е жизнь! - чуть
не со слезами закончил свой рассказ Андрейша.
     - Звать как девку-то? - спросил старик.
     - Людмилой, - сказал Андрейша. - Помогите, люди добрые, моему горю. -
Он встал и поклонился землякам в пояс.
     Купцы посмотрели друг на друга.
     - Трудно твоему горю помочь,  - крякнув, промолвил старик. - В городе
народ хоть и христианский,  а неверный. Пруссы али литовцы куда надежней -
почитай что свои, хотя и язычники.
     - Мне бы человека из замка встретить. Есть там у меня знакомец, да не
знаю, как ему весть подать.
     - А кто он?
     - Главный  повар  замковой  кухни,  -  ответил  Андрейша,  и  надежда
загорелась в его глазах. - Крещеный литовец. Рыцари его Оттоном нарекли, а
прозвище - Мествин.
     - Во что,  вьюнош, - сказал старик, хлебнув из ковша и разгладив усы,
- есть и  у  нас  знакомец в  замке,  приказчик ихний,  по  прозванию Ганс
Феркингаузен.  Хочет он  нам польского сукна продать,  да больно ласков...
Думали мы меж собой,  нет ли у него умысла против нас: уж больно ласков, -
повторил старик.  -  Договорились мы  завтра в  лавке  встретиться,  сукно
посмотреть. Завтра и узнаем, что можно для тебя сделать... Земляка из беды
надо выручить.
     Утром Андрейша встал поздно.  Он  нехотя съел  в  харчевне яичницу со
свиным салом и,  чтобы убить время,  болтал со  служанкой Олиттой.  Девица
заигрывала с юношей,  смеялась без толку и закрывала лицо платком. Судя по
разговору,  она надеялась на замужество,  хотя высокий рост и  безобразное
курносое лицо не очень приманивали женихов.
     В  полдень  хлопнула входная дверь,  и  Андрейша увидел  своих  новых
друзей.  С ними пришел незнакомец небольшого роста,  с круглой, как арбуз,
головой. Глазки заплывшие, хитрые, на плечах серый плащ с крестом.
     <Полубрат>, - признал Андрейша.
     - Вот,  вьюнош,  познакомься,  господин приказчик Фрекингаузен...  Он
проведет тебя в  замок к повару Отто Мествину.  Собирайся,  -  сказал Фома
Сбитень. - А мы пока закусим чем бог послал. Садитесь, господин приказчик.
     Они  расселись за  дубовым  столом.  Андрейша  с  просветлевшим лицом
поднялся к себе в каморку.
     Курносая Олитта принесла пиво в глиняных кружках.
     - Хочу  вас  спросить,  господа купцы,  -  вкрадчиво сказал орденский
приказчик после второй кружки, - выгодно ли вам продавать в Новгороде воск
и беличьи меха за чистое серебро? - Ганс Фрекингаузен навел свои маленькие
глаза на старика и, забывшись, стал небрежно вертеть янтарные четки вокруг
указательного пальца.  - Скажем, один шифсфунт воска - восемнадцать марок,
а за тысячу беличьих мехов, самых лучших, скажем, тридцать три марки...
     Иван Кашин раскрыл было рот,  но сапог старого купца пребольно прижал
мозоль на кашинском мизинце.
     - Орден может платить вам серебром.  -  Приказчик перестал перебирать
четки и  поднял указательный палец.  -  Мы не будем навязывать взамен свои
товары - только серебро. Но мы хотим ездить в Новгород зимой, сухопутьем -
так удобно ордену.
     - Что ж,  господин Фрекингаузен,  -  подумав, ответил Фома Сбитень, -
цены  подходящие.  Однако не  здесь решать.  Отправьте в  Новгород посла с
грамотой от  вашего магистра.  Честь честью чтобы все  было,  вот  тогда и
решим на совете.
     - Помогите ордену,  господа купцы,  а  мы за ваш товар хорошие деньги
дадим и на сукно цену сбавим...
     Когда  Андрейша вернулся в  новом  суконном кафтане,  высокой шапке и
опоясанный мечом,  купцы с  приказчиком Фрекингаузеном допивали по третьей
кружке пива.
     - Меч надо оставить здесь,  - сказал приказчик, посмотрев на юношу. -
Вооруженного в замок не пропустит стража.
     Пришлось Андрейше расстаться с мечом.
     Вместе  с  Фрекингаузеном  они  вышли  из  харчевни.   Немец,  задрав
подбородок,  заносчиво поглядывал на встречных горожан.  Но и  горожане не
слишком-то почтительно на него глядели.  Когда они прошли мост и  замковые
ворота, Андрейша не помнил себя от радости.
