К  стенам  замка  прижался Альтштадт,  на  острове кучился
множеством домишек город Кнайпхоф.  Слева пестрели крыши города Либенихта.
С  башни  священник хорошо видел  толпы  народа,  стекавшиеся на  рыночную
площадь  Альтштадта.   В  руках  у  людей  сверкало  оружие.   По  мостам,
перекинутым через реку, шли люди.
     Сердце у брата Плауэна сжалось.  Он посмотрел на крепостные стены, на
глубокий ров с водой.  <Конечно, для ремесленников и торгашей, - думал он,
- крепость неприступна.  Без  осадных машин они  не  смогут нанести стенам
особого вреда. Но ведь ремесленники, если захотят, могут построить осадную
машину.  А  как  поведут себя  славяне-рабы?  Конечно,  они  взбунтуются и
поддержат горожан. Святая дева! Что будет со мной?!>
     К   шуму  колес  водяных  мукомолен,   стоявших  на  Кошачьем  ручье,
примешивались яростные крики разбушевавшихся людей.
     Священник  взглянул  на   двор   замка.   Там   копошились  несколько
седобородых  рыцарей,   замшелых  от   старости.   Они  надевали  шлемы  и
перепоясывались  мечами.   Престарелые  братья,   доживающие  свой  век  в
орденской богадельне,  нюхом почуяв опасность,  выползли на  двор из своих
убогих келий.
     Плауэн  медленно спустился по  узкой  и  крутой  лестнице и,  понурив
голову, побрел к главному эконому.
     Услышав рассказ священника,  Генрих фон  Ален  пришел в  неистовство.
Вылупив  бесцветные глаза,  он  стучал  пухлым  кулаком по  столу,  гремел
четками.  Конечно,  он  не  так уж был разъярен,  как это могло казаться с
первого взгляда.  По-настоящему главный эконом злился,  если затрагивались
его собственные дела.
     Успокоившись, Генрих фон Ален сказал:
     - Мы поговорим о твоем мерзком поступке, брат Плауэн, в другой раз, а
сейчас скажи, сколько рыцарей в замке.
     - Один  заболевший оспой  лежит в  госпитале.  Семь  стариков живут в
богадельне.  Еще двое скорбных животами...  Великий маршал забрал в  поход
всех,  кто  мог  носить  оружие.  Только  вы,  брат  главный эконом,  и  я
по-настоящему здоровы и способны защищать замок. Стража, как вам известно,
насчитывает три десятка солдат.  Если мы вооружим всех наших слуг,  то еще
прибавится тридцать четыре человека,  но  вряд  ли  из  них  будут хорошие
воины.
     - Святые ангелы!  Достопочтенный брат Плауэн, значит, городской сброд
может запросто взять замок?
     - Нет,  брат  главный эконом,  -  скромно ответил священник,  -  если
хорошо организовать оборону...
     - Организовать оборону?!  Ты  же  сказал,  что через полчаса горожане
будут у стен замка!
     Брат Плауэн молчал, опустив голову.
     - Надо вывести из замка эту девку,  невесту русского купца,  и отдать
ее с рук на руки жениху,  -  внезапно осенило главного эконома. - Ты понял
меня,  брат Плауэн?  Я поручаю тебе отвести горожанам невесту. В этом наше
спасение.
     Генрих  фон  Ален  ликовал.  <Я  превосходно  рассчитался с  негодяем
Плауэном!  - думал он. - Если бы не случилось бунта, брат Плауэн преподнес
бы великому магистру все в  искаженном виде.  А теперь пусть попробует.  Я
скажу  капитулу,  что  знал  о  недовольстве в  городе  и  принял меры,  а
пустоголовый брат Плауэн,  у которого на уме только пытки и казни,  посмел
вмешаться в мои дела. И в результате горожане взбунтовались>.
     А еще Генрих фон Ален надеялся, что брату священнику не удастся мирно
встретиться с  горожанами.  Ремесленники и  купцы хорошо знают его поганую
рожу.  Если они не убьют, то основательно намнут ему бока. Пусть это будет
наукой для попа: не станет задирать нос.
     - Иди,  брат,  поторопись во  славу бога,  -  добавил елейным голосом
эконом.
     Когда за Плауэном закрылась дверь, Генрих фон Ален не мог сдержаться.
На его жирном лице заиграла торжествующая улыбка.  На всякий случай,  если
бы  брат  Плауэн подслушивал под  дверью,  он  громким голосом стал читать
<Отче наш>.  Потом он вытащил из-под кровати корзинку с фигами, причмокнул
красными, сочными губами и с наслаждением положил ягоду в рот. На этот раз
корзинка была наполнена фигами доверху.
