е...
   - ...ваю, принят, но...
   - Высота - девять тысяч сто, плотность - восемь...
   - Эндорегистратор показ...
   - ...онял, почему задержка с габ...
   Не верилось, что такой галдеж может стоять над  планетой  с  плотностью
населения, равной одному человеку на три с половиной  миллиона  квадратных
километров, а производят его сто двадцать человек: сорок  семь  здесь,  на
базе, и  еще  семьдесят  два  в  восемнадцати  исследовательских  группах,
разбросанных по всей планете. Но сейчас Координатора интересовало не  это.
Он быстро вращал верньер настройки. Ага! Вот - тоненькая ниточка  сигнала,
такая тоненькая, что кажется, она вот-вот исчезнет, просто  растворится  в
эфире.  Координатор  невольно  увеличил  громкость.  Потом  повернулся   и
посмотрел на большой глобус,  где  на  конце  этой  невидимой  нити  горел
крошечный зеленый светлячок. Сейчас он был уже где-то на берегу  Каргобэя.
Координатор прикинул: это  около  двух  тысяч  километров  от  базы...  Он
попытался представить себе, что делает сейчас Бродяга,  но  не  смог.  Дл
того чтобы представить себе, что делает  человек,  нужно  понимать  его  и
знать обстановку, в которой он находится. Обстановку Координатор  еще  мог
себе представить, но вот Бродяг  никогда  не  понимал.  Это  не  порождало
отчуждения, нет. Скорее - наоборот: все Бродяги, с которыми он сталкивалс
на борту "Скилура", становились его друзьями. Но никогда он не мог  понять
их. Это были люди иной породы. И лишь  одно  Координатор  знал  наверняка:
Бродяга был на своем месте. Один на один с этой  новой  планетой,  он  был
счастлив.
   За месяц, прошедший после ухода Бродяги, Координатору не  раз  хотелось
надеть гравитр и слетать туда, откуда  тянулась  к  светлячку  на  глобусе
тонкая нить сигнала. Но делать этого было нельзя. Бродяга ушел  один,  без
связи, только с пеленг-браслетом, и мешать ему было бы просто  нетактично.
Поэтому  Координатор  приходил  сюда  и  подолгу  сидел,   слушая   ровное
попискивание сигнала  и  глядя  на  почти  неподвижную  зеленую  точку  на
глобусе:  заметить  ее  передвижение  можно  было   только   за   довольно
значительный промежуток времени, - слишком медленно  двигался  Бродяга,  и
слишком мелок был масштаб глобуса.
   Координатор  откинулся  на  спинку  кресла  и  сунул  в   рот   палочку
биттерола...
   Бродяги появились на кораблях Пионеров очень давно, больше  двух  веков
назад. Координатор не знал, кому впервые пришла в голову эта мысль: к тому
времени, когда он сам стал Пионером, присутствие Бродяг  на  кораблях  уже
никого не удивляло, оно стало привычным, даже традиционным.  Кто  придумал
это слово - Бродяги, Координатор тоже не знал. Просто так было: на  каждом
крейсере, кроме ста двадцати Пионеров и пяти членов экипажа, был Бродяга.
   Когда крейсер  садился  на  планету  и  организовывалась  первая  база.
Бродяга уходил. Он шел просто так, без всякой цели, и с базой его связывал
только непрерывный сигнал пеленг-браслета - на случай  экстренного  общего
сбора. Бродягами становились разные люди. По большей части это были поэты,
писатели, художники, композиторы, а иногда - просто люди, способные пешком
пройти планету по экватору. И то, что они приносили с собой, было не менее
ценно, нежели весь тот мегабитовый багаж информации, который несли Пионеры
человечеству, хотя и не существует  пока  прибора,  способного  определить
ценность трофеев Бродяг. Потому что какой бы полной информацией о  планете
ни  располагало  человечество,   этого   было   мало.   Нужно   было   еще
_почувствовать_ новый мир, ощутить его собой. И  это  делали  Бродяги.  Из
новых миров они несли песни и поэмы, картины и симфонии...
   Кто-то из первых Бродяг, с которыми Координатору пришлось  иметь  дело,
процитировал жившего много веков  назад  греческого  поэта.  Кажется,  его
звали Паламас. Эти строки запомнились Координатору:

   От ярости моря до скрипа жучка
   В природе повсеместно
   В молчании гор или в гуле громов
   Скрытая дремлет песня.