     Кенигсбергский замок пользовался дурной славой.  Несколько раз пруссы
пытались  уничтожить  вредоносную орденскую  личинку,  попавшую  в  тучную
землю,  но личинка оказалась живучей.  На месте сгоревших бревен возникали
каменные башни,  потом каменные стены.  Вокруг стен,  как грибы, вырастали
городские  строения.  Среди  них  поднимались костелы,  не  уступавшие  по
крепости стенам замка.
     Убежище крестоносцев,  возвышавшееся на  холме  и  окруженное широким
рвом,  выглядело неприступным.  Толстые стены, сложенные из дикого камня и
больших кирпичей,  были недосягаемы для  пруссов.  Северная часть крепости
состояла  из  длинного  строения  с  необычайно толстыми стенами,  глубоко
уходящими   под   землю.   На   верхних   этажах   жил   великий   маршал.
Северо-восточная часть крепости называлась угловым домом -  в  ней обитали
рыцари. Внизу, под покоями великого маршала, находились тайные подземелья,
где судили и пытали людей.
     Приказчик подвел Андрейшу к каменной лестнице.
     - Ступай вниз,  там увидишь повара.  Он сам тебя выведет из замка.  -
Ганс Фрекингаузен хлопнул юношу по плечу и подмигнул:  - Отто угостит тебя
жареной котлеткой из дикого кабана, он их отлично делает... Ну, прощай.
     Спустившись на несколько ступенек, Андрейша толкнул закопченную дверь
и  вошел в  большую замковую кухню.  В нос ударил запах жареного мяса.  На
плите в глиняных горшках и оловянных кастрюлях что-то варилось,  парилось,
кипело.  Над  очагом,  брызгая  жиром,  жарился дикий  кабан  на  огромном
вертеле.  Повар,  с покрасневшим от жары лицом, медленно поворачивал ручку
вертела. Жир трещал, скатываясь струйками на огонь, вспыхивал белым огнем.
     - Что вы  хотите,  господин?  -  вежливо спросил мальчишка поваренок,
подойдя к Андрейше.
     - Мне нужен господин Отто Мествин.
     - Господин главный повар,  к вам пришли! - крикнул поваренок и убежал
к столу, где рубили мясо тяжелыми секачами.
     Огромного роста человек с добрым круглым лицом подошел к Андрейше.
     - Я Отто Мествин, - сказал он, вопросительно посмотрев на морехода.
     Андрейша вынул из-за пазухи зеленую кривульку и показал ее повару.
     Лицо  Отто  Мествина изменилось.  Он  бережно взял деревяшку в  руки,
прижал ее к груди и с поклоном отдал Андрейше.
     - Что велел передать мне криве?  -  спросил он.  -  Нет,  не здесь мы
будем разговаривать.  Пойдем ко мне,  у меня никто не помешает... Петер, -
крикнул он кому-то,  -  не забудь добавить лаврового листа в  подливку для
главного маршала!


                                  * * *

     Попавшего  в  плен  Бутрима  вместе  с  остальными  жителями  поселка
пригнали в Кенигсбергский замок. Солдат Генрих Хаммер, охранявший пленных,
узнал литовца и донес тайному судилищу.
     Долго Бутрим томился в  подземелье,  пока до  него дошла очередь.  Он
совсем потерял надежду увидеть солнце.  Но пришло и  его время.  Стражники
вытащили полуослепшего литовца из каменного мешка и  привели к  священнику
Плауэну.
     Откровенные  ответы  жреца,   полные  глубокого  смысла,  понравились
маленькому попу.  Плауэн  любил  поспорить о  религии со  своими жертвами,
зная,  что всегда будет прав. Он стал вызывать литовца, когда ему делалось
скучно.
     Бутрим,  борясь за свою жизнь,  разыгрывал из себя простака, которому
можно все простить,  и  часто ходил по острию ножа.  В последние дни в его
душе снова зажглась надежда.
     Священника поражало  бесстрашие литовца.  Он  сравнивал  его  ответы,
полные достоинства, с поведением братьев ордена, попадавших к нему в руки.
Они  плакали,  унижались,  извивались,  как  змеи,  ничуть не  заботясь об
истине.  Плауэн удивлялся их  духовной пустоте.  Он-то,  Плауэн,  знал все
тайны ордена.
     Три  дня  назад  на  допросе Бутрим сказал,  что  хочет  снова  стать
язычником.
     Сегодня  Отто  Плауэн  вызвал  литовца  и  приготовился к  интересной
беседе.
     - Раньше тебя звали Бутрим,  -  спросил он,  - так ведь? При крещении
тебе дали имя Стефан.
