кумент...  Привилегии, высочайше пожалованные
компании.
     - Читал,   согласен,  -  отозвался  Павел  и  посмотрел  на  военного
губернатора выпуклыми глазами. - Что еще?
     - Вы  знаете,  ваше величество,  что  сказала ваша матушка по  поводу
русских прав в Америке? - спросил Пален.
     - Что она сказала? - насторожился император.
     - Она не  поверила сибирскому купцу Шелихову.  Ее величество изволили
сказать:  "Многое распространение в  Тихом море не принесет твердых польз.
Торговать дело иное, завладеть дело другое".
     Император пожал плечами, усмехнулся:
     - Вот видите,  женский ум.  Теперь всем ясно противное,  даже простым
мужикам. Дайте я подпишу бумаги.
     И император вывел витиевато: "Быть посему".
     - Ваше величество,  подпишите еще  одно письмо.  Надо пресечь вредные
замашки  аглицких промышленников на  придержащие Россией  берега  Северной
Америки, - сказал губернатор.
     Император согласился без единого слова.
     Граф Пален собрал со стола подписанные бумаги и  почтительно отступил
к двери.
     Император задумался.  "Бедная Аннушка,  -  размышлял он,  - я обманул
тебя.  Но  это  дело большое.  Оно  больше того,  что  может позволить мое
сердце.  Не печалься,  Аннушка... Я подарю тебе вальс. Я разрешу танцевать
его во дворце. Ты ведь так любишь вертеться под музыку".
     Мысль разрешить танцевать вальс утешила императора. Он развеселился.
     "Сегодня вечером она будет танцевать вальс", - окончательно решил он.
     Бал во дворце начался ровно в семь.  Через тридцать минут император в
парадном мундире, с неразлучной палкой в руках пробирался среди танцующих,
разыскивая Лопухину.  Он увидел ее отдыхающей после танца.  За стулом Анны
Петровны стоял кавалергард Давыдов, щеголеватый и ловкий молодой офицер.
     Император,  испытывая приступ ревности,  подошел к  кавалергарду,  но
тот, увлекшись разговором с Лопухиной, не заметил государя.
     Павел Петрович ударил Давыдова палкой по  ноге.  Но офицер,  полагая,
что  с  ним шутит кто-нибудь из  друзей;  а  палки носили все офицеры,  не
обернулся,  продолжая разговор с  Лопухиной.  Удар  повторился,  и  тогда,
обернувшись, Давыдов увидел разгневанное лицо императора.
     - Как вы смеете, сударь, стоять спиной к великим княжнам!
     Давыдов обернулся и,  увидев, что великие княжны стоят не позади его,
а впереди,  и поняв истинную причину гнева,  позволил себе улыбнуться. Эта
улыбка решила его судьбу.
     - В Сибирь! - закричал Павел Петрович. - Разжаловать в солдаты.
     Давыдова тотчас увели.
     Лопухина встала на колени перед императором.
     - Ваше   величество,   умоляю,   простите  кавалергарда.   Меня   все
возненавидят,  если  я  стану  приносить несчастье людям.  Простите,  ваше
величество.
     - Вернуть кавалергарда.  Пусть возвращается во дворец в прежнем чине.
Но приказываю ему весь вечер улыбаться...  А вас,  сударыня,  приглашаю на
танец. Пусть оркестр играет вальс. - Он поднял Лопухину и закружился с нею
в танце.
     На  следующий день  после  бала  военный губернатор Пален  был  очень
удивлен полученными от императора приказами.
     "Господин генерал от кавалерии граф фон дер Пален, - писал император,
- отставленного от службы и от всех должностей бывшего мануфактур-коллегии
президента Саблукова повелеваю вам выслать из  Санкт-Петербурга.  Пребываю
вам благосклонным... Павел".
     "Не могу понять,  - думал Пален. - Саблукова император весьма уважал.
Его  сын,  полковник-кавалергард,  не  раз был отмечен при дворе.  Но  что
делать?"
     Граф Пален тут  же  направил к  Саблукову генерал-майора Лисаневича -
объявить волю императора.
     Александр Александрович Саблуков в  это время лежал в  постели.  Лицо
его  было багрово,  и  он  едва сознавал,  что  вокруг него происходит.  В
спальне находился его сын, вызванный по случаю болезни отца.
     Генерал Лисаневич два раза окликнул больного.
     Саблуков очнулся с трудом.
