ло ничего нелепого. Лучшее, что мы
можем сделать, - это убраться отсюда как можно скорее.
   - Согласен.
   - Таско сказал, что к северо-востоку отсюда находится место, где  граница
Третьего Доминиона вклинивается в этот Доминион на большом участке  -  может
быть, около тысячи миль. Мы сможем сделать  наше  путешествие  короче,  если
попадем туда.
   - Звучит неплохо.
   - Но это означает, что нам надо идти через Великий Перевал.
   - Звучит похуже.
   - Это будет быстрее.
   - Это будет смертельно, - сказал Миляга. - Я хочу увидеть Изорддеррекс. Я
не хочу замерзнуть в Джокалайлау.
   - Стало быть, мы пойдем более длинной дорогой?
   - Я считаю, так лучше.
   - Это удлинит наше путешествие на две или три недели.
   - И удлинит наши жизни на много лет, - парировал Миляга.
   - Можно подумать, что мы с тобой мало пожили, - заметил Пай.
   - Я всегда придерживался убеждения, - сказал Миляга, - что жизнь не может
быть слишком длинной, а количество женщин, которых ты любил, не  может  быть
слишком большим.

5

   Доки оказались  послушными  и  надежными  животными,  одинаково  уверенно
ступавшими  и  по  месиву  грязи,  и  по  пыли,  и  по  мелким  камушкам,  и
проявлявшими полное равнодушие к пропастям, которые разверзались в дюймах от
их копыт, и к бурным потокам, которые пенились рядом с ними секунду  спустя.
И все это происходило в темноте, так как, хотя и прошло уже несколько часов,
и, казалось, заре уже пора было заняться над холмами, павлинье небо спрятало
свое великолепие в беззвездном сумраке.
   - Может ли оказаться, что ночи здесь, наверху,  длиннее,  чем  внизу,  на
шоссе? - удивился Миляга.
   - Похоже на то, - сказал Пай. - Мой живот говорит мне, что солнце  должно
было взойти уже несколько часов назад.
   - Ты всегда определяешь течение времени с помощью своего живота?
   - Он более надежен, чем твоя борода, - ответил Пай.
   - Где сначала появляется свет, когда наступает заря?  -  спросил  Миляга,
поворачиваясь, чтобы оглядеть горизонт. Когда  он  обернулся  назад,  в  том
направлении, откуда они шли, горестный стон сорвался с его губ.
   - В чем дело?  -  сказал  мистиф,  останавливая  своего  доки  и  пытаясь
проследить направление взгляда Миляги.
   Ответа не потребовалось. Столб черного дыма поднимался  между  холмов,  и
нижняя часть его была подсвечена пламенем. Миляга уже соскользнул с седла  и
теперь взбирался на скалу, чтобы точнее определить местоположение пожара. Он
помедлил на вершине всего  лишь  несколько  секунд,  а  потом  пополз  вниз,
обливаясь потом и тяжело дыша.
   - Мы должны вернуться, - сказал он.
   - Почему?
   - Беатрикс горит.
   - Как ты смог определить это с такого расстояния? - спросил Пай.
   - Смог, черт возьми! Беатрикс горит! Мы должны вернуться. - Он  взобрался
на своего доки и стал разворачивать его на УЗКОЙ тропинке.
   - Подожди, - сказал Пай. - Подожди, ради Бога!
   - Мы должны помочь им, - сказал Миляга. - Они были так добры к нам.
   - Только потому, что хотели поскорее от нас избавиться!
   - Ну что ж, теперь худшее случилось, и мы должны попытаться сделать  все,
что в наших силах.
   - Обычно ты проявлял большее благоразумие.
   - Что ты имеешь в виду ?обычно?? Ты ничего обо мне не знаешь, так что  не
пытайся судить. Если не пойдешь со мной, то и отправляйся на хер!
   Доки развернулся, и Миляга пришпорил его каблуками, чтобы  он  шевелился.
Во время их пути дорога разделялась только три или четыре  раза,  и  он  был
уверен, что они смогут найти обратную дорогу в Беатрикс без особых  проблем.
И если он не ошибся в месте пожара,  то  столб  дыма  послужит  ему  мрачным
указателем. Спустя некоторое время, как Миляга и предполагал, Пай последовал
за ним. Мистиф был счастлив, когда его называли другом, но где-то в  глубине
души он был рабом.