     Литовец кивнул головой.
     - Почему же  ты  хочешь смыть с  себя святую воду?  Ведь это страшный
грех.
     - Мне   сказал  один  странствующий  монах-францисканец,   что   душа
христианина после смерти прилетит в рай.
     - Правильно тебе сказал святой отец.
     - И моя душа, раз я крестился, тоже будет там?
     - Да,  твоя  душа,  если  ты  христианин,  будет  пребывать в  вечном
блаженстве.
     - Но души моего отца и матери, их отцов и матерей и всех моих предков
будут  находиться в  аду.  Туда  же  попали мои  старшие братья,  убитые в
сражениях.
     - Они будут гореть на вечном огне.
     - Но разве литовец может отказаться от своих предков?  На том свете я
хочу находиться там же,  где мои родственники.  Я хочу увидеть родителей и
своих сыновей. Поэтому я хочу смыть христианскую воду.
     - Господи,  просвети душу этого грешника!  -  поднял глаза к  потолку
священник.  -  Бог  милостив.  Праведной  жизнью  и  молитвами  ты  можешь
выпросить прощение твоему отцу и матери.
     - Но  моих  предков много:  их может быть сто и даже больше.  Сколько
молитв нужно прочитать, чтобы их души тоже перешли в рай?
     - Бог милостив, бог милостив, - повторил брат Плауэн. Он посмотрел на
закрученные назад руки  литовца.  -  Развяжи его,  Филипп,  -  приказал он
палачу.
     Палач, посапывая, освободил руки узника от веревок.
     - Ты видел,  Стефан,  когда-нибудь столько святости в одном месте?  -
сказал Плауэн,  взяв со  стола серебряный складень,  похожий на  маленькое
Евангелие.
     Он почтительно поцеловал изображение девы Марии с  младенцем на руках
и  раскрыл его.  Внутри покоились в особых ячейках пятьдесят восемь частиц
от мощей пятидесяти восьми святых.
     Плауэн,  тыкая  пальцем,  вслух сосчитал мощи  и  принялся усердно их
целовать.
     - Святые помогают мне,  -  сказал он,  заперев складень на серебряный
замочек.  -  Они видят,  как я борюсь с врагами церкви.  Ну вот, ты знаешь
теперь,  какая сила в моих руках,  -  уже другим тоном добавил он.  - Если
соврешь, святые мне скажут об этом, они не ошибутся.
     <Все врет поп,  -  думал Бутрим,  -  там нет богов и  не может их там
быть>.
     - Если тебе не все понятно,  Стефан,  ты спрашивай,  не стесняйся,  -
продолжал игру Плауэн.
     - Почему неверующих христианский бог осуждает на этом свете и на том?
     - Язычники отвергли милость божию, - пробурчал поп.
     - Я   встречал  среди  христиан  немало  хороших  людей.   -   словно
раздумывая, продолжал Бутрим, - и среди язычников есть плохие люди...
     Плауэн строго посмотрел на литовца.
     - Нет хороших и плохих людей,  -  важно изрек он,  -  есть католики и
поганые.
     - Но почему? - воскликнул Бутрим.
     - Святая римская церковь не считает поганых за людей,  вот и все.  Не
все,  что исходит от бога,  доступно пониманию,  -  проворчал священник. -
Даже хорошие католики могут впасть в ересь. Понял?
     Литовец покачал головой.
     - Бог обещал людям хорошую жизнь в раю. - Плауэн остановился и возвел
глаза кверху.  - На небе люди будут есть все, что захотят, и на обед, и на
ужин.  Там  не  будет болезней и  всяких неприятностей.  А  на  земле надо
трудиться в поте лица своего и быть покорным божьей воле.
     - Почему  для  того,  чтобы  хорошо жить,  надо  умереть?  -  спросил
литовец.
     В подземелье наступило молчание.
     - Христианский бог терпелив,  -  нарушил тишину Плауэн, - но если его
вывести из  терпения...  -  Внезапно ему  пришла в  голову мысль  поразить
воображение литовца  пытками других  людей.  Интересно,  что  скажет  этот
мудрец.  - Сейчас ты увидишь, как наказывает бог изменивших святой вере...
Приведи вероотступников,  Филипп, - обернулся Плауэн к палачу, - да кликни
своих помощников.
     Несколько человек вошли в  подземелье.  Они почесывались и  зевали от
возбуждения и  страха.  Истлевшее тряпье едва держалось на плечах.  Лица и
головы заросли волосами, тело гноилось.
     Только глаза страдальцев смотрели по-человечески.
