паркет скрипел под его тяжестью.
     Ткнув нос в архиепископскую руку, поклонившись канцлеру и гофмаршалу,
князь  обменялся несколькими любезными словами с  владыкой и  выразительно
посмотрел на придворных.
     - Покиньте нас, - сказал Бодзента.
     Придворные и бродячий певец тотчас удалились.
     Когда  дверь  за  ними  закрылась,  князь  Зимовит уселся  на  резную
скамейку - поближе к архиепископу.
     - Непонятно,  почему я недостоин быть польским королем,  - сказал он,
нахмурив брови,  будто продолжая вчерашний разговор.  -  Еще  недавно ваше
святейшество собирались меня короновать,  а несколько позже -  обвенчать с
королевной Ядвигой,  не  спрашивая ее согласия.  Что произошло с  тех пор,
ваше святейшество?  Могу ли  я  сейчас рассчитывать,  по крайней мере,  на
откровенность?
     - Интересы  святой   католической  церкви  и   польского  королевства
призывают нас  обратить свои  взоры  в  другую сторону,  -  скучно ответил
Бодзента.
     - Но в какую сторону,  ваше святейшество, вы хотите обратить взоры?..
Смею  вас  уверить,  я  зарублю вот  этим мечом любого поляка,  посмевшего
оскорбить наследника престола Пястов, назвавшись польским королем, клянусь
вам, ваше святейшество! - Князь положил руку на золотую рукоять меча.
     - Я еду в Краков, - заторопился архиепископ, - и там...
     - Прошу,  ваше святейшество, помнить наш разговор, - перебил Зимовит,
- князья Мазовецкие не бросают свои слова на ветер.
     - Советую,  -  продолжал Бодзента,  словно не замечая угрозы, - ехать
тебе,  сын  мой,  в  Краков.  Посмотришь,  как надевают польскую корону на
голову прекрасной Ядвиги.  Когда еще приведется такой случай, подумай, сын
мой.
     - Мазовия -  не польский вассал и не Польша, ваше святейшество. Как и
мой отец,  я не плачу ни единого гроша в польскую казну. В Краков я поеду,
но не для того,  чтобы смотреть,  как надевают корону на голову венгерской
девчонки...
     - Ты  рассуждаешь дерзко,  сын  мой...  Твой  отец  был  в  дружбе  с
литовскими  князьями,  ты  помнишь?  -  неожиданно  сказал  архиепископ  и
посмотрел на  Зимовита.  Назвать имя  Ягайлы  как  будущего мужа  Ядвиги и
короля Польши он не рискнул.
     - И я предпочитаю водить дружбу с язычниками, - ответил гордо молодой
Семко.  -  От  Польши ни  защиты,  ни денег...  Ваше сиятельство,  сколько
пуговиц на вашей рясе? Я который раз сбиваюсь со счета.
     - Тридцать три,  сын  мой,  -  вздохнув,  сказал  архиепископ,  -  их
столько,  сколько было  лет  господу нашему Иисусу Христу в  день  смерти.
Королевна Ядвига на днях прибывает в Краков,  - добавил он. - У меня много
забот, сын мой, и я не могу уделить тебе больше времени. Поговори со своим
духовником, епископом плоцким, он не посоветует тебе плохого.
     Владыка поднялся с кресла и благословил князя.
     Зимовит решил ехать в Краков попытать счастья.
     Его не покинула надежда на польскую корону. А вдруг Ядвига влюбится в
него и он станет ее мужем... Все может быть, когда ты молод.
     Через два часа архиепископ трясся в  своей коляске по  отвратительной
осенней дороге.  В  колеях  под  колесами булькала жидкая  грязь,  хлюпали
лошадиные копыта. Путь его лежал через Познань, Калиш, Серадз...
     Архиепископ молчал, его, как всегда, одолевали заботы. Литовец Ягайла
не выходил у него из головы.
