вас, месье Эме.
     Тот улыбнулся, сел, положил на стоп плоскую коробочку диктофона.
     --  С  вами  приятно  иметь  дело мистер  Чудин!  Сегодня  я  уже  имел
удовольствие слушать ваш  доклад, но... Видите ли, "Сьянс  э ви" --  издание
популярное. Не согласитесь ли  вы вкратце пересказать свой доклад так, чтобы
это  было понятно  не  только собравшимся  здесь  специалистам, но  и  нашим
подписчикам?  Им  это,  безусловно,  будет   интересно,   --  ведь  проблемы
геронтологии волнуют  каждого,  каждому хочется  жить,  и  жить  долго... И,
конечно,  мы   будем  крайне  признательны,  если  вы  в  нескольких  словах
охарактеризуете общее состояние геронтологии сегодня.
     --  С этого  я и начну, -- сказал Чудин. -- Тем более, что на  нынешнем
Конгрессе основные течения определились особенно четко.
     -- Каковы же они, месье Чудин?
     -- Прежде всего, это классическая геронтология, то есть поиск, описание
и  изучение  случаев   естественного  долголетия.  Затем,  это  американская
кибернетическая школа, представление о которой даст доклад доктора Смейерса.
Считая  человека  морально   устаревшей  биомашиной,  эта  школа  предлагает
усовершенствовать  его,  превратив  в  "киборга"  или  "сигома".  Для  этого
человеческий мозг должен  быть помешен в тело, состоящее из легко заменяемых
блоков,     что    открывает    широкие    перспективы    к    развитию    и
самоусовершенствованию "сигомов", дает возможность  оснастить их рецепторами
и эффекторами,  человеку не присущими. Заменяя блоки  по мере их изнашивания
или  устаревания,  человек   станет  практически  бессмертным.  Впрочем,  не
человек.  Ибо на смену  Homo  Sapiens  в  этом случае придет Cyborg Sapiens,
столь  же  чуждый  нам, как  "маленькие зеленые человечки".  В-третьих,  это
биопротезирование.   Последователи  этого  направления  предлагают  заменять
изношенные  или  травмированные  органы  человеческого  тела  биологическими
протезами, трансплантируемыми  от доноров или же выращиваемыми искусственно.
Процесс  может  повторяться  неограниченно.  В  основе  эта  школа близка  к
кибернетической, хотя и  уступает ей  в  смелости,  так как нс  предполагает
усовершенствования человека, остающегося зато тем же Homo Sapiens. Четвертую
школу можно назвать социальной. Ее положения таковы: человек  живет в крайне
неблагоприятных уровнях  -- в загрязненной среде, в  постоянном  конфликте с
обществом и средой  и  т.д.,  и  т.п., и  пр. Если убрать  все  эти  вредные
влияния,  его  жизнь  удлинится  безо  всякого вмешательства в  биологию  до
трехсот по одним и до девятисот лет по другим прогнозам. Все это -- конечные
цели,  сверхзадачи, к которым пока еще делаются лишь  первые  шаги,  Сегодня
последователи всех  школ решают строго локальные задачи, о характере которых
можно  судить  по  выступлениям  на  Конгрессе.  Работа,  выполненная  нашим
институтом, аналогичного свойства. Мы исходили из того, что процесс старения
объясняется  дефектами   в  производстве  клеточного  белка.  Для  борьбы  с
дефектными белками мы прибегли к тому же  способу, что и природа, то есть  к
антителам.   Близкую   работу  несколько  лет  назад   выполнили   биохимики
лаборатории  Оак-Ридж  в  Ноксвилле. Они пересаживали  костный мозг,  орган,
вырабатывающий антитела в организме. Это  привело ко значительному удлинению
жизни: вместо средних  ста пятидесяти  шести  недель  подопытные  мыши  жили
двести(двести пять.  Мы  же  синтезировали  искомые  антитела  искусственно.
Останавливаться на технических подробностях в  популярном обзоре, думаю, нет
смысла.
     -- Благодарю  вас,  месье Чудин! Еще  один, последний вопрос: какая  из
перечисленных школ соответствует вашим взглядам?
     Чудин задумался.
     -- Мне кажется, истина должна лежать не  на каком-то из  путей, а на их
перекрестке. Недаром  говорят, что мы живем в век синтеза: продуктов питания
и пластических материалов, науки и искусства...