   По дороге они молчали, что было вовсе неудивительно, учитывая характер их
последнего разговора. И только однажды, когда они взбирались на  ступенчатый
хребет (долина, в которой был расположен Беатрикс, пока еще была  не  видна,
но уже стало ясно, что дым идет именно оттуда), Пай-о-па пробормотал:
   - Почему всегда это должен быть пожар?
   И Миляга понял, как бессердечно он отнесся к его нежеланию возвращаться.
   Картина разрушений, которую, без сомнения, им предстояло вскоре  увидеть,
была эхом того пожара, в котором погибла его приемная семья (с того дня  они
никогда об этом не говорили).
   - Может быть, дальше я отправлюсь один? - спросил он.
   Пай покачал головой.
   - Либо вместе, либо вообще никак, - сказал он.
   Дорога стала легче. Склоны стали более пологими, и тропа более ухоженной,
да и небеса наконец-то стали светлеть - наступила запоздавшая заря.  К  тому
моменту,  когда  их  глазам  открылось   зрелище   разрушенного   Беатрикса,
великолепный павлиний хвост, который впервые вызвал восхищение Миляги в небе
над  Паташокой,  раскрылся  у  них  над  головой,  и  его  красота   придала
видневшейся внизу картине еще более мрачный вид. Пожар  продолжал  бушевать,
но огонь уже уничтожил большинство домов и окружавшие их березово-бамбуковые
рощи. Он остановил своего доки и внимательно осмотрел  окрестности  с  этого
наблюдательного поста. Разрушителей Беатрикса нигде не было видно.
   - Отсюда пойдем пешком? - предложил Миляга.
   - Пожалуй.
   Они привязали животных и спустились в деревню. Еще до того, как они вошли
в нее, их ушей достигли звуки рыданий, напомнившие Миляге те звуки,  которые
он слышал,  застыв  неподвижно  На  склоне  холма.  Он  знал,  что  все  эти
разрушения каким-то образом являются следствием той незримой  встречи.  Хотя
он и не попался на глаза наблюдателю во мраке, тот почуял его присутствие, и
этого оказалось достаточно для того, чтобы  обрушить  все  эти  бедствия  на
Беатрикс.
   - Я отвечаю за это... - сказал он. - Помоги мне Господь... Я  отвечаю  за
это.
   Он повернулся к мистифу, который замер посреди улицы с бледным  и  ничего
не выражающим лицом.
   - Оставайся здесь, - сказал Миляга. - Я пойду попробую отыскать семью.
   Пай никак не отреагировал на эти слова, но Миляга  предположил,  что  они
были услышаны и поняты, и пошел в направлении дома Сплендидов. Беатрикс  был
уничтожен не простым огнем. Некоторые дома были опрокинуты, но не сожжены, а
деревья вокруг них выдернуты с корнем. Однако нигде не было видно  жертв,  и
Миляга начал надеяться, что Коаксиальный Таско убедил жителей уйти на холмы,
прежде чем разрушители появились из темноты. Эта надежда была  перечеркнута,
когда он подошел к тому месту, где стоял дом Сплендидов. Как и прочие  дома,
он был превращен в пепелище, и дым от горящей  древесины  скрывал  до  этого
момента нагроможденную напротив него ужасную груду. Здесь  были  все  добрые
граждане Беатрикса, сваленные в одну кровоточащую кучу,  которая  была  выше
его  роста.  Вокруг  нее  бродили  несколько  рыдающих  уцелевших   жителей,
разыскивая своих  близких  в  месиве  искалеченных  тел.  Некоторые  из  них
цеплялись за тела, которые показались им знакомыми, а другие  просто  стояли
на коленях в смешанной с кровью грязи и причитали по покойникам.
   Миляга стал обходить кучу, выискивая среди  плакальщиков  знакомое  лицо.
Один  парень,  которого  он  видел,  когда   тот   хохотал   над   кукольным
представлением, держал на руках тело жены или сестры, столь же безжизненное,
как и те куклы, которые доставляли ему такое удовольствие. Какая-то  женщина
рылась среди трупов, непрерывно выкрикивая чье-то  имя.  Он  подошел,  чтобы
помочь ей, но она крикнула ему, чтобы он не приближался.  Пятясь  назад,  он
увидел Эфрита. Тело мальчика лежало в куче, глаза его были  открыты,  а  его
рот - бывший источником такого ничем не омраченного энтузиазма - был  разбит
прикладом или ударом ноги. В этот момент Миляга хотел только  одного:  чтобы
ублюдок, который сделал это, оказался где-нибудь поблизости. Он  чувствовал,
как  убийственное  дыхание  жжет  ему   глотку,   стремясь   свершить   свою
безжалостную месть.
