квозь узкую щель в стене.
     - Отца убили!  -  твердила девушка,  трясясь, словно в ознобе. - Отца
убили!
     Она сидела,  ничего не видя и не слыша, и не притронулась к похлебке,
которую принес и заботливо поставил перед ней Ромонс.
     Колокол в  замке отбил четыре часа.  У  двери снова звякнули засовы и
заскрипел ключ в замке.
     - Людмила,  крещеная девка  из  Альтштадта!  -  крикнул  стражник.  -
Отзовись, Людмила! - подождав, крикнул он еще раз.
     - Тебя зовут, - тронул девушку за плечо Ромонс.
     - Девка Людмила!  -  снова выкрикнул стражник.  -  Ты  что,  оглохла,
проклятая? Тебя выкупили, ты свободна.
     - Я Людмила,  - слабо отозвалась девушка. - А как отец? Я не могу его
бросить.
     - Молчи! - сжал ее руку Ромонс. - Я сделаю все, что нужно. Он умер, а
ты живешь... И увидишь своего Андрейшу, - печально добавил он.
     Одного упоминания имени Андрейши оказалось достаточно,  чтобы вернуть
к  жизни Людмилу.  Она  на  мгновение припала к  изуродованному телу отца,
поднялась и медленно пошла к выходу.
     - Счастливого пути, девушка!
     - Дай бог тебе здоровья!
     - Не забывай нас! - раздавались голоса со всех сторон.
     - До свидания, люди добрые! - кланяясь, говорила Людмила.
     Стражник держал дверь приоткрытой.
     - Выходи,   выходи,   -  сказал  он  ворчливо.  -  Долго  собиралась,
красавица, - добавил стражник, оглядывая девушку.
     Людмила переступила порог и, вскрикнув, упала в объятия Андрейши.
     Рядом  стоял,  утирая слезы,  Мествин,  главный повар Кенигсбергского
замка.


