и.
     Страшась  вмешательства  московского  князя,   Ягайла   признал  себя
вассалом хана Тохтамыша и  получил от него ярлык на княжение.  А  Тохтамыш
обещал защищать своего улучника от русских.
     Все это одобрила княгиня Улиана.
     Но московский князь Дмитрий после разгрома Москвы Тохтамышем не погиб
и  по-прежнему чувствовал себя  крепко и  уверенно.  А  татары передрались
между собой, и им стало не до Литвы.
     Мирный договор с немцами на четыре года был заключен на реке Дубиссе.
Княгиня Улиана  ездила  на  переговоры вместе  с  сыновьями.  Ягайла отдал
немцам на вечные времена половину Жемайтии.
     Княгине  Улиане  запомнилась  торжествующая улыбка  на  мрачном  лице
великого маршала Конрада Валленрода.  Посматривая на  нее,  он тер широкой
ладонью лысый глянцевитый череп или  почесывал толстым пальцем за  ухом  у
своей собаки.
     По  мнению  княгини  Улианы,  потеря  Жемайтии не  большой ущерб  для
огромного литовско-русского государства.  Вздорный клочок земли с упрямыми
кунигасами,  не  желавшими креститься,  мешал укреплению государства.  Так
пусть же с ними расправятся рыцари.
     Жемайтия забурлила,  народ поднялся с  оружием в  руках.  И  в  Литве
многие не  были  согласны с  договором.  Великий жрец поднял знамя борьбы.
Убежавший из  замка  Витовт заключил союз  с  орденом.  И  Андрей Горбатый
продолжал мутить воду.
     Угроза снова нависла над великим литовским княжеством.
     В Москве внимательно наблюдали за событиями.
     Боясь  вмешательства русских,  княгиня  Улиана  решила  породниться с
князем Дмитрием.  Это по  ее  замыслу Ягайла должен был взять в  жены дочь
московского князя Софию Дмитриевну.
     Родственная Москва надежно защитит Литву  от  немцев,  думала Улиана.
Она была довольна,  что затеяла сватовство.  Тверские князья потеряли свое
прежнее значение в русских землях и скоро покорятся московскому князю.
     Долго еще княгиня Улиана, сложив руки на коленях, молча сидела одна в
большой гридне.


                            Глава семнадцатая

                   <ДА БУДУТ КЛЯТЫ ОТ БОГА И ПЕРКУНА!>

     В  этот  день  погода  хмурилась  с  утра.   По  небу  ходили  низкие
темно-синие тучи.  Солнце не  показывалось,  но  люди  обливались потом от
духоты.  Пыль, поднятая колесами и конскими копытами, долго стояла столбом
над дорогой.
     А  после полудня зашумел в  верхушках деревьев ветер.  Дубы и  липы в
священной роще  заговорили на  разные голоса.  Ветер врывался в  отверстия
глиняных  свистелок  и  дуделок,  привязанных к  ветвям,  и  они  издавали
пронзительные звуки.
     Великий судья судей,  прислушиваясь к  дуделкам и к шороху листьев на
дубах, объявил собравшимся о начале богослужения.
     Обширный храм Перкуна был построен без крыши и  без потолка.  Тяжелым
прямоугольником окружали  каменные  стены  могучий  священный  дуб.  Среди
толстых стен  храма  могли поместиться тысячи людей.  На  западной стороне
виднелась тяжелая дверь, окованная полосами железа.
     Вплотную  к  восточной  стене  прижалась небольшая каменная  часовня.
Рядом,  в  каменной стене,  темнела глубокая ниша.  Там находилась главная
святыня:  грозный Перкун,  привезенный из  Пруссии.  Он  был огромен,  его
мизинец равнялся по величине высокому человеку.  В жертвенном очаге днем и
ночью пылал неугасимый огонь.
     Великий жрец Гринвуд приходил в храм из своего дворца потайным ходом,
все остальные - через дверь в запасной стене.
     Сегодня в храме собрались священники высоких степеней,  приехавшие из
Пруссии,  Жемайтии и Литвы.  Каждый подходил к дубу,  кланялся ему, срывал
зеленый листок и  приклеивал к  своему лбу.  Одежды на  них  были  разного
цвета,  а  пояс  белый.  Жреческий сан  определялся числом  витков  пояса.
Великий жрец  перепоясывался сорок девять раз,  а  криве,  равный по  сану
христианскому епископу, всего семь раз.
     Священники шепотом спрашивали друг  у  друга,  зачем их  потребовал к
себе великий жрец. Но никто не знал.
