Ее хоромы находились под кабинетом императора, из которого в
комнаты  Гагариной  вела   особая  лестница.   Пользуясь  этой  лестницей,
император мог попасть и в комнаты своего любимца графа Кутайсова.
     Император,  поселив Анну Петровну в  замке,  уже не выезжал,  как это
было  раньше,  в  коляске  шестериком.  Даже  верховые поездки  императора
ограничивались летним садом,  куда, кроме императора и самых ближайших лиц
свиты, никто не допускался.
     В  день  переезда  императора в  Михайловский замок  не  было  сугубо
обязательного вахт-парада.  Государь поутру в  семь часов в  сопровождении
обер-шталмейстера графа Кутайсова прибыл из Зимнего дворца в замок.
     Как сказано в камер-фурьерском журнале,  обед был в обычное время.  К
обеденному столу были приглашены: обер-камергер граф Строганов, генерал от
инфантерии  Кутузов,   обер-гофмаршал   Нарышкин,   обер-шталмейстер  граф
Кутайсов,  адмирал  граф  Кушелев,  действительный статский советник князь
Куракин.
     Вечером в  театре  Михайловского замка  состоялось первое театральное
представление:  играны  были  французскими актерами две  оперы:  "Ревнивый
любовник" и "Жених".
     2  февраля в  замке был устроен маскарад для дворянства и купечества.
На маскарад явилось 2837 масок.
     Но праздник носил мрачный оттенок.  В замке господствовала сырость. В
комнатах  во  время  маскарада образовался густой  туман,  и,  несмотря на
тысячи горевших восковых свечей, повсюду господствовал полумрак.
     Наследник Александр Павлович занял комнаты в нижнем этаже -  там было
самое сырое помещение замка.  Его положение с  каждым днем становилось все
затруднительнее.  Недоверие императора принимало более  резкие  формы.  Он
возмущался свободомыслием своего старшего сына и  видел в  нем  противника
своих политических взглядов. Отец и сын перестали понимать друг друга.
     Если Александр,  до  того как его отец стал императором,  утверждал в
разговоре  с   друзьями,   что   наследственный  престол  -   установление
несправедливое и  нелепое и  что  верховная власть должна быть дарована не
случайностью рождения, а голосом народа, который сумеет избрать способного
правителя,  то  после воцарения на  престол Павла,  казалось,  еще  больше
утвердился в своих взглядах.
     Павел много знал о воззрениях сына и о многом догадывался.
     В  Петербурге  шумела  февральская  пурга.   Она  завалила  глубокими
сугробами улицы  и  площади.  С  четырех  часов  утра  из  тюрем  выгоняли
арестантов, и они лопатами разгребали занесенный снегом город.
     Император  допоздна  засиживался  за  письменным  столом.   Не  желая
посвящать в  секретный план  индийского похода  лишних  людей,  он  многие
вопросы решал самостоятельно.
     Сегодня он написал генералу Орлову еще одно письмо,  разъясняющее его
взгляды на будущее завоеванной Индии:
     "Индия, куда вы направляетесь, управляется одним главным владетелем и
многими малыми.  Агличане имеют у  них  свои заведения,  приобретенные или
деньгами или оружием,  то и  цель все сие разорить и угнетенных владетелей
освободить и  ласкою привесть России в  ту же зависимость,  в  какой она у
агличан, и торг обратить к нам. Сие вам в исполнение поручая, пребываю вам
благосклонный. Павел".
     В  конце  февраля  генерал Орлов  донес  императору,  что  все  полки
выступили в  поход.  В  полках насчитывалось 22 507 человек при двенадцати
единорогах и двенадцати пушках. А лошадей взято сорок одна тысяча.
     Все   полки   разделены  на   четыре   заслона.   Первым   командовал
генерал-майор  Платов,  освобожденный для  предстоящего похода в  Индию из
Петропавловской крепости.
     28  февраля  генерал  Орлов  получил  рескрипт,  в  котором  государь
объявлял войску благоволение за  готовность и  исправность к  выступлению.
Вместе с тем его величество желал счастливого похода и успеха.
     28  февраля  1801  года  сильная эскадра под  командованием адмиралов
Паркера и  Нельсона вышла из  английского порта Ярмута в  Балтийское море.
Лорд Нельсон горел желанием наказать Швецию и  Данию и  уничтожить русский
флот,  зимовавший в Ревеле.  Англия не без основания боялась лиги северных
держав и принимала свои меры.
