ни луны, но сам воздух казался светящимся, и в этом
свете Миляга впервые увидел подлинный облик  Пая  со  времени  их  последней
встречи в огне. Возможно, в память о тех, кого он потерял, мистиф до сих пор
не снял с себя одежду, которая была на нем в ту ночь, несмотря  на  то,  что
вся она обгорела и была покрыта кровавыми пятнами. Но он смыл грязь с  лица,
и теперь его кожа сияла в потоке ясного света.
   - Рад тебя видеть, - сказал Миляга.
   - Взаимно.
   Он принялся развязывать соединявший их  ремень,  а  Миляга  тем  временем
обратил свой взгляд на  местность,  в  которой  они  оказались.  Они  стояли
неподалеку от вершины холма, в четверти мили от  границ  расползающегося  во
все стороны деловито шумевшего городка, застроенного  неказистыми  хибарами.
От подножья холма  он  тянулся  до  середины  плоской  и  лишенной  деревьев
равнины. Дальше по охристой земле шла оживленная дорога, которая  увела  его
взгляд к куполам и шпилям мерцающего вдали города.
   - Паташока? - спросил он.
   - Что же еще?
   - Стало быть, ты правильно выбрал курс.
   - Даже в большей степени, чем я смел надеяться. Считается, что  холм,  на
котором мы стоим, - это то самое место, где Хапексамендиос отдыхал,  впервые
появившись из Пятого Доминиона. Его название  -  Гора  Липпер  Байак.  И  не
спрашивай меня, почему.
   - Город осажден? - спросил Миляга.
   - Вряд ли. Мне кажется, ворота открыты.
   Миляга обвел взглядом возвышающиеся вдали стены и обнаружил,  что  ворота
действительно распахнуты настежь.
   - Так кто же тогда все эти люди? Беженцы?
   - Скоро мы об этом спросим, - сказал Пай.
   Узел наконец был распутан. Продолжая изучать  окрестности,  Миляга  потер
запястье, на котором отпечатался глубокий  след  от  ремня.  Между  стоящими
внизу хибарами он заметил живых существ, облик  которых  едва  ли  напоминал
человеческий. Но были  среди  них  и  человекоподобные.  Во  всяком  случае,
нетрудно будет сойти за местного.
   - Тебе надо будет научить меня, Пай, - сказал он. - Мне необходимо знать,
кто есть кто и что есть что. Они здесь говорят по-английски?
   - В свое время это был очень популярный язык, -  ответил  Пай.  -  Трудно
поверить, что он вышел из моды. Но прежде чем мы двинемся дальше,  я  должен
объяснить тебе, в чьей компании ты путешествуешь. Иначе то, как  люди  будут
обращаться со мной, может тебя смутить.
   - Объяснишь по дороге, - сказал Миляга, которому не терпелось  разглядеть
поближе незнакомцев внизу.
   - Как хочешь. - Они начали спуск. - Я - мистиф. Меня зовут Пай-о-па.  Это
тебе известно. Но ты не знаешь, каков мой пол.
   - У меня есть догадки по этому поводу, - сказал Миляга.
   - Да что ты? - сказал Пай-о-па с улыбкой. - И что же это за догадки?
   - Ты - андроген. Я прав?
   - Во всяком случае, отчасти.
   - Но ты обладаешь талантом иллюзии. Я убедился в этом в Нью-Йорке.
   - Мне не нравится слово  иллюзия.  Из-за  него  я  выгляжу  чем-то  вроде
актера, а на самом деле это не так.
   - Что же тогда?
   - В Нью-Йорке ты хотел Юдит - именно  это  ты  и  видел.  Это  была  твоя
фантазия, а не моя.
   - Но ты подыгрывал мне.
   - Потому что я хотел быть с тобой.
   - А сейчас ты тоже подыгрываешь?
   - Я не обманываю тебя, если ты это имеешь в виду. То, что ты видишь перед
собой, - это и есть я, для тебя.
   - А для других?
   - Я могу оказаться чем-то иным. Иногда мужчиной. Иногда женщиной.
   - Ты можешь стать белым?
   - На секунду-другую. Но если бы я попытался улечься в  твою  постель  при
свете дня, ты бы понял, что я - не Юдит. То же самое произошло бы,  если  бы
ты был влюблен в восьмилетнюю девочку или в собаку. Я не смог бы предстать в
их облике, разве что... - Пай бросил на него быстрый взгляд, - ...  в  очень
специфических обстоятельствах.
   Миляга задумался над этим сообщением, пытаясь разобраться  с  целым  роем
биологических,  философских  и  сексуальных  вопросов.   На   мгновение   он
остановился и повернулся к Паю.