     - Целый  месяц  нам  не  меняли подстилку,  -  сказал хриплым голосом
высокий мужик,  стоявший впереди,  - свиньи лучше живут, а человек - божье
творение.
     - Поговори,  погань! - прикрикнул палач. - <Творенье божье!> Посмотри
на себя!
     - Хлеба,  -  произнес тот же мужик,  - мы голодны. Во имя бога, дайте
нам хлеба!
     Остальные со стоном расцарапывали тела, страдая от вшей.
     - Сейчас вам дадут хлеба, - сказал палач.
     Бутрим посмотрел на  узников и  узнал всех.  Прошлым летом он  смыл с
пруссов святую воду и совершил обряд открещивания. <Неужели они покажут на
меня?> - подумал криве и отвернулся.
     Палач стал раздувать мехи, накаливая докрасна затейливые куски железа
для огненных пыток. Подручные нагревали воду в больших глиняных горшках.
     Узники  скучились  в  одном  месте,  посматривая  вокруг  испуганными
глазами.
     - Кто вы? - нахмурив брови, спросил Плауэн.
     - Люди, - ответил хриплый голос из человеческой кучи.
     Перед пыткой подсудимых раздевали догола, сбривали волосы и тщательно
осматривали,  нет ли  особых примет.  Иногда по  пятнам на  теле удавалось
опознать колдуна.  Но палачи не хотели притронуться к узникам, испачканным
вонючей грязью. Поколебавшись, старший палач сорвал с мужиков лохмотья. На
теле  молодого прусса  Плауэн  увидел  большое родимое пятно,  величиной и
цветом похожее на каштан.
     Палачи  переглянулись,  перешептались.  Подручный вытащил из  обшлага
рубахи большую иголку и всадил ее в родинку.
     Юноша  вскрикнул.  Из  родимого пятна  выступила кровь  и  рубиновыми
каплями скатывалась на пол.
     - Он не колдун, - сказал палач, увидев кровь.
     - Вас  обвиняют  в  том,  что  вы  изменили  Христовой вере  и  снова
превратились в язычников, - с грозным видом сказал Плауэн.
     Узники молчали.
     - Сознайтесь,  кто совершил над вами языческий обряд,  и вам не будет
пыток, - опять сказал Плауэн. - Обещаю легкую смерть.
     Пруссы не пошевелились. Плауэн посмотрел на палачей.
     - Час  божьего гнева пробил,  -  гневно произнес он.  -  Приступите к
пыткам.
     Палачи привязали узников к деревянным скамейкам и через воронку стали
лить им в глотки горячую воду.  Время от времени палачи прекращали пытку и
предлагали покаяться. Писец сидел с пером наготове.
     В ответ пруссы только хрипло дышали.
     Когда  высокому мужику вывернули из  суставов руки  и  ноги  и  стали
забивать под ногти толстые иголки, он громко сказал:
     - Аще кто речет - бога люблю, а брата своего ненавижу, ложь есть.
     Остальные стонали от боли.
     Плауэн,  подперев голову руками,  сидел  как  раз  на  самой середине
стола,  меж  двух  толстых  восковых  свечей,  напротив святого  распятия.
Взъерошенные брови  нависли  над  впалыми  горящими  глазами.  Одна  свеча
закоптила. Он взял серебряные щипчики, поправил пламя, искоса посмотрел на
каменное лицо Бутрима.
     Дикий  крик  заставил Бутрима повернуться.  Закричал молодой прусс  с
пушком над губой и  влажными,  как у  телка,  глазами.  Палач в  пятый раз
повернул  палку,  стягивая  веревкой  предплечье.  Кожа  лопнула,  веревка
разорвала мясо.
     - Сознайся, - сказал Плауэн.
     - Я не знаю, что сказать, - простонал юноша, - кого обвинить.
     Палач еще прикрутил веревку, затрещали кости.
     - Сознайся, - повторил Плауэн, - кто совершил языческий обряд?
     - Я готов служить богу,  - прошептал прусс и заплакал. - Иисус-Мария,
Иисус-Мария... - сказал он, будто в беспамятстве.
     Ему еще прикрутили веревку.
     - Я верую, верую, дайте мне святой крест, дайте скорее!
     Священник поднес к губам распятие. Юноша исступленно повторил:
     - Верую, верую! - и, плача, целовал крест.
     - Это я совершил языческий обряд над пруссами,  - вдруг громко сказал
Бутрим, - прекратите пытку.
     Плауэн долго молчал,  не спуская глаз с  литовца.  В подземелье опять
стало тихо.
     - Зачем ты признался,  святейший?  -  с укором сказал Бутриму высокий
прусс.