     - Кто вы такой, что вам нужно?
     - Я Лисаневич, обер-полицмейстер. Узнаете ли вы меня?
     - Ах, это вы! Я очень болен, что вам нужно?
     - Вот вам приказ от императора.
     Посол графа Палена предупредительно развернул бумагу.
     - Господи, да что же я сделал?! - воскликнул больной.
     - Я ничего не знаю,  - произнес Лисаневич, - кроме того, что я должен
выслать вас из Петербурга.
     - Но вы видите, любезный друг, в каком я положении.
     - Этому горю помочь не могу: я должен повиноваться. Я оставлю у вас в
доме полицейского,  чтобы засвидетельствовать ваш отъезд, а сам немедленно
отправлюсь к  графу Палену и  расскажу о  вашей болезни.  Вам  же  советую
отправить к нему сына.
     Лицо Саблукова-старшего из багрового стало белым. Сын обрадовался, он
опасался, что с отцом может приключиться апоплексический удар.
     Жена  Александра Александровича велела приготовить к  отъезду карету,
так  как  знала,  что  император неумолим в  своих капризах.  Было  решено
перевезти больного на дачу в нескольких верстах от столицы.
     Саблуков-младший тут же поскакал к графу Палену.  Петр Алексеевич был
очень привязан к семейству Саблуковых, и у полковника была надежда, что он
поможет опальному.
     - Вот  так  история!  -  встретил Пален полковника.  -  Хотите стакан
лафита?
     - Мне лафита не нужно, оставьте моего отца на месте. Он болен.
     - Это невозможно. - Петр Алексеевич задымил трубкой. - Скажите вашему
батюшке,  он знает, как я его люблю, но сделать ничего не могу. Если нам и
суждено убраться к  черту,  то пока его очередь.  Пусть он во что бы то ни
стало выедет из города,  а затем мы посмотрим,  что можно сделать... Но за
что его выслали?
     - Ни я, ни мой отец об этом понятия не имеем.
     Полковник Саблуков, пожав руку Палену, уехал.
     Вернувшись домой,  он увидел,  что все готово к отъезду отца. Постель
была устроена в  карете.  Больной лежал в  меховой одежде.  Через три часа
после  получения  приказа  Саблуков-старший  проезжал  городскую  заставу.
Полицейский,  все время находившийся в доме Саблуковых, доложил об отъезде
Александра Александровича графу Палену.
     Вина  Саблукова  заключалась в  том,  что  он  доложил  императору  о
невозможности выполнения  его  приказа  окрашивать все  сукна  на  военные
мундиры в  совершенно одинаковый цвет.  Точнее,  он  только сообщил мнение
фабрикантов.
     Темно-зеленая краска  приготовлялась из  особых  минеральных веществ,
которые быстро оседали на  дне котлов,  а  поэтому трудно было приготовить
сразу большое количество сукна одинакового оттенка.
     Саблуков написал императору письмо с выражением отчаяния и просьбой о
помиловании.     Некоторые    вельможи     вступились    за     президента
мануфактур-коллегии и доказали его полную невиновность.
     Саблуков был возвращен в Петербург и восстановлен в должности. Был он
человеком  в   Петербурге  известным  и   уважаемым,   и  многие  порицали
императора.
     ...Время  шло  своим  чередом.   После  обнародования  императорского
манифеста испанский поверенный в  делах выехал из России.  Уехал в  Италию
граф Чарторыйский.
     Царский  любимец  граф  Аракчеев в  эти  тревожные дни  был  особенно
деятелен.  Он неистовствовал на строевых учениях,  вырывал у  рядовых усы,
плевал в лицо, бил нещадно. Офицерам грубил и награждал их пощечинами.
     От  ретивого  гатчинца  русское  воинство  избавилось по  счастливому
случаю. Произошло это так.
     В   артиллерийском  арсенале   хранилась   старинная   колесница  для
артиллерийского штандарта, обитая бархатом с золотыми кистями и галуном.
     Забравшийся через  решетку солдат обрезал кисти и  галун и  унес  их.
Стоявший при арсенале караул не заметил кражи.
     Граф  Аракчеев,  инспектор всей  артиллерии,  должен  был  немедленно
донести  императору  об  этом  событии.  Однако  он  находился  в  большом
затруднении.  Дело  в  том,  что  родной его  брат,  генерал-майор  Андрей
Аракчеев,  командовал батальоном, от которого стоял караул при арсенале во
время  кражи.  Не  придумав ничего  более  удобного,  граф  Аракчеев донес
государю,  что  во  время  кражи  караул  был  от  генерал-майора  Вильде.
