Я
правильно поняла? Или ты имел в виду только себя лично?
   Эти слова Юдит вызвали смешки у тех, кто  оставил  свою  болтовню,  чтобы
полюбоваться этим фейерверком.
   - Ты поняла не правильно, потому что не слушала, - парировал Клейн.
   - Я слушала. Просто ты несешь какую-то чепуху.
   - Возьми, к примеру, Церковь...
   - Трах-тара-рах твою Церковь!
   - Нет уж, послушай! - сказал Клейн сквозь зубы. - Я  здесь  не  собираюсь
яйцами звенеть. Как ты думаешь, почему  мужчины  изобрели  Церковь,  а?  Ну,
скажи!
   Напыщенная торжественность его тона настолько  разъярила  Юдит,  что  она
оставила его вопрос без ответа. Он невозмутимо  продолжил  свое  педантичное
объяснение, словно обращенное к непонятливому студенту.
   - Мужчины изобрели Церковь для  того,  чтобы  принять  в  себя  благодать
Христа.  Чтобы  в  них  мог  войти  Святой   дух.   Чтобы   перестать   быть
закупоренными. - Закончив лекцию, он откинулся  на  спинку  стула  и  поднял
стакан. - В водке - истина, - провозгласил он.
   - В водке - дерьмо, - отозвалась Юдит.
   - Ну так ведь это очень на тебя  похоже,  не  правда  ли?  -  пробормотал
Клейн. - Когда тебя наголову разбили, ты начинаешь оскорблять противника.
   Юдит раздраженно отмахнулась от Клейна и повернулась к нему спиной, но  у
того осталась в запасе еще одна отравленная стрела.
   - Вот так ты и довела моего Блудного Сынка до сумасшествия? - сказал он.
   Уязвленная этими словами, она вновь повернулась к нему.
   - Он здесь абсолютно ни при чем.
   - Ты хотела узнать, что значит быть закупоренным! - сказал Клейн.  -  Так
вот тебе пример. Он окончательно сдвинулся, тебе это известно?
   - Какое мне дело? - сказала она. - Если он хочет, чтобы  у  него  съехала
крыша, то никто ему не будет в этом мешать.
   - Как это гуманно с твоей стороны.
   При этих словах она встала, зная, что еще чуть-чуть - и она  окончательно
выйдет из себя.
   - Впрочем, у Блудного Сынка есть уважительная причина, - продолжал Клейн.
- У него анемия. Крови хватает или только на мозг, или только на член. Когда
у него встает, он не помнит даже своего собственного имени.
   - Да что ты говоришь? - сказала Юдит, взболтав кубики льда в стакане.
   - Может быть, у тебя тоже уважительная причина? - продолжал Клейн. -  Нет
ли у тебя чего-нибудь такого, о чем ты нам никогда не рассказывала?
   - Даже если и так, ты будешь последним человеком, который об этом узнает.
   И с этими словами она вылила содержимое своего стакана ему за пазуху.
   Разумеется, по  прошествии  некоторого  времени  она  пожалела  об  этом.
Возвращаясь на машине домой, она думала о том,  как  бы  помириться  с  ним,
обойдясь при этом без извинений. Ничего не придумав, она решила оставить все
как есть. У нее и раньше бывали ссоры с Клейном,  трезвые  и  пьяные.  Через
месяц, максимум через два, они забывались.
   Дома ее ждали сообщения от Эстабрука.  Он  больше  не  рыдал.  Голос  его
превратился  в  монотонную   погребальную   песнь,   в   которой   слышалось
неподдельное отчаяние. Первая запись состояла из тех же просьб,  которые  ей
приходилось слышать и раньше. Он сказал, что сходит без нее с ума и что  она
нужна ему. Не  согласится  ли  она  хотя  бы  поговорить  с  ним,  дать  ему
возможность объясниться? Вторая запись звучала более бессвязно.  Он  сказал,
что она не понимает, в какие тайны он посвящен, как они душат его и  как  он
погибает от этого. Не приедет ли она повидаться с ним,  хотя  бы  для  того,
чтобы забрать свою одежду?
   Это была единственная часть ее финальной сцены,  которую  она  переписала
бы, если  бы  существовала  возможность  разыграть  ее  заново.  Ослепленная
яростью, она оставила у Эстабрука много своих личных вещей, драгоценностей и
одежды. Теперь она могла себе вообразить, как он рыдает над ними, нюхает  их
и - Бог знает - может быть, даже носит  их.  Но  раз  уж  тогда  она  решила
оставить эти вещи у него, теперь она не станет заключать с ним сделки, чтобы
вернуть  их  назад.  Когда-нибудь  она  успокоится  настолько,  что   сможет
вернуться и опустошить буфеты и платяные шкафы, но это время еще не пришло.