     Опираясь на  длинный  посох,  Гринвуд внезапно появился из  маленькой
дубовой двери.  Едва увидев красную бороду, жрецы повалились на колени, не
смея поднять глаза на судью судей.
     Гринвуд приказал встать. Зашуршав одеждами, жрецы повиновались.
     На  великом  была  пурпуровая мантия  с  грозным  Перкуном на  спине,
вытканным золотом.  Его  голову украшала остроконечная шапка  с  блестящим
золотым шаром, осыпанным драгоценными камнями.
     - Друзья мои, - тихим, дрожащим голосом начал судья судей, - я созвал
вас по важному делу. Решается судьба нашей земли, нашего народа. Мы всегда
твердо верили своим богам.  По милости их мы живем на плодородной земле, и
народ  наш  свободен и  сыт.  Мы  всегда считали друзьями соседние народы,
уважавшие наших богов и наши обычаи. Мы не принимали дружбу и вели войны с
соседями,  враждебными  нашим  богам...  -  Он  умолк  и  опустил  голову.
Воцарилось молчание.  -  Немецкие рыцари хотят поработить нас, - продолжал
жрец. - Недавно они сожгли несколько лесных селений и готовят новую войну.
Кенигсбергский замок  битком  набит  солдатами  и  рыцарями.  Военачальник
Конрад Валленрод хвалился,  что  захватит Троки  и  Вильню и  разрушит наш
храм.
     Глухой ропот прошел в толпе священников.
     - Жемайтский князь Витовт,  сын  Кейстута,  -  голос жреца стал  едва
слышен,  -  оказался в  стане немецких рыцарей.  Желая отомстить за своего
отца и мать, он забыл законы предков и призвал на помощь врагов.
     - Горе нам,  горе нам!  -  раздалось со всех сторон. - Скажи, что нам
делать, великий из великих!
     Гринвуд поднял руки ладонями кверху, устремил в небо глаза.
     - Я хочу просить мудрейшего Перкуна, о братья мои. Я буду молить его.
Может быть, он услышит мольбы и даст совет.
     И великий жрец стал произносить заклинания, а все собравшиеся в храме
протяжно выкрикивали время от времени одно и тоже слово:
     - Ши-и-у!
     Ветер изменил направление. Заиграли другие свистелки, иными голосами.
Судья судей стал вглядываться в набухшее грозой небо.
     - О  братья,  я  вижу -  небо разверзлось!  -  воскликнул он и  вдруг
пошатнулся.
     Два священника подбежали к нему и, подхватив под руки, повели.
     Посредине храма высилась куча сухих дубовых дров,  сложенная костром.
Священники подвели к ней великого жреца и помогли взобраться наверх. Дрова
были уложены особым способом,  так,  что  в  одном углу получилась удобная
лестница.
     Оказавшись на самом верху,  судья судей стал на колени и  приступил к
молитве.  Рядом  на  дровах лежал большой жертвенный бык  с  позолоченными
рогами.  Губы жреца тронула усмешка:  он-то  знал,  что на  помощь Перкуна
рассчитывать не  приходится.  Все надо обдумать самому.  И  он стал решать
сложную  задачу,  время  от  времени испуская громкие выкрики и  стенания.
Витовт,  сын Кейстута,  искал помощи у  заклятого врага и за помощь обещал
заплатить землей  предков.  Спору  нет,  тяжкий  проступок.  Однако только
недавно и  Ягайла  обещал  отдать  половину Жемайтии немецкому ордену.  Но
обещание - это только обещание, оно может быть вынужденным, и боги простят
клятву. <Нет, я не встану на защиту Ягайлы>.
     Огненная молния разломила небо пополам.  Ударил гром, раскатываясь по
небу.  Великий жрец поднял кверху лицо и руки. Снова вспыхнула молния. Все
увидели,  что он шевелит губами.  Опять ударил гром и  раскатился с  такой
силой, что у собравшихся в храме подогнулись колени. Молнии стали сверкать
одна за одной, освещая великого жреца, молящего небо.
     Наконец  торжественный миг  настал.  Гринвуд  спустился на  землю  и,
пошатываясь,   шел  к   ожидавшим  его  священникам.   Его  бледное  лицо,
расширенные зрачки  испугали привыкших ко  всему  жрецов.  Криве  Палутис,
главный жрец  храма бога  Потримпоса,  запалил факел от  негасимого огня и
поджег дрова.
     Золотой шар на шапке Гринвуда засверкал разноцветными искрами.
     - Я молился,  - задыхаясь, начал жрец. - Я просил Перкуна открыть мне
истину.  Он  был  сегодня добр,  великий бог.  Недаром три дня и  три ночи
вайделоты приносили ему жертвы. Двадцать четыре белых козла получил Перкун
и огромного жирного быка.  И вот,  -  Гринвуд повысил голос,  - Перкун мне
поведал!
