е кадров...
   Баржин обвел стеллаж взглядом. Полсотни ящиков, что-то около - точно он
и сам не знал - пятнадцати тысяч карточек. В сущности, не так много:  ведь
картотека охватывает все человечество на протяжении примерно  двух  веков.
Но это и немало, несмотря даже на явную неполноту.
   Сколько сил и лет вложено сюда!..
   Если искать начало, то оно, безусловно, здесь...



        2

   ...только на четверть века раньше, когда не было еще ни этой картотеки,
ни этой квартиры, а сам Баржин был  не  доктором  биологических  наук,  не
Борисом Вениаминовичем, а просто Борькой,  еще  чаще  -  только  не  дома,
разумеется, - и вовсе Баржой.
   И было Борьке Барже тринадцать лет.
   Как и любви, коллекционерству покорны все возрасты. Но только в детстве
любое  коллекционирование  равноправно.  Бывает,  конечно,   и   почтенный
академик собирает упаковки от бритвенных лезвий, - но тогда его  никто  не
считает собирателем всерьез. Чудак - и только.  Вот  если  бы  он  собирал
фарфор,  картины,  марки,  наконец,  или  библиотеку,  -  но   только   не
профессиональную, а уникумы, полное собрание прижизненных изданий  Свифта,
- вот тогда это настоящий собиратель, и  о  нем  отзываются  с  уважением.
Коллекционирование придает человеку респектабельность. Если хотите,  чтобы
вас  приняли  всерьез,  не  увлекайтесь  детективами  или  фантастикой,  а
коллекционируйте академические издания!
   Не то в школе. Что бы ты ни собирал, это вызовет  интерес,  и  неважно,
увлекаешься  ли  ты  нумизматикой   или   бонистикой,   лотеристикой   или
филуменией, филателист ты или библиофил...  Да  и  слов  таких  обычно  не
употребляют в школьные годы. Важен сам священный дух коллекционирования.
   Борькин сосед по парте собирал марки; Сашка Иванов каждое лето пополнял
свою коллекцию птичьих яиц; на уроках и  на  переменах  всегда  кто-нибудь
что-нибудь выменивал,  составлялись  хитрые  комбинации...  Эти  увлечени
знавали свои бумы и кризисы, но  никогда  не  исчезали  совсем.  И  только
Борька никак не мог взять в толк, зачем все это нужно.
   Но что-то собирать надо было, хотя бы для поддержания реноме. И  такое,
чтобы все ахнули: ай да Баржа! И тут подвернулся рассказ  Нагибина  "Эхо".
Это было как откровение. Конечно, Борька был далек от прямого плагиата. Но
он понял, что можно собирать вещи, которые не пощупаешь руками. И он  стал
коллекционировать чудеса.
   Конечно, не волшебные. Просто из всех журналов,  газет,  книг,  которые
читал, он стал выбирать факты о необычных людях. Необычных в самом широком
смысле слова. Все, что попадалось ему  о  подобных  людях,  он  выписывал,
делал вырезки, подборки. Сперва они наклеивались в общие тетради. Потом на
смену тетрадям пришла система библиотечных каталожных карточек -  Борькина
мать работала в библиотеке.
   К  десятому  классу  Борис  разработал  уже  стройную  систему.  Каждое
сообщение   сперва   попадало   в   "чистилище",   где   вылеживалось    и
перепроверялось;  если  оно  подтверждалось  другими  или   хотя   бы   не
опровергалось,  -  ему  открывалась   дорога   в   "рай",   к   дальнейшей
систематизации. Если же оказывалось "уткой", вроде истории Розы Кулешовой,
то оно не выбрасывалось, как сделал бы это другой на  Борькином  месте,  а
шло в отдельный ящик - "ад".
   Чем дальше, тем больше времени  отдавал  Борька  своему  детищу  и  тем
серьезнее к нему относился. Но было бы  преувеличением  сказать,  что  уже
тогда в нем пробудились дерзкие замыслы. Нет, не  было  этого,  если  даже
будущие биографы и станут утверждать обратное! Впрочем, еще вопрос, станут
