановилась. Она оглянулась на него, и все смехотворные клише романтической
литературы внезапно обрели реальность и стали смертельно серьезными.  Сердце
действительно выпрыгнуло у нее из  груди;  щеки  и  вправду  превратились  в
маяки; земля на самом деле стала уходить у нее из-под ног.  Никакой  радости
она  от  этого  не  испытала.   Она   оказалась   во   власти   тошнотворной
беспомощности,  которую  ей  никак  не  удавалось  преодолеть.  Единственным
утешением - и не особенно существенным - служило то, что ее партнер по этому
танцу страсти казался почти столь же удрученным их взаимным притяжением, как
и она сама.
   Собачий лай резко оборвался, и она услышала, как Чарли выкрикнул ее  имя.
Взгляд Оскара метнулся к двери.  Она  посмотрела  в  том  же  направлении  и
увидела Эстабрука, задыхающегося на пороге с большой дубиной в руках. Позади
него находилось мерзейшее  существо,  наполовину  обгоревшее,  с  вдавленным
вовнутрь лицом (она поняла, что это работа Чарли, так как к дубине  пристали
кусочки почерневшей плоти), слепо размахивающее руками  в  надежде  нашарить
Чарли.
   Она вскрикнула, и Чарли шагнул в сторону в тот самый момент, когда  тварь
бросилась в атаку. Она потеряла  равновесие  на  ступеньке  и  упала.  Одной
рукой, пальцы на которой были сожжены до кости, она нашарила косяк, но Чарли
обрушил свое оружие на ее изуродованную голову. Осколки  черепа  полетели  в
разные стороны, серебристая  кровь  полилась  на  ступеньки,  а  рука  твари
разжалась и упала на порог.
   Она услышала, как Оскар тихонько застонал.
   - Ты, ебаный карась! - сказал Чарли. Он тяжело дышал и был весь  в  поту,
но в его глазах был такой целеустремленный блеск, который ей никогда  раньше
не приходилось видеть. - Отпусти ее, - сказал он.
   Она ощутила, как Годольфин разжал руку, и пожалела об этом.  То  чувство,
которое она испытывала к Эстабруку, было лишь предвосхищением того, что  она
почувствовала сейчас. Словно она любила его в память  о  человеке,  которого
никогда не встречала. А теперь,  когда  это  наконец  произошло,  когда  она
услышала настоящий голос, а не его эхо, Эстабрук  показался  ей  всего  лишь
жалкой подделкой, несмотря на весь свой героизм.
   Откуда возникло в ней это чувство, она не знала, но  оно  обладало  силой
инстинкта, и она не собиралась ему противостоять. Она уставилась на  Оскара.
Нельзя сказать, чтобы он производил уж  такое  неотразимое  впечатление.  Он
слишком много весил, слишком щегольски одевался  и,  без  сомнения,  слишком
много о себе понимал. Не такого человека подыскала бы она для себя, если  бы
у нее был выбор. Но по причине, которую она пока не могла себе объяснить,  в
этом выборе ей было отказано. Какое-то побуждение, более  глубокое,  чем  ее
сознательные желания, подчинило себе ее волю. Страх за  безопасность  Чарли,
да и  за  свою  собственную  безопасность,  неожиданно  показался  ей  очень
далеким, почти ничего не значащим.
   - Не обращай на него внимания, - сказал Чарли.  -  Он  не  причинит  тебе
никакого вреда.
   Он