Константин Сергеевич БАДИГИН

                         КОЛЬЦО ВЕЛИКОГО МАГИСТРА

                                  Роман



                               Глава первая

                      ЯНТАРНЫЙ БОГ ОТКРЫВАЕТ ИСТИНУ

     Мастер Бутрим сидел у  верстака,  держа в  руках наполовину сделанную
деревянную миску.  На  верстаке  вперемешку со  стружкой валялись малые  и
большие  долота,  ножи,  топорики,  и  пол  был  густо  усыпан  опилками и
кусочками дерева.
     Напротив  хозяина,   сняв  кожаный  шлем  и   вытянув  длинные  ноги,
развалился на скамейке солдат.  Небольшая рыжая бородка украшала его лицо,
изуродованное ударом палицы.
     - Ты должен отдать за меня свою дочь, - упрямо стоял на своем солдат.
     - У  нее  есть  жених,  -  вздохнув,  ответил литовец,  -  мореход из
Новгорода.
     - Жени-их, вот как! Значит, я напрасно шатался в твой дом? Настоящему
саксонцу, верному католику, отказ, а какой-то там русский мореход...
     - Они давно помолвлены.  Вспомни,  Людмила об  этом сказала сразу.  -
Литовец с трудом заставлял себя отвечать непрошеному гостю.
     Его  волновало совсем другое:  вчера гонец из  Вильни принес страшную
весть  о  смерти князя Кейстута.  <Смерть князя повлечет за  собой грозные
события,  -  думал Бутрим.  -  Недаром священный дуб  у  каменного урочища
сронил листву...  А  что  с  Кейстутовым сыном Витовтом,  что  с  княгиней
Бирутой,  живы ли?> И еще он старался понять,  зачем его, Бутрима, великий
жрец призывал к  себе...  Все перепуталось у него в голове,  а надоедливый
жених все пристает и пристает со своими разговорами.
     - Мало ли что говорит девица! - продолжал солдат. - Настоящий мужчина
не обращает внимания на легкое женское слово... Если она и помолвлена, это
ничего не значит.  Прицелиться еще мало, надо выстрелить. Я верный католик
и плюю на русскую веру.
     - Это твое дело, - спокойно ответил литовец. Он поправил пряди серых,
как у волка,  волос, прилипшие к потному лбу, и, нагнувшись над верстаком,
продолжал работу.
     Мастер  Бутрим  чувствовал себя  твердо.  Он  крестился  в  Вильне  у
русского попа и был назван Степаном.  А жена его,  Анфиса,  -  русская, из
Великого Новгорода.  В  Альтштадте и  Кнайпхофе он  славился как  отличный
мастер и честный человек.
     Каждый год его приглашали в Кенигсбергский замок на пробу пива вместе
с  остальными почетными гражданами.  Сам  главный  эконом  покупал у  него
деревянную посуду и был о нем превосходного мнения.
     Казалось,  разговор был закончен, но солдат все сидел. Он разглядывал
пробор на голове литовца,  седые волосы, покрывавшие его плечи, деревянный
крест на груди.  <Ты не хочешь со мной породниться, сволочь, - думал он, -
а сам вырезаешь из янтаря поганских богов, торгуешь амулетами и знаешься с
нечистым>.
     Солдат недавно разузнал,  что  литовец мастерит не  только деревянные
миски и ложки, и хотел этим воспользоваться.
     - Вот что,  Стефан, - сказал он после раздумья, - я, Генрих Хаммер из
Саксонии, клянусь вывести тебя на чистую воду, если не отдашь Людмилу!
     - Насильно отдавать девку не стану,  -  пробурчал литовец, - и чистой
воды не боюсь. Не пугай зря. - Однако он насторожился.
     - Не боишься?  - наступая солдат. - А если я, честный католик, донесу
на тебя в орденский замок?  Думаешь,  тебе там поверят?  А потом... Ну-ка,
взгляни сюда.
     Солдат вынул из сумки что-то завернутое в грязную тряпку.
     - Это литовский бог Перкун.  Узнаешь?  -  с торжеством сказал он. - Я