ли биографы заниматься  персоной  д.б.н.  В.В.Баржина.  Особенно  в  свете
последних событий.
   Так или иначе, к  поступлению  Бориса  на  биофак  ЛГУ  коллекция  была
непричастна. Если уж кто-то и был повинен в этом, то только Рита  Зайцева,
за которой он пошел бы и значительно дальше. Ему же было более  или  менее
все равно,  куда  поступать.  Просто  мать  настаивала,  чтобы  он  шел  в
институт. А на биофак в те годы был к тому же не слишком большой конкурс.
   И только встреча со Стариком изменила все.
   А было это уже на третьем курсе.
   Старик в ту пору был доктором, как принято говорить  в  таких  случаях,
"автором целого ряда работ", что, заметим, вполне для доктора естественно,
а также автором нескольких научно-фантастических повестей и рассказов. что
уже гораздо менее естественно и снискало ему  пылкую  любовь  студентов  и
младших научных сотрудников, в то время  как  коллеги  относились  к  нему
несколько скептически. Уже тогда все  называли  его  Стариком,  причем  не
только за глаза. Да он и в самом деле выглядел  значительно  старше  своих
сорока с небольшим лет, а Борису и его однокурсникам казался и вовсе... ну
не то чтобы старой песочницей, но вроде того.
   Старик подошел к Борису первым: от кого-то он узнал  про  коллекцию,  и
она заинтересовала его. На следующий вечер он нагрянул к Баржиным в гости.
   - Знаете, Борис Вениаминович, - сказал он, уходя (это было  характерной
чертой Старика: всех студентов он звал по имени и отчеству  и  никогда  не
называл иначе),  -  очень  получается  любопытно.  Сдается  мне,  к  этому
разговору мы еще вернемся. А буде мне попадется что-нибудь в  таком  роде,
обязательно  сохраню  для  вас.  Нет,  ей-ей,  золотая  это   жила,   ваша
хомофеноменология.
   Он впервые ввел это слово. И так оно и  осталось:  "хомофеноменология".
Несмотря на неудобопроизносимость. Из уважения к Старику? Вряд ли.  Просто
лучшего никто не предложил. Да и нужды особой в терминах Борис не видел.
   А жизнь шла своим чередом. Борис кончил биофак, кончил,  если  и  не  с
блеском,  то  все  же  очень  неплохо,  настолько,  что  его  оставили   в
аспирантуре. А когда он наконец защитил кандидатскую и смог ставить  перед
своей фамилией кабалистическое "к.б.н.", Старик взял его  к  себе,  потому
что сам Старик был теперь  директором  Ленинградского  филиала  ВНИИППБ  -
Всесоюзного  научно-исследовательского  института  перспективных   проблем
биологии, именовавшегося в просторечии "домом на Пряжке". Нет-нет,  потому
лишь, что здание, в котором помещался филиал, было действительно построено
на набережной Пряжки, там, где  еще  совсем  недавно  стояли  покосившиес
двух-трехэтажные домишки.
   Старик дал Баржину лабораторию и сказал:
   - Ну а теперь работайте, Борис Вениаминович. Но сначала подберите  себе
людей. Этому вас учить, кажется, не надо.
   Люди у Баржина к тому времени уже  были.  И  работа  была.  Потому  что
началась она почти год назад.
   В тот  вечер  они  со  Стариком  сидели  над  баржинской  коллекцией  и
рассуждали на тему о том, сколько  же  абсолютно  неиспользуемых  резервов
хранит в себе человеческий организм, особенно мозг.
   - Потрясающе, - сказал Старик. - Просто потрясающе! Ведь все  эти  люди
абсолютно нормальны. Во всем,  кроме  своей  феноменальной  способности  к
чему-то одному. Это не патологические типы, нет. А что,  если  представить
себе все эти возможности, сконцентрированными в одном  человеке  -  этаком
Большом  Бухарце,  а?  Впечатляющая  была  бы   картина...   Попробуйте-ка
построить такую модель, Борис Вениаминович.