     Чем  больше он  думал,  тем  больше убеждался,  что  сможет уговорить
кое-кого  из  краковских вельмож.  Он  снова  и  снова перебирал в  голове
знатные фамилии...  И  все же  архиепископ не  был уверен,  что для Польши
будет великим благом присоединение русских земель на  востоке,  о  которых
ему  прожужжал уши  папский легат.  Смутное чувство тревоги не  давало ему
покоя. Стараясь проникнуть в будущее, он плохо стал спать по ночам и часто
забывал о  сегодняшнем дне.  <Женитьба Ягайлы на  Ядвиге даст христианству
гораздо  больше,  чем  полтораста лет  войны  с  пруссами и  литовцами,  -
старался успокоить себя архиепископ.  -  Не  только богатые земли Галицкой
Руси  станут  католическими,   но  и  вся  Киевская  Русь,  кроме  жалкого
Московского княжества...  А может быть,  Ягайла заставит платить церковную
десятину натурой как прежде,  -  размышлял он, - и вернет церкви судейские
доходы на всех монастырских землях>.
     На  повороте коляска накренилась,  и  Бодзента взглянул на дорогу.  В
колеях, налитых водой, сверкало солнце. У обочины он увидел простую телегу
с  плетеным  кузовом,  запряженную белой  лошадью.  Верхом  на  ней  сидел
шляхтич.  Присмотревшись,  архиепископ заметил,  что у  лошади не  хватало
одной ноги.  Он не поверил своим глазам,  тряхнул головой,  закрыл и снова
открыл глаза.  Но все оставалось по-прежнему:  четвертой ноги у  лошади не
было. Вместо нее к культяпке, обернутой в кожу, была привязана деревяшка.
     Бодзента  велел  остановить коляску  и  подозвал  шляхтича.  Судя  по
одежде,  шляхтич был беден.  На  нем топорщилась старая овчина,  на голове
войлочная шляпа.  Только сапоги со  ржавыми шпорами и  сабля,  висевшая на
боку, отличали его от мужика. На маленьком клочке земли сидело двое, трое,
а порой и четверо таких убогих шляхтичей.
     Шляхтич  слез  с  коня  и,  придерживая рукой  саблю,  болтавшуюся на
веревке, подошел к архиепископу.
     - Почему ты ездишь на безногой лошади? - спросил Бодзента у шляхтича.
     - Мой  род  обеднел,  ваше святейшество,  -  ответил он,  почтительно
кланяясь.  -  Чтобы не умереть с голоду, нужна лошадь, а купить не на что.
Белянку  в  прошлом году  бросили венгры,  -  шляхтич ласково посмотрел на
лошадь, - а я подобрал и выходил.
     - Но разве лошадь может работать на трех ногах?
     - Деревянная нога ей  служит превосходно,  ваше святейшество.  Другие
лошади и на четырех ногах работают хуже нашей Белянки.
     Архиепископ посмотрел на  жалкую одежду шляхтича,  на  грубые сапоги,
закиданные коричневой грязью, на пеньковую веревку вместо пояса.
     - Кого бы ты хотел видеть королем Польши? - помолчав, спросил он.
     - Князя Зимовита Мазовецкого,  ваше святейшество.  Он поляк,  и в нем
течет  славная  кровь  Пястов,  -  не  задумываясь,  ответил  шляхтич.  Он
приосанился и поправил шапку.  - Князь Зимовит выгонит немцев из Польши, и
жить станет легче... Они едят наш хлеб и нами же брезгают.
     Бодзента вздохнул, благословил шляхтича и приказал ехать дальше.
     На   второй  день   около  полудня  из   небольшого  леска  навстречу
архиепископу вышла толпа народа. Люди громко кричали и размахивали бичами.
Когда они  подошли ближе,  Бодзента увидел,  что люди шли босые,  только у
немногих на  ногах были лапти из  сыромятной кожи.  Рубах не  было,  спины
исполосованы красными рубцами.