   Он оглянулся в поисках какой-нибудь мишени, пусть даже это будет и не сам
убийца. Кто-то с ружьем или в военной форме - человек, которого  он  мог  бы
назвать врагом. Он не помнил, чтобы ему когда-нибудь приходилось  испытывать
нечто подобное, но ведь раньше у него не было той силы, которой  он  обладал
сейчас, - или, если верить Паю, он просто не знал о ее существовании. И  как
ни мучительны были окружавшие его ужасы, мысль о том, что он обладает  такой
способностью к очищению, что его  легкие,  горло  и  ладонь  могут  с  такой
легкостью вычеркнуть виновного из жизни, была бальзамом для его  скорби.  Он
пошел прочь от  пирамиды  трупов,  готовый  при  первом  же  удобном  случае
превратиться в палача.
   Он завернул за угол и увидел, что  путь  впереди  заблокирован  одной  из
военных машин захватчиков. Он остановился, ожидая, что сейчас она повернет к
нему свои стальные глаза. Это была идеальная фабрика  смерти,  облаченная  в
броню, похожую на крабовый панцирь. Колеса ее  были  утыканы  окровавленными
косами, из башенки торчало оружие.  Но  смерть  отыскала  свою  фабрику.  Из
башенки поднимался дымок, и водитель лежал в том положении,  в  котором  его
застиг огонь, когда он выбирался из внутренностей машины. Небольшая  победа,
но,  во  всяком  случае,  она   доказывала   уязвимость   этих   механизмов.
Когда-нибудь это знание может оказаться тем шагом, который отделяет отчаяние
от надежды. Он уже было отвернулся от машины, когда его окликнули,  и  Таско
появился из-за дымящегося остова. Лицо его было окровавлено,  а  одежда  вся
покрылась пылью.
   - Плохо ориентируешься во времени, Захария, - сказал он. - Слишком поздно
ушел, а теперь вернулся, и снова слишком поздно.
   - Почему они сделали это?
   - Автарху не нужны причины.
   - Он был здесь? - сказал Миляга. Мысль о том, что Мясник из Изорддеррекса
был в Беатриксе, заставила его сердце биться быстрее. Но Таско сказал:
   - Кто знает? Никто никогда не видел его лица. Может быть,  он  был  здесь
вчера и пересчитывал детей, а никто даже и не заметил его.
   - Ты знаешь, где Мамаша Сплендид?
   - Где-то в куче.
   - Господи...
   - Из нее не получился бы хороший очевидец. Она совсем обезумела от  горя.
Они оставили в живых только тех, кто лучше других сможет рассказать историю.
Зверствам необходимы очевидцы, Захария. Люди, которые разнесут весть  о  них
повсюду.
   - Они сделали это в качестве предостережения? - спросил Миляга.
   Таско покачал своей огромной головой.
   - Я не знаю, как работают у них мозга, - сказал он.
   - Может быть, нам стоит узнать об этом, чтобы суметь остановить их.
   - Я скорее умру, - ответил Таско, - чем стану копаться в  таком  говнище.
Если у тебя хороший аппетит, то отправляйся в Изорддеррекс. Там ты  получишь
хорошее образование.
   - Я хочу чем-то помочь здесь, - сказал Миляга. - Наверняка  найдется  для
меня какая-то работа.
   - Оставь нас, чтобы мы оплакали своих мертвецов.
   Если и существовала более веская просьба удалиться, то  Миляге  она  была
неизвестна. Он порылся в поисках слов утешения или извинения, но перед лицом
такого бедствия, похоже, только молчание было уместно. Он склонил  голову  и
оставил Таско наедине с его трудной долей  очевидца,  вернувшись  мимо  горы
трупов на ту улицу, где он оставил Пая. Мистиф не сдвинулся ни на один дюйм,
и даже когда Миляга встал ему в затылок  и  спокойно  сказал,  что  им  пора
ехать, прошло еще много времени, прежде чем  он  обернулся  и  посмотрел  на
него.
   - Не надо нам было возвращаться, - сказал он.
   - Пока мы теряем время, это будет происходить каждый день...
   - Ты полагаешь, мы можем остановить это? - спросил Пай с ноткой сарказма.
   - Мы не пойдем в обход, мы пойдем через горы. Выиграем три недели.