     В  феврале же месяце неожиданно появился указ всемилостивейше уволить
от  всех дел действительного тайного советника Ростопчина.  В  тот же день
князю Александру Борисовичу Куракину повелено было вступить в должность по
званию вице-канцлера, а графу Палену присутствовать в коллегии иностранных
дел и в "совете нашем".
     Кроме  того,  графу  Палену  поручено начальствовать и  над  почтовой
частью.  Таким образом,  все  нити  государственного правления оказались в
руках военного губернатора.
     Тайная экспедиция была загружена всякого рода делами, и подозреваемых
в преступных умыслах подвергали допросам и пыткам.  Строгость полиции была
удвоена.  Генерал-прокурор Обольянинов был  главным начальником над тайной
экспедицией.  Столица приняла особенный вид.  В девять часов вечера, после
пробития зори,  по  большим улицам перекладывались рогатки и  пропускались
только врачи и повивальные бабки.  Эти меры вызывали у петербуржцев уныние
и беспокойство.
     Граф  Пален  был  буквально осыпан царскими милостями и  все  же,  не
задумываясь,  возглавил заговор.  Он  не  рассчитывал на  прочность своего
положения.  Каждый день могла обрушиться на него немилость императора.  Он
мог быть разжалован и сослан в Сибирь. Каждая ночь проходила в тревоге. Он
знал,  что  завистники,  окружавшие императора,  без  устали  чернили  его
клеветой.  Поэтому, несмотря на высокую должность и награды, граф Пален не
чувствовал себя твердо и должен был беспокоиться о своей безопасности.
     В таком  же  положении  находились  и  многие  гвардейские  офицеры и
крупные сановники столицы.  Всякий вельможа в любой день мог быть сослан в
Сибирь  или  награжден  высшим  орденом,  мог получить в подарок несколько
тысяч крепостных или лишиться всего имущества.  Заговор против  императора
вырос на благоприятной почве.  Многие догадывались о его существовании, но
не доносили о своих подозрениях. А если и находились желающие выслужиться,
то  их  доносам  не  давал  хода  генерал-губернатор граф Пален,  которому
подчинялась полиция.
     В четверг,  7 марта,  у госпожи Жеребцовой опять собрались гости.  На
этот  раз  гостей  было  четверо.  Граф  Петр  Алексеевич Пален,  командир
Преображенского  полка  Степан  Александрович  Талызин,   генерал-адъютант
Уваров и Платон Александрович Зубов. Разговор был серьезный.
     - В прошлый раз мы были слишком откровенны,  - говорил Пален. - Людей
собралось много,  и  нашелся предатель.  Он  написал письмо императору.  Я
перехватил это письмо.  Но не исключено,  что император все равно узнает о
заговоре. Надо решать. Ваше слово, Степан Александрович.
     Талызин потрогал себя за воротник.  Вынул табакерку,  постукал по ней
пальцами.
     - Я  не вижу препятствия,  Петр Алексеевич.  Депрерадович ручается за
Семеновский полк.  Верный и  преданный императору генерал Кологривов будет
обезврежен. И гусар нам нечего бояться.
     - Мои офицеры не заступятся за императора, - сказал генерал Уваров. -
Но  вот в  чем загвоздка:  полк конной гвардии генерала Тормосова настроен
верноподданнически. Особенно опасен для нас полковник Саблуков.
     - Странно,   -   сказал   Талызин.   -   Его   отец,   вице-президент
мануфактур-коллегии,  был  тяжело  оскорблен императором.  Саблукова-отца,
больного, буквально выдворили из Петербурга.
     - Помню,  помню...  - закивал головой граф Пален. - Сын был оскорблен
страшно.  И все же я его опасаюсь больше,  чем всех офицеров гарнизона. Он
считает  личность  помазанника  божьего  и   самодержца  неприкосновенной.
Особенно  полковник  Саблуков  опасен,   если  его  эскадрон  будет  нести
дворцовый караул.
     - Что же делать?
     - Я обезврежу его, - решился граф Пален. - Я знаю, как это сделать.
     - Странный человек этот полковник Саблуков,  - сказал Платон Зубов. -
Я  несколько раз пытался намекнуть ему насчет наших дел,  но всякий раз он
уходил от прямого ответа.