   Эту-то  скрытую  песню  и  искали  Бродяги.  Они  были   эмоциональными
датчиками человечества.
   Пионеры уходили. На смену им приходили  строители.  Постепенно  планета
преобразовывалась, - и наконец становилась домом для еще одного передового
отряда человечества. Вечно растущего человечества.  Люди  работали  здесь,
жили, но им уже трудно было взглянуть со стороны на эту освоенную планету,
ставшую их домом.  Конечно,  здесь  появлялись  свои  художники,  поэты  и
композиторы, но то, что несли людям Бродяги, не умирало.
   Все дальше от Земли и Солнца уходила линия Границы. Все больше и больше
миров заселяло человечество, а впереди, раздвигая Границу, шли  Пионеры  и
Бродяги.
   Сигнал  вызова  был  настойчив  и  резок.   Координатор   встал.   Пора
приниматься за дело. Свое дело. Каждый должен  делать  свое  дело.  И  кто
может определить, какое из них важнее и лучше других?  Каждый  сам  решает
это для себя.
   В последний раз Координатор взглянул на зеленый светлячок, замерший  на
берегу Каргобэя. Он снова попытался представить  себе,  что  может  делать
сейчас Бродяга, но у него опять ничего не получилось. И только  в  глубине
души шевельнулось какое-то странное  чувство.  Может  быть,  зависть...  И
вспомнился тот же Паламас:

   Песня слагает стены из скал,
   Предрекает законы мира,
   У всех великих дел на земле
   Одна провозвестница - лира!

   Сигнал вызова повторился. Координатор направился к выходу. Но он  знал,
что будет приходить сюда еще и еще, до тех пор, пока не вернется  Бродяга.
Будет приходить, сидеть, слушая сигнал, похожий на  звон  падающих  капель
воды, и ждать - ждать новых песен, которые принесет с собой Бродяга.



