раз голос  его  звучал
невнятно, словно он тоже попал в плен к своему восприятию.
   Перед ее взглядом предстало его зеркальное отражение - обнаженная  фигура
в центре круга камней. Он сидел в  универсальной  позе  медитирующего:  ноги
скрещены,  глаза  закрыты,  руки   лежат   на   коленях   ладонями   кверху,
подставленные под дождь неведомо каких благословений.  Хотя  многое  в  этой
комнате стремилось завладеть ее внимание  -  каминная  полка,  окно,  доски,
стропила, - сумма всех этих соблазнов, какой бы  большой  она  ни  была,  не
могла соперничать с великолепием человеческой наготы, тем  более  что  перед
ней был мужчина, которого она любила и некогда  держала  в  своих  объятиях.
Вкрадчивые ухищрения стен (их покрытая разводами штукатурка напоминала карту
неведомой страны) или сладкий запах лежащих на подоконнике  листьев  уже  не
могли отвлечь ее. Все  ее  чувства  были  прикованы  к  Примирителю,  и  она
пересекла комнату в несколько быстрых шагов, зовя его по имени.
   Он не пошевелился. В каком бы месте ни блуждало сейчас его сознание, было
ясно, что оно слишком далеко от этой комнаты  -  или,  точнее,  эта  комната
представляет собой слишком малую часть сферы его  действий,  -  чтобы  любой
голос, пусть даже самый отчаянный, смог вернуть его сюда. У края  круга  она
остановилась. Хотя никакого потока внутри заметно не было,  пример  Дауда  и
его  пустынника  научил  ее  тому,  что  может  произойти  при  неосторожном
нарушении его границ. Снизу до нее донесся предостерегающий крик  Целестины.
Времени на колебания не оставалось. Надо было идти на риск.
   Собравшись с силами, она шагнула внутрь. В тот же миг мириады неудобств -
зуд,  покалывания,  судороги,  -  которые  обычно  сопровождали  переход   в
Примиренные Доминионы, поразили все ее тело, и на мгновение  ей  показалось,
что круг собирается переправить ее через Ин Ово. Но  вся  его  энергия  была
обращена на другие цели, и боль просто усиливалась с  каждой  секундой,  так
что ноги ее подкосились, и она рухнула на  колени  рядом  с  Милягой.  Слезы
лились из-под зажмуренных век, а с губ срывались самые грязные из  известных
ругательств. Пока круг не убил ее,  но  еще  одна  минута  такой  муки  -  и
организм ее может не выдержать. Она должна действовать быстро.
   Усилием воли она заставила себя  открыть  слезящиеся  глаза  и  устремила
взгляд на Милягу. Ни крики, ни ругательства его не  пробудили,  так  что  не
стоило больше тратить дыхание. Она схватила его за  плечи  и  стала  яростно
трясти. Мускулы его были полностью расслаблены, и он мотался у нее в  руках,
словно тряпичная кукла, и все же ей удалось частично вызвать его к жизни. Он
шумно вздохнул, словно его вытащили на поверхность из каких-то  безвоздушных
глубин.
   - Миляга? Миляга! - закричала она. - Открой  глаза!  Миляга.  Я  сказала:
открой свои мудацкие глазищи!
   Она знала, что причиняет ему боль.  Вздохи  его  участились  и  сделались
более шумными, а  его  блаженно  безмятежное  лицо  исказилось  морщинами  и
гримасами.  Она  осталась  довольна  этим   новым   обличьем.   Слишком   уж
самодовольным он был в роли мессии, но теперь настало время  положить  этому
конец, и если это немного больно, то он, в конце концов,  сам  виноват,  что
унаследовал слишком многое от своего Отца.
   - Ты слышишь меня? -  закричала  она.  -  Ты  должен  остановить  ритуал.
Миляга! Останови его!
   Глаза его приоткрылись.
   - Хорошо!  Хорошо!  -  сказала  она  ему  тоном  учительницы,  пытающейся
перевоспитать провинившегося ребенка.
   - Ты можешь, можешь! Ты можешь открыть глаза. Ну, давай же!  Сделай  это!
Не сделаешь это сам, предупреждаю: мне придется сделать это за тебя.
   Выполняя свое обещание, она приподняла большим  пальцем  его  веко.  Глаз
закатился кверху. Где бы он ни был, до возвращения ему было еще далеко, иона
была не уверена, что у нее хватит сил его дождаться.
   С лестничной площадки до нее донесся голос Сартори.
   - Слишком поздно,  любовь  моя,  -  сказал  он.  -  Неужели  ты  сама  не
чувствуешь, что уже слишком поздно?