   - Позволь мне описать тебе, что я вижу перед собой, - сказал он. - Просто
чтобы ты знал.
   - Хорошо.
   - Если бы ты встретился мне на улице, скорее всего, я подумал бы, что  ты
- женщина... - Он склонил голову набок, - ... а может быть,  и  нет.  Думаю,
это зависело бы от освещения  и  от  того,  как  быстро  ты  бы  шел.  -  Он
засмеялся. - Вот черт, - сказал он. - Чем  больше  я  смотрю  на  тебя,  тем
больше я вижу, а чем больше я вижу...
   - ... тем меньше ты понимаешь.
   - Точно. Ты - не человек. Это достаточно  очевидно.  Но  дальше...  -  Он
покачал головой. - Скажи, я вижу тебя таким, каков ты на самом деле? Я  хочу
сказать, это окончательная версия?
   - Разумеется, нет. И в тебе и  во  мне  скрываются  куда  более  странные
обличья. Ты знаешь об этом.
   - Я узнал об этом только теперь.
   - Мы не можем разгуливать слишком голыми по этому миру. Иначе  мы  просто
выжгли бы друг другу глаза.
   - Так ты это или не ты?
   - Я. На время.
   - Во всяком случае, мне это нравится, - сказал Миляга. - Не знаю, что  бы
я сказал, если бы увидел тебя на улице, но голову бы я точно  повернул.  Что
ты на это скажешь?
   - Это все, что мне нужно.
   - А я встречу других существ, похожих на тебя?
   - Может быть, нескольких, - сказал Пай. - Но мистифы встречаются нечасто.
Когда  рождается  мистиф,  это  повод  для  большого  празднества   у   моих
соплеменников.
   - А кто твои соплеменники?
   - Эвретемеки.
   - А здесь они встречаются? - Миляга кивнул в направлении толпы внизу.
   - Сомневаюсь. В Изорддеррексе - наверняка. У них там есть свой Кеспарат.
   - Что такое Кеспарат?
   - Квартал. У моих соплеменников  есть  город  внутри  города.  Во  всяком
случае, был. Последний раз я был здесь двести двадцать один год назад.
   - Господи. Сколько же тебе лет?
   - Прибавь еще столько же. Я понимаю, тебе это кажется огромным сроком, но
плоть, к которой прикоснулись чары, с трудом поддается времени.
   - Чары?
   - Магические заклинания. Чары,  заговоры,  обереги.  Они  оказывают  свое
чудесное влияние даже на такую шлюху, как я.
   - Приехали! - сказал Миляга.
   - Да, тебе нужно узнать обо мне еще кое-что. Мне сказали - это было много
лет назад, - что я проведу свою жизнь шлюхой или убийцей. Так я и поступил.
   - Поступал до настоящего момента. Может быть, теперь все это кончилось.
   - Кем же я буду теперь?
   - Моим другом, - ответил Миляга, ни секунды не поколебавшись.
   Мистиф улыбнулся.
   - Спасибо тебе за это.
   На этом обмен вопросами прекратился, и бок  о  бок  они  продолжили  свой
спуск вниз по склону.
   - Не проявляй свой интерес слишком открыто, - посоветовал Пай, когда  они
приблизились к границе застройки. - Делай  вид,  будто  ты  видишь  подобные
зрелища ежедневно.
   - Это будет трудновато, - предположил Миляга.
   И это действительно было трудно.  Ходьба  по  узким  пространствам  между
хижинами была чем-то вроде путешествия  по  стране,  в  которой  даже  самый
воздух обладает честолюбивым стремлением к эволюции и  в  которой  дышать  -
значит меняться. Сотни различных глаз смотрели на них из дверных  проемов  и
окон, в то время как сотни различных членов занимались обычной  повседневной
работой:  приготовлением  пищи,  кормлением  детей,   ремеслом,   сплетнями,
разведением костров, делами, любовью. И все это с такой  скоростью  мелькало
перед глазами Миляги, что после нескольких шагов ему пришлось отвести взгляд
и заняться изучением грязного водосточного  желоба,  по  которому  они  шли,
чтобы изобилие зрелищ не переполнило его сознание до краев. И  запахи  тоже:
ароматные, тошнотворные, кислые, сладкие; и  звуки,  от  которых  череп  его
раскалывался, а внутренности съеживались.