     Генрих фон Ален, как хороший актер, в совершенстве владел своим лицом
и   мог  придать  ему  в  любую  минуту  восторженное  или  елейно-постное
выражение.   Без  такого  умения  в   ордене  девы  Марии  делать  нечего.
Благообразие и  внешняя благопристойность -  главная черта духовной жизни.
<Братья ордена, - поучал устав, - всегда должны помнить, что не только они
смотрят на  всех,  но и  все смотрят на них>.  И  братья один перед другим
старались выглядеть как можно благообразнее и пристойнее.  С постным видом
отрекшихся от  мира  они  бродили по  замку,  перебирали четки,  обедали и
молились.
     Простачки-рыцари,   научившиеся  размахивать  мечом  и   не   умевшие
притворяться,  не могли подняться и  на первую ступень орденской служебной
лестницы.
     Вскоре  после  разговора  в   келье  главного  эконома  ворота  замка
открылись;  зазвенев цепями,  опустился мост,  поднялись решетки. Из ворот
выехало четверо всадников: брат Плауэн с Людмилой и двое кнехтов.
     Всадники направились прямо к  рыночной площади,  заполненной народом.
Высокий рыжий кнехт выехал вперед и громко затрубил в боевой рог.
     - Почтенные и  уважаемые горожане,  -  зычным  голосом  закричал  он,
опустив рог,  - благочестивый комтур Кенигсбергского замка Генрих фон Ален
возвращает  Людмилу,   дочь   Стефана   Бутрима,   в   полном   здравии  и
неприкосновенности. Она задержана в замке по недоразумению. Вас, почтенные
горожане,  благочестивый комтур Генрих фон Ален просит разойтись по домам.
Да поможет нам Иисус Христос и дева Мария!
     Бледная, с высоко поднятой головой, сидела Людмила на своей лошади.
     Из  толпы  вышел  староста  хлебопеков Макс  Гофман  и  приблизился к
девушке. Он был в нарядном кафтане, разукрашенном золотом.
     - Тебя не тронули монахи, доченька? - громко спросил он ее.
     Толпа замерла.
     - Они убили моего отца и мою мать.  Меня они не тронули,  -  ответила
Людмила и, закрыв лицо руками, зарыдала.
     Притихшая было толпа зашевелилась, зашумела.
     - Выгоним рыцарей из нашего города! - гневно прозвучал чей-то голос.
     - Казнить смертью орденского палача Плауэна! Он замучил многих людей!
- закричала женщина  с  растрепанными черными  волосами.  Она  бросилась к
священнику, сидевшему на лошади, и схватила его за ногу.
     Брат Плауэн испугался. Дернув ногу из цепких рук женщины, он нечаянно
ударил ее башмаком в лицо.
     - Держите его!  -  дико закричала женщина.  Лицо ее  окровавилось.  -
Держите убийцу!
     В  воздухе просвистела веревка.  Кожаная петля  ловко перехватила шею
брата Плауэна.  В одно мгновение он очутился на земле.  Стражники в испуге
повернули своих коней и,  накалывая их шпорами, поскакали к воротам замка.
За ними с пустым седлом помчался пегий конь священника.
     Толпа  бросилась к  поверженному орденскому брату,  окружила  его,  и
началась жестокая расправа.  Люди  кричали осипшими,  звериными голосами и
наносили удары.
     Конец священника был близок.
     - На нем святой крест! - раздался вдруг чей-то вопль.
     Люди  отхлынули  от  неподвижного тела  орденского  брата.  Он  лежал
ничком,  раскинув руки.  Из разбитой головы текла кровь. Одежда разорвана,
спина оголилась. На белой коже пламенел кровавым рубцом крест.
     Староста   хлебопеков  Макс   Гофман   подозвал  людей.   Подмастерья
расстелили на  земле белый шерстяной плащ и  положили на него безжизненное
тело Плауэна.  Ухватившись за  края плаща,  они вчетвером медленно понесли
священника по Седельной и Мясной улицам к воротам замка.


                         Глава тридцать четвертая

           И ДАНО ЕЙ ПРАВО БЫТЬ КОРОЛЕВОЙ ПОЛЬСКОЙ ДО ВРЕМЕНИ,
                        ПОКА НЕ БУДЕТ ОТДАНА ЗАМУЖ

     Встреча королевны была торжественная и радостная.  Когда на уезженной
краковской дороге показались верховые гонцы в  белых атласных кунтушах,  в
городе  ударили  колокола и  музыканты,  собравшиеся на  рыночной площади,
стали играть веселые песни.