     --  От имени  наших  подписчиков  благодарю  вас,  месье Чудин! --  Эме
поднялся,  поклонился  и   перекочевал  за   другой  столик,  где  о  чем-то
беседовали, оживленно жестикулируя, Бенини и Грассо.
     Вечернее  заседание  было не  особенно  интересным.  Профессор  Хартмут
докладывал о новом способе связывания свободных радикалов в клеточном белке.
С  работой этой Чудин  был  в  основном знаком,  --  как  по  опубликованным
материалам,  так  и по  непосредственным  наблюдениям: в  прошлом  году  ему
довелось  побывать   в  Эдинбургском  Королевском  биохимическом  институте.
Главное же,  Чудин нс считал это направление правильным. Все это:  антитела,
связывание свободных радикалов, удаление из организма тяжелой и сверхтяжелой
воды -- лишь  попытки оттянуть неизбежный финал, exitus letalis. Организм --
полностью  автоматизированная  фабрика по производству  белка. До  какого-то
момента  она работает  исправно,  производя брак  лишь изредка, случайно,  в
совершенно безопасных  количествах. И  вдруг происходит "диверсия".  Фабрика
начинает вырабатывать  все больше брака, наконец  -- только брак. Начинается
эскалация производственных  дефектов, катастрофа  ошибок. И  все, что делают
пока геронтологи, -- лишь попытка  компенсировать присутствие этого брака  в
организме, борьба с последствиями "диверсии", а не  с ее первопричиной. В то
время   как  главное  --   найти  "диверсанта",  притаившегося  в  закоулках
генетического кода, найти и своевременно обезвредить. Но -- как?
     До чего же это унизительное чувство -- томительное бессилие разума!
     Вечером его спутники по делегации поехали в Бержерак. Чудин остался: он
уже побывал  в  этом  провинциальном городке, гордящемся,  что он  -- родина
Сирано  де Бержерака  (хотя  родился сей бретер, поэт  и мыслитель,  увы,  в
Париже...),  маршала Ла  Форса,  метафизика Мэн  де  Бирана и энциклопедиста
Проспера Фужера. Чудин осмотрел все места, связанные с их именами,  заглянул
в книжные магазины, побродил по набережным Дордони... Больше ему нечего было
там делать.  Вдобавок сегодня его  пригласили  Лафаржи, а  быть приглашенным
французами домой в высшей степени лестно.
     Лафаржи были  милой и  интересной парой. Оба они работали  здесь же,  в
институте де  Голля. Чудин зашел в номер, переоделся и через парк направился
к их коттеджу.
     Институт занимал обширную территорию,  расположенную на  берегу Дордони
километрах в  десяти ниже Бержерака. Кроме центрального комплекса здесь были
два больших  лабораторных корпуса, виварии  и  многоквартирный жилой дом для
младшего персонала --  профессорский состав жил в коттеджах, разбросанных по
прибрежной части парка.
     К себе Чудин вернулся  за полночь. Забавно, думал он, выйдя  из  душа и
растираясь махровым полотенцем, на всех подобных симпозиумах, коллоквиумах и
конгрессах  самое  интересное  --  не  официальная   часть,   которую  можно
представить  себе  заранее,  не  работа  семинаров  и  комиссий, а кулуарные
разговоры, встречи, свободный обмен мнениями. Один этот визит к Лафаржам дал
не меньше, чем два дня заседаний...
     Ч удин совсем уже собрался лечь, как вдруг заметил лежавшую на тумбочке
у постели книгу. Мгновение он смотрел на нее, припоминая. Ах, да!
     ...После  вечернего   заседания   его  остановил  в   коридоре  человек
невыразительной, незаметной какой-то  наружности, от  которого  оставались в
памяти  лишь  темные  очки в роговой оправе да алая розетка ордена Почетного
легиона  (кстати, почему  "почетного"?  Точнее  было  бы  перевести это  как
"Легион чести"...). Человек взял Чудина  под руку, увлек  в  боковой  холл и
усадил на диван.
     --  Я задержу вас  всего  на  несколько  минут, месье Чудин!  Позвольте
представиться:  Анри   Жермен,  писатель.  Точнее,   писатель-фантаст,   чем
объясняется мой интерес к науке, побудивший достать  гостевой  билет на этот
Конгресс.  Я слушал  сегодня  ваш доклад,  -- это  чрезвычайно интересно.  Я
всегда  стараюсь следить  за новыми работами  в наиболее интересных областях
науки,  к которым, безусловно,  принадлежит биология вообще и геронтология в
частности. И мне хочется  попросить  вас  принять  в подарок  мою  последнюю
книгу. Тем  более,  что  в  ней затронут  ряд  вопросов, связанных  с... ну,
скажем, геронтологией.