   В его жизни до сегодняшнего дня, ни во Сне,  ни  наяву,  не  было  ничего
такого, что могло бы подготовить его к тому, что  он  переживал  сейчас.  Он
изучал шедевры великих визионеров - однажды он  написал  вполне  пристойного
Гойю и продал Энсора за небольшое состояние, - но различие между живописью и
реальностью оказалось огромным.  Это  была  пропасть,  размеры  которой,  по
определению, он не мог установить до настоящего  момента,  когда  перед  ним
оказалась вторая часть равенства. Это  место  не  было  вымышленным,  а  его
обитатели не были вариациями на тему виденных в прошлом  явлений.  Оно  было
само по себе и не зависело от его представлений о реальности. Когда он вновь
поднял  взгляд,  вызывая  на  себя  атаку  необычного  и  неизведанного,  он
поблагодарил судьбу за то, что теперь  они  с  Паем  оказались  в  квартале,
населенном более человекоподобными  существами,  хотя  и  здесь  встречались
сюрпризы. То, что показалось было трехногим ребенком, перескочило им  дорогу
и, оглянувшись, обратило к ним лицо, высохшее, как у  брошенного  в  пустыне
трупа, а его третья нога  оказалась  хвостом.  Сидевшая  в  дверях  женщина,
волосы которой расчесывал один из ее ухажеров, запахнула свои одеяния в  тот
момент, когда Миляга посмотрел в ее сторону,  но  сделала  это  недостаточно
быстро, чтобы скрыть от  посторонних  глаз  то  обстоятельство,  что  второй
ухажер, стоящий перед ней на коленях, процарапывал на  ее  животе  иероглифы
острой шпорой, растущей у него на руке.  Он  слышал  вокруг  себя  множество
языков, но, похоже, самым распространенным все-таки был английский,  хотя  и
испорченный сильным акцентом или искаженный  особенностями  губной  анатомии
говорящего. Некоторые говорили, словно пели; у других речь напоминала рвоту.
   Но голос, позвавший их из уходящего направо оживленного переулка,  вполне
мог прозвучать и на любой из улиц Лондона: шепелявый,  самодовольный  окрик,
потребовавший, чтобы они остановились и не двигались с места. Они оглянулись
в направлении  голоса.  Толпа  расступилась,  чтобы  освободить  проход  его
обладателю и сопровождавшей его группе из трех человек.
   - Притворись немым, - шепнул  Миляге  Пай,  пока  шепелявый,  похожий  на
раскормленную горгулью (Горгулья - в готической  архитектуре  -  выступающая
водосточная труба в виде фантастической фигуры - прим. перев.), лысый, но  с
нелепым венком из сальных локонов, приближался к ним.
   Он был хорошо одет. Его высокие черные ботинки были начищены до блеска, а
канареечно-желтый жакет был повсеместно украшен вышивкой, - как впоследствии
выяснил Миляга, в полном соответствии с последней паташокской модой. За  ним
следовал гораздо более скромно одетый мужчина, один глаз которого был  скрыт
под повязкой с прилипшими к ней перьями из хвоста пурпурной птицы, словно бы
предназначенными для того, чтобы напоминать о  том  моменте,  когда  он  был
покалечен. На плечах у него сидела женщина в  черном  с  серебристой  чешуей
вместо кожи и тростью в  руках,  которой  она  погоняла  своего  носильщика,
легонько постукивая его по голове. За ними следовал самый странный  из  всей
четверки.
   - Нуллианак, - услышал Миляга шепот Пая. Не  было  нужды  переспрашивать,
хорошая это новость или плохая. Вид создания говорил сам за  себя  и  внушал
серьезные опасения. Голова его больше всего напоминала сложенные  в  молитве
руки с выставленными большими пальцами, которые были увенчаны глазами омара.
Щель между ладонями была достаточно широкой, чтобы увидеть сквозь нее  небо,
но время от времени она начинала мерцать, когда из одной половины  в  другую
шли разряды энергии. Это было, без сомнения, наиболее  отвратительное  живое
существо из  всех,  когда-либо  виденных  Милягой.  Если  бы  Пай  не  велел
повиноваться приказу и остановиться, Миляга бы немедленно  пустился  наутек,
чтобы не дать Нуллианаку приблизиться к ним хотя бы на шаг.
   Шепелявый остановился и вновь обратился к ним.
   - Какое дело у вас в Ванаэфе? - осведомился он.
   - Просто проходим мимо, -  сказал  Пай,  и  его  ответ  показался  Миляге
чересчур незамысловатым.
   - Кто вы? - спросил человек.
   - А кто вы? - парировал Миляга.
   Одноглазый  носильщик  грубо  загоготал  и  получил  удар  по  голове  за
причиненные неудобства.
   - Лоитус Хаммеръок, - ответил шепелявый.
   - Меня зовут Захария, - сказал Миляга, - а это...
   - Казанова, - вставил Пай, заслужив недоуменный взгляд Миляги.