видел, как ты его вырезал. За это дерьмо в судилище с живого снимут шкуру.
И  ты  еще  продолжаешь смеяться?!  Теперь  выбирай:  или  отдашь за  меня
Людмилу, или я иду доносить.
     - Подлец!  - вскипел литовец.  - Ты ходил в мой дом как гость, ел мой
хлеб и подглядывал за мной?!
     - Подожди,   -  солдат  поднял  руку,  -  не  торопись.  Десять  моих
товарищей,  честных католиков,  присягой подтвердят мои слова. Я посмотрю,
как ты будешь брыкаться в петле. Подумай, прежде чем говорить <нет>.
     Он брызгал слюной, скривился, покраснел. Рыжая борода смешно поползла
в сторону.
     Бутрим брезгливо вытер лицо,  медленно поднялся со  стула и  шагнул к
солдату.  С  кожаного фартука на  пол посыпались стружки.  Огромные кулаки
литовца сжались, на лбу и на шее набухли синие жилы. Он взял солдата одной
рукой за воротник кафтана, другой - за пояс, приподнял, открыл ногой дверь
и выбросил на улицу. Громыхнув мечом, солдат растянулся в пыли.
     - Литовская свинья, вероотступник! - заорал он, поднявшись на ноги. -
Твою девку и  вонючий раб не возьмет в  жены...  Я рассчитаюсь с тобой?  -
Солдат погрозил кулаком. - Клянусь святыми четками, ты раскаешься...
     Бутрим схватил со  стола острый топор с  длинной ручкой и  кинулся на
улицу.  Он решил убить солдата:  донос мог принести непоправимые беды.  Но
Генрих Хаммер был далеко. Смешно размахивая руками, он убегал со всех ног.
     Возвращаясь,  Бутрим  столкнулся в  дверях  с  младшим  подмастерьем.
Серсил с ножом в руках спешил на помощь.
     <Что же делать?  -  думал Бутрим,  стараясь успокоиться.  - Проклятый
солдат побежал доносить. Хорошо, что он не знает самого главного>.
     Литовец был не просто мастером, но и высоким языческим священником. В
Самбии и Натангии ему подчинялись все остальные жрецы.  Двадцать лет сидел
он  в  городке Альтштадте,  прислушивался и  приглядывался ко  всему,  что
делалось в замке и в окрестных землях, и доносил в Ромове великому жрецу.
     <Тайный суд  крестоносцев может найти предателя,  -  думал он,  -  за
клочок земли,  за  призрачное равенство.  Надо  бежать,  не  теряя минуты.
Великий жрец будто знал об опасности, призывая меня>.
     С топором в руках он вошел в дом и встретил испуганные взгляды жены и
дочери.
     И мать,  и Людмила были похожи друг на друга.  Обе высокие,  статные,
красивые.  Русская обильная осень и  нежная весна.  Золотые волосы Людмилы
заплетены в тяжелую косу.  От взгляда ее приветливых голубых глаз делалось
тепло на душе.
     Женщины слышали разговор с орденским солдатом.
     - Я люблю Андрейшу и никогда не пойду за другого. Пусть лучше смерть!
- твердо сказала Людмила.
     - Надо бежать, Бутрим, - бросилась к мужу Анфиса, словно прочитав его
мысли. - Генрих Хаммер гадкий человек, он донесет на тебя.
     Она  посмотрела вокруг.  Двадцать лет  счастливо прожили они  в  этих
стенах.  Здесь все было дорого,  каждая вещь напоминала о  чем-то хорошем,
незабываемом.  Она думала, что и умрет спокойно на своей постели... Анфиса
знала,  что  муж потихоньку вырезает идолов,  но  не  думала,  что это так
опасно. Сегодня она ясно представила все, что может произойти, и ни минуты
не колебалась - надо бежать.
     - Собирайтесь,  -  сказал Бутрим,  бросив топор на верстак.  - Берите
только самое необходимое...  Пойдем со  мной,  Серсил,  -  обернулся он  к
подмастерью. - Надо купить лошадей.
     Вместе они вышли из дома.
     - Как найдет нас Андрейша? - прошептала Людмила, посмотрев на мать. -
Он обещал быть в эти дни. - В голосе девушки слышались слезы.