                          Глава тридцать первая

             ЖГИ, ЧТО ТЫ БОГОТВОРИЛ, И БОГОТВОРИ, ЧТО ТЫ ЖЕГ

     Генрих фон Ален, главный эконом, проснулся задолго до восхода солнца.
Вспоминая,  зачем он  должен сегодня так  рано  покинуть уютное гнездышко,
нагретое за ночь, он потягивался, зевал, крестил рот.
     В  замке  было  сыро  и  холодно.  После морозной зимы  камни еще  не
нагрелись.  Сбросив теплое баранье одеяло, рыцарь быстро натянул шерстяные
штаны и куртку.
     Он  громко прочитал три  раза  <Отче наш>,  три  раза  <Богородицу> и
хлопнул в ладоши.
     Послушник с поклоном подал воды для умывания.  Сполоснув жирные щеки,
рыцарь прицепил к поясу меч и,  приосанясь,  вышел из спальни. Он состроил
на  своем  гладком  и  толстом  лице  умильное выражение,  будто  думал  о
божественном.  Каждый  встречный должен видеть,  что  царствие небесное не
минует его. О-о, внешность рыцаря - великое дело!
     У  пояса  эконома болтались дорогие янтарные четки огромной величины,
нанизанные на  тонкий кожаный ремешок.  Каждое зерно -  как  куриное яйцо.
Можно сказать,  что Генрих фон Ален носил на  поясе богатство,  которое не
отдал  бы  и  за  триста  дойных  коров.  Четки  были  невинным источником
обогащения  главного  эконома,  их  преподносили подчиненные  на  янтарных
промыслах как  подарок.  А  разве может отказаться от  четок благочестивый
монах?
     Разъезжая по делам ордена, Генрих фон Ален за большие деньги продавал
четки-великанши в  ганзейских городах.  На  янтарь повсюду был  неутолимый
спрос.
     Недавно у главного эконома был неприятный разговор на капитуле насчет
этих четок. Все обошлось благополучно для Генриха фон Алена, но доносчикам
это не прошло даром.
     Рыцари братья Вильгельм и Отто фон Лютгендорф,  сообщившие орденскому
контролеру  о  неблаговидных  делах  эконома,  по  наивности  думали,  что
выполняют устав,  о святости которого им твердили каждый день.  Но на деле
вышло  иначе.  Доносчики сами  были  не  без  слабости  и,  к  прискорбию,
предпочитали пить вино, а не кислое молоко, предусмотренное уставом.
     Эконом долго следил за  врагами.  В  конце концов ему удалось поймать
рыцарей  на  месте  преступления.  Прихватив трех  старцев из  комтурского
совета двенадцати и несколько стражников,  он поскакал в Кнайпхоф,  к дому
богатой  вдовы.   Рыцари  были  пьяны  и   не  хотели  возвращаться,   они
сопротивлялись  и  произносили  непристойные  слова,   когда  их  насильно
поволокли из  дома.  Ну  конечно,  они  пришли сюда  не  для  того,  чтобы
перебирать четки.  И  вдова не  давала уводить братьев,  она орала на  всю
улицу,  пустила в  ход  руки.  Старцы  плевались и  обещали высечь  ее  на
рыночной площади.
     Проступок  рыцарей  относился  к  тяжелым,  и  суд  присудил  годовое
покаяние.  Не  обошлось без нажима со стороны эконома.  Конечно,  и  он не
прочь был  выпить хмельного,  но  делал это  тайком и  только с  братьями,
равными по чину.
     Над  всей  орденской братией тяготел твердый устав.  Рыцари не  имели
права ходить в  гости к  мирянам,  не  могли ездить поодиночке куда-нибудь
верхом.  Ночью их будили на молитву,  звали колокольным звоном в  церковь.
Четыре  раза  они  вставали  на   дневные  молитвы.   Каждую  пятницу  все
подвергались монашескому покаянию, а провинившиеся - и наказанию плетью.
     Самыми тяжкими преступлениями были бегство с  поля боя  и  сношения с
язычниками.  На  эти преступления милости не  было,  и  грешник должен был
покинуть орден.
     Но  за многие преступления можно было отделаться постом,  молитвами и
покаянием.  Оставляя в своей среде разложившихся братьев, орден разлагался
сам.
     Генрих фон  Ален решил проверить,  как несут братья рыцари наказание.
Он был человек злопамятный и никогда не ограничивался буквой закона, когда
дело шло о врагах.
     Положив в рот любимую ягоду,  эконом вышел во двор. Восходящее солнце
окрасило валуны на стенах крепости и  камни мощеного двора в красный цвет.