   Она не стала даже оглядываться  на  дверь  -  слишком  хорошо  она  могла
представить себе его образ: в каждой руке по ножу и  элегическая  грусть  на
физиономии. Не стала она и отвечать ему. Вся воля ее была устремлена на  то,
чтобы расшевелить сидевшего напротив человека.
   Потом ее осенила догадка, и рука ее потянулась к его паху Можно  было  не
сомневаться, что в Примирителе осталось достаточно от прежнего Миляги, чтобы
бережно относиться к своему мужскому достоинству. В окружающем тепле мошонка
его обвисла; яички легли к ней на ладонь  -  тяжелые  и  уязвимые.  Рука  ее
сжалась.
   - Открой глаза, - сказала она, - а иначе я сделаю тебе очень больно.
   Он никак не отреагировал. Рука ее сжалась еще сильнее.
   - Проснись, - сказала она.
   По-прежнему никакой реакции. Тогда она сдавила его мошонку изо всех сил и
резко повернула руку.
   - Проснись!
   Дыхание его участилось. Она снова крутанула мошонку, и глаза его внезапно
широко открылись, а частые вздохи перешли в пронзительный вопль, который  не
прекращался до тех пор,  пока  легкие  его  не  исчерпали  последние  запасы
воздуха. Вдохнув, он подался вперед и  схватил  Юдит  за  шею.  Ей  пришлось
отпустить его мошонку, но это уже не имело никакого значения. Он проснулся и
пришел в бешеную ярость. Приподнимаясь с пола,  он  швырнул  ее  за  пределы
круга. Приземлилась она неуклюже, но, не теряя ни секунды, закричала:
   - Ты должен остановить ритуал!
   - Чокнутая блядь! - зарычал он.
   - Послушай же меня! Ты должен остановить ритуал! Все это заговор!  -  Она
поднялась на ноги. - Дауд был прав, Миляга! Примирение надо остановить!
   - Ты уже ничего не сможешь испортить, - сказал он. - Опоздала, милая.
   - Ну, попробуй! - закричала она. - Должен же быть какой-то способ!
   - Подойдешь ко мне снова, и я тебя убью, - предупредил он и оглядел круг,
чтобы убедиться в его неприкосновенности. Все камни были  на  месте.  -  Где
Клем? - закричал он. - Клем!
   Только сейчас он взглянул в сторону двери и заметил на площадке окутанную
сумраком фигуру. На лице его появилась гримаса отвращения, и она поняла, что
всякая надежда переубедить его потеряна.
   - Ну вот, любовь моя, - сказал Сартори. - Разве я не  говорил  тебе,  что
уже слишком поздно?
   Два гек-а-гека послушно паслись у его ног. В кулаках он сжимал сверкающие
ножи. На этот раз он уже  не  предлагал  ей  взять  один  из  них:  раз  она
отказалась убить себя, он сделает это за нее.
   - Ненаглядная моя, - сказал он, - все кончено.
   Он шагнул через порог.
   - Мы вполне можем совершить это здесь, - сказал он, не сводя с нее  глаз.
- Здесь мы были сотворены. Более подходящего места и не найти.
   Даже не оборачиваясь, она почувствовала, как напряглось внимание  Миляги.
Не было ли в этом проблеска надежды?  Не  может  ли  какое-нибудь  случайное
слово Сартори заставить Милягу поверить в то, в чем она оказалась  бессильна
его убедить?
   - Я сделаю это сам за нас обоих, любовь  моя,  -  сказал  Сартори.  -  Ты
слишком слаба. Ты еще не до конца поняла, что происходит.
   - Я... не хочу... умирать, - ответила она.
   - У тебя нет выбора, - сказал он. - Либо ты умрешь от руки сына, либо  от
руки Отца. Сын или Отец - вот и весь выбор. Сын или Отец.
   Она услышала, как за спиной у нее Миляга прошептал два слога:
   - О, Пай...
   Потом Сартори сделал второй шаг, и пламя свечей осветила его.  В  тот  же
миг прилипчивая навязчивость комнаты сковала каждый его мускул. На глаза его
навернулись слезы отчаяния, а губы были такими сухими, что покрылись  тонким
слоем пыли. Сквозь мертвенно-бледную прозрачность кожи проступал  блеск  его
черепа, а зубы были  обнажены  в  похоронной  усмешке.  Он  был  воплощением
Смерти. А если она увидела и поняла это - она, женщина, которая его любит, -
то мог ли не понять этого Миляга? А если он понял, то не блеснула ли  в  нем
какая-то запоздалая догадка?