     Жрецы рухнули на колени и опустили глаза в землю.
     - Величайший  и  мудрейший  Перкун,   -   отчеканивая  каждое  слово,
продолжал жрец,  - разрешил жемайтам поддерживать князя Витовта в борьбе с
Ягайлой. Месть Витовта священна. Так сказал Перкун.
     - Воля  величайшего и  мудрейшего нерушима,  -  раздался голос  криве
Полутиса. - Да будут кляты от бога и Перкуна вероломные немецкие рыцари!
     - Да будут кляты! - повторили жрецы.
     Жертвенный костер ярко горел.  Его пламя высоко поднималось к черному
ночному  небу.  Кровавые отблески играли  на  лицах  жрецов  и  в  листьях
священного дуба.
     Неожиданно жалобный детский  плач  раздался в  храме.  Все  повернули
головы.  К алтарю пробирался высокий худой мужчина с ребенком на руках. Он
волновался, потные волосы прилипли к вискам и ко лбу.
     Прижавшись к мужчине и обхватив ручонками его шею, ребенок умолк.
     Жрецы молча расступились перед мужчиной.  Он остановился в нескольких
шагах от судьи судей, не смея подойти ближе.
     - Кто ты? - спросил Гринвуд.
     - Я лодочник,  судья судей,  мое имя Явкут.  Перевожу грузы виленских
купцов к морю.
     - Чего ты хочешь от меня, Явкут?
     - Я  хочу  принести в  жертву великому Перкуну моего сына  Шварна,  -
сказал Явкут.  Его голос дрожал.  -  Сыну семь лет, а он до сих пор еще не
стоит на  ногах.  Он  не  научился говорить по-человечески.  Наш почтенный
вайделот  посоветовал  принести  мальчика  в   жертву.   Шварн  не  сможет
зарабатывать себе на пропитание,  его всю жизнь должны кормить другие. Это
несправедливо. Закон предков...
     - Да, Явкут, закон предков немилостив к таким людям.
     - Пусть кровь моего сына  умилостивит великого Перкуна.  Пусть мудрый
бог и дальше помогает моей семье. Возьми, судья судей, моего сына...
     - Да  будет  так.  -  Пробормотав несколько слов,  великий жрец  взял
малыша из рук дрожавшего, как в лихорадке, лодочника.
     Когда мальчик заплакал и  забился в  руках жреца,  Явкут повалился на
землю и  обнял ноги Гринвуда.  Он  целовал его  пыльные башмаки,  полы его
мантии, хвосты белых лис...
     Мальчик,  трудно ворочая толстым языком,  что-то пролепетал. Отец его
быстро поднялся на ноги и, круто повернувшись, выбежал из храма.
     Сын великого жреца Тормейсо,  высокий,  плечистый юноша,  с  поклоном
подал отцу жертвенный нож с  белой рукояткой.  Тормейсу не было и двадцати
пяти лет, а он уже жрец криве.
     Гринвуд взял нож из рук сына, попробовал пальцем остроту лезвия.
     Все  молчали.  В  храме  раздавались лишь  тихие всхлипывания малыша.
Великий жрец  легонько провел  по  его  голове  старческой рукой,  ребенок
перестал плакать.
     - Подайте воду, - сказал Гринвуд.
     Жрецы принесли большой серебряный таз с теплой водой.  Гринвуд раздел
ребенка и  стал приготовлять его  для  принесения в  жертву.  Очутившись в
теплой воде, мальчик успокоился.
     Еще  раз сверкнула молния и  ударил гром.  Ветер в  вершинах деревьев
зашумел еще сильнее.  Громко играли на разные голоса свистульки и дуделки.
Первые крупные капли дождя упали с неба.  Они шумели в листве, шлепались о
землю, шипели на углях жертвенного костра.


     После богослужения Гринвуд пригласил избранных к домашней трапезе.
     Во дворце первосвященника все было просто,  но крепко.  Толстые стены
словно в крепости, тяжелые дубовые двери с оковкой, маленькие, узкие окна.
     В простой домашней одежде Гринвуд выглядел совсем иначе.  Он стал как
будто меньше ростом,  с лицом тихим и светлым. Длинные седые волосы делали
его похожим на  обыкновенного литовского старика.  Только глаза,  горевшие
под густыми нахмуренными бровями,  говорили о  внутренней силе,  а красная
борода, заплетенная в косички, напоминала о его высоком сане.