Спешившие куда-то рыцари подняли головы и остановились.
     - Слава Иисусу Христу!  -  разом сказали они и  стали читать утреннюю
молитву.
     Стражники опустили мост и  открыли калитку.  Поеживаясь от  утреннего
холода,  Генрих фон Ален вышел за ворота и направился к загону,  где орден
держал своих рабов:  пруссов, поляков и русских. Рыцари называли их скопом
славянами. Рабы ютились в четырех сараях за высоким бревенчатым забором; в
двух жили мужчины и в двух женщины. Ворота охранялись вооруженной стражей.
     Славяне  были  основой  благоденствия  ордена:  они  осушали  болота,
строили плотины и  дороги,  рубили лес,  работали бурлаками и  гребцами на
судах -  словом,  выполняли самую тяжелую и  грязную работу.  Славяне были
каменщиками на постройках замков и  церквей,  они работали во всевозможных
мастерских ордена.
     Благородные рыцари  воевали  или  бездельничали,  священники молились
богу  и  доносили  на  рыцарей,  полубратья главным  образом  надзирали за
славянами.   Если  бы   рабы  вдруг  разбежались,   орденское  государство
развалилось бы в тот же день.
     Рыцари,  присужденные к  годовому покаянию,  жили со  славянами:  так
оговорено в  уставе.  Ходили в  посконной одежде,  сидели только на  голой
земле.  Три дня в неделю они постились на хлебе и на воде.  Однако пища им
полагалась все же не славянская,  а  от слуг.  Во время наказания рыцарями
могли помыкать не только начальники, но и вся братия.
     Когда Генрих фон Ален подошел к загону, невольники, скрестив на груди
руки,  шли  на  работу.  Рыцарь  остановился посмотреть на  провинившихся,
насладиться местью.  Вот  вместе  со  славянами прошел брат  Ганс  Бранов,
наказанный за пьянство и кражу серебряной посуды из орденской кладовой.  А
вот брат Фридрих Гален,  убивший в драке товарища.  Вот и третий - Альберт
Гросс.  Этот  возносил непотребную хулу  на  великого комтура и  обвинен в
заговоре.  Таких,  как  он,  отбывало наказание еще  пять братьев.  Стоило
только рыцарю непочтительно отозваться о  своем  начальнике,  усомниться в
его святости, как его тут же обвиняли в заговоре. Орденские чиновники были
сильны тем, что поддерживали друг друга.
     Однако  последнее время  провинившихся оказывалось слишком много  для
ордена девы Марии.
     Братьев Вильгельма и Отто фон Лютгендорф среди славян не оказалось.
     <Негодяи,  они  спят,  вместо того  чтобы работать!  -  решил главный
эконом. - Ну ничего, я разбужу их>.
     Подгоняемый злорадством,  он заспешил к  первому сараю.  Но здесь его
ждало разочарование: сарай был пуст. Братьев не было и во втором сарае.
     <Святые ангелы,  -  думал главный эконом,  -  как же так, неужели они
сильно изменились от тяжелой жизни и я их не узнал?> Его грызла досада. Он
собирался идти  досыпать,  но  вдруг  в  голову пришла новая мысль,  и  он
бросился в сарай, где жили женщины.
     О  ужас!  В  углу,  на  гороховой соломе,  укрывшись рваным  бараньим
одеялом,  кто-то громко храпел.  Храп был мужской, с громовыми раскатами и
со свистом.  Генрих фон Ален сбросил одеяло:  под ним, развалившись, спали
провинившиеся рыцари.  Эконом  в  ярости  сорвал  четки  с  пояса  и  стал
полосовать преступников по спине, по ногам и по чему попало. Они оказались
под  хмелем и  не  сразу разобрались,  за  что их  бьют.  Увидев над собой
противное,  гладкое, как коровье вымя, лицо заклятого врага, братья пришли
в  ярость.  Старший,  Отто,  поднялся,  вырвал четки из рук священника и с
проклятием замахнулся.
     - Только посмей!  -  завизжал Генрих фон Ален. - Вы оба не выйдете из
покаяния всю жизнь!.. Я вас посажу в узилище!.. Я, я...
     Рыцари опомнились и рухнули на колени перед экономом.
     - Прости,  брат,  прости,  брат!  -  твердили  оба,  стукаясь лбом  о
земляной пол. - Не погуби, век не забудем твоей милости!
     Генрих фон Ален со злостью плюнул и,  подняв свои четки, выкатился из
сарая.
     - Немедленно на работу,  свиньи!  -  крикнул он,  обернувшись.  -  На
плотину, вместе с рабами!