   - Зоойкал! - сказала женщина. - Ти гваришь паглиски?
   - Разумеется, - сказал Миляга. - Я гварю паглиски.
   - Будь осторожен, - шепнул ему Пай.
   - Карош! Карош! - продолжила женщина и  сообщила  им  на  языке,  который
наполовину  состоял  из  английского  или   какого-то   местного   диалекта,
созданного на его основе, на четверть  -  из  латыни  и  на  четверть  -  из
какого-то наречия Четвертого Доминиона, сводившегося к пощелкиванию языком и
зубами, что все незнакомцы,  прибывшие  в  этот  город,  Нео-Ванаэф,  должны
подать сведения о своем происхождении и намерениях, прежде чем  они  получат
доступ или, скорее, право  на  то,  чтобы  убраться  восвояси.  Несмотря  на
неказистый вид его зданий, Ванаэф, судя по всему, был отнюдь не каким-нибудь
борделем, а городом,  в  котором  царит  жесткий  порядок,  а  эта  женщина,
представившаяся  на  своей  лингвистической  мешанине  как  Верховная  Жрица
Фэрроу, обладала здесь значительной властью.
   Когда она окончила свою речь, Миляга обратил к Паю исполненный недоумения
взор. Дело запахло жареным.  В  речи  Верховной  Жрицы  звучала  неприкрытая
угроза незамедлительной  казни  в  том  случае,  если  они  не  сумеют  дать
удовлетворительные ответы на поставленные вопросы. Палача  в  этой  компании
было угадать  не  так-то  трудно:  молитвенно  сложенная  голова  Нуллианака
болталась позади в ожидании инструкций.
   - Итак, - сказал Хаммеръок. - Вы  должны  каким-то  образом  удостоверить
свою личность.
   - У меня нет никаких документов, - сказал Миляга.
   - А у вас, - спросил он Пая, который в ответ только покачал головой.
   - Шпионы, - прошипела Верховная Жрица.
   - Да нет, мы просто... туристы, - сказал Миляга.
   - Туристы? - переспросил Хаммеръок.
   - Мы приехали, чтобы полюбоваться достопримечательностями Паташоки. -  Он
обернулся к Паю за поддержкой. - Я имею в виду...
   - Гробницы Неистового Локи  Лобба...  -  сказал  Пай,  очевидным  образом
пытаясь измыслить, какие еще прославленные чудеса есть у Паташоки в  запасе,
- ... и Мерроу Ти-Ти.
   Это название пришлось Миляге по душе. Он нацепил на себя  широкую  улыбку
энтузиазма. - Мерроу Ти-Ти! - сказал  он.  -  Ну,  разумеется!  Это  зрелище
дороже для меня, чем весь чай, который растет в Китае.
   - В Китае? - спросил Хаммеръок.
   - Разве я сказал в Китае?
   - Сказали.
   - Пятый Доминион, - пробормотала Верховная  Жрица.  -  Шпионы  из  Пятого
Доминиона.
   - Я протестую против этого несправедливого обвинения, - сказал Пай-о-па.
   - И я, - произнес голос за спиной у обвиненных, - присоединяюсь  к  этому
протесту.
   Пай и Миляга обернулись, чтобы встретиться лицом  к  лицу  с  потрепанным
бородатым индивидуумом, одетым в  нечто  такое,  что,  обладая  определенным
великодушием,  можно  было  бы  назвать  шутовским  костюмом,   хотя   менее
великодушный человек скорее всего назвал бы это лохмотьями. Человек стоял на
одной ноге, соскребая палкой прилипшее к пятке дерьмо.
   - Меня всегда тянет блевать, когда я сталкиваюсь с лицемерием, Хаммеръок,
- сказал он, и лицо его превратилось в лабиринт коварных ловушек. -  Вы  так
печетесь о том, чтобы на наших улицах не было нежелательных незнакомцев, и в
то же время ничего не можете поделать с собачьим дерьмом.
   - Это не твоего ума дело, Тик Ро, - сказал Хаммеръок.
   - Вот тут ты не прав. Это мои друзья, а вы оскорбили их  своими  грязными
подозрениями.
   - Друзья, гвариш? - пробормотала Верховная Жрица.
   - Да, мадам. Друзья. Кое-кто из нас еще чувствует разницу  между  простым
разговором и обвинительным заключением. У меня есть  друзья,  с  которыми  я
разговариваю и обмениваюсь мыслями. Мыслями - помните  такое  слово?  Именно
они и придают моей жизни смысл.