        3

   Звонок.
   Баржин задвинул ящики картотеки, вышел из чулана, погасил свет.  Звонок
повторился. "Ишь не терпится кому-то", - подумал Баржин.
   За дверью стоял Озол. Если кого-либо  из  своих  Баржин  и  мог  сейчас
принять, то именно Озола. Или Муляра, но Муляр где-то в  Крыму.  Ведь  оба
они не были сегодня в лаборатории, они "внештатные".
   - Привет! - сказал Озол. - Между прочим, шеф, это хамство.
   - Что - это? - удивился Баржин. Он никак не мог  привыкнуть  к  манерам
Озола.
   - Чистосердечное раскаяние облегчает вину, -  мягко  посоветовал  Озол.
Потом прислушался:  -  У  вас,  кажется,  тихо?  Ну,  да  в  любом  случае
разговаривать на лестнице - не лучший способ.  -  Прошел  в  квартиру;  не
раздеваясь, заглянул в комнату. - Неужто я первый?
   - Первый, - подтвердил Баржин. - И надеюсь, последний.
   - Не надейтесь, - пообещал Озол и спросил: - Чем вы боретесь  с  ранним
склерозом, Борис?
   Тем временем он разделся, вытащил из портфеля бутылку вина, сунул ее  в
холодильник.
   - Что вы затеяли, Вадим? - спросил Баржин.
   - Отметить ваш день рождения.
   Баржин крякнул.
   - Нокаут, - констатировал Озол. - Вот они,  ученые,  герои,  забывающие
себя в труде!..
   - Уел, - сказал Баржин. - Ох и уел же ты меня, Вадим  Сергеевич!  Ну  и
ладно, напьемся. "Камин затоплю, будем пить..."
   - Цитатчик, - грустно сказал Озол. - Начетчик. Как там еще?
   "Знает он или не знает? - размышлял Баржин. - Похоже, что нет. Но тогда
почему не спрашивает, чем сегодня кончилось? Выходит, знает.  Черт  бы  их
всех побрал вместе с их чуткостью и тактичностью!"
   - Кстати, шеф, заодно обмоем маленький гонорар, - скромно сказал Озол.
   - Что?
   - "Сага о саскаваче".
   - Где?
   - Есть такой  новый  журнал,  "Камчатка".  В  Петропавловске.  Случайно
узнал, случайно послал, случайно напечатали... Бывает!
   - Поздравляю!
   - Ладно, - буркнул Озол. - Поздравлять  после  будете.  Потом.  А  пока
накрывайте на стол. Ведь сейчас собираться начнут. Не у всех же склероз. А
я займусь кофе. Что у вас там есть?
   - Сами разберетесь, - сказал Баржин.
   - Разберусь, естественно. - Озол  скрылся  в  кухне,  и  вскоре  оттуда
раздался его страдальческий голос: - И когда я научу вас покупать кофе без
цикория, Борис?
   "Знает, - решил Борис. - Конечно, знает. Ну  и  пусть".  Почему-то  ему
стало полегче - самую малость, но полегче.



