л,  что  индейцы не  отдадут без  отчаянного
сопротивления своих  невольников.  Колоши  были  рабовладельцами с  давних
времен,  и от рабов зависело благосостояние индейской семьи.  Без рабов не
обходился ни один индеец. Они выполняли самые тяжелые и неприятные работы.
Хозяин или  воевал или  ходил  на  промысел за  морским зверем.  Обладание
рабами считалось почетным делом,  и по количеству рабов судили о знатности
и богатстве индейца. Раб никогда не ел вместе со своим господином. Индейцы
бросали пищу  своим рабам,  как  собакам.  Иногда рабы  ничего не  ели  по
два-три дня.  Рабы не  имели своей собственности.  Они не могли вступить в
брак  со  свободными и  женились только на  рабынях,  а  рабыни могли быть
женами  рабов  и  только  наложницами своего господина.  Дети  рабов  были
рабами. Раб был вещью, которую можно продать, подарить или уничтожить.
     "Помещики, - думал Баранов, - настоящие помещики-крепостники. Но пока
пусть будет все как было.  Не мне, со слабыми силами, нарушать стародавние
обычаи".
     - Рабы останутся у прежних хозяев, - перестал колебаться правитель. -
Даю слово.
     - Хорошо сказал Баранов, - закивали головами вожди.
     - Я хочу креститься, - неожиданно попросил Скаутлельт. - Ты окрестишь
меня. Я слышал, у чугачей есть твои крестники.
     - Подумай до завтра.  Если и завтра ты захочешь стать христианином, я
окрещу. Но помни: смыть крест я не могу, даже если ты попросишь об этом.
     Баранов не  очень  был  склонен к  миссионерской деятельности.  Но  в
данном случае он усматривал прямую выгоду.
     - О-о! - воскликнул Скаутлельт. - Но я все равно согласен.
     - Смыть крест сможет наш мудрый жрец,  -  вмешался Каухкан,  -  стоит
лишь принести хорошую жертву.
     Переговоры  закончились  подписанием документа  о  продаже  индейцами
острова Ситки русским.  Это  был  второй договор,  заключенный с  вождями.
Особенно  покладистым  был   Скаутлельт.   Он   горячо   уговаривал  своих
соплеменников продать землю.
     - Сколько времени наш друг пробудет на острове? - спросил Скаутлельт.
- Мы хотим, чтобы ты был подольше.
     - Еще месяц. Мы не раз увидимся.
     Индейцы  получили  орленые  серебряные медали,  как  друзья  русского
государства, и с гордостью навесили их на себя.
     14 апреля вождь Скаутлельт был крещен в  православную веру и  наречен
Михаилом.  15  апреля колоши уехали домой  на  своей  вместительной лодке,
увозя богатые подарки своим женам.
     Но  Баранову не  удалось пробыть еще месяц в  Архангельской крепости.
Его  тревожили дела  на  Кадьяке.  20  апреля галера "Ольга" была готова к
длительному плаванию.
     Накануне  у   Баранова  и   Медведникова  состоялась  важная  беседа.
Правитель усердно наставлял нового начальника крепости, как держать себя с
индейцами.
     - Обходись,   Василий,   без  крику  и   грубости  и,   сколь  можно,
человеколюбивее,  вежливее и  благосклоннее...  И не только ты,  но и всем
промышленным прикажи так поступать.  Ничего не бери у колошей даром. Щедро
награждай вождей,  если они  заслужили.  Они  наши соседи и  новые русские
подданные*.
     _______________
          * Из наставления Баранова приказчику Медведникову перед отъездом
     с острова Ситки от 19 апреля 1800 г.