     - Господа, довольно о Саблукове. Мы принимаем решение предъявить наши
требования императору ровно в  полночь на  двенадцатое марта.  Так  я  вас
понял? - сказал, как всегда добродушно улыбаясь, граф Пален.
     - Да.
     - Все согласны?
     - Все, отступать поздно и очень опасно, - сказал Талызин.
     - Итак,  в  двенадцать  ночи  князь  Платон  Александрович  предложит
императору отречение.  Будем надеяться,  что  он  примет наше предложение.
Собираемся в  квартире у  генерала Талызина в  Зимнем и в двенадцатом часу
выступим.  В  день выступления мы  пробьем в  полках зорю на четверть часа
раньше. Это будет сигналом.
     - Я боюсь за вас, господа, - вступила в разговор молчавшая хозяйка. -
Чем это все закончится?
     - Ольга Александровна,  -  целуя у нее руки,  сказал граф Пален,  - я
советую вам выехать из Петербурга. Мало ли как все может обернуться? Зачем
вам рисковать?
     - Куда выехать, Петр Алексеевич?
     - За границу.  В  Берлин,  например.  Завтра утром в  одиннадцать вам
будет готов паспорт.  Увидите нашего дорогого Чарльза Витворта. Мы все так
скучаем без него.
     Мадам  Жеребцовой  предложение  понравилось.  Особенно  ее  привлекла
возможность  встречи   со   своим   другом   Чарльзом   Витвортом.   Ольга
Александровна любила англичанина серьезно,  всей душой.  Больше десяти лет
продолжалась их дружба.  Когда они познакомились,  дипломату было двадцать
восемь,  ей  -  двадцать пять лет...  И  вот теперь через разных лиц Ольга
Александровна прослышала о  черной измене своего друга.  Говорили,  что он
женится и выбор его пал на герцогиню Дорсет.
     Госпожа Жеребцова решила ехать.  Конечно,  обезопасить себя  от  всех
случайностей -  дело хорошее,  но  главным все  же  был  Витворт.  Что  же
касается графа Палена,  то, предлагая госпоже Жеребцовой выезд за границу,
он  заботился больше о  себе.  Мало ли  как  повернутся события?  И  такой
свидетель и соучастник, как Ольга Александровна, может сделаться опасным.
     - Благодарю вас, Петр Алексеевич, я выеду завтра же.
     - Отлично, рад за вас.
     Граф Пален хотел не  только отстранить от  престола императора Павла,
но  и  ограничить  монархическую власть  в  России,  и  сегодня  он  решил
посоветоваться с генералом Талызиным.
     - Степан Александрович, - сказал губернатор, выбрав удобный момент. -
Не  кажется ли вам достойным,  после того как мы уберем Павла,  ограничить
власть Александра и остальных русских императоров?
     - Как это можо сделать? - насторожился Талызин. - Не вижу способа.
     - Очень просто. Перед присягой я предъявлю Александру конституционный
акт.  Он  будет напуган событиями и  подпишет.  Мне кажется,  что аглицкий
способ правления - самый лучший: там король и парламент.
     - Но  это  революция,   а  я  убежденный  монархист  и  считаю,  Петр
Алексеевич,  что  могущество России  держится  на  самодержавной власти...
Прошу вас не забывать:  я против сумасшедшего тирана,  но за монархию. Она
священна для меня.
     Генерал Талызин разволновался.
     - Я хотел знать ваше мнение,  Степан Александрович, только и всего, -
поспешил успокоить его губернатор.
     Однако генерал Талызин его не убедил, а только заставил скрывать свои
мысли.
     В  этот вечер последний раз пили в  доме госпожи Жеребцовой за  удачу
заговора. Разошлись после полуночи.


                                  * * *

     Девятого марта в 10 часов 27 минут поутру солнце вступило в знак Овцы
и по всему земному шару день стал равен ночи.
     Утром 10  марта 1801  года настроение императора омрачилось анонимным
письмом. Письмо принес ему граф Кутайсов.
     - Откуда  письмо?  -  спросил император,  впившись в  ровные строчки,
написанные разборчивым почерком.
     - Нашел у себя в комнате, ваше величество.
     - Здесь, в замке?
     - Нет. В доме на Набережной.
     Письмо было коротким и состояло из списка лиц, участвующих в заговоре
на  жизнь его  императорского величества.  Перечислено два десятка знатных
персон, играющих немалую роль при дворе и в государстве.