   Он сделал третий шаг и занес ножи над головой. Она смело подняла лицо ему
навстречу, словно подзадоривая его исполосовать  ножами  плоть,  которую  он
ласкал всего лишь несколько минут назад.
   - Я бы с радостью отдал за тебя жизнь, -  сказал  он.  Лезвия  замерли  в
высшей точке своей сверкающей траектории, готовые метнуться вниз.  -  Почему
же ты не хочешь умереть вместе со мной?
   Он не стал ждать ответа и нанес удар. Острые кончики  лезвий  устремились
ей прямо в глаза. В последнее мгновение  она  успела  отвернуть  голову,  но
прежде чем  ножи  рассекли  ее  щеку  и  шею,  за  спиной  ее  раздался  вой
Примирителя, и вся комната содрогнулась от бешенного удара. Ее отшвырнуло  в
сторону, и ножи Сартори просвистели в нескольких дюймах от ее шеи. Свечи  на
каминной полке затрепетали и погасли, но в комнате остался еще один источник
света. Камни круга были объяты крошечными языками пламени. То и дело из этих
маленьких костров вырывались ослепительные искры и гасли, ударяясь о  стены.
У края круга стоял Миляга, сжимая в  руке  причину  всего  этого  хаоса.  Он
поднял  с  пола  один  из  камней,  вооружившись  и   одновременно   нарушив
целостность круга. Он прекрасно осознавал всю серьезность  своего  поступка.
На лице его отразилась скорбь, настолько глубокая, что он, казалось, утратил
способность двигаться. Подняв над головой  камень,  он  застыл,  словно  его
стремление помешать ритуалу на этом исчерпало себя.
   Она поднялась на ноги, хотя комната сотрясалась в бешеной пляске. Доски у
нее под ногами на ощупь были твердыми, но потемнели  так,  что  стали  почти
невидимыми. Она могла разглядеть только гвозди, которыми они  были  прибиты,
все же остальное, несмотря на свет камней, погрузилось в кромешную  тьму,  и
когда она двинулась по направлению к  кругу,  ей  показалось,  что  ее  ноги
ступают по пустоте.
   При  каждом  толчке  раздавался  треск  досок  и  грохот   обваливающейся
штукатурки, но все эти звуки перекрывались мощным утробным  гулом,  источник
которого ей был не вполне ясен, пока она не достигла края  круга.  Кромешная
тьма у нее под ногами действительно оказалась пустотой: это была пустота  Ин
Ово, разверзшаяся под ними в тот момент, когда Миляга вынул камень из круга,
а из глубины ее, почуяв свободу, поднимались истосковавшиеся по свежей крови
пленники, и так уже взбудораженные набегами Сартори.
   Предчувствуя освобождение своих собратьев, гек-а-геки у  дверей  радостно
заурчали. Но при всей их  силе,  им  вряд  ли  приходилось  рассчитывать  на
серьезную добычу в предстоящей резне. Снизу поднимались  существа,  рядом  с
которыми они могли бы показаться шаловливыми котятами.  Вид  разверзнувшейся
бездны ужаснул  ее,  но  если  это  было  единственным  способом  остановить
Примирение, то она готова была смириться с  надвигающейся  смертью.  История
повторится, и Маэстро снова будет проклят.
   Миляга также увидел приближение Овиатов и  окаменел  от  ужаса.  Стремясь
отрезать все пути к отступлению, она попыталась  выхватить  у  него  камень,
чтобы швырнуть его в окно. Но прежде чем  она  успела  дотянуться  до  него,
Миляга поднял на нее взгляд. Ужас и боль исчезли с его лица,  уступив  место
ярости и гневу.
   - Выброси камень! - завопила она.
   - Но оказалось, что взгляд его устремлен не на нее, а  поверх  ее  плеча.
Сартори! За мгновение до того, как он вновь опустил ножи,  она  метнулась  в
сторону и, ухватившись за каминную доску, обернулась  и  увидела,  что  двое
братьев стоят лицом к лицу, сжимая в руках каждый свое оружие.
   Взгляд Сартори метнулся вслед за отскочившей Юдит. Воспользовавшись этим,
Миляга обхватил камень обеими руками и опустил его вниз. Камень  чиркнул  по
клинку, высекая сноп искр, и выбил его из руки Сартори. Воодушевленный  этим
успехом, Миляга попытался выбить и второй нож, но Сартори успел отвести  его
в сторону, и удар пришелся по пустой руке. Даже сквозь гул Ин  Ово  и  треск
досок можно было услышать хруст сломанной кости.