     - Не беспокойся,  -  ответила Анфиса, - он тебя любит, а если любит -
найдет...  Давай  собираться,  время  не  ждет.  Принеси дорожные мешки  с
чердака.
     И она заметалась по дому, хватая то одно, то другое.
     Вскоре мужчины вернулись с четырьмя оседланными лошадьми.
     Приторочив к седлам скудные пожитки, Бутрим и Серсил помогли сесть на
коней женщинам, вскочили сами и поскакали по узким улочкам города.
     У  рыночной площади Бутрим  приказал спутникам ехать  дальше,  а  сам
свернул налево, по Кошачьему ручью. Он подъехал к старой каменной мельнице
с  высокой крышей  из  посеревшего тростника.  Вода  ревела и  бурлила под
огромным деревянным колесом.
     Вниз и вверх по шумливой речушке стояло еще несколько мельниц.  Возле
них ютились домики сукновалов и портных. А дальше шел лес.
     Не слезая с лошади, Бутрим три раза стукнул древком копья в маленькое
окошечко, прикрытое дубовым ставнем, и негромко позвал:
     - Замегита! Эй, Замегита!
     Окно  открылось,   в  него  выглянула  морщинистая  старуха.   Увидев
всадника,  она  махнула  рукой.  Заскрипев,  отворилась окованная  железом
дубовая дверь, и старуха, закутанная во все черное, вышла на улицу.
     - Подойти ко мне, - повелительно сказал Бутрим.
     Замегита  приблизилась.  Ухватившись скрюченными пальцами за  стремя,
она подняла мутные глаза. Пригнувшись, Бутрим прошептал ей несколько слов.
     - Вот мой знак,  передай его юноше, - закончил он, вынув из седельной
сумы  небольшую  деревяшку  с  двумя  закорючками,  выкрашенную в  зеленую
краску.
     - Сделаю, как ты велишь, - прошамкала старуха.
     - Он должен быть скоро,  может быть завтра,  -  повторил Бутрим. - Не
забудь,  его зовут Андрейша...  А еще скажи подмастерью Ромонсу - он пошел
на торг, - пусть бережется...
     Кивнув старухе на прощание,  литовец круто развернул коня и  поскакал
вдогонку своим спутникам.
     Погода портилась.  Из облаков, закрывших все небо, накрапывал мелкий,
холодный дождь.  Под  ногами  лошадей  хлюпала грязь.  Беглецы завернулись
поплотнее в плащи и накинули капюшоны.
     Миновав   харчевню   и   постоялый  двор   <Лошадиная  голова>,   они
остановились у  небольшой закопченной кузницы.  Из  дверей вышел бородатый
кузнец  в  кожаном фартуке.  Увидев перед  собой  жреца,  тайный поклонник
грозного бога Перкуна низко поклонился.
     - Посмотри подковы наших коней,  Ручен, нам предстоит дальняя дорога,
- сказал литовец.
     Осмотрев  лошадей,  кузнец  перековал переднюю  ногу  Серого,  конька
Людмилы.
     - Если про нас спросят, говори - не видел, - прощаясь, сказал Бутрим.
     - Скажу, как приказываешь, - ответил Ручен.
     И снова помчались всадники. Разбрызгивая грязь, низкорослые литовские
лошадки быстро уносили беглецов на восток.
     Дорога шла густым лесом.  По сторонам высились огромные дубы и  липы.
Между  ними  проглядывали  сосны.   Изредка  радовала  глаз  белоствольная
березка.  Кустарники по  обочинам дороги обвивал буйно  разросшийся хмель;
его  зеленые  ручейки доверчиво выползали на  дорогу,  их  топтали конские
копыта и давили тележные колеса.
     Дождь  продолжал  высеиваться  из  низкого,   тяжелого  неба.  Тонкие
прохладные струйки смывали с  деревьев  густую  дорожную  пыль,  и  листва
зеленела еще ярче.
     Твердо сидя в седле,  Бутрим думал,  что теперь должна измениться вся
его жизнь.  Он думал еще,  что на время оставит жену и  дочь у двоюродного
брата, по имени Лаво, старейшины лесного селения.