     Далеко  растянулся поезд  королевны Ядвиги.  Впереди  мчались  гонцы.
Вслед за  ними бирючи на  вороных конях трубили в  трубы.  Пятеро рыцарей,
закованных в золоченую бронь, везли королевскую хоругвь. За хоругвью ехала
сама  королевна,  окруженная вельможами венгерского королевства.  В  свите
находились  и   многие  самовластные  польские  паны,   встречавшие  ее  у
венгерской границы.
     Вслед  за  королевской свитой ехали телохранители:  шестьдесят хорошо
вооруженных рыцарей и  рослые шляхтичи в  алых  кунтушах.  А  уж  за  ними
тарахтели сотни повозок с королевским снаряжением и приданым.
     Сам  венгерский кардинал Дмитрий  сопровождал королевну.  Он  ехал  в
раззолоченной карете,  украшенной со всех сторон гербами.  В дороге старик
расхворался и лежал в подушках, постанывая на ухабах.
     Князь Владислав Опольчик,  незадолго до  этого взявший на себя весьма
деликатное дело  -  соединить  супружескими узами  Ядвигу  и  австрийского
принца Вильгельма,  -  гарцевал рядом с  королевной на  караковом скакуне,
разодетый в  драгоценные доспехи.  На  его  шлеме развевались две  длинные
ленты,   огромный  гребень  был   украшен  гербами  и   девятью  кудрявыми
страусовыми перьями.
     Увидев на  высоком холме башни королевского замка,  Ядвига остановила
своего коня.  За  его  каменными стенами она увидела сверкавшие на  солнце
многочисленные кресты городских костелов.  Кроме  дворца,  замок  вмещал в
своих стенах еще  несколько каменных зданий.  Здесь находился кафедральный
собор, церкви святого Михаила и святого Георгия.
     <Буду ли  я  счастлива в  этом  замке,  моем новом доме?  -  подумала
королевна.  -  Как  сложится  моя  жизнь?>  И  сердце  ее  сжало  недоброе
предчувствие.   Королевне  недавно  исполнилось  тринадцать  лет,  но  она
выглядела старше,  была высока ростом и красива.  Тонкие черты лица, синие
глаза чистого и густого цвета и золотистые кудри нравились многим рыцарям.
     - Да поможет мне бог и  святая дева!  -  прошептала девушка и тронула
коня.
     Скоро  ей  снова  пришлось остановиться.  У  подножия замкового холма
королевну встречали высшее  духовенство в  праздничных ризах  и  советники
польского королевства.
     На самом верху сторожевой башни сигнальщики заиграли на трубах,  и от
звонкого гудения меди дрогнул воздух.
     Первым  приблизился  архиепископ Бодзента  в  золотом  облачении.  Он
благословил королевну и  поцеловал ей  руку.  За ним целовали руку канцлер
королевства Ян Радлица, подканцлер и королевский нотариус.
     За  духовными  и  светскими  властителями двинулось панство.  Подошел
краковский каштелян Добеслав из Куроженк.  Став,  по немецкому обычаю,  на
одно   колено,   он   почтительно  поцеловал  подол  королевского  платья.
Приложились к  королевской руке хранитель королевской казны,  стольничий и
чашник, меченосец и хорунжий.
     Со всех сторон королевну окружили краковские вельможи и  богатые паны
гербов  Топора,  Лелива и  Порай.  Они  переговаривались на  чужом  языке,
королевна даже  не  пыталась  прислушиваться.  Обращаясь к  ней,  говорили
по-немецки, иногда плохо, иногда хорошо.
     Королевна делала вид,  что внимательно слушает.  На самом же деле она
впускала почтительные и  льстивые слова в  одно ухо и  выпускала в другое,
заботясь только о  том,  чтобы вовремя подать руку для поцелуя и  к  месту
улыбнуться.
     <Что делает сейчас мой  милый Вильгельм?  -  думала она.  -  Охотится
вместе  с  отцом,  скачет по  лесам  на  коне  и  трубит в  охотничий рог?
Противный князь Опольчик -  обещал,  что Вильгельм приедет в Краков вместе
со всеми, а вышло не так, и теперь я должна скучать одна в чужом городе...
Какой  смешной!>  -  удивлялась королевна,  взглянув на  кудлатые брови  и
мясистый, пористый нос пана Гневаша из Дальвиц. Она чуть не расхохоталась.