     - Довольно,  Филипп,  -  обернулся к палачу Плауэн. - Вырви им языки,
дело сделано.
     Священник выпил пива, стер влагу с потного лба.
     - Вот как!  Значит,  ты языческий поп, - тихо сказал он. - Не часто к
нам залетают такие птички.  И  это твои боги?  -  Плауэн вынул из шкатулки
маленькие, в палец, янтарные фигурки Перкуна и Поклюса. - Ты продал амулет
крещеному пруссу Фридриху и  говорил,  что  он  поможет  от  черной  оспы?
Говори!
     <Мне пришло время умереть, - подумал Бутрим, - так умру литовцем>.
     - Это мои боги,  - сказал он, гордо подняв голову. - Я уважаю и люблю
своих богов. Я принесу жертву великому Перкуну, смотри! - Он сунул палец в
глаз  и  ногтем  разорвал глазное  яблоко.  На  бороду  потекла  кровь.  -
Презренный пес, если ты любишь своего бога, сделай так же!
     Плауэн не  сразу ответил.  Он  с  испугом смотрел на литовца.  Однако
скоро опомнился.
     - Мне придется развязать твой язык,  -  без всякой злобы сказал он. -
Может быть, близко есть еще такие, как ты... Ну как, Филипп? - и посмотрел
на палача.
     Палач в одно мгновение откусил клещами левое ухо жреца.
     - Крещеная собака! - с отвращением сказал Бутрим, не обернувшись и не
обращая внимания на  стекающую кровь.  -  Вот  чему научили тебя братья во
Христе!
     - Щипцами, пожалуй, попа не проймешь. Погрей его немного, Филипп.
     Палач  снял  со  стены  висевшую на  крюке  полотняную рубаху,  густо
пропитанную воском, подошел к Бутриму, сорвал с него одежду и на волосатое
тело напялил твердую,  стоявшую колом рубаху.  Воск подожгли в  нескольких
местах.
     В подвале запахло горелым мясом и копотью восковых свечей.


                          Глава двадцать девятая

                              ПАСТУХИ И ОВЦЫ

     Архиепископ Бодзента недавно переехал на  жительство в  замок Жнин  и
деятельно  наводил  порядок  в  своих  огромных  владениях,   основательно
потрепанных во  время  междоусобицы.  В  архиепископские владения  входили
города и  села,  леса,  озера и  реки.  Десятина,  собираемая церковью,  и
судейские доходы  на  церковных землях  делали архиепископа самым  богатым
человеком в  Польше.  Церковные поборы  и  налоги считались священными,  и
отсрочек на них не полагалось.  Тот,  кто не уплатил в  срок,  подвергался
суровым наказаниям, вплоть до отлучения от церкви.
     Пошатнувшаяся было  власть  архиепископа  неуклонно  крепла.  Владыка
сумел в короткое время прибрать к рукам многих властительных панов Великой
и Малой Польши.
     После знаменательного разговора с  папским послом Иоанном архиепископ
Бодзента двинул  в  бой  свое  черное  воинство.  Десятки  тысяч  ксендзов
помаленьку,   полегоньку  стали  поворачивать  мозги  шляхтичей  в  пользу
язычника Ягайлы.
     Последние дни  сентября на  Великой Польше шел дождь,  небо покрывали
обложные облака. Бодзента ходил прихрамывая, от сырой погоды у него болели
суставы.  Но  вчера  ветер  задул  с  востока,  дождь  прекратился и  небо
прояснилось.
     Приближались  решающие  дни,   в   Кракове  ждали  королевну  Ядвигу.
Архиепископ собирался после  обеда выехать в  столицу.  С  утра  он  долго
совещался с  канцлером и  гофмаршалом,  а  в оставшийся до обеда час решил
послушать бродячего певца.
     Худой  рыжий  детина  в  сине-красной одежде,  подвывая и  потряхивая
бубенцами,   пришитыми  к   поясу  и  воротнику  куртки,   читал  стихи  в
монастырской библиотеке.
     Тихо,  словно мышь,  в дверях возник главный библиотекарь. С поклоном
он приблизился к архиепископу и облобызал его ноги, покоившиеся на зеленой
бархатной подушечке.
     - Ваша эксцеленца,  - смиренно доложил он, - князь Зимовит Мазовецкий
просит о встрече с вами.
     - Зови, пусть войдет.
     Владыка был удивлен:  князь Мазовецкий,  обозлившись, давно к нему не
ходил.
     Послышались грузные шаги,  дверь с шумом отворилась. Гремя оружием, в
библиотеку вошел молодой Семко. Дубовый