   В ту ночь звонков больше не было. Новый год был очень близок, и наступило
время подумать, как она будет зарабатывать себе на  жизнь  в  январе.  Когда
Эстабрук  сделал  ей  предложение,  она  ушла  со  своей  работы  в  конторе
Вандерборо и стала свободно распоряжаться его деньгами, сохраняя  веру  (без
сомнения, наивную) в то, что, если они расстанутся, Эстабрук поведет себя  с
ней достойно и благородно. Она не предвидела тогда ни  всей  тягости  своего
положения, которая наконец вынудила ее оставить его (ее мучило чувство,  что
она стала его собственностью и что, если она промедлит еще хотя бы  секунду,
ей уже никогда не выкарабкаться), ни той ярости, с которой он станет  мстить
ей за это. Опять-таки, когда-нибудь настанет время,  когда  она  почувствует
себя способной вымазаться в грязи бракоразводного  процесса,  но,  как  и  в
случае с одеждой, она еще не была готова к этому, хотя  развод  и  сулил  ей
приличную сумму денег. Ну а пока надо подумать о работе.
   Некоторое время спустя, тридцатого  декабря,  ей  позвонил  Льюис  Лидер,
адвокат Эстабрука, - человек, которого она встречала всего лишь один  раз  в
жизни, но который запомнился ей благодаря своей говорливости. На  этот  раз,
однако, это его качество никак не  проявилось.  Он  выразил  неодобрение  ее
равнодушию к судьбе  своего  клиента  в  форме,  граничившей  с  откровенной
грубостью. Знает ли она, спросил он  у  нее,  что  Эстабрук  был  помещен  в
больницу? Когда она проинформировала его о своем неведении на этот счет,  он
сказал, что хотя,  по  его  глубочайшему  убеждению,  ей  абсолютно  на  это
наплевать, тем не менее он должен выполнить свой долг и сообщить ей об этом.
Она спросила его,  что  случилось.  Он  кратко  объяснил,  что  на  рассвете
двадцать восьмого числа Эстабрука нашли на улице, и на нем был надет  только
один предмет туалета.
   Он не стал уточнять, какой.
   - Он болен? - спросила она.
   - Не физически, - ответил Лидер. - Но его  психическое  состояние  крайне
неблагоприятно. Я подумал, что вам следует об этом знать, хотя я  и  уверен,
что он не захочет вас видеть.
   - Уверена в вашей правоте, - сказала Юдит.
   - Если учесть, сколько денег это может вам принести, - сказал Лидер, - то
он заслуживает лучшего отношения.
   Произнеся эту пошлость, он повесил трубку, предоставив  Юдит  возможность
поразмышлять над тем, почему мужчины, с которыми она спала, начинают сходить
с ума. Два дня назад ей предсказывали, что у Миляги вот-вот съедет крыша.  А
теперь успокоительное колют Эстабруку. Интересно, это она свела их с ума или
виной тому плохая наследственность? Она  подумала,  не  стоит  ли  позвонить
Миляге в мастерскую и узнать, как он там, но в конце концов решила этого  не
делать. Пусть трахает свою картину,  и  черт  ее  побери,  если  она  станет
соперничать за его внимание с каким-то поганым куском холста.
   Новости, сообщенные Лидером, открыли перед ней одну полезную возможность.
Раз Эстабрук в больнице, ничто не помешает ей побывать у него дома и забрать
свои веши. Подходящее мероприятие для последнего  дня  декабря.  Из  берлоги
своего мужа она заберет остатки своей прежней жизни и будет готова встретить
Новый год в одиночестве.