     - Граф Пален заговорщик?!
     - Так точно, ваше величество, в письме указано.
     - Нет, наверное, я сойду с ума. Но что нам делать?
     В  продолжение всего царствования истории всех  царей,  низложенных с
престола или убитых, неотступно преследовали императора, точно привидения.
Страх сбивал его с ума, затемнял рассудок.
     - Надо   призвать   генерала   Аракчеева,   назначить   его   военным
губернатором Петербурга, выслать графа Палена, - быстро сказал Кутайсов.
     Павел внимательно посмотрел на своего любимца.
     - А ты... Тебя нет в заговорщиках?
     - Ваше  величество...  -  Кутайсов упал  на  колени и  стал слюнявить
толстыми губами царские башмаки.
     - Верю,  верю, ты мне не изменишь... Пошли верного человека к Алексею
Андреевичу.
     Павел сел за стол,  обмакнул перо в чернильницу: "Немедленно явиться.
Павел".
     - Немедленно,  -  повторил император.  Он  вложил записку в  конверт,
запечатал. - Пусть скачет во весь дух.
     Кутайсов мгновенно исчез из кабинета.
     Чтобы успокоиться, император стал вышагивать из одного угла комнаты в
другой.  Тяжелый ковер  скрадывал шаги.  Знакомая обстановка,  где  каждая
мелочь сделана по  его указанию,  недавно так радовавшая,  сейчас потеряла
всю свою привлекательность.
     Собственно говоря,  эта комната  называлась  спальней.  Но  император
проводил  в  ней  дневное  время.  Стены  спальни  были  выложены деревом,
окрашенным в белый цвет.
     По  стенам картины знаменитых художников.  За простыми ширмами стояла
маленькая походная  кровать  без  занавесок.  Над  кроватью всегда  висели
шпага,  шарф и трость.  Еще выше над ней парил ангел работы Гвидо Рени. На
противоположной стене  помещалась  картина,  где  цветными  красками  были
изображены все формы обмундирования русской армии.
     Бюро,   на   котором  писал  Павел  Петрович,   было  тонкой  работы.
Императрица  Мария  Федоровна  трудилась  над  ним  несколько  лет,  чтобы
искусной резьбой порадовать мужа.
     Походив взад-вперед по  комнате,  император успокоился.  Его утешало,
что сейчас нарочный скачет к  генералу Аракчееву.  Он  не сомневался,  что
Алексей Андреевич,  получив записку,  не  задержится ни  на минуту.  Павел
опустился в кресло,  откинулся на спинку и,  закрыв глаза,  долго сидел не
шевелясь.  Он  представил себе  высокого  молодого  человека,  удивительно
похожего на большую обезьяну в мундире. Аракчеев был худощав, сутуловат, с
длинной  жилистой шеей,  с  маленькой головой  и  толстыми ушами.  Да,  не
красавец был Алексей Андреевич Аракчеев, зато преданный.
     В  тот же день военный губернатор фон дер Пален узнал о  тайном гонце
императора.  На его столе лежала копия царской записки к  Аракчееву.  Граф
понял: Павел знает о заговоре.
     Утром  в   понедельник  11   марта  император  проснулся  в   хорошем
настроении.  Он решил,  что сегодня обязательно получит депешу от генерала
Орлова, и стал снова изучать маршрут на Индию.
     В семь часов граф Пален вошел в кабинет императора.
     - В столице все благополучно, ваше величество...
     - Подождите... - Павел с озабоченным видом подошел к двери и запер ее
на ключ. Повернулся к графу и долго смотрел на него.
     Сердце военного губернатора сжалось.
     - Граф Пален, вы были в Петербурге в 1762 году?
     - Да, ваше величество. Но что вам угодно сказать?
     - Вы участвовали в заговоре, лишившем моего отца престола?
     - Ваше  величество,  я  был  свидетелем переворота,  а не действующим
лицом.  Я был очень молод  и  служил  в  низших  офицерских  чинах.  Я  не
подозревал, что происходит, ваше величество. Но почему вы задаете мне этот
вопрос?
     - Почему? Потому, что хотят повторить 1762 год.
     - Да, ваше величество, хотят! Я это знаю и участвую в заговоре.
     - Что вы  говорите?  Вы  участвуете в  заговоре?  -  Император тяжело
уставился на графа. - Смотрите на меня.