   Сартори жалобно взвизгнул и выставил вперед сломанную руку, словно  желая
пробудить  в  брате  чувство  раскаяния,  но  стоило  Миляге  на   мгновение
отвлечься, как другая рука Сартори, неповрежденная и стремительная,  нанесла
удар ему в бок. Он успел заметить блеск лезвия и рванулся в сторону, но  оно
поразило его в руку, раскроив плоть от запястья  до  локтя.  Миляга  выронил
камень  и  другой  рукой  попытался  остановить  хлынувший   фонтан   крови.
Размахивая перед собой ножом, Сартори вошел в круг.
   Беззащитный Миляга попятился и, пытаясь увернуться от  очередного  удара,
упал перед своим врагом на  спину.  Одного  точного  удара  было  бы  вполне
достаточно, но Сартори жаждал интимности. Он уселся Миляге на живот, попутно
исполосовав ему руки, которыми тот пытался защититься от coup de grace (Coup
de grace (франц.) - букв.:  удар  из  милости.  Выстрел  или  удар,  которым
добивают смертельно раненого, чтобы прекратить его мучения - прим. перев.).
   Юдит попыталась отыскать глазами упавший  нож,  но  взгляд  ее  утонул  в
зловещем океане Ин Ово, который подступил уже совсем близко. Против  тварей,
которые поворачивали свои морды в сторону открывающегося выхода, не  поможет
никакой нож, ей будет вполне под силу прикончить Сартори. В конце концов, он
собирался лишить себя жизни одним из этих ножей, и  если  она  сумеет  найти
его, то сможет оказать ему эту услугу.
   Но поиски ее были  прерваны  донесшимся  из  круга  сдавленным  рыданием.
Оглянувшись, она увидела залитое кровью тело Миляги, которое победно оседлал
его брат. Грудная клетка Примирителя была вскрыта, на  подбородке,  щеках  и
висках виднелись глубокие порезы, а все руки его - от плеча  до  кисти  были
исполосованы крест-накрест.  Однако  рыдание  исходило  не  от  него,  а  от
Сартори. Он занес над головой нож и испустил этот жалобный всхлип, перед тем
как пронзить своему брату сердце.
   Скорбь его оказалась  преждевременной.  Миляга  нашел  в  себе  силы  для
последнего рывка, и клинок вошел ему не в сердце, а в  верхнюю  часть  груди
прямо под  ключицей.  Мокрая  от  крови  рукоятка  выскользнула  из  пальцев
Сартори, но необходимости вытаскивать нож обратно уже не было.  Тело  Миляги
внезапно обмякло, судороги прекратились, и он замер в полной неподвижности.
   Сартори поднялся с живота брата и некоторое время созерцал  распростертое
тело, а потом перевел взгляд на кошмар Ин Ово. Хотя Овиаты были  уже  совсем
близко к поверхности, он продолжал неспешно созерцать зрелище, стоя в  самом
центре круга и не выказывая ни малейшего желания что-нибудь  предпринять.  В
конце концов он поднял глаза на Юдит.
   - О, любовь моя... - сказал он мягко. - Посмотри,  что  ты  наделала.  Ты
предала меня в руки моего Небесного Отца.
   Он наклонился за пределы круга, поднял камень, выпавший из рук Миляги,  и
с утонченным изяществом художника, кладущего последний, завершающий мазок на
законченную картину, положил его на место.
   Результат последовал не сразу.  Овиаты  еще  некоторое  время  продолжали
подниматься, но почувствовав, что выход в Пятый Доминион  закрыт,  принялись
извиваться в бешеной злобе. Огонь в камнях  начал  угасать,  но  прежде  чем
исчезли последние отблески, Сартори приказал гек-а-гекам приблизиться, и они
двинулись к нему, низко склонив свои плоские головы. Юдит сначала  подумала,
что они идут за ней, но оказалось, что  им  было  велено  подобрать  Милягу.
Достигнув круга, они разделились, подняли тело с разных концов и с  бережной
осторожностью понесли его к двери. Сартори остался в круге один.
   Наступила ужасающая тишина. Последние видения Ин  Ово  исчезли;  пламя  в
камнях почти  угасло.  В  сгустившемся  сумраке  она  увидела,  как  Сартори
опустился на пол в центре круга.
   - Не делай этого... - прошептала она.
   Он поднял голову и тихонько хмыкнул, словно удивившись, что  она  до  сих
пор в комнате.
   - Все уже сделано, - сказал он. - Мне остается только удерживать круг  до
полуночи.