2

   Замок он не сменил, возможно, надеясь на то, что в одну  прекрасную  ночь
она вернется и скользнет рядом с ним под одеяло. Однако, войдя  в  дом,  она
никак не могла избавиться от ощущения, что  она  -  взломщик.  Снаружи  было
пасмурно, и она зажгла  все  лампы,  но  комнаты  словно  бы  сопротивлялись
освещению, как будто распространившийся по всему дому  резкий  запах  гнилых
продуктов  сделал  воздух  едва  прозрачным.  Она  смело  шагнула  в  кухню,
намереваясь чего-нибудь выпить, прежде чем  начать  собирать  свои  вещи,  и
обнаружила,  что  все  помещение  заставлено  тарелками  с  протухшей  едой,
большинство которых было почти нетронуто. Первым делом она открыла  окно,  а
потом холодильник, в котором оказались все те же испорченные  продукты.  Там
же были лед и вода. Поместив и то, и другое в чистый стакан,  она  принялась
за работу. Наверху был такой же беспорядок, как и внизу. Очевидно, с тех пор
как она ушла, Эстабрук перестал следить за домом. Кровать,  на  которой  они
спали вместе, превратилась в кладбище грязных простыней. На полу была свалка
грязного белья. Однако ее одежды в этих грудах не было, и, войдя в  соседнюю
комнату, она убедилась в том,  что  все  висит  на  своих  местах.  Стараясь
покончить с этим неприятным делом как  можно  скорее,  она  нашла  несколько
чемоданов  и  начала  упаковывать  одежду.   Много   времени   на   это   не
потребовалось. Покончив с этой работой, она вынула свои  вещи  из  ящиков  и
принялась за их упаковку. Ее драгоценности хранились в сейфе внизу. Туда она
и отправилась, покончив со спальней и оставив  чемоданы  у  парадной  двери.
Несмотря на то, что она знала, где  Эстабрук  хранит  ключи  от  сейфа,  она
никогда не открывала его сама. Он требовал  строгого  соблюдения  следующего
ритуала: в тот вечер, когда она хотела надеть какой-нибудь из его  подарков,
он сначала спрашивал ее, что именно  ей  угодно,  а  потом  спускался  вниз,
доставал требуемую вещь из. сейфа и надевал ей на шею или запястье, или  сам
вдевал ей в уши. Вульгарный, самодовольный спектакль. Она удивилась, как это
она могла мириться с таким  идиотством  так  долго.  Конечно,  приятно  было
получать от него дорогие подарки, но почему она играла  в  этой  игре  такую
пассивную роль? Нелепость какая-то.
   Ключ от сейфа оказался там, где она и  предполагала.  Он  был  спрятан  в
самом конце ящика письменного стола в его кабинете.  Сейф  же  находился  за
архитектурным  рисунком  на  стене  кабинета,  на  котором  было  изображено
странное сооружение в псевдоклассическом стиле, названное художником  просто
Убежище. Рама, в которую рисунок был вставлен, была куда более  внушительна,
нежели того  заслуживали  его  художественные  достоинства,  и  Юдит  стоило
некоторых усилий снять его со стены. Но в конце концов ей это удалось, и она
проникла в скрывавшийся за рисунком сейф.
   В сейфе было  две  полки.  Нижняя  была  забита  бумагами,  а  верхняя  -
небольшими  свертками,  среди  которых  она  рассчитывала   найти   и   свою
собственность.  Любопытство  победило  в  ней   желание   поскорее   забрать
принадлежавшее ей по праву и уйти: она вынула все свертки и разложила их  на
письменном  столе.  Несомненно,  в  двух  из  них  действительно   были   ее
Драгоценности, но содержимое оставшихся  трех  заинтриговало  ее  в  большей
степени, не в последнюю очередь потому, что завернуто  оно  было  в  тонкую,
словно шелк, ткань, и от него  исходил  сладкий,  пряный,  приторный  запах,
нисколько  не  похожий  на  царивший  в  сейфе  запах  плесени.  Первым  она
развернула самый большой сверток. В нем оказался  манускрипт,  состоящий  из
тщательно сшитых тонких пергаментных листов.  Обложки  у  него  не  было,  и
казалось, что страницы собраны в произвольном порядке. В первую секунду  она
подумала,  что  это  обрывки  какого-то  анатомического  трактата.   Однако,
присмотревшись повнимательнее, поняла, что это вовсе не справочник  хирурга,
а книга из разряда  тех,  что  прячут  под  подушкой  подростки,  в  которой
изображались и подробно описывались различные  сексуальные  позиции.  Листая
ее, она искренне понадеялась, что автор находится в таком месте, где у  него
нет возможности попытаться осуществить свои фантазии. Человеческая плоть  не
обладала ни такой ловкостью, ни такой способностью к видоизменениям, которые
позволили бы  воссоздать  картины,  запечатленные  пером  и  тушью  на  этих
страницах.  Там  были  изображены  пары,  переплетенные  подобно  ссорящимся
головоногим моллюскам. У других же на теле виднелись такие загадочные органы
и отверстия, которых, к тому же, было так много, что в  них  едва  ли  можно
было узнать людей.