        4

   Озол таки знал.
   С самого утра у него все валилось из рук. Даже правка старых  рукописей
- работа удивительно интересная, которой он всегда вводил себя в норму,  -
и то не шла. Он пытался читать, валялся  на  диване,  курил...  С  четырех
начал дозваниваться в лабораторию  -  тщетно!  И  только  около  семи  ему
позвонил Гиго.
   Итак, первая попытка оказалась неудачной. Плохо... Но и не трагедия.
   - С шефом здорово неладно, - сказал Гиго. - Я,  конечно,  понимаю,  что
ему тяжелее всех нас, но... Он даже не попрощался ни с кем.  Я  такого  не
помню.
   Ну конечно, это же Баржин, "счастливчик  Баржин",  не  знавший  еще  ни
одного поражения...
   - Ладно, - сказал Озол. - Это поправимо. Кстати, ты не забыл,  что  шеф
нынче именинник?
   - Но он никого не приглашал.
   - Я приглашаю. - Озол повесил трубку.
   Ему не нужно было напрягать воображение, чтобы ясно  представить  себе,
как все это происходило: Озол хорошо знал и обстановку, и людей.
   ...Яновский увел Перегуда в физиологическую экспериментальную.  Перегуд
сел в кресло -  большое,  удобное,  охватывающее  со  всех  сторон  кресло
энцефалографа; под потолком начала мерно вспыхивать - три раза в секунду -
лампочка; заунывно запел усыпляющий сигнал. Зойка  с  Лешкой  и  Борей-бис
замерли в машинной, куда подавалась  информация  со  всех  налепленных  на
Перегуда датчиков. У дверей наготове стоял Зимин -  на  случай  экстренной
медицинской помощи, хотя представить себе ситуацию, в которой такая помощь
могла  бы  понадобиться,  довольно  трудно.  Слишком  проста   вся   схема
эксперимента. Баржин заперся в своем кабинете. Гиго мягкой походкой  Горца
прогуливался по коридору, где толклась молодежь из обеих экспериментальных
групп.
   Время остановилось...
   И теперь, трясясь через весь город в старенькой "Волге"  -  ему  всегда
удивительно везло на  такси,  -  Озол  думал,  что  в  неудаче  этой  есть
определенная закономерность. Яновский... Впрочем,  это  последнее  дело  -
махать  кулаками  после  драки.  Ведь  когда  Баржин  привел  Яновского  в
лабораторию и сказал, что "Михаил  Сергеевич  любезно  согласился  принять
участие в наших опытах", - Озол был так же доволен. как и  все  остальные.
Это сейчас легко говорить и думать, что уже тогда  у  него  было  какое-то
предубеждение... Не было. "Задним умом все мы крепки. А тогда..."
   Яновский  был  человеком  в  своем  роде  удивительным.  С  детства  он
обнаружил в себе способность к внушению и нередко ею  пользовался  -  и  в
играх со сверстниками, и в школе на занятиях, а когда стал  постарше  -  в
отношениях с девчонками. Потом поступил в медицинский институт, кончил его
и стал врачом-психотерапевтом. По отзывам - врачом  неплохим.  Но  в  один
прекрасный день он сменил белый халат на черный фрак и стал  выступать  на
сцене - новый Вольф Мессинг или Куни. Успех он имел  потрясающий,  на  его
вечера народ валил толпами. Как  Баржину  удалось  уговорить  его  принять
участие в эксперименте, до сих пор неизвестно. И все же... Было в Яновском
что-то  излишне,  как  бы  это  сказать...  эффектное,  что   ли.   Этакий
новоявленный Свенгали. В кино бы ему - играть "Властелина  мира".  Но  это
опять же задним умом...
   Сам Озол был вовлечен в орбиту  хомофеноменологии  примерно  через  год
после того, как Старик дал Баржину лабораторию. Однажды  Баржин  наткнулс
на  научно-фантастический  рассказ,  в  котором   некий   Озол   писал   о
неиспользованных физических и психических возможностях человека. Идея  как
таковая была не нова и обыгрывалась в научной фантастике неоднократно.  Но
Озол нашел  любопытное  решение:  стресс,  но  стресс  "пролонгированный",
длительный и управляемый. Лонг-стресс. Баржин показал рассказ Позднякову.
   - А что? - сказал Леша. - В этом есть нечто... Я и сам об  этом  думал.
Прикинем?
   - По-моему, стоит, - сказал Баржин. - Так что ты прикинь, а  мы  поищем
этого парня.
   Найти Озола оказалось несложно. Хотя он не был членом Союза  писателей,
но состоял в какой-то секции, и адрес Баржину  дали  сразу  же.  С  такими
людьми Баржину еще не приходилось встречаться.  Было  Озолу  от  силы  лет
тридцать; он был лохмат, бородат и усат - истинно  поэтическая  внешность.
Резкий, угловатый, иногда он был совершенно невыносим. И  в  то  же  врем
Баржин готов был голову дать на отсечение, что Озол талантлив.
   Озол обладал буйной фантазией. Сам он объяснял это очень просто:
   - У всех вас на глазах шоры образования, специализации. А вот я человек
простой, необразованный, -  Озол  всегда  бравировал  своей  десятилеткой,
любил прикидываться этаким "мужичком из глубинки", -  я  могу  девять  раз
попасть пальцем в небо, зато уж десятый... Потому что меня не ограничивает
знание всех законов. Помните старый анекдот про Эйнштейна:  "Десять  тысяч
мудрецов знают, что этого сделать нельзя, потом появляется дурак,  который
этого не знает, и он-то делает великое открытие"? Вот таким дураком и надо
быть! Я дилетант. В лучшем, но, увы, утерянном значении этого слова.  Ведь
что такое  дилетант  в  исконном  смысле?  Противоположность  специалисту.
Специалист знает все в своей области и чуть-чуть в остальных. Дилетант же,
не имея специальных познаний ни в одной области, имеет  представление  обо
всех...
   Озол загорелся  идеей.  И,  подстрекаемый  хомофеноменологами,  написал
рассказ.  Рассказ  о  человеке,  в  котором  сошлись  все  известные  ныне
уникальные способности; человеке, считающем как Шакунтала  Дэви  и  Уильям
Клайн: читающем по 80 тысяч слов в минуту, как Мария-Тереза  Калдерон;  не
нуждающемся в сне, как  Иштван  Кайош;  помнящем  все,  как  Вано  Лоидзе;
человеке,  чьи  способности  неисчислимы  и  неисчерпаемы,  для   которого
телепатия, телекинез, левитация - обыденность, а не утопия.
   И если для  читателей  рассказ  был  просто  еще  одним  фантастическим
опусом, то для всей баржинской лаборатории он стал программой. Это была их
мечта, их план, овеществленный фантазией и талантом Озола. И номер журнала
лежал у каждого из них - у кого в столе, у кого дома...