     Впереди  несли  хоругви и  кресты.  На  одеждах людей,  на  войлочных
шляпах, на меховых шапках были нашиты красные кресты.
     Архиепископ остановил свою коляску.
     - Кто  хочет  покаяться,  пусть  придет к  нам!  Помните Люцифера!  -
размахивая бичом, пронзительно закричал высокий мужчина, идущий впереди. -
Приходите, пока есть время.
     Двое  польских  крестьян,  выбиравших камни  на  пашне,  бросились на
землю, распластав крестом руки.
     - Мы  хотим быть с  вами,  примите во  имя  бога!  -  вопили они,  не
поднимая голов.
     - Горе вам,  алчные псы:  ксендзы и монахи -  блудники и срамники!  -
кричал высокий худой человек,  подняв глаза к небу; ребра выступали у него
под  кожей,  словно прутья.  -  Алчный пес  папа  римский первый срамник и
стяжатель!
     Другой,  тоже босой и страшный,  кружился, будто в сумасшедшем танце,
издавая не то проклятия,  не то стоны.  Он топтался по грязи,  меж пальцев
его ног цедилась и брызгала коричневая жижа.
     А еще один упал в грязь и выл и метался как безумный.
     Коляску архиепископа со  всех сторон окружили люди с  бичами.  Многие
показывали пальцами на рот и просили есть.
     Владыка много  слышал  о  бичевниках,  но  видел  их  впервые.  Он  с
любопытством разглядывал страшные,  искаженные болью лица, прислушивался к
истошным воплям.
     К  архиепископской коляске  подскакал  рыцарь  Бартош  из  Венцборга,
начальник стражи.
     - Геть до дьябла!  -  кричал он,  замахиваясь плетью на бичевников. -
Ваше святейшество, прикажите разогнать эту сволочь!
     - Не трогать! - приказал Бодзента.
     Рыцарь Бартош из Венцборга поклонился архиепископу.
     Высокий мужчина подошел к возку и басом сказал:
     - Наступил  конец  света,  люди  гибнут,  молитесь вместе  с  нами  о
спасении, ибо  попы  погрязли  в  мерзких  грехах...  Люцифер!  Здесь  сам
Люцифер!  - закричал он,  увидев архиепископа.  Он  нагнулся  и,  захватив
горсть коричневой грязи, швырнул ему в лицо.
     Бодзента достал  платок  и,  отирая с  лица  грязь,  думал,  как  ему
поступить.
     - Инквизиция! - вдруг закричали в толпе. - Спасайтесь, братья!
     Бодзента выглянул из возка и увидел всадников, приближавшихся на всем
скаку.
     Это был вооруженный отряд познанского инквизитора,  состоящий из двух
десятков солдат.  Сам  инквизитор,  доминиканский монах,  скакал  впереди,
окруженный ксендзами.  Один из всадников держал в руках знамя:  на красном
полотнище с одной стороны изображена дева Мария с младенцем,  а с другой -
обнаженный меч в лавровом венке.
     Рука папы,  того,  кто судит всех и не судим никем,  простиралась над
всей  католической  Европой.   Церковь  желала  осчастливить  человечество
вопреки его склонностям, а если люди сопротивлялись, их уничтожали.
     И  славянскую Польшу  папа  наградил кровавыми судилищами.  Однако  в
Польше  власть  доминиканцев  была  не  столь  сильна.  Шляхетство  дружно
восставало против  попыток  инквизиторов посягнуть  на  их  вольность.  За
каждого шляхтича заступался весь гербовый род.
     Зато с горожанами и крестьянством расправа была короткой.  Так же как
и  в других католических странах,  подозреваемых запросто сажали в тюрьмы,
пытали и сжигали на кострах.
     Познанский  инквизитор,   завидя  скопище  бичевников,  махнул  рукой
солдатам и пришпорил лошадь.  Воины вынули мечи и,  привстав на стременах,
заорали страшными голосами.