   Она перелистывала книгу взад и  вперед,  постоянно  возвращаясь  к  серии
иллюстраций  на  центральном  развороте  книги.  На  первом   рисунке   были
изображены обнаженные мужчина и женщина  совершенно  нормальной  наружности.
Женщина лежала головой на подушке, а мужчина, стоя на коленях  у  нее  между
ног, лизал языком подошву ее ступни. Эта невинная сценка служила прелюдией к
жестокому акту каннибализма. Мужчина, начиная с ног, пожирал  тело  женщины.
Его партнерша отвечала ему той  же  нежной  лаской.  Разумеется,  их  ужимки
опровергали законы как  физики,  так  и  физиологии,  но  художнику  удалось
изобразить  процесс  без  гротеска,  в  манере  инструкций  к  какому-нибудь
необычному магическому трюку. Только закрыв книгу и обнаружив,  что  картины
по-прежнему  стоят  у  нее  перед  глазами,  она  ощутила  первые   признаки
отвращения. Чтобы избавиться от неприятного впечатления, она обратила  их  в
праведный гнев против Эстабрука,  который  не  только  осмелился  приобрести
такую диковину, но и скрыл это от нее. Еще одно доказательство того, что она
правильно поступила, уйдя от него.
   В другом свертке находился куда  более  невинный  предмет:  что-то  вроде
обломка скульптуры размером примерно с ее кулак. На одной грани  было  грубо
вырезано нечто напоминающее то ли плачущий глаз, те ли  сосок,  из  которого
течет молоко, то ли почку, на которой выступила капелька сока. Другие  грани
обнажали структуры камня, из которого была сделана скульптура. Цвет его  был
молочно-голубым, но его пронизывали тонкие жилки черного и  красного.  Держа
камень в руке, она ощутила приятное чувство и положила его на место  лишь  с
большой  неохотой.  Содержимое  третьего  свертка  оказалось  очаровательной
находкой: полдюжины шариков размером с горошину,  украшенных  миниатюрнейшей
резьбой.  Ей  случалось  видеть  восточные  редкости  из   слоновой   кости,
обработанные с таким тщанием, но только под музейным стеклом. Она взяла один
шарик и поднесла его к окну,  чтобы  изучить  повнимательнее.  Художник  так
украсил шарик резьбой, чтобы  создавалось  впечатление,  будто  это  осенняя
паутинка, смотавшаяся в клубок. Любопытное и странным образом притягательное
зрелище. Вертя шарик в своих пальцах и так и сяк, она почувствовала, как  ее
внимание концентрируется на утонченном переплетении нитей, словно  где-то  в
шарике скрывается кончик, ухватившись за который она сможет распутать его  и
обнаружить внутри какую-то тайну. Ей пришлось собрать все свои  силы,  чтобы
отвести взгляд в сторону, и она была уверена, что не сделай она этого,  -  и
воля  шарика  пересилила  бы  ее  собственную  волю,  и   ей   пришлось   бы
рассматривать его мельчайшие детали до тех пор, пока сознание не оставило бы
ее.
   Она вернулась к письменному столу и положила шарик среди  его  собратьев.
Пристальное  разглядывание  шарика  оказало  странное  воздействие   на   ее
вестибулярный аппарат. Когда она  стала  рыться  в  вещах,  разбросанных  на
письменном столе, голова у нее слегка  закружилась,  и  очертания  предметов
утратили резкость. Однако, несмотря на то, что сознание ее затуманилось,  ее
руки знали, что им нужно. Одна из них взяла осколок голубого камня, а другая
вновь протянулась к выпущенному было шарику. Два сувенира:  а  почему  бы  и
нет? Кусок камня и бусина. Кто посмеет обвинить ее в  том,  что  она  лишила
Эстабрука столь незначительных вещей после того, как он  пытался  убить  ее?
Она положила  оба  предмета  в  карман  без  дальнейших  колебаний  и  стала
заворачивать книгу и оставшиеся шарики, чтобы положить  все  это  обратно  в
сейф. Потом она взяла кусок ткани, в которую был завернут осколок,  положила
и его в карман, взяла драгоценности и направилась к парадной Двери, по  пути
гася свет во всех комнатах. У двери она  вспомнила,  что  оставила  открытым
окно на кухне, и отправилась назад, чтобы закрыть его.  У  нее  не  было  ни
малейшего желания, чтобы дом ограбили после того, как она Уйдет.  Лишь  один
вор имел право на вход сюда, и этим вором была она.