Вельможа долго тискал и слюнявил ее белую маленькую руку.
     <Боже мой,  как много придворных! - думала королевна. - Если бы здесь
был Вильгельм... Скоро ли все это кончится? Я устала>.
     Она оживилась, когда к ней подошел ратман города Кракова. Приветствие
от  немецких  купцов  и  ремесленников он  произнес на  чистейшем немецком
языке, примешивая саксонские словечки.
     Звон колоколов и трубные звуки делались все громче, оглушительнее. Из
ворот замка вышли монахи с толстыми восковыми свечами, перевитыми золотыми
лентами, и выстроились по сторонам крутой мощеной дороги.
     Под приветственные крики толпы и монашеское пение королевна въехала в
замок,  сошла  с  лошади и  первые шаги  направила к  порогу кафедрального
собора.
     День   был   ясный.   Осеннее  солнце   сверкало  на   золотых  ризах
многочисленного духовенства, на шлемах и латах рыцарей...
     Но не все поляки желали видеть Ядвигу королевой Польши.  За несколько
дней перед коронацией шляхтич Воцлав из  Раскова стал громогласно заявлять
на  всех краковских улицах,  что  архиепископ Бодзента не  шляхетского,  а
самого подлого рода.
     Если Бодзента не  был  шляхтичем,  он  не  мог быть архиепископом,  а
значит,  не  мог короновать Ядвигу.  Пошли разные толки.  За четыре дня до
коронации   королевна  обнародовала  документ,   подтвердивший  шляхетство
Бодзенты.  Коронация  состоялась в  срок,  и  королевна  Ядвига  сделалась
королевой Польши.
     Но самое трудное предстояло впереди.
     После  утомительных тайных переговоров с  самовластными малопольскими
панами Бодзента понял,  что не ошибся в своих догадках: многие соглашались
на короля-литовца,  лишь  бы  осталась  за  ними  Галицкая  Русь.  Кстати,
малопольское панство побаивалось лихих набегов князя Ягайлы. Однако громко
говорить о нем как о польском короле и муже Ядвиги  не  осмеливались  даже
самые  лихие  головы.  Сторонники  объединения с Литвой были озабочены еще
тем,  что королевна Ядвига обвенчана с австрийским принцем Вильгельмом,  а
католическая  церковь  была  непреклонна,  когда  дело касалось святости и
нерасторжимости брака.
     Но  если  панство  Малой  Польши,   в  общем,   терпимо  отнеслось  к
предложению архиепископа,  то  вольная  шляхетская братия  Великой  Польши
смотрела иначе. Неприязнь к иноземщине, к онемечившимся панам, к городам с
немецкими порядками, желание видеть на польском престоле поляка заставляли
многочисленную великопольскую шляхту  ратовать  за  князя  Мазовецкого.  И
архиепископ Бодзента,  дабы не разгневать его святейшество папу,  вынужден
был покинуть Краков и вернуться на Великую Польшу.
     Никто не  спросил маленькую королеву,  хочет ли  она литовского князя
Ягайлу себе в мужья. А королева не хотела, и ее любовь к принцу Вильгельму
чуть было не опрокинула папский замысел.


     Сразу  же  после  коронации Ядвига  пригласила в  Краков австрийского
принца, и он не стал откладывать поездку.
     В  дождливый день  святого Андрея Апостола к  воротам замка прискакал
закутанный в  плащ  слуга и  затрубил в  рог,  оповещая о  прибытии принца
Вильгельма. Долго пришлось ему мокнуть перед закрытыми воротами.
     Наконец открылась низкая,  почти незаметная дверь в крепостной стене.
Пригнув голову, из нее вышел придворный чиновник.
     - Перестань трубить,  -  громко  сказал он,  оставаясь за  крепостным
рвом,  - у королевы разболелась голова. Его высочеству австрийскому принцу
приготовлено жилище  в  городе.  Так  распорядился пан  Краковского  замка
Добеслав из Куроженк.
     С этими словами чиновник скрылся за дверью.
     Гонец, вздыбив коня, поскакал к своему господину.
     Принц Вильгельм повернул в  Краков.  У городских ворот высокого гостя
встретили  знатные  шляхтичи  и   с  почетом  проводили  к  дому  богатого
самовластного пана.
     Но  если  пан  Добеслав из  Куроженк не  пустил австрийского принца в
замок, то никто не мог запретить королеве встретиться с ним в городе.