Император повелел немедленно отставить Вильде  от  службы.  Однако невинно
пострадавший Вильде обратился к  помощи графа Кутайсова,  который и открыл
императору истину.
     В тот же день ничего не подозревающий Аракчеев прибыл во дворец.
     Увидев его, император приказал адъютанту:
     - Передайте Аракчееву, пусть едет домой.
     Так произошла последняя опала графа Аракчеева, несомненно сыгравшая в
жизни императора Павла трагическую роль.  1  октября 1799  года последовал
высочайший приказ об отставке инспектора артиллерии.
     А  ведь  совсем  недавно  барон  Аракчеев  был  пожалован в  графское
достоинство,  новый  герб  Аракчеева  украсился  девизом,  собственноручно
написанным императором: "Без лести предан".


                                  * * *

     Девятого ноября 1799 года Наполеон Бонапарт, возвратившись из Египта,
захватил власть в свои руки и стал единодержавным властителем Франции.
     Раздраженный поведением союзников-австрийцев,  оставивших Суворова на
произвол судьбы  в  Швейцарии,  и  англичан,  покинувших русский корпус  в
Голландии,  император Павел  отозвал  свои  войска  в  Россию.  Павел  был
оскорблен в своих лучших чувствах. Он действительно хотел наказать Францию
за  революцию и  бескорыстно возвратить троны  их  бывшим  владельцам.  Но
Австрия и Англия заботились только о себе.
     Воспользовавшись  благоприятными  обстоятельствами,  Наполеон  сделал
попытку сблизиться с русским императором.
     Стоявший во  главе иностранной коллегии граф Ростопчин стал понемногу
склонять Павла Петровича к союзу с первым консулом Франции.
     - Я ничего гнуснее правил аглицкого министерства не знаю,  -  говорил
он  государю,  -  а  у  людей  вошло в  привычку повторять:  "Честен,  как
агличанин".  Сие забыть надо.  Ваше величество, агличане хотят сделать вас
орудием своей губительной политики, умоляю, не верьте им.
     Русская   столица  наполнилась  всевозможными  слухами.   Иностранные
дипломаты  заволновались.   Павел   снизошел  к   просьбе  датского  посла
Розенкранца, в Зимнем дворце состоялась беседа.
     - Ваше величество,  -  спросил посол,  -  чем вызван поворот в  вашей
политике?
     - Моя  политика  остается неизменной,  -  ответил  император,  -  она
связана со  справедливостью.  Долгое время я  полагал,  что справедливость
находится на  стороне противников Франции,  правительство которой угрожало
всем державам...  - Павел строго посмотрел на посла. - Теперь во Франции в
скором времени возродится король,  если не по имени,  то, по крайней мере,
по существу, что изменяет положение дел. Я понял, что справедливость не на
стороне австрийцев.
     - Что вы можете сказать, ваше величество, относительно Англии?
     - То  же  самое:  справедливость сегодня  не  на  стороне  Англии.  Я
склоняюсь единственно к  справедливости,  а  не к правительству какой-либо
нации. Те, кто иначе судит о моей политике, несомненно, ошибаются.
     - Спасибо, ваше величество, мне теперь все ясно.
     ...Английский посол  Чарльз  Витворт,  находящийся при  русском дворе
более  десяти  лет,  зачастил  в  дом  к  своей  хорошей  знакомой,  Ольге
Александровне Жеребцовой, сестре опального князя Платона Зубова. В ее доме
собиралась столичная знать.  Здесь  можно было  узнать дворцовые сплетни и
много полезных новостей.
     Ольга Александровна была хороша собой.  Высокая, белокурая, с черными
бровями и большими глазами.  Особенно привлекали мужчин ее полные пунцовые
губы.
     Ее  муж,  камергер  Александр  Александрович Жеребцов,  происходил из
старинного дворянского рода,  но  способностями не обладал.  Он не стеснял
жену свою, не обращал внимания на ее знакомство с Чарльзом Витвортом, хотя
многие намекали о рогах, украшавших его голову. Отношения Чарльза Витворта
к  Жеребцовой выходили за  рамки  легкого увлечения.  Ольга  Александровна
страстно полюбила англичанина.