3

   Она была чрезвычайно довольна утренней операцией и за  вторым  завтраком,
отличавшимся спартанской скудостью, решила побаловать себя стаканчиком вина.
Потом она принялась распаковывать добычу. Выкладывая на кровать  вызволенную
из плена одежду,  она  подумала  о  книге  сексуальных  фантазий  неведомого
автора. Теперь ей стало жаль, что она не взяла ее с собой.  Книга  могла  бы
стать идеальным подарком для Миляги, который, без сомнения,  воображал,  что
испытал на собственном опыте все известные человеку сексуальные  излишества.
Впрочем, нестрашно. Она уж найдет способ описать ему ее содержание в один из
этих дней и поразить его своей памятливостью в том, что касается порока.
   Звонок Клема прервал ее работу. Он говорил так тихо, что  ей  приходилось
напрягать слух, чтобы различить его слова.
   Новости были не очень веселыми. Два дня назад на Тэйлора навалился  новый
внезапный приступ пневмонии, и теперь он был у порога смерти. Однако  же  он
отказался лечь в больницу. Он сказал, что его последнее  желание  -  умереть
там, где он жил.
   -  Он  беспрестанно  требует  Милягу,  -  объяснил  Клем.  -  Я   пытался
дозвониться до него, но телефон не отвечает. Ты не  знаешь,  он  куда-нибудь
уехал?
   - Не знаю, - сказала она. - В последний раз я видела его на Рождество.
   - Не могла бы ты попытаться найти его для меня? Или, скорее, для Тэйлора.
Может быть, съездишь в студию и попробуешь выкурить его оттуда, если он там,
конечно? Я бы и сам поехал, но боюсь выйти из дома. У  меня  такое  чувство,
что стоит мне шагнуть за порог... - Он запнулся, борясь со слезами. - ...  Я
хочу быть здесь на тот случай, если что-то произойдет.
   - Конечно, оставайся. И, конечно, я поеду. Прямо сейчас.
   - Спасибо. По-моему, времени осталось очень мало.
   Перед тем как выйти из дома, она попыталась дозвониться  до  Миляги,  но,
как Клем и предупреждал, никто  не  снял  трубку.  После  двух  попыток  она
сдалась, надела куртку и вышла из дома. Сунув руку в карман  за  ключами  от
машины, она поняла, что камень и шарик по-прежнему там. Охваченная  каким-то
суеверным чувством, она заколебалась и подумала, не стоит ли ей вернуться  и
оставить их дома. Но время было дорого. Да и кто их увидит у нее в  кармане?
А даже если и увидят, то кому какое дело? Когда смерть стоит у  дверей,  кто
станет беспокоиться о каких-то похищенных безделушках?
   В ту ночь, когда она оставила Милягу в мастерской,  она  обнаружила,  что
его можно увидеть в окне, если перейти на противоположную сторону улицы. Так
что, когда он не ответил на звонок, она отправилась на свой шпионский  пост.
Комната, похоже, была пуста, но лишенная абажура лампочка ярко  горела.  Она
подождала минуту другую, и Миляга, голый  до  пояса  и  грязный,  наконец-то
появился в поле ее зрения. У  нее  были  сильные  легкие,  и  набрав  в  них
побольше воздуха, она громко выкрикнула его имя. Поначалу казалось,  что  он
ничего не услышал. Но она предприняла вторую попытку, и, подойдя к окну,  он
бросил на нее взгляд.
   - Впусти меня! - завопила она. - Это очень срочно.
   Миляга  отошел  от  окна,  и  его  движения  показались   ей   вялыми   и
безразличными. То же нежелание можно было прочесть и на его лице,  когда  он
открыл дверь. Как бы плохо ни выглядел  он  на  вечеринке,  сейчас  вид  его
значительно ухудшился.
   - В чем дело? - спросил он.
   - Тэйлору очень плохо, и Клем говорит,  что  он  постоянно  спрашивает  о
тебе. - На лице у Миляги появилось удивленное выражение, словно  ему  стоило
большого труда вспомнить, кто такие Тэйлор и Клем. - Тебе  надо  вымыться  и
одеться, - сказала она. - Фьюри, ты что, не слышишь меня?
   Она всегда называла его Фьюри, когда была рассержена на него, и,  похоже,
это имя оказало свое магическое действие.  Она  предполагала,  что  начнутс