     Стол был обилен.  Много мяса,  кровяной колбасы,  кореньев. В больших
глиняных посудинах пенился мед.
     За  трапезой присутствовали только  самые  верные  и  любимые  друзья
великого жреца.
     Священники перебрасывались скупыми словами.  Беседа оживилась,  когда
Гринвуд начал разговор о судьбе княгини Бируты.
     - Эта казнь неугодна богам,  -  сказал он,  - но для спасения княгини
пришлось уступить.  Теперь она в безопасности.  -  Вздохнув, великий жрец,
ничего  не  скрывая,  стал  рассказывать  о  делах  литовских:  -  Вильней
завладела русская вера,  но Вильня -  еще не Литва.  Жемайтия верна старым
богам!  Славные кунигасы не  страшатся крестоносцев,  но  и  не больно они
кланяются и  Ягайле,  готовому  продать  веру  предков  тому,  кто  больше
заплатит.  Однако наступает время,  -  печально продолжал Гринвуд, - когда
старые  боги  не  смогут  помочь Литве  и  Жемайтии.  Мы  окружены алчными
христианскими правителями.  Им  нужны земли,  а  главное -  деньги,  много
денег. Своих подданных они давно превратили в рабов.
     - Что же будет с нами дальше?  Ягайла давно точит зубы на тебя, отец?
- спросил Тормейсо.
     Гости перестали жевать и  обратили взоры на  Гринвуда.  Великий жрец,
откинув назад серебряные волосы, печально посмотрел на старых соратников и
товарищей.
     - Жить  мне  осталось недолго,  друзья  мои,  -  тихо  сказал  он.  -
Последний жертвенный огонь в  нашем храме унесет меня во владения великого
Перкуна...  Я буду последним криве-кривейте в Литве.  Да, так. Я мало спал
по ночам и  много думал.  Когда многострадальной прусской землей завладели
немецкие рыцари, великий жрец перенес Ромове в Литву. Мы, жрецы, привели к
послушанию  литовских  князей  и   навели  порядок.   И  литовские  князья
заискивали перед нами и боялись нашего слова.  А сейчас вера предков стала
им в тягость.
     - Не  говори так,  великий судья  судей,  -  произнес криве  Полутис,
придерживая рукой свою отвисшую красную губу, - рано хоронить себя и наших
богов.  Если  захочет великий Перкун,  боги  еще  долго  будут  почитаться
народом.
     - Нет,  боги не спасут нас,  -  Гринвуд горько улыбнулся.  -  Боги не
спасут нас, - решившись, прошептал он, - потому что их нет.
     Слова, сказанные шепотом, показались священникам ударами грома.
     - Остановись,  судья судей,  как ты смеешь!  -  побледнев,  вскрикнул
криве Полутис.  -  Боги убьют тебя!  Или ты пошутил?  Скажи нам. Развенчав
богов, ты развенчал всех нас.
     - Нет,  друзья мои,  так не шутят.  Богов нет!  Их выдумали в  давние
времена наши предки.  Я  давно это понял,  но  не мог,  не мог сказать.  -
Великий жрец опустил голову.
     - Гринвуд,  я  не  верю тебе,  -  опять сказал Полутис.  Его странные
фиалковые глаза  стали совсем темными.  -  Так  не  может говорить великий
жрец.
     - Отец!  -  жалобно воскликнул Тормейсо. - Сегодня мы слышали, как ты
разговаривал с Перкуном,  разве это неправда?  Разве гром -  не его голос,
который понимаешь только ты?
     - Друзья мои,  сын мой! - Старик поднял голову и обвел всех взглядом.
- Я  огорчил вас,  но  я  сказал правду.  Богов нет.  Перед лицом страшной
опасности вы должны знать об этом.  Вы,  мои ближайшие советники и друзья,
но не народ. Народ по-прежнему должен бояться и любить своих богов...
     - Судья  судей,  -  сказал  Тримко,  старейший из  жрецов криве,  ему
недавно исполнилось сто лет,  борода его свисала до  колен,  -  по-твоему,
наших богов не существует? Значит, существуют боги христиан? Значит, правы
их черные попы?
     - У христиан нет бога,  -  ответил великий жрец.  - Они тоже выдумали
его.
     - Но  что же  тогда есть?  -  шепотом спросил криве Полутис.  -  Ведь
должен быть кто-то?!
     Священники поднялись со скамей и стали смотреть на высокого старика с
красной, заплетенной в косички бородой.
     Великий жрец сидел,  склонив голову.  Долго длилось молчание, и вдруг
все  услышали  какие-то  странные  булькающие звуки,  похожие  на  детское
всхлипывание...