   Снизу донесся стон: похоже Клем увидел, какую  ношу  Овиаты  подтащили  к
лестнице. Потом раздалась череда  глухих  ударов  -  это  безжизненное  тело
покатилось вниз по ступенькам. Пройдет еще несколько секунд, и они  вернутся
за ней, и за эти секунды ей надо выманить его  из  круга.  Ей  был  известен
только один способ, а если уж и он не поможет, тогда остается  только  молча
дожидаться общей гибели.
   - Я люблю тебя, - сказала она.
   Было уже слишком темно, и она не могла его видеть,  но  почувствовала  на
себе его взгляд.
   - Я знаю, - сказал он равнодушно. - Но мой  Небесный  Отец  будет  любить
меня сильнее. Теперь я - в Его руках.
   Она услышала, как за  спиной  у  нее  затопали  Овиаты,  и  почувствовала
затылком их ледяное дыхание.
   - Я даже не хочу тебя больше видеть, - сказал Сартори.
   - Пожалуйста, убери своих тварей, - взмолилась  она,  вспомнив  распухшие
руки Клема.
   - Уйди по собственной воле, и они не прикоснутся к тебе, - сказал он. - Я
выполняю поручение своего Отца.
   - Он не любит тебя...
   - Уйди.
   - Он не способен любить...
   - Уйди.
   Она поднялась на ноги. Все, что можно было сказать,  было  сказано;  все,
что можно было сделать, было сделано. Когда она повернулась спиной к  кругу,
Овиаты зажали ее между своими холодными боками и  проводили  так  до  самого
порога. На площадку ей позволено было выйти уже без эскорта. Навстречу ей по
лестнице поднимался Клем с дубиной в руке, но она крикнула ему, чтобы он  не
двигался, опасаясь, что, стоит  ему  подняться  еще  на  одну  ступеньку,  и
гек-а-геки разорвут его в клочья. Дверь в  Комнату  Медитации  захлопнулась.
Обернувшись, она убедилась, что Овиаты остались на площадке и были исполнены
решимости помешать любому непрошенному гостю нарушить покой их Маэстро.  Все
еще опасаясь нападения, она осторожно, словно по тончайшему льду,  двинулась
к лестнице и, лишь оказавшись на ступеньках, позволила себе ускорить шаг.
   Внизу горели свечи, но зрелище,  которое  они  освещали,  было  не  менее
мрачным, чем все то, что ей пришлось увидеть наверху. Тело Миляги  лежало  у
подножия лестницы; голова его покоилась на  коленях  у  Целестины.  Простыня
сползла у нее с плеч, и груди ее обнажились. Там, где она прижимала  к  себе
голову сына, они были испачканы его кровью.
   - Он мертв? - шепотом спросила она у Клема.
   Он покачал головой.
   - Пока держится.
   Не  было  нужды  спрашивать,  что  поддерживает  его  жизнь.   Наполовину
превращенная в щепки парадная дверь была распахнута настежь, и сквозь нее до
Юдит донесся первый удар колокола какой-то далекой церкви.
   - Круг завершен, - сказала она.
   - Какой круг? - спросил Клем.
   Она не ответила. Какое это могло  теперь  иметь  значение?  Но  Целестина
оторвала взгляд от лица Миляги, и в глазах у нее Юдит прочла тот же  вопрос,
который задал ей  Клем.  Она  постаралась  сделать  ответ  как  можно  более
кратким.
   - Круг Имаджики, - сказала она.
   - Откуда ты знаешь? - спросил Клем.
   - Богини сказали мне.
   К этому моменту она уже почти спустилась с лестницы и увидела, что Миляга
держится за жизнь в буквальном смысле этого слова, сжимая руку  Целестины  и
пристально глядя ей в лицо. И лишь когда она присела на последнюю ступеньку,
взгляд его обратился к ней.
   - Я... никогда не знал... - сказал он.
   -  Я  знаю,  -  ответила  она,  думая,  что  он  имеет  в  виду   заговор
Хапексамендиоса. - Мне и самой не хотелось в это верить.
   Миляга покачал головой.
   - Я говорю не о круге... - с трудом выговорил он,  -  ...  я  никогда  не
знал, что Имаджика - это круг...
   - Эта тайна была известна только Богиням, - ответила Юдит.
   Теперь заговорила Целестина, и голос ее был таким же  мягким,  как  и  те
отблески, что освещали ее губы.
   - А Хапексамендиос знает? - спросила она.
   Юдит покачала головой.
   - Значит, какой бы огонь Он ни послал... -  прошептала  Целестина,  -  он