        2. БАЛЛАСТ

   С экранов плеснул в рубку ровный серый свет - крейсер вышел в  аутспайс
[аутспайс - (внепространство) особое состояние пространства,  при  котором
возможно движение материальных тел со сверхсветовыми скоростями  (фант.)].
Теперь он с каждой секундой будет приближаться к базе. А база - это Земля.
Зеленая  Земля...  Двести  семьдесят  парсеков,  почти  месяц  хода  -  и,
вытормозившись из аутспайса в районе  Плутона,  крейсер  подойдет  к  ней.
Координатору вдруг немыслимо захотелось, чтобы это было не через месяц,  а
сейчас, немедленно, сию же минуту... Он еще раз взглянул на экраны:  везде
одинаковое серое свечение, и только на одном двоится  звездная  карта.  По
мере приближения к  базе  изображения  будут  сближаться  и  при  входе  в
Солнечную совместятся полностью. При входе  в  Солнечную  -  через  месяц.
"Схожу к Марсию, - подумал Координатор. - Так нельзя".
   Бард жил  на  второй  палубе,  и  Координатор  решил  пройтись  пешком.
Странное имя - Марсий. Двойственное. Как звездная карта на экране. Есть  в
нем что-то архидревнее, античное. Но что? Ведь выбрано это имя было только
потому, что родился он в Монтане-на-Марсе. И во  всем  облике  Барда  есть
какая-то неуловимая первозданность, -  недаром  он  любит  повторять,  что
происходит от пигмеев лесов Итури. Интересно, что это такое и где  -  леса
Итури? "Надо будет запросить "эрудита", - подумал Координатор. Впрочем, он
думал так уже не раз...
   В Синей лоджии он остановился. Это было здесь.  Тогда,  полгода  назад,
после концерта Мусагета...
   На всю жизнь запомнилось Координатору первое столкновение с декорацией.
Родившись  на  маленьком  форпосте  Сариола,  он,  тогда  еще   пятилетний
мальчишка, на борту лайнера "Стефан" возвращался на Землю, которую никогда
не видел - далекую планету своих родителей. В один из первых дней  полета,
до упаду набегавшись по корабельному парку, он увидел воду. Никогда еще он
не встречал столько  воды  сразу:  мощная  струя  низвергалась  со  скалы,
разбивалась о лежащие внизу камни, взрываясь мириадами пронизанных радугой
брызг, и журчащим потоком  устремлялась  в  непролазную  чащу  кустов.  Он
почувствовал яростную жажду. Во рту мгновенно пересохло; каждая  пора  его
тела, казалось, превратилась в такой же иссушенный рот, - и, не успев даже
скинуть одежду, он бросился под безудержно рвущуюся из толщи камня  струю.
Но вода, искристая и холодная, проходила сквозь него, с грохотом бросалась
на камни - и ни одна капля не смочила его неистово жаждущего тела.  Только
слезы, горько-соленые, липкие, но зато настоящие, а не созданные  усилиями
корабельных декораторов, невольно потекли по лицу...
   Такое же ощущение Координатор  испытал  и  тогда,  когда  по  окончании
концерта вместе с Бортинженером вышел из салона сюда, в  Синюю  лоджию,  и
сел в услужливо сгустившееся под  ним  кресло.  Музыка  Мусагета,  подобно
декоративной воде его детства, была  прекрасна,  бесконечно-прекрасна,  но
она протекала сквозь него, проносилась мимо, радугой вспыхивая в миллионах
звуков, но не порождала того ощущения соприкосновения, которого он ждал.
   Мимо них, разговаривая о чем-то, прошли Мусагет и  Марсий.  Бортинженер
проводил  их  взглядом,  потом   сказал   в   обычной   своей   манере   -
полувопросительно-полуутвердительно:
   - Зачем на кораблях Барды? Мусагет - это понятно,  ему  для  творчества
нужны впечатления. А Барды? Ведь в мнемотеке каждого корабля хранятся  все
шедевры человеческого искусства. Я  привык  во  всем  искать  рациональное
зерно. А здесь - не вижу.  -  И  закончил  неожиданно  резко:  -  Барды  -
балласт.
   - Балласт? - удивленно переспросил Координатор.
   - Лишний груз. Обуза. Человек, не приносящий  прямой  пользы.  Примерно
так. - Бортинженер  любил  выкапывать  какие-то  чуть  ли  не  ему  одному
известные слова и потом объяснять их.
   Теперь Координатор ответил бы ему. Тогда  же  -  промолчал.  Промолчал,
думая о Мусагете.
   Мусагет появился на борту крейсера во время захода на Пиэрию,  одну  из
первых планет, освоенных человечеством, и, пожалуй, самую  комфортабельную
и благодатную из всех, на которые когда-либо ступала  нога  человека.  Им
Мусагета, композитора, основоположника пиэрийской школы в искусстве,  было
широко известно не только на самой Пиэрии, но и на других мирах. Несколько
лет назад Координатору довелось услышать один из  концертов  Мусагета  дл
полигармониума - в записи, разумеется. Он не мог не оценить  гармоничности
замысла и виртуозности исполнения, некоторую же  аполлоничность,  холодную
отстраненность музыки он приписал свойствам записи, - недаром же при  всем
совершенстве  транслирующих  и  записывающих  устройств  люди  по-прежнему
стремятся в концертные залы и филармонии, и достать туда билет  сейчас  не
легче, чем несколько веков назад...
   В детстве  Мусагет  не  отличался  музыкальными  способностями.  Но  он
утверждал, что, рождаясь, каждый человек  равновероятен.  Почему,  говорил
он, инженером-строителем или физиком, историком или астрономом может стать
каждый, а поэтом  или  композитором  -  нет?  Искусство  -  такой  же  вид
интеллектуальной индустрии, как и все остальное. И убеждал своим примером.
Он решил стать композитором - и стал  им,  хотя  для  этого  ему  пришлось
мобилизовать все силы. И конечно, гипнопедию. Воля  и  внушение  дали  ему
мастерство, а непрестанный труд довел это мастерство  до  нечеловеческого,
роботического совершенства.
   Мусагет хотел отправиться в дальнюю разведку - это было  общепризнанным
правом художника. Правда, в большинстве случаев они  предпочитали  корабли
Пионеров или Линейной службы, у Разведчиков же были редкими гостями...
   Выйдя из лоджии в парк, Координатор двинулся напрямик, раздвигая руками
кусты и с наслаждением чувствуя, как руки становятся влажными  от  осевшей
на ветвях росы, - в парке был вечер. На  поляне  еще  никого  не  было,  и
костер едва теплился, лениво облизывая сучья.
   Пять месяцев назад был такой же вечер, только костер уже  разгорелся  и
гудел, выбрасывая похожие на кленовые листья языки.  Координатор  смотрел,
как они растворяются в воздухе, и слушал негромкий, чуть хрипловатый голос
Марсия.
   - Музыка...  -  говорил  Бард.  -  Музыка...  Ее  нельзя  сочинить  или
придумать. Она - во всем и везде. В нас и вокруг нас. Щелкните  ногтем  по
стакану и вслушайтесь - это музыка. Ударьте щупом по камню.  Слышите?  Это
тоже музыка. Приложите к уху раковину; сядьте ночью в тишине своей  каюты,
пойдите в лес, в степь, на море... Вслушайтесь -  и  вы  услышите  музыку.
Извлеките ее, оплодотворите своей мыслью, чувством, принесите ее  людям  -
вот искусство! Но чтобы услышать, надо  понять,  чтобы  понять  -  любить.
Любовь - вот суть всего. Без нее невозможны ни искусство, ни сам человек.
   В то время Координатору это показалось надуманным, непонятным и  вместе
- упрощенным. Только потом... Но потом был десант на Готу.