                                  * * *

     А  Генрих  Хаммер  подбежал к  орденскому замку.  У  крепостных ворот
многоликая  толпа  преградила  ему  дорогу.  Он  стал  расталкивать  людей
кулаками, но продвинуться вперед ему не удалось.
     <Нищие,  -  догадался солдат.  -  Сегодня четверг, мясной день, и они
надеются вкусно пообедать>.
     Люди горланили во все голоса, плакали, ругались.
     В  толпе  были  горбатые,  безногие  и  безрукие,  иные  продвигались
ползком,  других поддерживали товарищи.  Каждый держал в  руках деревянную
или глиняную миску.  Были женщины, старики и дети. Они напирали на солдата
и  жарко дышали ему в  лицо.  Помня про оспу,  недавно косившую в  здешних
местах всех без разбора, Хаммер всякий раз с отвращением отворачивался.
     Начался холодный дождь.  Он мочил вшивые, растрепанные волосы, стекая
грязными  струйками по  хмурым  лицам.  Матери  спешили  укрыть  от  дождя
младенцев, прижимали их к высохшей груди, укутывали в грязные тряпки.
     Наконец  заскрежетали  блоки  подъемного  моста,   толпа  загудела  и
сплотилась еще больше. Заплакали дети.
     В  крепостном  дворе  ударил  колокол.  Послышалось нестройное пение.
Толпа  раздвинулась.  Генрих Хаммер увидел двух  прислужников,  несущих на
шесте,  продетом в проушины, большой деревянный ушат. Прислужники нараспев
читали псалмы. За первой парой шли еще двое с таким же ушатом.
     В   ушатах  хлюпала  и  пузырилась  густая  похлебка  из  объедков  с
рыцарского стола.  Сойдя с моста, слуги остановились и поставили свою ношу
на землю. Подошел брат священник с распятием в поднятых руках. Стараясь не
замечать  жадных  взглядов,  он  торопливо  стал  читать  благодарственную
молитву.  Окончив чтение,  священник благословил то,  что было в ушатах, и
мгновенно исчез.
     Нищие  бросились к  похлебке,  выхватывая обглоданные кости,  черпали
мисками и чашками густую жижу. Они лезли в ушаты грязными руками, рычали и
чавкали.
     С  трудом пробившись через  толпу,  Генрих Хаммер вошел в  крепостные
ворота.  Пересек двор и спустился в подземелье,  где вершил тайными делами
ордена брат священник Отто Плауэн.
     Пробыв в  подземелье не более десяти минут,  солдат снова очутился на
крепостном дворе.
     Вскоре возле дома  мастера Бутрима застучали конские копыта.  Солдаты
спешились у самого крыльца.  Один остался у лошадей, двое зашли в огород -
на случай, если бы литовец затеял побег. Появились встревоженные соседи.
     Слезая  с  лошади,  Генрих Хаммер увидел под  ногами свежий лошадиный
навоз и в дом вошел, обуреваемый недобрым предчувствием.
     Мастерская была пуста.  Стружки и обрезки дерева по-прежнему валялись
на полу. На скамейке лежал смятый фартук мастера.
     - Стефан! - позвал Хаммер.
     Никто не отозвался.
     - Людмила! - крикнул он еще раз.
     Опять тишина.
     Большой, жирный кот вышел из кухни и стал тереться о ноги солдата.
     Генрих  Хаммер  отшвырнул  кота  и  бросился  в  комнату,  смежную  с
мастерской,   где  обычно  принимали  гостей.   Он  посмотрел  на  тяжелый
деревянный потолок с дубовыми брусьями,  на стол,  покрытый чистой льняной
скатертью.  Несколько стульев с  высокими спинками стояли  по  стенам.  По
узкой  деревянной лестнице солдат  взбежал  наверх,  в  спальню  родителей
Людмилы. Видно, что здесь поспешно собирались: сундук был открыт, какие-то
тряпки валялись на полу. Постель в беспорядке. Пусто.
     Он  поднялся еще на  одну лестницу.  На  самом верху,  под крышей,  -
маленькая комнатушка Людмилы. И здесь пустота.
     Громыхая тяжелыми сапогами, Генрих Хаммер скатился вниз и стал шарить
в  кухне.  Здесь вкусно пахло.  Под  темными потолочными балками висели на
крюках окорока и колбасы со связками лука и чеснока.
     Он заглянул в маленькую кладовку,  где хранились соль,  мука и крупа.
Отодвинул заслонку русской печи,  словно  там  могло  спрятаться семейство
Бутрима...
     Убедившись, что никого в доме нет, солдат взвыл от ярости.
     - Собаки! - вопил он, потрясая кулаками. - Обманули!
     Выхватив тяжелый меч,  он  стал  рубить  по  чему  попало.  Досталось
колбасам и  окорокам.  В слепой ярости он вышиб у печи несколько кирпичей.
Вбежав  в  мастерскую,  солдат  как  сумасшедший  стал  размахивать мечом.
Товарищи, изловчившись, схватили его за руки и отняли оружие.
     - На коней!  - опомнившись, крикнул Генрих Хаммер. - За мной! Клянусь
четками, мы догоним их!
     Солдаты  промчались за  городские  ворота,  миновали  мост,  торговую
площадь... Генрих Хаммер был уверен, что Бутрим скачет сейчас по литовской
дороге.  Свежий конский навоз у  дверей дома  говорил солдату,  что  семья
бежала на лошадях, а не спряталась где-нибудь в городе...
     У  Кошачьего ручья  погоню накрыл туман.  Шум  воды  под  мельничными
колесами и  мерное  постукивание шестеренок были  хорошо слышны,  а  самих
мукомолен солдаты не увидели.
     Генрих Хаммер решил  скакать до  кузницы.  Там  он  надеялся узнать о
беглецах.  Накалывая  шпорами  лошадиные  бока,  подбадривая  себя  дикими
криками, солдаты скакали во весь опор.
     В молочном тумане выступили закопченные бревна кузницы.
     Двери  оказались наглухо закрыты.  Долго  стучали солдаты,  проклиная
хозяина. Наконец дверь открылась, и бородатый кузнец вышел на порог.
     - Спишь,  проклятый барсук!  -  крикнул Хаммер,  замахиваясь железной
рукавицей.
     - А тебе какая забота?  -  грубо ответил кузнец, разглядев, что перед
ним только солдаты.
     - Давно ли здесь проезжали люди?  Среди них две женщины.  Клянусь,  я
заплачу тебе,  -  сменил солдат гнев на  милость.  Он  сунул руку в  тощий
кошелек и стал звякать монетами. - Отдам все, что есть. Ну, говори!
     - Рано утром,  еще не всходило солнце, проскакали орденские рыцари, -
почесывая лохматую бороду, сказал прусс, - остановились у кузницы. Я набил
подкову на заднюю левую ногу рыцарского жеребца...  Нет,  вру -  на заднюю
правую   ногу.   Рыцари  поскакали  на   восток.   За   ними   прошли  два
монаха-доминиканца.  - Кузнец сморщил лоб, будто напрягая память. - Больше
я никого не видел.
     Туман делался все плотнее.  В  двух-трех шагах еще можно было увидеть
черную лошадь, а дальше все закрывала густая пелена.
     Генрих Хаммер поник головой.  Несколько мгновений прошло в  молчании.
Опомнившись, он хлестнул коня плетью и помчался к замку.
     За ним поскакали товарищи, ругая его бешеный характер.