     - Сущую правду, ваше величество, - не отводя глаз, ответил Пален.
     - Меня хотят убить?
     - Так точно, ваше величество.
     - Знаете?!
     - Знаю, ваше величество.
     - Но  почему...  -  Император  притопнул ногой.  Его  лицо  сделалось
пунцовым. - Почему я не от вас узнал о заговоре?!
     - Ваше  величество,  если  генерал-губернатор знает о  заговоре,  вам
беспокоиться нечего.  Ваша священная особа охраняется денно и  нощно.  Еще
два-три дня,  и все нити будут в моих руках. Вот тогда вы узнали бы все...
Я  осведомлен,  что  вы,  ваше величество,  получили анонимное письмо.  Но
поверьте, заговорщиков в два раза больше.
     - Кто? Скажите, кто?
     - Ваше величество,  еще два дня прошу вашего терпения. Я должен знать
наверное...   Но  измена  гнездится  и  здесь,   во  дворце,   -   добавил
многозначительно граф Пален.
     - Чего хотят заговорщики? Это-то вы мне можете сказать?
     - Ограничения самодержавия или отречения от престола, государь.
     - А если я не соглашусь?
     - Тогда... тогда смерть, ваше величество.
     - А мои сыновья: Александр, Константин... Что думают они?
     Военный Губернатор потупил взор.
     - Отвечайте, - прикрикнул император.
     - Они молчат, ваше величество.
     Щеки императора дернулись, весь он напрягся, казалось, что он вот-вот
бросится на генерал-губернатора.
     - Не угодно ли стакан лафиту, ваше величество?
     - Что, что вы сказали, граф?
     - Скверная привычка предлагать лафит, когда трудно сказать что-нибудь
другое... Прошу прощения, ваше величество.
     Император долго молчал. Он верил и не верил фон дер Палену. Но мысль,
что  граф признал себя в  числе заговорщиков,  успокаивала императора.  Но
главное,  он надеялся на Аракчеева и  ждал его с нетерпением.  По расчетам
Павла он должен был быть во дворце этим вечером.  Но сыновья!  Неужели они
тоже против него?
     - Каковы намерения императрицы? Скажите мне правду, граф.
     - Каковы бы  ни  были ее  намерения,  она  не  обладает ни  умом,  ни
гениальностью вашей матери.  У нее двадцатилетние дети,  а в 1762 году вам
было семь лет, ваше величество.
     Ответ Палена, казалось, был неопределенным, но император понял.
     - Я вынужден просить подписи вашего величества под этим документом, -
граф Пален вынул из  кармана сложенную вчетверо бумагу и  развернул ее.  -
Мне  тяжко говорить,  но  безопасность вашего величества для  меня превыше
всего.
     В руках Палена был указ об аресте членов царской семьи.
     Император быстро пробежал глазами по строчкам.
     - Наследника  -  в  Шлиссельбург,  великого  князя  Константина  -  в
крепость,  ее величество постричь и в Архангельск, - бормотал император. -
Великих княжон - по монастырям отдаленнейшим.
     - Разумеется,  ваше  величество,  это  будет сделано только в  случае
крайне необходимом. Однако необходимость может возникнуть каждую минуту.
     Павел поднял помутневшие голубые глаза на графа Палена.
     - Пусть будет так.  Меня не жалеют,  и  я...  не пожалею.  Призываю в
свидетели бога.
     Павел посмотрел на  образ пресвятой богородицы,  у  которого светился
огонек тяжелой лампады, и, взяв в руку перо, подписал.
     - Возьмите,  граф Пален.  Все говорят,  что я  сошел с ума.  А причем
здесь я?
     - О  заговоре никому ни слова,  ваше величество.  Иначе мы не излечим
болезнь,  а  загоним ее внутрь.  -  Пален снова сложил бумагу и  спрятал в
карман.
     Император ослабел от  внезапно охватившего его страха.  Он стал тяжко
дышать, пошатнулся и упал в кресло.
     - Что с вами, ваше величество? - Пален бросился к Павлу.
     - Меня не  пожалели,  и  я  не  пожалею,  -  придя в  себя,  повторил
император.  -  Благодарю вас,  Петр Алексеевич,  сердечно благодарю...  Но
может  быть,   вы   посоветуете  мне   еще   какие-нибудь  меры  дл