   ...Лес был самым обыкновенным, таким же,  как  в  земных  заповедниках:
такие же - во всяком случае, внешне - деревья; такие же  солнечные  столбы
между ними; в редких просветах крон такое же синее небо; и  только  воздух
был насыщен множеством мелких насекомых,  облеплявших  лицо,  забивавшихс
под одежду и  кусавших  так  болезненно,  что  пришлось  включить  силовую
защиту.  Может  быть,  именно  из-за   этих   бессмысленно-агрессивных   и
непередаваемо омерзительных существ у  Координатора  и  возникло  ощущение
скрытой враждебности окружающего. Ощущение, однако, противоречило  фактам:
все-таки лес был самым обыкновенным, почти не отличавшимся от земного.  Но
странно: если на Земле человек воспринимался как нечто  родственное  лесу,
то здесь люди, окруженные легким ореолом силовой  защиты,  вносили  острую
дисгармонию, порождавшую безотчетную тревогу. И  только  маленькая  гибка
фигура Марсия объединяла людей и лес, сглаживая, приглушая контраст.  Бард
обладал удивительным даром - везде быть на своем месте. На Земле, в  каюте
крейсера,  в  девственном  лесу  Готы  -  везде  он  казался   порождением
окружающего мира. Сейчас Координатор готов был поклясться,  что  Марсий  -
абориген. Он шел впереди, и кустарник сам расступался перед ним, сучья  не
трещали под ногами, и даже трава - словно не сминалась...
   То,  что  произошло  потом,  было  нелепейшей  случайностью  -   сейчас
Координатор знал это наверняка. Окажись они в любом другом месте  планеты,
окажись они здесь же днем позже или днем раньше празднества Хеер-Да, - все
было бы иначе. Гораздо спокойнее и лучше. Впрочем, лучше ли? Уверенности в
этом  не  было.  Но  тогда  случившееся  показалось  таким  же   диким   и
животно-мерзким, как пропитавшая воздух мошкара...
   До сих пор только она и была враждебной. И вдруг ожил и стал  таким  же
враждебным весь лес.  На  людей  посыпались  камни  и  стрелы.  Отражаемые
силовой  защитой,  они  не  могли   принести   вреда,   но   нелепость   и
бессмысленность происходящего подействовали угнетающе. Люди  остановились.
Невидимые лучники продолжали засыпать их стрелами, и Координатор не мог не
подивиться их ловкости: возникая ниоткуда, стрелы образовывали  в  воздухе
повисшие  в   кажущейся   неподвижности   цепочки,   напоминающие   трассы
микрозондов. Камни падали реже;  натыкаясь  на  силовое  поле,  они  гулко
плюхались на землю.
   - Лингвист! - отрывисто скомандовал Координатор.
   Лингвист  заговорил.  Он  испробовал  все  известные  ему  языки  -  от
протяжного, обильного гласными и сорокасемисложными словами языка  жителей
Энменгаланны, до  резкого,  щелкающего,  как  кастаньеты,  тойнского.  Лес
молчал. Только жужжали пестроперые стрелы, тяжело ухали о землю  камни,  и
сквозь все это лейтмотивом проходил тонкий, еле слышный звон мошкары.
   - Все! - устало произнес Лингвист.  -  Нужны  дешифраторы.  Большие.  С
комплексным вводом. Оставить здесь и уйти. Иначе - невозможно.
   - Остается одно - отступление, - резюмировал Биолог.
   - Нет. - Это сказал Марсий. Он повернулся к Мусагету с видом стороннего
зрителя, каким он, впрочем, и был, наблюдавшему за событиями, и  повторил:
- Нет. Музыка.
   Мусагет на мгновение оживился, но тут же угас.
   - Вы имеете в виду  гипноиндукцию  для  подавления  агрессивности?  Без
базисных излучателей это невозможно.
   - Нет, - возразил Марсий, - я имею в виду не гипноиндукцию.  Я  имею  в
виду музыку.
   Мусагет посмотрел на Координатора и непонимающе, даже чуть  раздраженно
пожал плечами.
   - Координатор, - тихий голос Марсия не допускал возражений. - Прикройте
меня, координатор.
   Не понимая еще зачем, Координатор и  Биолог  переориентировали  поля  в
купол, под защитой которого Марсий снял свое поле. Достав из кармана  нож,
он подошел к кусту, похожему на растущий из одного корня пучок  тростника,
срезал стебель и, несколькими движениями ножа сделав с ним что-то,  поднес
к губам.
   Дрожащий, какой-то металлический и одновременно удивительно живой  звук
взвился в воздух. Он рос, поднимался все выше и выше,  неощутимо  меняясь,
словно колеблемый ветром, и вслед за ним невольно поднимались лица - туда,
где в одном с мелодией ритме раскачивались кроны деревьев. В этом движении
было что-то притягательное, и Координатор  смотрел,  не  в  силах  отвести
взгляда. Как он не понимал этого раньше? Почему лес казался ему чужим?..
   Рука Координатора, лежавшая на регуляторе напряженности защитного поля,
упала  вниз,  увлекая  за  собой  рычажок.   Опасность   вернула   его   к
действительности. Рефлекторно рука рванулась на свое место и - замерла.
   Поле не было больше нужно - цепочки стрел неслышно оседали на траву.  И
вслед за ними, не долетев до цели, падали последние камни...