     На  вечерах  в  доме  Жеребцовой на  Английской набережной подавалось
отменное  угощение.  За  пиры  расплачивался английский  посол  из  своего
неистощимого кошелька. Он не считал приличным пользоваться гостеприимством
камергера Жеребцова.
     Император  Павел  постоянно  путал  карты  русской  дипломатии,   его
сумасбродство переходило  всякие  границы.  Вмешательство в  личную  жизнь
дворянства,  аресты,  ссылки в отдаленные места военных и штатских вошли в
обычай.   Вся   знать   очутилась   на   положении   крепостных  крестьян.
Неограниченный император-помещик творил что хотел. Но чувство собственного
достоинства русского дворянства,  подогретое царствованием Екатерины, было
на высоком уровне и не позволяло целовать бьющую руку царя, как бывало при
Иване Грозном или Петре.
     Среди  посещающих дом  Ольги Александровны Жеребцовой был  и  военный
губернатор граф Пален.
     С  царствованием Павла  возобновилась деятельность  немецкой  партии,
которая пользовалась большим влиянием в  Петербурге.  Граф Федор Головкин,
церемониймейстер при высочайшем дворе,  так характеризует эту партию: "Как
только  началось новое  царствование,  появилась партия,  существовавшая в
России уже  давно и  располагавшая большим влиянием,  о  чем,  несмотря на
чутье русских в интригах,  лишь немногие имели ясное понятие.  Эта партия,
связанная со двором многими нитями,  что, однако, мало показывалось там, и
в этом, вероятно, заключалась причина, почему ее так мало замечали и никто
о  ней не говорил.  Я  назову ее "немецкой партией".  Она родилась еще при
Петре Первом из желания руководить цивилизацией и  состояла в  последующее
царствование из лиц разных национальностей,  разных чинов и  разного пола,
образовавших молча союз против всех остальных.  При  Петре Первом столпами
этой партии были:  Лефорт,  Остерман и несколько адмиралов, позднее Миних,
Бирон, великий канцлер Головкин и его сыновья и др. При Екатерине, как это
ни  странно,  во  главе ее стояли сначала братья Орловы,  а  потом генерал
Бауер.  При воцарении Павла эта партия опять вошла в силу, и нижеследующий
список ее членов дает лучшее понятие о ней, чем все, что я мог бы сказать.
     Сама императрица,  граф  Пален,  граф  Панин,  граф  Петр   Головкин,
обер-егермейстер барон Кампенгаузен,  барон Гревениц, г-жа Ливен и другие.
В числе этих лиц было немало таких, которые никогда не видели друг друга и
никогда не беседовали между собой,  - у них не было общего плана действия,
ни совещаний для обсуждения такового,  но они на слово верили друг другу и
составляли  как  бы одну секту.  Опасность,  грозящая одному,  приводила в
движение других,  а многие даже  не  подозревали,  до  какой  степени  они
принадлежат  к этой партии,  и вдохновлялись ею.  Не знаю,  удалось ли мне
передать ясно мою мысль  о  немецкой  партии  в  России,  но  внимательный
наблюдатель ее не пропустит,  и существование ее нельзя отрицать,  хотя на
это и нет явных доказательств"*.  Императора Павла  все  больше  и  больше
склоняли  к  мысли,  что  он обманут коварными англичанами.  Но он все еще
чего-то дожидался.  Ему казалось,  что все обойдется и англичане  выполнят
свои обещания.
     _______________
          * Ф. Гїоїлїоївїкїиїн. Двор и царствование Павла I. Москва, 1912.

     Во  дворце  все  шло  по-старому.  Каждый  день  приносил неожиданные
милости и  опалы,  о  причинах коих  никто не  мог  догадаться.  Между тем
причины были столь же просты,  сколь неразумны.  В предыдущее царствование
Павел отмечал у себя все события,  не зная их происхождения,  а также всех
участвующих в них лиц,  с рассуждениями о том, что ему казалось правильным
и более подходящим. Граф Федор Головкин, церемониймейстер царского дворца,
писал об  этом так:  "Эта коллекция справок возросла неимоверно,  и  когда
император скучал или когда ему нечего было делать,  он запирался у  себя и
просматривал ее.  При этом он сразу вспоминал события и  лица,  забытые им
давно,  что  и  побуждало его  награждать или  карать людей  за  действия,
которые сами авторы успели позабыть".