     Бичевники в  испуге заметались.  Некоторые бросились в  лес и  успели
спрятаться.  Оставшихся солдаты взяли  в  кольцо.  Инквизитор долго  сыпал
проклятия на  головы  бичевников.  Под  конец  он  объявил,  что  виновные
предстанут  перед  судом  и  будут  строго  наказаны.  Инквизитор  говорил
по-латыни, вовсе не заботясь о том, понимает его кто-нибудь или нет.
     Владыка не хотел встречаться с доминиканцем. Старик был ему противен,
как и все иноземцы.  Он закрыл шторами оконце и приказал ездовому трогать.
Архиепископский поезд снова двинулся по  дороге в  Краков.  <Скоро полвека
живет в Польше старик,  -  думал Бодзента об инквизиторе, - а двух слов не
может сказать по-польски>.
     Серый  жеребец  доминиканца тяжело  повернулся и  поскакал  в  другую
сторону дороги. За инквизитором поскакали ксендзы.
     Связав  пойманных бичевников одной  веревкой,  солдаты повели  их  по
дороге, нарочно для забавы загоняя в самые грязные места.


                             Глава тридцатая

                    ОБОРОТНАЯ СТОРОНА ОРДЕНСКОЙ МЕДАЛИ

     В большом подвале было темно.  Немного света пробивалось сквозь узкие
щели в каменной кладке, сделанные для доступа воздуха. По стенам, покрытым
липкой  плесенью,  ползали мокрицы.  Стоял  тяжелый запах  сырого кирпича.
Холодно,  несмотря на  теплую солнечную погоду.  Стиснутые со  всех сторон
камнем,  на  соломенной подстилке лежали  и  сидели люди.  Много  женщин с
детьми,  больные и  раненые.  Но это не тюрьма,  здесь пленники,  и  орден
надеется получить за них хороший выкуп.
     Несколько жемайтских бояр держались обособленно.  Они  вели себя так,
будто сидели на  совете,  а  не в  подвале у  немцев.  Бояре спорили,  чью
сторону надо держать - Ягайлову или Витовта.
     - Я  слышал,  князь Витовт нынче в почете у рыцарей.  Великий магистр
обещал нам лошадей,  оружие и  одежду...  -  говорил кунигас в разорванной
меховой куртке, со свежим рубцом на лбу.
     - Не проси помощи у немцев -  так учили наши отцы и деды,  -  прервал
желтый, как воск, старик.
     - Лучше держаться за Ягайлу - за ним Литва и много русских.
     - Жрецы говорят: кто обманет врага, тот не предатель.
     - Князь  Ягайла  предатель!   -   сжимая  кулаки,  крикнул  боярин  с
рассеченным лбом. - Наши земли между Пруссами, Лифляндией и рекой Дубиссой
Ягайла навечно отдал немцам. Он отнял у нас море!
     - Князь отдал то,  что ему не принадлежало!  С таким же правом он мог
отдать  рыцарям  Мазовию или  Краков!  -  кипятился высокий,  широкоплечий
боярин.  У него в ночной схватке выбили передние зубы,  и сейчас он смешно
шепелявил.
     Рядом с боярами сидели на соломе, поджав ноги, литовцы пониже родом и
победнее. Разговоры у них тоже вертелись вокруг рыцарей.
     - Я  спал,  когда рыцари ворвались в  наше  селение.  Они  убили моих
сыновей и жену.  Угнали наших коров и лошадей.  Горе мне, кто выкупит меня
из плена!  -  говорил мужчина с начавшей седеть бородой. - Лучше погибнуть
от меча, чем гнить здесь, на соломе!
     - Не отчаивайся,  Риндвог,  -  утешал его сосед,  - тебя может купить
хороший человек. Ты найдешь себе жену и народишь новых сыновей.