   - Так значит, я угадал? - сказал Пай. -  Ты  действительно  думаешь,  что
можешь остановить это.
   - Мы не умрем, - сказал Миляга, обнимая Пай-о-па. - Я не допущу этого.  Я
пришел сюда, чтобы понять, и я пойму.
   - Сколько еще ты сможешь вынести?
   - Столько, сколько потребуется.
   - Я могу напомнить тебе твои слова.
   - Я и так буду помнить их, - сказал Миляга. - После этого я буду  помнить
все.

Глава 21

1

   Убежище в поместье  Годольфина  было  построено  в  век  безумств,  когда
старшие сыновья богатых и могущественных, в отсутствие войн,  которые  могли
бы послужить им хоть каким-то  развлечением,  забавлялись,  тратя  средства,
скопленные  поколениями,  на  строительство  зданий,  единственная   функция
которых заключалась в том, чтобы удовлетворить их тщеславие. Большинство  из
этих  безумств,   спроектированных   без   особого   уважения   к   основным
архитектурным закономерностям, превратились в пыль гораздо раньше,  чем  те,
кто их задумал. Но некоторые из них стали достопримечательностями,  несмотря
на запустение: либо потому, что с ними ассоциировалось имя  человека,  жизнь
или смерть которого была связана с каким-нибудь скандалом, либо потому,  что
они оказались местом действия какой-нибудь драмы. Убежище подпадало под  обе
эти категории. Его архитектор, Джеффри Лайт, умер через шесть месяцев  после
его возведения, подавившись  членом  быка  в  дебрях  Вест-Райдинга,  и  это
гротескное  происшествие  привлекло  некоторое  внимание.  Также  не  прошел
незамеченным и уход от общественной жизни  нанимателя  Лайта,  лорда  Джошуа
Годольфина, упадок рассудка которого служил темой для сплетен при дворе и  в
кофейнях в течение долгих лет. Но даже в период расцвета  он  уже  привлекал
внимание злых языков, в основном,  потому,  что  собрал  вокруг  себя  целую
компанию магов. Калиостро, граф Сен-Жермен и даже  Казанова  (пользовавшийся
репутацией  весьма  умелого  чародея)  провели  довольно  много  времени   в
Поместье, наряду с целым сонмом менее известных любителей магии.
   Лорд никогда не делал секрета из своих занятий оккультизмом, хотя то, чем
он  по-настоящему  занимался,  никогда  не  достигло  ушей  сплетников.  Они
предполагали, что он водит компанию со всеми этими шарлатанами исключительно
ради развлечения. Когда он  неожиданно  исчез  из  общества  по  неизвестным
причинам, его последняя прихоть -  построенное  для  него  Лайтом  здание  -
привлекла к себе еще больше внимания. Через год  после  кончины  архитектора
был  издан  якобы  принадлежавший  ему  дневник,   в   котором   описывалось
строительство Убежища. Независимо от того, подлинным ли он был,  читать  его
было интересно. Там было написано, что фундамент был заложен в день,  когда,
по расчетам, звезды должны были занять наиболее благоприятное  положение,  а
каменщики, которых  наняли  в  двенадцати  различных  городах,  дали  клятву
молчать, произнеся обет, отличавшийся чисто  арабской  Свирепостью.  Что  же
касается самих камней, то каждый из них был окрещен в смеси молока и ладана;
ягненка три раза заставили пройти  по  недостроенному  зданию,  а  алтарь  и
купель были размещены на том месте, где он сложил свою невинную голову.
   Разумеется,  вскоре  эти  подробности  были  искажены  из-за   постоянных
пересказов и сатанинских целей, которые приписывали зданию. Стали говорить о
том, что камни умащивали детской кровью, а алтарь был построен на том месте,
где нашла свою смерть бешеная собака. Укрывшись за высокими  стенами  своего
убежища, Лорд Годольфин скорее всего и не знал о том, что о нем ходят  такие
слухи, до  тех  пор,  пока  два  сентября  спустя  после  его  добровольного
заточения обитатели Йоука, ближайшей к Поместью деревушки, которым был нужен
козел отпущения для того, чтобы взвалить на  него  вину  за  плохой  урожай,
воспламененные фрагментом из книги пророка Езекииля,  зачитанным  с  кафедры
приходской церкви, использовали воскресный день  для  того,  чтобы  устроить
крестовый  поход  против  дьявольских  козней,  и  перелезли  через   ворота
Поместья, намереваясь стереть Убежище с лица земли. Ни одного  из  обещанных
богохульств они  не  обнаружили.  Никакого  перевернутого  креста,  никакого
алтаря, запачканного кровью девственниц. Но раз уж вторжение было совершено,
они постарались причинить максимально  возможный  ущерб  просто  по  причине
крайнего разочарования и в качестве завершающего акта  подожгли  кучу  сена,
сваленного посреди огромной мозаики. Все, что смогли сделать языки  пламени,
- это закоптить стены помещения черной  сажей,  но  с  того  дня  у  Убежища
появилась кличка: Черная Часовня или Грех Годольфина.