                              Глава седьмая

                ЗА МОРЕМ ТЕЛУШКА ПОЛУШКА, ДА РУБЛЬ ПЕРЕВОЗ

     В  июле 1799 года в  Охотск из Иркутска приехал преосвященный епископ
Иоасаф со свитой и богатой церковной утварью. Он был торжественно встречен
населением Охотска. В первый же день епископ узнал, какие товары погружены
на "Феникс" для Русской Америки. Он вызвал к себе компанейского приказчика
Федота Лазарева и велел ему открыть книги.
     - "Муки две тысячи двести пудов,  -  читал Лазарев,  -  крупы пшенной
восемьсот пудов, солонины две тысячи пудов, чаю шанхайского двести ящиков,
сахара леденцового двести пудов.  Табака листового сто пудов, мыло серое -
сто пудов, свечи сальные - двадцать пудов, свечи стеариновые - пять пудов,
порох, свинец, дробь..."
     - Ладно,  а маслице топленое есть ли? - гудел епископ. - Рыбьего жиру
я не приемлю.
     - Есть и масло русское в бочках.
     - А кофею взять не забыл?
     - Есть и кофий.
     - А еще что есть?
     - Котлы железные и чугунные,  бусы, бисер. Топоры, кожи подошвенные и
сапоги.
     - А водочка есть ли?
     - И  водочка есть французская,  и  ром первостатейный,  правитель для
себя заказал, и коньяк.
     - Хорошо, молодец. Позаботился исправно. Иди себе.
     Федот Лазарев закрыл трюмную книгу и  отправился смотреть,  как  идет
погрузка,  так  ли  все укладывается на  судно,  как надо:  тяжелое внизу,
легкое  наверху.  Не  пустые ли  бочки  кладут?  Здешние люди  балованные,
крадут,  где плохо лежит.  Он  спустился по скобяному трапу,  обошел трюм,
поговорил со старовояжными промышленными,  как идет груз,  и отправился на
берег.
     - Здравствуй,  Фома Терентьевич.  -  Федот Лазарев заглянул в большой
амбар, где хранился провиант.
     - Здравствуй,  ежели не  шутишь,  -  ответил его дружок.  -  Всю ночь
сегодня не спал: крышу чинил. Дожди заливают.
     - Н-да, работенка! Все стены в щелях, а крыша в дырах.
     - Мы  ждем не дождемся,  Федор Петрович,  когда город в  другое место
переведут.  Говорят,  в Иркутске давно решили,  а наши все тянут да тянут.
Разве на косе долго удержишься? Что ни год, она меньше делается.
     - Место неважное.
     Приказчик посмотрел на городок,  вытянувшийся по галечной косе. Сотня
обывательских домов,  крепость,  обнесенная палисадом,  и шесть складов...
Несколько казенных домов и деревянная церковь.
     - Тесно в  городе,  -  продолжал чиновник.  -  Простой человек уж как
жмется!  На  квадратной сажени по шесть,  по восемь мужиков живут.  Дорого
все.  Аржаная мука и  та  десять рублев пуд.  Вот  и  гляди,  как  тут без
воровства проживешь. Надо тебе ишо чего-нибудь? - закончил он свои жалобы.
     - Да уж будь милостив,  отпусти сорочинского пшена пудиков двести для
святых старцев.
     - Рад услужить хорошему человеку. Цена охотская.
     Друзья  быстро  договорились,  и  приказчик поставил  свои  знаки  на
купленных мешках.
     Потом Фома Терентьевич пригласил перекусить, и знакомцы расположились
в  маленькой конторке,  отгороженной тесовыми досками.  Хозяин  положил на
стол жареного дикого гуся. Ели только что выпеченный хлеб, намазав на него
красную лососевую икру.  За  едой Фома Терентьевич,  забыв прежние жалобы,
без устали расхваливал Охотск...
     Знаменитый русский город  стоит на  самом устье двух  рек  -  Охоты и
Кухтуя.  Полтораста лет назад первые русские мореходы начали знакомиться с
таинственным бурным и  великим Охотским морем,  и  с  того  времени Охотск
повидал много славных русских людей,  выходивших на небольших суденышках в
далекие плавания.  Много открытий,  совершенных за  эти  годы,  записаны в
корабельные книги, хранящиеся в архивах порта.
     ...Рыжему капитану Шильдсу надоел Охотск. Всю долгую студеную зиму он
простоял у галечной