     - Нет,  нет,  я любил свою жену! - раскачиваясь из стороны в сторону,
горестно отвечал Риндвог.  -  Сыновья были взрослые и  охотились вместе со
мной... Сейчас я старик, кто успокоит мою старость?!
     - Если купит хороший человек,  тебе не будет у него худо, - настаивал
сосед.
     Обхватив  колени  руками,  в  углу  сидела  молодая  женщина.  К  ней
прижались  два  мальчугана.   Вытаращив  заплаканные  глаза,  они  слушали
огромного литовского поселянина.
     - ...А  я  прихватил цепь,  да и  пошел молотить по головам.  Сначала
солдаты убить меня хотели,  а потом,  видно, корысти ради, оставили живым.
Бока намяли, два дня очухаться не мог.
     - Страшно! - сказал младший мальчуган.
     Рыжий мужик с густыми, как овчина, усами и бородой, сидевший с другой
стороны, улыбнулся и приласкал шершавой рукой обоих мальчиков.
     - Рыцарей бояться нечего, их надо убивать, - сказал он басом. Голос у
него был густой; казалось, что он выходит из-под каменных плит.
     - Вот  я  вырасту  большим,  -  сверкнув глазками,  сказал  мальчуган
постарше,  -  откопаю большой меч,  его отец в  огороде зарыл,  и  зарублю
ихнего самого главного рыцаря!
     - А  ты  что  сделаешь,  когда  вырастешь?  -  спросил  рыжебородый у
младшего брата.
     - Я  боюсь,  -  сказал мальчик,  утирая слезы  и  крепче прижимаясь к
матери.
     - Родные вы мои, - прошептала женщина, - что будет с нами?
     Ближе  к  дверям  расположились литовские купцы.  Командир орденского
отряда,  захватив на Немане барку купца Нестимора с грузом воска,  взял их
заложниками.
     Купцы  загадывали который уже  раз,  когда  можно ждать освобождения.
Выходило, что если не сегодня, так завтра.
     Судьба польских купцов,  сидевших рядом, была сложнее. Они разъезжали
по  Мазовии  с  мелким  товаром  и  радовались удачной торговле.  В  одном
городке,  пограничном с  Литвой,  купцы заночевали в  корчме.  Ночью напал
литовский князь Ягайла,  разорил и сжег городок, а жителей угнал. Попали в
плен и  польские купцы.  Судьба забросила их в предместье Трокского замка.
Им   удалось   связаться  с   монахом-францисканцем,   навещавшим  пленных
католиков, и купцы стали надеяться, что князь Мазовецкий скоро их обменяет
на пленных литовцев или заплатит выкуп.  Неожиданно на трокское предместье
напали крестоносцы.  Они все сожгли и  разграбили,  а жителей,  попавших в
руки,  угнали в  плен.  В  числе  пленных опять  оказались польские купцы.
Теперь они не  надеялись,  что их обменяют.  Литовцы будут выручать только
своих, язычников. Поляки подумывали наняться к богатому немцу-ремесленнику
и отработать выкуп, продавая его товары.
     - Дьяблы,   дьяблы!   -  говорил  высокий,  худой  купец  из  Гнезна,
расчесывая узкую провалившуюся грудь. - Пойди разберись, кто за что воюет!
Вчера литовцы сражались с мазовшанами и дружили с орденом, а сегодня немцы
жгут литовцев.
     - Есть многое на небе и на земле,  -  задумчиво сказал его товарищ. -
Может быть, пресвятая дева выручит нас!
     В  уголке,   уронив  голову  на  руки,   сидела  Людмила,   босая,  с
растрепанными волосами.  Она  и  в  лохмотьях была  красива.  Лицо девушка
вымазала грязью,  чтобы не приглянуться какому-нибудь рыцарю.  Не очень-то
они церемонились с женщинами.