     С  приездом австрийского принца среди придворной знати и  вельможного
панства началось брожение. Многие паны, вспомнив бракосочетание Вильгельма
и  Ядвиги,  состоявшееся по  всем  правилам,  стали выдвигать Вильгельма в
польские короли.
     Старинный  францисканский монастырь на  Градской  улице  гостеприимно
раскрыл  свои  двери  перед  королевой  Ядвигой  и   австрийским  принцем.
Монастырские стены и  башни из  красного кирпича не  уступали крепостным и
были очень похожи на постройки немецкого ордена в Пруссии.  Здесь все были
свои.  Аббат  и  многие  монахи были  немцами,  и  монастырь подчинялся не
польской,   а   саксонской  церкви.   Не  удивительно,   что  святые  отцы
благожелательно отнеслись к своим соотечественникам.
     В   стенах   францисканского  монастыря  королева  Ядвига  устраивала
роскошные вечера с музыкой и танцами.  Там встречались нареченные супруги,
там  собиралась краковская знать.  За  крепкими монастырскими стенами  под
веселую музыку зрели тайные замыслы.
     На  вечерах Вильгельм появлялся окруженный немецкой свитой  и  толпой
расположенных к нему польских панов.
     Придворные часто видели Вильгельма и  Ядвигу уединившимися в глубокой
нише монастырского коридора.  Во  время ужина они  ели  из  одной тарелки.
Австрийский принц,  наученный своим  отцом  Леопольдом,  упорно  добивался
встречи с Ядвигой в королевской опочивальне.
     Сегодня Вильгельм был особенно настойчив.
     - Никто не сможет нас разлучить,  моя супруга,  -  говорил он,  целуя
руки королеве.  -  Если я побываю в замке в твоих покоях, никто не посмеет
просить твоей руки. И я всегда буду рядом с тобой, всю жизнь.
     - Но как это сделать,  мой муж?  - ответила Ядвига; ее щеки пылали. -
Замок охраняют верные люди противного каштеляна.  А он непреклонен,  он не
любит тебя.
     - Когда мы победим, я велю свернуть ему шею! - сердито ответил юноша.
- Надо  привлечь на  свою  сторону Зимовита Мазовецкого...  -  добавил он,
понизив голос.  -  Дать ему все, что он хочет, и он будет с нами. Его люди
один день в неделю несут дворцовую стражу.  Я все узнал...  Вот если он им
прикажет...
     Его слова заглушила танцевальная музыка, взрывы веселого смеха, топот
многих ног.
     - Хорошо, мой супруг, я поговорю с князем. А теперь пойдем танцевать.
     И  королева танцевала,  как  все  остальные дамы,  громко  притопывая
каблучками и потряхивая золотыми кудрями.
     Монастырская столовая все чаще превращалась в  танцевальный зал.  Все
больше и  больше знатных поляков и  полячек хотели получить приглашение на
веселые королевские вечера.
     Кавалеры  появлялись  на   танцах  в   длинных  разноцветных  чулках,
заменяющих штаны,  в  коротких шелковых курточках с  широкими рукавами и в
разноцветных сапожках с длинными приподнятыми носами.  У серебряного пояса
обязательно торчала  короткая шпага.  У  воротника,  у  сапог  и  у  пояса
бренчали серебряные колокольчики.  Локоны у  кавалеров завивались и падали
на плечи.
     Дамы,  разрумяненные снадобьями,  украшали голову  золотым  венцом  и
лентами.  Платья носили длинные, атласные, с золотом и жемчугом, а туфли -
на высоком каблуке.  Дамы надевали множество колец на пальцы.  У некоторых
на руках тявкали маленькие собачки в серебряных ошейниках.
     Во  время королевских приемов музыка гремела почти непрерывно.  Слуги
разбрызгивали по углам ароматную розовую воду. Выбитые из привычной колеи,
монахи жались по своим кельям,  сетуя,  что им негде побеседовать и выпить
вечерний стаканчик вина.
     На  королевские  вечера  приходили  странствующие  рыцари  в  зеленой
одежде. Иные из них подолгу сидели на виду, скрестив ноги, показывая своей
позой,  что  совершили  путешествие в  святую  землю.  Другие  прославляли
красоту и добродетели своих дам.
     Через два дня на вечере появился молодой князь Зимовит.  Было поздно,
слуги разносили конфеты и вино. В воздухе плавали ароматные волны душистых
вод и притираний. Пахло розами и апельсинами.
     Вильгельм  представил  князя  Мазовецкого  королеве.   Семко  был   в