     День проходил скучно,  буднично.  Рыцари давно ушли в поход на помощь
осажденным в замке Мариенвердер.  Скоро месяц, как от великого маршала нет
никаких сообщений.  После утренней прогулки к  рабам Генрих фон Ален успел
отлично выспаться и собирался в Кнайпхоф поглядеть на купеческие лавки.
     Ровно в двенадцать у крепостных ворот сменилась стража.  На дежурство
вышел солдат Генрих Хаммер вместе с тремя товарищами. День был погожий. На
солнце,  распушив перышки,  сидели воробьи. Солдаты, сбившись у крепостной
стены в плотную кучу, рассказывали друг другу занятные истории.
     - Смотри-ка,  наш повар идет к воротам,  - сказал один из стражников,
присматриваясь.  -  Точно,  повар. Надо спросить у него, чем будут кормить
сегодня за ужином.  Наверное,  как и вчера, нас будут пичкать прошлогодней
солониной.
     - И с ним еще двое.  Похоже,  что рыцарь с оруженосцем. Надо опустить
мост, ребята.
     Трое заскрипели по  крутым ступеням лестницы.  Наверху был расположен
ворот,  с помощью которого поднимался и опускался мост.  А Хаммер, оправив
одежду, пошел к воротам.
     - Здравствуй,  Генрих,  -  добродушно сказал главный повар.  - Ну-ка,
выпусти наших гостей.
     Солдат Хаммер крикнул наверх товарищам, чтобы опускали мост, и в этот
момент взгляд его упал на миловидного оруженосца.
     <Что за черт!  -  подумал он.  -  А  ведь это Людмила.  -  И  еще раз
внимательно посмотрел.  -  Да,  вот и  маленькая родинка на подбородке.  -
Хаммер  опустил  голову;  после  предательства он  чувствовал себя  словно
облитым помоями.  - Мне стыдиться нечего, ее отец мерзкий вероотступник, -
пробовал успокоиться солдат. - ...Нет, это не она... Нет, она!>
     Хаммер решил проверить.
     - Людмила! - сказал он, когда незнакомцы подошли к нему.
     Девушка взглянула на солдата и побелела.
     - Вот теперь я вижу,  что ты действительно Людмила,  -  сказал Генрих
Хаммер, - клянусь четками! Но что ты делаешь в замке, хотел бы я знать!
     - Какая  Людмила?..  -  подошел к  нему  Мествин.  -  Это  оруженосец
знатного иноземного рыцаря. - Он показал на Андрейшу. - Открой калитку. За
ужином, Генрих, ты получишь двойную порцию пива.
     Переодевание в  мужскую одежду было выдумкой Ганса Фрекингаузена.  Он
боялся, что Людмилу, дочь казненного вероотступника, могут узнать.
     - Нет,  -  заупрямился солдат,  - я не открою ворота, пока Людмила не
скажет, что она Людмила!
     - Что здесь такое?  - подошел привлеченный спором начальник стражи. -
В чем дело, Хаммер?
     - Это не оруженосец,  -  насупившись,  сказал солдат. - Это язычница.
Клянусь четками, она дочь вероотступника - литовца Бутрима!
     - Язычница? Как ты попала в замок? - крикнул начальник стражи и грубо
схватил Людмилу за руку.
     Андрейша оттолкнул его и заслонил собою девушку.
     - Ах так!  - Начальник стражи дунул в глиняную свистелку, висевшую на
груди.
     Несколько солдат выбежали из маленькой двери в крепостной стене. Дело
принимало крутой оборот. В этот напряженный миг из-за угла рыцарского дома
вышел Ганс Фрекингаузен.  Он  сразу понял,  что произошло,  и  со всех ног
бросился к своему начальнику.
     ...Главный   эконом   после   вчерашнего  разговора   возомнил   себя
преуспевающим дипломатом.  Надо  сказать,  что  ловкий  приказчик наболтал
много лишнего.
     <Упрямые ганзейские купчишки,  -  думал  Генрих  фон  Ален,  -  будут
побеждены,  и орден займет равноправное место в торговле с Новгородом... -
Он вытащил заветную корзиночку с фигами и с сожалением покачал головой:  в
ней на  самом дне оставалось всего несколько штук.  -  Ничего,  -  подумал
эконом,  раскусив ягоду,  - стоит мне шепнуть два слова брату келарю, и он
принесет сколько я захочу>.
     Потом Генрих фон Ален опять стал размышлять о Новгороде.  Если ордену
удастся перехватить часть торговли с  богатым и могущественным Новгородом,
то  выиграет не  только орден,  но и  он,  Генрих фон Ален...  У  главного
эконома скопились изрядные денежки, с которыми он и не думал расставаться.
Он давно понял,  что блаженство на том свете мало что стоит в  сравнении с
земными утехами.  Пусть  на  небесах утешаются серые  овечки без  гроша  в
кармане. А земные утехи требуют серебра и золота.
     Генрих фон Ален взял из корзиночки еще одну ягоду и  хотел положить в
рот, но ему помешали.
     - Брат главный эконом!  -  сказал возникший на  пороге приказчик Ганс
Фрекингаузен.  Он держался за сердце и тяжело дышал. - Солдаты задержали в
воротах известного вам новгородца.  В замке была его невеста,  христианка.
Она случайно захвачена в плен и невинно сидела в подземелье. Солдаты хотят
арестовать новгородца и снова посадить в подземелье его невесту.
     - Но  ведь он  выплатил за  нее  выкуп...  Ты  сделал все так,  как я
сказал? - Главный эконом покраснел от ярости.
     - Да, но...
     - Говори толком, в чем дело! - закричал он на приказчика.
     - Я не знал, что ее отец оказался язычником, - оправдывался он. - Его
обвиняют в вероотступничестве и торговле янтарными амулетами.
     Генрих фон Ален трезво оценил обстановку. Сначала он считал, что дело
только в уплате выкупа,  а раз деньги получены, то и разговор короткий. Но
теперь все обрисовалось иначе. Однако он решил не сдаваться. <Черт возьми,
- думал он, - девушка - христианка, да еще невеста русского купца, сидит у
нас  в  подземелье!  Если  новгородские купцы принесут такую весть в  свой
город, то как мыльный пузырь лопнут все надежды>.
     Поразмыслив,  главный эконом решил не  выходить из игры и  продолжать
свою линию.
     - Позови ко мне,  -  властно приказал Генрих фон Ален,  -  начальника
стражи вместе с  русским купцом и  его  невестой.  А  повар пусть идет  на
кухню.
     Когда за  приказчиком закрылась дверь,  эконом снова запустил руку  в
корзину с фигами.