     -- Спасибо, месье  Жермен,  -- сказал  Чудин.  Он не  слишком увлекался
фантастикой, хотя и не пренебрегал ею, подобно  некоторым своим коллегам. --
Прочитаю  с  удовольствием. Во  всяком  случае, с интересом, --  это я  могу
обещать твердо.
     Жермен достал из своего портфельчика-атташе книгу в яркой суперобложке,
написал несколько слов на форзаце и с улыбкой протянул Чудину...
     Чудин  дернул шнурок торшера,  улегся поудобнее, взял книгу. Называлась
она довольно  претенциозно  -- особенно  для Франции  --  "Агасфер", хотя по
объему была раза в четыре меньше сочинения Эжена Сю.
     ...Звали его  Анн де  Ла Ним.  Он  родился в 1152 году,  ознаменованном
бракосочетанием  Алиеноры,  последней  герцогини Аквитанской, с  Генрихом II
Плантагенетом. Сын конюшего  графа  Тулузского,  он легко  мог удовлетворить
свою  потребность  в  ощущении жизни:  воевал и кутил,  предавался  любви  и
обжорству, --  словом,  был  истинным пантагрюэлистом, хоть  и родился тремя
веками раньше основоположника учения. Но постепенно пришло пресыщение. А его
живой провансальский ум требовал пиши.
     Он  примкнул  к  катарам, вскоре  став  одним  из  "посвященных"  этого
вероучения. Когда  пала  и  король французский  ополчились  на  альбигойскую
ересь, он,  сменив  рубище  на  доспехи, стал под  знамена  своего сюзерена,
Раймунда  VI,  графа Тулузского, забыв, что  вера  запрещает  ему  проливать
кровь. Он был ранен в  той битве при Мюре, в которой погиб Педро II,  король
Арагонский. Был он и в  числе последних защитников  Монсегюра и тайным ходом
бежал из замка в ночь накануне резни, с шестые другими "посвященными", унося
книги  --  главное сокровище  альбигойцев, известное среди непосвященных как
"чаша Святого Грааля".
     Такая трактовка  Святого Грааля показалась  Чудину  любопытной. Чаша  с
кровью  Христовой  --  и  книги.  Впрочем, из  книг и пьют -- знание. Как из
Божественной Бутылки Рабле...
     Судьба щадила Анна де Ла Нима. Не раз ускользал он от верной смерти, не
раз бывал ранен, но -- оставался жив. Во время осады  Монсегюра ему было уже
под  семьдесят, но  выглядел  он  сорокалетним. Сорокалетним  он  выглядел и
тогда,  когда понял вдруг,  что  живет не  просто долго, а  непозволительно,
невозможно долго, потому что ему перевалило за двести  лет.  Пытаясь понять,
почему так,  он занялся медициной. И преуспел  в этом занятии, прославившись
впоследствии под  именем мэтра Амбруаза  Парэ. Говорили, будто Парэ  владеет
эликсиром бессмертия. Ложь! Он просто был бессмертен.  И кончина его в  1590
году  была   не  более  чем  спектаклем,  разыгранным  в   то  изобиловавшее
театральностью  время: ясно  стало хирургу Амбруазу  Парэ,  что основная его
работа отнюдь не врачевание, а составление ядов для Медичи и других..
     Анн  стал осторожен. Он понял, что лучше  жить  незаметно, меняя имена,
прячась в глуши. Снова объявился он лишь в 1750 году -- под именем графа  де
Сен-Жермен. Приближенный ко двору, обласканный всесильной маркизой Помпадур,
он быстро сколотил состояние, необходимое для жизни (ибо он  привык жить  не
отказывая  себе ни в  чем) и своих исследований, -- и вновь удалился  в свой
замок, в далекую Голштинию.
     Многое и многих повидал  он  за свою  жизнь.  Он беседовал  с Эразмом и
Мором, Артефиусом и Ньютоном...  Как ни старался он жить спокойно, укрывшись
в  глуши  своего  поместья,  войны  Европы  неумолимо  вовлекали  его в свою
кровавую круговерть, а тяга к познанию нового то кидала его на борт идущих в
Новый  Свет каравелл,  то  гнала в  далекое  царство пресвитера  Иоанна  или
империю Великого Могола.
     Умирали его друзья. Он жил.
     Умирали его враги. Он жил.