   ...Уже на  эскалаторе,  спускаясь  на  вторую  палубу,  Координатор  по
карманному  селектору  запросил  "эрудита".  Выслушав  ответ,  он   вызвал
Бортинженера и, едва лицо того появилось на экране, резко спросил:
   - Что такое балласт?
   Бортинженер чуть замешкался. Координатор смотрел на него в упор, точнее
не на него, а за него: вызов застал Бортинженера стоящим у дверей  чьей-то
каюты, и теперь Координатор по тонкой вязи орнамента, проступающей в  углу
экрана, пытался понять, чья же это дверь. Наконец  Бортинженер  заговорил,
но голос его звучал как-то непривычно:
   - Лишний груз...  Обуза...  Человек,  не  приносящий  прямой  пользы...
примерно так...
   - Не только, - возразил Координатор и вдруг сообразил:  такой  орнамент
был на дверях только одной каюты - каюты Марсия. - Не только,  -  повторил
он, чувствуя глубокое  удовлетворение.  -  Это  еще  и  старинный  морской
термин, обозначающий груз, принимаемый  судном  для  улучшения  мореходных
качеств.



        3. ТАНЬКИНА ЗАВОДЬ

   "Так  вот  ты  какая,  Танькина   заводь,   -   подумал   Бец,   сквозь
неправдоподобно чистую зелень воды разглядывая  мелкий  песок,  устилавший
дно. Чистота эта и в самом деле была неправдоподобной, она ассоциировалась
скорее не с тихой заводью, а с  быстрым  форельным  перекатом.  -  Вот  ты
какая..."
   Танькина заводь - эти два  слова  прорвались  в  сознание  Беца  сквозь
кордон  буднично-примелькавшихся  названий;  странным,  дразнящим  запахом
позвали его и заставили неизвестно зачем выскочить на  плавно  замедляющий
ход перрон.


   Вагончик карвейра выскочил из туннеля и помчался по поверхности,  легко
подминая  гранилитовую  ленту  пути.  Сразу   же   погасли   молочно-белые
иллюминаторы, а вместо  их  ровного  света  по  полу,  стенкам  и  креслам
запрыгали солнечные блики. На табло  в  переднем  конце  вагона  вспыхнули
слова: "Южные плантации". Открылись и снова закрылись двери, но пассажиров
не прибавилось: в это время дня карвейром почти никто не пользовался.  Бец
по-прежнему оставался один. Несмотря на бессонную ночь спать не хотелось -
скоро у него будет возможность отоспаться за год назад и  на  год  вперед.
Поэтому он просто сидел, удобно свернув вокруг себя кресло, и поглядывал в
окно, за которым мчалась навстречу чуть  всхолмленная  равнина  с  редкими
рощицами кедроберез да вспыхивающими порой  на  солнце  озерцами.  В  этом
ландшафте была вся Ксения, вернее, ее Южный материк - холмы, рощи,