                               Глава вторая

                     ДЕНЬГИ, МЕЧ И СВЯТАЯ ДЕВА МАРИЯ

     Крепость Мариенбург, откуда ни глянь, смотрит величественно и строго.
Верхний  замок  сооружен  огромным  прямоугольником.   Его  высокие  стены
прорезаны двумя рядами стрельчатых окон.  Средний замок образует трапецию,
раскрытую со стороны верхнего замка,  и заканчивается дворцом магистра.  С
реки  дворец  кажется  высокой  и  широкой зубчатой крепостью,  увенчанной
башнями.  Крепость  пресвятой девы  Марии  -  столица  сильного орденского
государства.
     Завтра  у  рыцарей  торжественный  день  -   выборы  нового  великого
магистра.  Город,  предзамочье и замок полны иноземных гостей,  приехавших
почтить  будущего  владыку  ордена.  Среди  гостей  -  посольство великого
литовского   князя   Ягайлы,    связанного   дружественным   договором   с
крестоносцами.
     Весь день на крепостной площади гремела музыка.  Бродячие музыканты и
артисты  развлекали народ.  Под  аккомпанемент лютни  пел  любовную  песню
миннезингер.  Ревели  ручные  медведи,  приведенные для  забавы  в  замок.
Дрессировщик в  полосатом платье и шутовском ушастом колпаке примостился у
стены и  показывал ученых блох.  На оловянном блюде несколько блошиных пар
везли крошечную золотую карету, блоха на козлах подстегивала их прутиком.
     Из уст в  уста передавались слухи о  рыцарском турнире.  Гости громко
выражали  свой  восторг.  В  Мариенбург съехались славнейшие рыцари  мира:
французы,   англичане,   чехи,   венецианцы,   австрийцы  и  поляки.   Они
прохаживались по двору замка, разодетые и разукрашенные, посматривали друг
на друга, словно боевые петухи.
     Орденские сановники провели весь день,  до вечерней молитвы, в спорах
о  том,  кому быть великим магистром.  Все братья ордена были взволнованы;
рыцари,  священники и  полубратья собирались кучками по  углам,  в  темных
коридорах, перешептывались, переглядывались.
     Предстояли большие перемены:  многие получат теплые местечки,  многих
сменят за непригодностью, а иные попадут в глубокие подземелья.
     Конрад Цольнер, великий ризничий, долго ворочался в постели, стараясь
заснуть.  Но  сон не  шел и  не шел.  Завтра выборы,  и,  может быть,  он,
Цольнер,  станет великим магистром. За день он наслушался разговоров: всем
надоела война без  успехов.  Сто  лет  топчутся рыцари у  границ языческой
Литвы,  а  она по-прежнему недоступна ордену.  Надо дать власть,  говорили
многие,  не  простому  солдату,  размахивающему мечом,  а  мужественному и
мудрому человеку,  умеющему считать деньги.  Цольнеру дали понять,  что он
как раз тот человек.
     <Великий магистр немецкого ордена!  -  думал он.  - Передо мной будут
склонять головы не только вся братия ордена, не только все наши подданные,
но и  государи иноземных стран.  Как приятна власть смиренному монаху,  ах
как пр