     Умирали его жены, дети и дети их детей. Он жил.
     Жил,  постепенно  все  больше  подчиняя  себя  одной  цели ~ стремлению
понять, почему он живет.
     Чудин с  трудом  оторвался  от чтения. Было уже  больше трех. "Ох, и не
высплюсь же я," -- подумал он  и  прикинул: оставалось чуть меньше половины.
Он закурил, положив книгу на грудь и глядя в потолок.
     Безусловно,  этот  Жермен талантлив.  Только настоящий талант  способен
создать такую достоверность. Не сочную, красочную, как американский вестерн,
достоверность романов Дюма, а непривычную для фантастики, и потому тем более
впечатляющую  достоверность  старой  черно-белой  кинохроники.  Часто  автор
уходил от веками устоявшихся исторических  представлений, но каждый раз  его
версия  оказывалась убедительной, неправдоподобной порой,  но  вместе  с тем
удивительно реальной, -- как сама жизнь.
     Чудин снова углубился в чтение.
     1970  год.  Под  именем  профессора Леонара Дюбуа  Анн де Ла  Ним  стал
работать в  Лионском институте геронтологии. Нет,  он  не нашел еще разгадки
своего долголетия. Но некоторые мысли у него уже появились.
     Бессмертие  --  что оно такое?  Скажем так:  неограниченное долголетие.
Человек,  наделенный  таким  бессмертием,  может  умереть  от   болезни  или
погибнуть  в  автомобильной  катастрофе.  Такое  бессмертие,  в  отличие  от
бессмертия-неуничтожимости,  бессмертия-феникса,  философски допустимо. И  к
нему человек  стремился всегда,  отправляясь на поиски острова  Бимини,  как
Хуан Понсе де Леон, или пытаясь в тиши тайной лаборатории получить спиртовой
раствор  философского  камня,  как бесчисленные поколения  адептов  Великого
Делания.
     Старение  -- это  технология смерти, фокус саморазрушения генетического
кода. Отдельные клетки человеческого тела, помещенные в питательный раствор,
сперва развиваются подобно  нормальным одноклеточным, но  максимум через  50
делений, за  пределом Хайфлика, их  колония  гибнет, тогда как обычная амеба
может  делиться бесконечно.  Почему? Потому, что смерть --  орудие эволюции,
ибо только  смертность индивида  дает виду  возможность эволюционировать,  а
значит выжить. С приходом бессмертия умрут эволюция и прогресс.
     Но...
     Взяв в  руки палку, человек  перестал  приспосабливаться  к  окружающей
среде. Он создал вторую природу, ставшую средой  его обитания, экологической
нишей, и он изменяет  эту среду, оставаясь неизменным сам. Эволюции человека
-- за исключением психологической  -- уже давно  нет. И смерть ему не нужна.
Она  --  рудимент,  и  как  таковой постепенно  отомрет.  Постепенно  --  за
промежуток времени, соизмеримый со сроками эволюции.
     В  принципе  человек бессмертен. Но есть  в  нем  аппарат,  который  по
достижении определенного возраста  начинает  вводить  в  процесс  клеточного
воспроизводства намеренные  ошибки. Можно и  нужно найти эту  адскую машину,
найти и обезвредить. И сделать это должна геронтология.
     Однако,  как и всякий аппарат, эта адская машина иногда не срабатывает.
Вот тогда-то к появляются на свет Агасфер и Анн де Ла Ним, Элиас и Аполлоний
Тианский.  Будущее отбрасывает свои тени в настоящее  --  гласит  английская
пословица.  Эти  люди и  есть  такие "тени  будущего", бессмертные  предтечи
грядущего бессмертного человечества,
     Член-корреспондент Академии Медицинских наук Борис Юрьевич Чудин закрыл
книгу.
     Многие  из  высказанных Жерменом мыслей можно развить на  более высоком
научном уровне, гораздо подробнее и точнее. Впрочем, сообразил он, в романах
этого не требуется. Нет, но каков этот самый Жермен!
     Чудин вспомнил лицо фантаста: невыразительное неброское, с тонкими,  но
блеклыми  какими-то  чертами  --  лицо  человека  неопределенного  возраста.
Пожалуй, самое запоминающееся в нем -- очки. А если их снять?
     Нет, недаром лицо это в первый же момент показалось  Чудину  безотчетно
знакомым! Когда  он мысленно попробовал  снять с фантаста очки, он понял это
наверняка.