2

   Если бы Юдит знала что-нибудь об истории Йоука, вполне возможно, проезжая
по деревне, она попыталась бы отыскать знаки, которые могли бы  напомнить  о
прежних временах. Смотреть  бы  ей  пришлось  внимательно,  но  такие  знаки
действительно существовали. Едва ли во всей деревне  нашелся  хотя  бы  один
дом, на замковом камне которого не был бы вырезан крест или подкова не  была
бы зацементирована в ступеньку перед дверью. А если бы у нее нашлось  время,
чтобы помедлить на церковном дворе, она обнаружила бы вырезанные  на  камнях
обращенные к Господу мольбы, чтобы он не подпускал Дьявола к  живым  подобно
тому, как он укрывает мертвых, прижимая их к Своей Груди, а на доске рядом с
воротами она увидела  бы  объявление,  что  в  следующее  воскресение  будет
читаться проповедь на тему ?Агнец в нашей жизни?, словно направленная на то,
чтобы изгнать последние мысли об адском козле.
   Однако ни один из этих знаков не попался ей на глаза.  Ее  внимание  было
полностью поглощено дорогой  и  сидевшим  рядом  с  ней  человеком,  который
обращался с какими-то подбадривающими словами к собаке  на  заднем  сиденье.
Идея уговорить Эстабрука  приехать  вместе  сюда  родилась  во  вдохновенном
порыве, но в нем была своя железная  логика.  Она  подарит  ему  целый  день
свободы, увезя его из застоявшейся жары поликлиники на укрепляющий январский
холод. Она надеялась, что на свободе он будет более охотно говорить о  своей
семье, и в частности о брате Оскаре. Ну  а  где  удобней  всего  задать  ему
несколько невинных вопросов о Годольфинах и их  истории,  как  не  на  земле
родового поместья, возведенного предками Чарли?
   Поместье располагалось в полумиле за деревней. Подъездная дорога  вела  к
его воротам, осажденным даже в  это  время  года  зеленой  армией  кустов  и
вьюнов. Сами ворота были убраны еще давно, и  вместо  них  была  воздвигнута
менее  изящная  защита  против  нежелательных  гостей  -   доски   и   листы
проржавевшего железа, опутанные колючей проволокой. Однако  прокатившиеся  в
начале декабря бури смели большую часть этой баррикады, и  после  того,  как
машина была запаркована и они приблизились к воротам - Лысый несся  впереди,
радостно тявкая, - стало ясно, что если у них найдется достаточно  мужества,
чтобы противостоять ежевике и крапиве, проход им обеспечен.
   - Грустное зрелище, - заметила она. - Когда-то, должно быть,  здесь  было
великолепно.
   - Во всяком случае, не при мне, - сказал Эстабрук.
   - Давай я расчищу путь, - предложила она и,  подобрав  обломанную  ветку,
стала сдирать с нее листву.
   - Нет, позволь мне,  -  ответил  он  и,  отобрав  у  нее  прут,  принялся
расчищать дорогу, немилосердно рубя головы крапиве.
   Юдит последовала за ним, и по мере того, как она приближалась  к  стойкам
ворот,  ее  охватывало  странное  волнение,  которое  она  приписала  своему
наблюдению за Эстабруком, углубившимся в борьбу. Он мало чем походил на того
чурбана, которого она увидела сидящим в кресле две недели назад.  Когда  она
карабкалась через древесный завал, он протянул ей руку, и, словно  любовники
в поисках укромного местечка, они проскользнули сквозь разрушенную  преграду
на территорию Поместья.
   Она ожидала увидеть открытую перспективу: подъездная  дорога,  ведущая  к
дому. Собственно говоря, может быть, давным-давно у  нее  и  была  бы  такая
возможность.  Но  два  столетия   безумств,   неумелого   хозяйствования   и
пренебрежения сделали свое дело, отдав