     - Отец! - вскрикнул Тормейсо и бросился к старику.
     Но Гринвуд уже опомнился и  поднял голову.  В  его бледных водянистых
глазах светилась твердая воля.
     - Народ  должен  верить  в  богов,  иначе  мы  погибли.  Забудьте мою
слабость и не ждите пощады за свои ошибки...  А тебе,  Тормейсо, предстоит
трудное дело.  - Жрец подошел к сыну и положил ему на плечи свои ладони. -
Надо  помочь  князю  Витовту.  Ты  отвезешь  ему  золото,  драгоценности и
передашь волю богов.


                           Глава восемнадцатая

                       БОГИ ОХРАНЯЮТ КНЯГИНЮ БИРУТУ

     Легкий  рыбачий карбас с  большим полосатым парусом легко  скользил в
водах реки Вилии.  Из-за  опасных камней и  ставных неводов плыли только в
светлое время.  Течение помогало гребцам, и на третий день, после прощания
с Вильней, Андрейша надеялся увидеть город Ковню.
     Мореходу не терпелось - то он брал в руки весло, то подправлял парус.
Хозяин карбаса литовец Кирбайдо знал,  что заботит Андрейшу,  и,  глядя на
него, ухмылялся.
     Восемнадцать крепких  гребцов,  по  девять  с  каждого  борта,  мерно
взмахивали веслами.  У каждого под рукой меч, кольчуга и шлем; если придет
нужда, они в одно мгновение превратятся в воинов.
     Иноземные купцы могли беспрепятственно двигаться по  Неману до самого
моря.  Андрейша купил  на  торгу  в  Вильне  сто  сороков беличьих шкурок.
Конечно,  беличьи шкурки служили не только для отвода глаз, он надеялся их
выгодно продать.
     Мысли Андрейши не покидали Людмилу.  <Барка у купцов тяжелая, - думал
он, улыбаясь, - грузу много. Они не торопятся, я их где-нибудь возле замка
Рогнеды и настигну>.
     Вот и кончается река Вилия.  За поворотом засеребрились воды могучего
Немана,  гребцы веселее заработали веслами.  Чаще стали встречаться рыбаки
на маленьких лодчонках, выбиравшие из сетей дневную добычу.
     Города Ковни литовцы не увидели.  Зато на мыску, между реками Неманом
и  Вилией,  высился новый замок.  Кирбайдо долго смотрел на  него  во  все
глаза.
     - Что за  замок?  Не  видел я  раньше такого замка!  -  удивлялся он,
прищелкивая языком.
     Над  воротами  крепости  чернел  крест.   На  башне  развевался  флаг
немецкого ордена.
     Андрейше не хотелось подходить к берегу,  но Кирбайдо собрался купить
молока для священного ужа,  обитавшего в глиняном кувшине на носу барки. А
может быть, литовца мучило любопытство.
     И лодка приткнулась к берегу возле кучки рыбачьих хижин.
     Кирбайдо вернулся с берега угрюмый.
     - Немцы построили крепость месяц назад,  - рассказывал он собравшимся
возле него гребцам.  - За восемь недель они вымахали такую громаду. Рыбаки
мне говорили,  что сам великий магистр с огромным войском охранял тех, кто
строил замок.  Каменщиков,  кузнецов и  плотников нагнали сюда без  счета.
Шестьдесят тысяч человек и  восемьдесят тысяч лошадей.  Боги,  возможно ли
это?!   -  Кирбайдо  испуганно  посмотрел  на  своих  товарищей.  -  Немцы
хвалились,  что трокский князь Витовт подарил им  землю,  где стоит замок.
Они  назвали замок <Мариенвердер>,  что  значит <полуостров пресвятой девы
Марии>.  А какие вокруг выкопаны рвы,  насыпаны валы!..  Худо теперь будет
литовцам, ох как худо!
     Таков был  давний обычай немецких рыцарей:  построить замок на  чужой
земле,  покорить жителей,  еще и еще строить замки, все глубже вгрызаясь в
землю соседа.
     Гребцы молча разобрали весла,  и барка снова тронулась в путь.  Опять
пошли леса.  Вечерами мошкара тучей нависала над лодкой и  мучила гребцов.
Кормщик жег  на  носу огонь и  бросал в  него пахучие травы.  Густой дым и
едкий запах трав отгоняли мошкару.
     Попутный ветер и  течение быстро несли барку к морю.  Леса по берегам
стояли темные,  неприветливые.  Путники видели много зверья.  И  зубры,  и
лоси,  и  олени,  и  даже  козы  выходили поутру напиться прозрачной воды.
Медведи ловили  рыбу.