     Рядом  с  Людмилой сидел  на  соломе Ромонс,  крещеный прусс,  второй
подмастерье ее  отца.  После  бегства Бутрима из  города  его  кинули сюда
орденские стражники.
     Две недели томится Людмила в подвале Кенигсбергского замка,  не зная,
что  с  ней будет.  Вместе с  ней пригнали сто двадцать семь пленников,  а
только пятерых выкупили родственники.
     Кормили монахи отвратительно:  хлеб и  вода.  Один раз в день горячее
хлебово. Раненые мешали спать, они стонали и просили воды.
     Людмила  часто  вспоминала  последнюю  встречу  с  Андрейшей.   Ярким
солнечным утром они стояли на  крыльце поповского дома.  Глаза у  Андрейши
были  печальные...  Когда  они  увидятся и  увидятся ли?!  Как  она  могла
ослушаться любимого!  Это великий жрец напустил свои чары,  и она потеряла
разум.
     Вместе  с  Людмилой в  подвале  сидели  литовцы  из  лесного  поселка
старейшины Лаво.  Девушка расспрашивала их  про отца и  про мать.  Бутрима
видели с мечом в руках,  рубившего рыцарей. Что было с ним потом, никто не
знал.
     - Ромонс, - каждый день спрашивала Людмила, - где мой отец?
     - Он  жив,  боги не  могут быть жестоки к  тем,  кто их  почитает,  -
неизменно отвечал юноша.
     В  подвале Ромонс снял с шеи крест и объявил себя язычником.  Это был
протест против жестокости и несправедливости.
     В   полдень  раздался  скрип  ржавых  петель  железной  двери,   люди
зашевелились,  подняли головы.  Обычно в это время приносили обед: горячую
похлебку с  куском черствого хлеба.  Но  на  этот раз было иначе.  Отворив
двери,  стражники  бросили  в  подвал  человека.  Безжизненное тело  глухо
бухнулось на солому.
     Пленники отпрянули в сторону, послышался ропот.
     - Так будет со всеми вероотступниками! - крикнул стражник и захлопнул
железную дверь.
     - Помилуйте нас,  боги,  это Бутрим, мастер из Альтштадта! - раздался
чей-то испуганный голос.
     Людмила не сразу поняла,  что говорят о  ее отце.  И  когда у  дверей
громко зарыдала женщина, она сказала Ромонсу:
     - Мастер из Альтштадта. Может быть, мы знаем его?
     - Я посмотрю, - ответил Ромонс и стал протискиваться к двери.
     Когда он  вернулся,  лицо его было неузнаваемо от  бессильной ярости.
Говорят, что человек страдает больше всего, если не может обрушить гнев на
виновника своего несчастья.
     - Там твой отец, - безжалостно сказал прусс. - Посмотри на него, и ты
будешь думать только о мести.
     На  соломе лицом  кверху лежал ее  отец.  Взглянув на  окровавленное,
разорванное тело,  Людмила отчаянно вскрикнула, но тут же смолкла, закусив
губу.
     - Отец,  батюшка,  это я, Людмила, твоя дочь, - нежно проведя ладонью
по изуродованному лицу, произнесла девушка, - твоя дочь... Ты слышишь?
     Казалось,  что Бутрим мертв.  Но  вот веки его дрогнули,  приоткрылся
единственный глаз.
     - Спасибо вам,  боги, вижу дочь свою! - прошептал он едва слышно. - Я
умираю, легко моему телу.
     - Нет,  отец мой, не уходи, не оставляй меня! - с отчаянием повторила
Людмила.
     Бутрим хотел поднять руку.  Но  рука  не  слушалась.  Еще  раз  слабо
шевельнулись губы.
     - Будь счастлива, дочка, - были его последние слова.
     - Отец умер! - сказала девушка, выпрямившись. - Его убили!
     В подвале раздался глухой ропот и проклятья.
     Узники  перенесли  тело  умершего  к  солнечному свету,  проникавшему
с