   Хаммеръок не мог скрыть неудовольствия, которое вызвало у  него  подобное
обращение с его госпожой, но кем бы ни был Тик  Ро,  он,  очевидно,  обладал
достаточной властью, чтобы сделать дальнейшие возражения бессмысленными.
   - Драгоценные  мои,  -  сказал  он,  обращаясь  к  Миляге  и  Паю.  -  Не
направиться ли нам ко мне домой?
   В качестве прощального жеста он  высоко  подбросил  палку  в  направлении
Хаммеръока. Она упала в грязь у него между ног.
   - Займись уборкой, Лоитус, - сказал Тик Ро.  -  Мы  же  не  хотим,  чтобы
Автарх поскользнулся на куче дерьма, ведь правда?
   После этого две группы последовали в разных направлениях.  Тик  Ро  повел
Пая и Милягу за собой вдоль по лабиринту.
   - Мы хотим поблагодарить вас, - сказал Миляга.
   - За что? -  спросил  Тик  Ро,  нацеливаясь  дать  пинок  козлу,  который
преграждал ему дорогу.
   - За то, что вы спасли нас от беды, - ответил Миляга. - Теперь мы  пойдем
своим путем.
   - Но вы должны пойти со мной, - сказал Тик Ро.
   - В этом нет необходимости.
   - Нет необходимости? Насколько я понимаю,  такая  необходимость  есть,  и
самая насущная, - сказал он, обращаясь к Паю. - Так есть  необходимость  или
нет?
   - Безусловно, ваше знание местной жизни  окажет  нам  большую  пользу,  -
сказал Пай. - Оба мы чувствуем себя  здесь  чужаками.  -  Мистиф  говорил  в
странной высокопарной манере, словно ему хотелось сказать больше, но  он  не
мог этого себе позволить. - Нас необходимо перевоспитать.
   - Да ну? - сказал Тик Ро. - Ты это серьезно?
   - Кто такой этот Автарх? - сказал Миляга.
   - Из Изорддеррекса он управляет Примиренными Доминионами. Он -  верховная
власть во всей Имаджике.
   - И он приезжает сюда.
   - Так утверждают слухи. Он теряет свой контроль над Четвертым  Доминионом
и знает об этом. Так что он решил посетить нас  лично.  Это  обставлено  как
официальный визит в Паташоку, но именно там и зреют семена недовольства.
   - А вы уверены в том, что он приедет? - спросил Пай.
   - Если он не приедет, то вся Имаджика будет знать, что он боится высунуть
свою рожу. Правда,  это  ведь  всегда  было  для  него  способом  произвести
впечатление. Все эти годы он правил Доминионами, и ни один из его  подданных
не знал по-настоящему, как он выглядит. Но теперь чары поизносились. Если он
хочет избежать революции, ему придется доказать свою богоизбранность.
   - А тебя не обвинят за то,  что  ты  сказал  Хаммеръоку,  будто  мы  твои
друзья? - спросил Миляга.
   - Возможно, но мне предъявляли и более серьезные обвинения.  Кроме  того,
это было почти правдой. Любой незнакомец здесь является моим  другом.  -  Он
бросил взгляд на Пая. - И даже мистиф, -  сказал  он.  -  В  людях,  которые
копошатся в этой навозной куче, нет никакой поэзии. Я знаю, что мне надо  бы
относиться к ним с большим сочувствием. Большинство из них  -  беженцы.  Они
потеряли  свои  земли,  свои  дома,  своих  соотечественников.  Но  они  так
озабочены своими мелкими горестями, что не видят более широкой перспективы.
   - И что же это за перспектива? - спросил Миляга.
   - Я думаю, лучше обсудить это за закрытыми дверьми, - сказал Тик Ро и  не
произнес больше ни слова на эту тему до тех пор, пока  они  не  оказались  в
безопасности внутри его хижины.
   Хижина его была спартанской до крайности.  Постеленные  на  доске  одеяла
служили кроватью, другая  доска  служила  столом,  несколько  побитых  молью
подушек выполняли роль сидений.
   - Вот до чего меня довели, - сказал Тик Ро Паю, словно мистиф понимал,  а
возможно, и разделял владевшее им  чувство  унижения.  -  Если  бы  я  уехал
отсюда, все могло бы быть иначе. Но, разумеется, я не мог этого сделать.
   - Почему? - спросил Миляга.
   Тик Ро недоуменно посмотрел на него, потом бросил взгляд на Пая  и  вновь
вернулся к нему.
   - Я думал, это не нуждается в пояснениях, - сказал он. - Сижу в засаде. И
буду здесь до тех пор, пока не наступят лучшие дни.
   - А когда они наступят? - осведомился Миляга.
   - Когда рак на горе с