     Они  уже  встречались однажды.  Это было  в 1756  году в Париже.  Чудин
состоял тогда в русском  дипломатическом корпусе,  а  писателя  Анри Жермена
знали как графа де Сен-Жермен.

     1970


        ТЕМА ДЛЯ ДИССЕРТАЦИИ

     ЭКСПОЗИЦИЯ

     В семь часов  вечера  широкие двери Института мозга распахивались, и из
них   поодиночке,   группами   и  наконец  непрерывным   потоком  выливались
сотрудники.  Минут через  десять-пятнадцать  поток  постепенно иссякал.  И в
здании, на  территории и  прилегающих к ней улицах наступала тишина. Изредка
ее нарушали шаги случайных прохожих или какой-нибудь парочки, пришедшей сюда
целоваться  в  уверенности,  что  их  никто  не  потревожит  по  вечерам все
население Академгородка сосредотачивалось в жилых и культурных центрах
     Так  было и  в этот день. Однако в половине восьмого привычный  порядок
нарушился: к дверям Института с разных сторон подошли двое. Первому было лет
тридцать пять. .Лицо его казалось треугольным: очень широкий и высокий  лоб,
над  которым фонтаном взрывались и опадали  в разные  стороны длинные прямые
волосы;  совершенно  плоские  выбритые  до  блеска  щеки  почти  сходились v
миниатюрного подбородка;  рот же напротив, был столь  велик,  что, казалось,
стоит его открыть -- и подбородок неминуемо должен отвалиться; только прямой
нос  с  широко  выгнутыми  крыльями  вносил  в  это  лицо  какое-то  подобие
пропорциональности.  Второму на вид было  никак  не меньше шестидесяти. Лицо
его чем-то  напоминало морду благовоспитанного  боксера, почти квадратное, с
крупными  чертами  и небольшими умными глазами,  оно казалось  грустным даже
тогда, когда человек улыбался. Вся его фигура была под стать лицу, массивная
и  тяжелая.  И  поэтому  подстриженные  коротким  бобриком волосы  никак  не
вписывались в общий тон -- здесь приличествовала бы львиная грива.
     Встретившись, они поздоровались  и несколько  минут постояли,  о чем-то
тихо переговариваясь. Младший короткими жадными  затяжками  курил  сигарету.
Потом резким  движением  бросил:  прочертив  в  воздухе  багровую дугу,  она
электросваркой рассыпалась по выложенной  путиловской плиткой стене. Старший
осуждающе покачал головой. Затем оба вошли в здание.
     В тот  момент, когда  они оказались в  холле, освещенном только неяркой
лампой на столике у вахтера, откуда-то из недр здания вышел третий. Лица его
было не  разглядеть,  только белый  халат светился,  как снег лунной  ночью.
Подойдя к вахтеру, он негромко сказал:
     -- Федорыч, пропусти, пожалуйста. Это ко мне.
     -- Пропуск? -- Дежурный с трудом оторвался от газеты.
     -- Вот.
     Вахтер  внимательно  посмотрел  на  бумажку,  перевел  взгляд  на  лица
посетителей.
     -- Ладно, -- проворчал он, снова углубляясь в "Неделю". -- Трудяги...
     Человек в белом халате быстро подошел  к двоим, ожидавшим  в нескольких
шагах от холодно поблескивающего турникета. -- Добрый вечер, --  сказал  он,
пожимая им руки.
     Они постояли несколько секунд, потом младший из пришедших не выдержал:
     -- Ну веди, Вергилий...
     Старший усмехнулся:
     --  В   самом   деле,  Леонид  Сергеевич,   идемте.   Показывайте  свое
хозяйство...
     Они довольно долго шли  по коридорам, два раза поднимались по лестницам
-- эскалаторы  в это время  уже не работали -- и  наконец остановились перед
дверью с табличкой: "Лаборатория молекулярной энцефалографии".
     Леонид Сергеевич пропустил гостей,  потом  вошел сам  и запер  дверь на
замок.
     -- Ну вот, -- сказал он негромко, -- кажется, все в порядке.
     Треугольнолицый внимательно разглядывал обстановку.
     -- Знаешь,  мне  начинает  казаться, что  чем дальше,  тем  больше  все
лаборатории   становятся   похожими   друг   на  друга.  Какая-то   сплошная
стандартизация...
     -- Унификация, -- уточнил Леонид.
     -- Пусть так. В любой лаборатории чуть ли не одно и то же оборудование.
Я в твоем хозяйстве ни бельмеса не смыслю, а прибор