                                  * * *

     Ганс  Фрекингаузен бросился к  крепостным воротам.  Он  понимал,  что
время терять нельзя.
     - Господин Везенмайлер,  -  подскочил он к начальнику стражи, все еще
не  решившему,  как  надо поступить,  -  Генрих фон Ален,  главный эконом,
приказал вам вместе с  русским купцом и его невестой тотчас прийти к нему.
А  повару он  приказал идти на кухню.  Главный эконом рассержен,  господин
Везенмайлер.  И  зачем это вам вздумалось задерживать русского купца и его
невесту!
     Генрих Хаммер расслышал слова приказчика.
     <Вот как,  -  подумал он,  -  русский купец и его невеста!  Людмила -
невеста русского купца!  Значит, этот молодчик был тогда у нее на примете.
- Острая  ревность,  толкнувшая Генриха  Хаммера на  предательство,  вновь
пробудилась с прежней силой.  -  Так нет же,  Людмила, я не дам тебе выйти
замуж,  -  думал он.  -  Ты узнаешь, как отказывать честному немцу. О-о, я
заставлю тебя смириться,  клянусь четками!  Ты  будешь моей,  или,  или...
Главный эконом прикажет пропустить Людмилу,  я знаю,  - вертелось в голове
стражника.  - Сказал же приказчик, что он рассержен. Надо помешать, во что
бы то ни стало помешать! Матерь божья, помоги мне!>
     - Слушайте,  ребята,  - задыхаясь от ярости, сказал он товарищам. - У
меня дело в замке. Я скоро вернусь.
     И Генрих Хаммер,  ничего не видя перед собой,  ринулся в подземелье к
брату Плауэну.
     Вскоре солдат вернулся и  стал  внимательно наблюдать за  дверью,  из
которой должна была выйти Людмила.
     Когда девушка появилась, он вздрогнул и сжал кулаки.
     Людмилу и русского купца провожал почтительный начальник стражи.
     - Эй, ребята, - крикнул он, - опустить мост, открыть калитку!
     Раздался лязг ключей. Заскрипел на блоках деревянный мост.
     Генрих Хаммер распахнул калитку.  Как только русский купец и  Людмила
приблизились, солдат, как разъяренный кабан бросился на Андрейшу и сильным
толчком вышиб его за ворота.
     - Ребята,  -  крикнул он, закрыв на засов калитку, - во имя бога, эта
девка еретичка! Сам отец Плауэн приказал доставить ее к нему.
     На калитку обрушился град ударов. Андрейша стучал кулаками и требовал
выпустить девушку.
     Людмила, закрыв руками лицо, громко плакала.
     - Почему  ты  самовольничаешь?  -  строго  спросил начальник стражи у
солдата.  -  Я  разговаривал с главным экономом.  Он приказал выпустить из
крепости русского купца  и  его  невесту.  Клянусь  святыми апостолами,  я
сверну тебе шею!
     - Я не самовольничаю,  господин Везенмайлер.  О-о, разве я посмел бы!
Но  великий маршал распорядился иначе,  -  сочинял солдат.  -  Брат Плауэн
передал мне приказ маршала: девку за ворота не выпускать. Клянусь четками.
Купец пусть уходит, пока жив.
     <Приказ  великого  маршала?   -   думал  Везенмайлер.   -  Щекотливое
положение.  Один начальник приказал одно,  а  другой другое.  И  еще  этот
доносчик Хаммер...>
     И начальник стражи решил отступиться.
     Андрейша продолжал стучать по воротам.
     - Людмила,  не бойся! Я выручу! - кричал он. - Они не посмеют сделать
тебе ничего худого. Ты слышишь меня, Людмила?
     - Слышу и буду ждать, - ответила девушка.


                          Глава тридцать вторая

                        КОРОТКАЯ, НО ОЧЕНЬ ВАЖНАЯ

     Великий  литовский князь  Ягайла,  накручивая на  палец  длинный  ус,
осматривал во  дворе  замка  нового коня  Кречета.  Жеребец ему  нравился:
красиво изогнутая шея,  тонкие мускулистые ноги,  особенно прельщали князя
густая грива и волнистый длинный хвост.  Но вот масть серебристо-серая,  а
грива и хвост черные... Князь больше любил вороных.
     Ягайла собирался крикнуть слугам,  чтобы отвели коня  в  денник,  но,
увидев в воротах боярина Лютовера, так и остался с открытым ртом.
     - Мой верный Лютовер,  - опомнился великий князь, - ты вернулся! - Он
едва сдерживал желание кинуться ему навстречу.
     Они обнялись, князь трижды облобызал своего любимца.
     - Ну,  как московская княжна?  -  улыбаясь, спросил он. - Понравилась
тебе, не худа?.. А сам-то почему невесел?
     Лютовер посмотрел в глаза великому князю:
     - Княже и господине, не видел я княжны и вести привез тебе невеселые.
     - Говори.
     Лютовер повел глазами на слуг, все еще державших под уздцы коня.
     - Уведите Кречета, - строго приказал Ягайла.
     На крепостном дворе остались двое: боярин Лютовер и великий князь.
     - Говори, - повторил Ягайла.
     - Княже и госпо