        5

   Следующим заявился, как и следовало ожидать, Лешка, баржинский школьный
приятель, руководитель теоретической группы лаборатории  и  вообще...  Что
скрывалось за этим "вообще", Баржин и  сам  не  знал.  Но  без  Позднякова
лаборатория была бы совсем не той...
   Лешка молча поставил на  стол  бутылку  коньяку,  ткнул  в  вазу  букет
гвоздик, потом подошел к Баржину, встряхнул за плечи:
   - Ну, шеф, торжественные дары будут в следующий раз.  Пока  же  нам  не
сорок, а лишь тридцать девять, с чем и имею честь  поздравить!  И  знаешь,
давай сегодня ни о чем не думать! Будем  пить,  танцевать  и  рассказывать
анекдоты. Договорились?
   - Ага, - сказал Баржин, прекрасно зная, что ни он, ни  Лешка  при  всем
желании не смогут "ни о чем не думать". - Договорились. И давай-ка,  брат,
помоги мне накрыть на стол, не то Озол ругаться будет.
   - Буду, - подтвердил Озол из кухни, откуда  уже  доносились  совершенно
неправдоподобные ароматы. - Еще как буду!  Так  что,  если  хочешь  спасти
шефа, Лешенька, - принимай командование  на  себя.  Он  у  нас  сегодня  в
расстроенных чувствах, он у нас сегодня недееспособный...
   - Язва ты, - фыркнул Лешка. - Фан-та-сти-чес-кая.
   - Кофе не дам, - парировал Озол. - А что твой коньяк без кофе?
   - Мы уже идем! - взмолился Поздняков. - И в самом деле пойдем, а то  он
такой, он все может...
   Что бы Лешка ни делал, все получалось  у  него  изумительно  изящно.  И
сейчас, глядя, как он сервирует стол, Баржин снова - в который раз!  -  не
мог удержаться от легкой, "белой" зависти.
   Будучи внуком - точнее, внучатым племянником - известного  композитора,
Лешка обладал абсолютным слухом и неплохим баритоном, -  на  радость  всей
семье, прочившей ему великое будущее. Но он пошел в медицинский, а окончив
- уехал в Калининград, где стал судовым врачом на БМРТ. Был он врачом, как
говорили в старину,  "божьей  милостью"  -  блестящим  хирургом  и  вообще
универсалом. А если учесть, что к тому же он  был  человеком  обаятельным,
умел вызывать "улыбки дам огнем нежданных эпиграмм", знал анекдоты чуть не
"от  Ромула  до  наших  дней",  любил  и  умел  танцевать,  как   былинный
Поток-богатырь, играл на рояле, - если учесть все это,  то  неудивительно,
что всегда и везде он становился душой общества.
   Когда-то они с Баржиным учились в одном  классе.  И  встретились  снова
десять лет спустя, когда Лешка приехал в Ленинград  поступать  в  ЛИТМО  -
Ленинградский институт точной механики и оптики - на факультет медицинской
кибернетики.
   - Понимаешь, Боря, - сказал он тогда Баржину, - как хирург я  не  смогу
сделать шага вперед без медкибернетики. Тяжко без нее. Специалистов  мало,
у меня же есть некоторые преимущества, я ведь практик.
   Баржин сразу же решил, что Лешка будет в лаборатории.  Будет,  чего  бы
это Баржину ни стоило. А своего он умел добиваться. И не ошибся. Во всяком
случае, большая часть теоретических разработок лонг-стресса  -  бесспорна
заслуга Позднякова.



        6

   Они уже почти покончили с сервировкой, когда пришел Гиго  Чехашвили,  а
вслед за ним Зойка. Когда раздался еще один звонок, Баржин не  выдержал  и
сказал, глядя прямо в невинные глаза Перегуда:
   - Шли бы  уж  вы  все  сразу,  что  ли!  Все  равно  ведь  ненатурально
получается, несмотря на всю вашу чуткость...
   Перегуд ухмыльнулся и, обернувшись, крикнул в лестничный пролет:
   - А ну давай сюда, ребята! Шеф приглашает!
   Баржин не выдержал и расхохотался - до слез, чуть ли не до истерики,  -
впервые за этот вечер.
   А через полчаса квартиру было не узнать:  Лешка  с  Озолом  сделали  из
стола что-то фантастическое; Зойка с Зиминым - и когда они только  успели?
- умудрились натянуть через всю комнату нитки и подвесили  на  них  всякую
ерунду: серпантин, какие-то бумажки с лозунгами и картинки; над письменным
столом был приколот лист ватмана, на котором Перегуд изобразил в  рисунках
жизнь и творчество В.В.Баржина от  рождения  до  сегодняшнего  вечера;  на
столе кучей были свалены подарки.
   - По местам! - рявкнул вдруг командирским басом  Озол.  -  Равнение  на
именинника!
   Перестроение  было  произведено  в  рекордные  сроки,  а  зазевавшегос
Бар