     - Как можно, Александр Андреевич, людей забижать...
     - Ладно,  знаю тебя... И кадьякцев содержи благопристойно и в случаях
нужных помогай кормами,  когда погоды самим упромыслить не позволят.  Имей
обо всех человеколюбивое сострадание и присмотр. Никому не давай обижать и
обременять без нужды трудами. Понял меня, Василий?
     - Как не понять? Понял. Ты, как отец Иоасаф, проповедуешь.
     - И крепость береги,  -  не обратив внимания на замечание приказчика,
продолжал Баранов,  -  не  дай  бог,  ежели что с  крепостью случится.  Не
удержаться нам тогда на Ситке.
     Баранов был очень настойчив и долго внушал Василию Григорьевичу,  что
надо сделать в крепости.
     - Пушки большие и  будошные к  действию утверди накрепко клиньями,  -
говорил Баранов.  -  Заколоти клинья молотком и  веревкой еще перевяжи.  А
лафеты,  чтоб  не  могли далеко кататься,  укрепи в  противоположной стене
упорным станком,  в какой бы лафет уперся при выстреле.  Да смотри,  чтобы
тот станок не у  самого лежал лафета,  а вершков на шесть подалее.  Пороху
клади в пушку третью часть против веса ядра... Промышленных обучи огневому
делу... Спрашивай строго.
     В   конце  концов  Александр  Андреевич  замучился  сам   и   замучил
Медведникова.
     - Иди спать,  наставление завтра получишь письменно, велел Нахвостову
перебелить,  -  сказал на прощание правитель и,  погасив свечу,  завалился
спать.
     В  полдень  галера  отошла  от  берега,  а  через  четверть  часа  ее
единственный парус скрылся за одним из многочисленных ближних островов.
     Ночью  шел  проливной дождь  и  стало  по-осеннему холодно.  Новоселы
затопили печи.  Утром тучи  разошлись,  показалось солнце.  Только вершина
горы Эджкомб все еще была покрыта облаками.
     От  дремучего ситкинского леса по-прежнему несло холодом,  сыростью и
тлением. Начальник нового поселения приказчик Василий Медведников не давал
никому сидеть сложа руки.  Больше сотни кадьякцев отправились в проливы за
морским бобром. С ними пошли четверо русских. Промысел оказался удачным.
     Сольвычегодец Семен  Шишкин  привез  живого  бобра.  Разнежившийся на
берегу зверь сам дался в руки.
     Зверь   добродушно  смотрел   на   собравшихся  ребятишек  небольшими
подслеповатыми  глазами,  шевелил  жесткими  белыми  усами,  свисавшими  с
верхней губы.
     Это  был  знаменитый морской бобер,  за  которым русские промышленные
люди, преодолевая жестокие лишения на суше и на море, шли до самой Аляски.
     Зверь был главной приманкой Российско-Американской компании. Русские,
обогнув берега Аляскинского залива,  устремлялись на  юг  в  поисках новых
обиталищ бобра.  Шкура  его  ценилась дорого и  могла обогатить удачливого
человека.  Ничего общего с  речным бобром у него не было.  Это был хищник,
связавший свою жизнь с  морем,  и  правильнее его называть каланом.  Но  у
русских промышленных он  был  известен как морской бобер.  Интересно,  что
подкожного жира,  как у других морских млекопитающих,  у калана нет.  И от
холода его защищает прекрасный густой мех.  Хвост у  него мохнатый,  а  не
гладкий, как у речного бобра.
     В  крепости жизнь шла  своим чередом.  Четыре старовояжных перебирали
боевые припасы,  укладывали их в  нижнее отделение под башнями.  Несколько
человек  возились  с  огородами.  Они  вскопали десять  грядок  и  посеяли
морковь,  репу,  лук,  посадили  капусту  и  картофель.  Здесь  хозяйничал
старовояжный Абросим Плотников, московский крестьянин, любивший ковыряться
в земле. Кроме огорода, Медведников поручил ему ухаживать за скотом.
     У  ворот крепости два меднолицых индейца,  в парках,  одетых на голое
тело,  и  босые,  продавали  мясо  дикого  барана  ямана.  Яманину  быстро
раскупили, уплачивая индейцам нитками нанизного бисера.
     Еще  двое  мужиков  готовили  кору  ситкинского  кипариса  для  крыши
кузницы,  все  еще  не  законченной.  Кора  прекрасно предохраняла дома от
дождей.  Остальные работали  на  крепостных помостах,  устанавливая против
амбразур двадцатифунтовые пушки.
     Женщины устраивались в  кажиме*.  Возле  них  возились ребятишки,  их
веселые голоса отзывались радостью в сердцах промышленных.
     _______________
          * У индейцев -  общественное  здание,  существовавшее  в  каждом
     селении,   что-то   вроде  мужского  клуба;  у  русских  -  общежитие
     промышленных.


                              Глава девятая

           ЭПОХА ВОЗРОЖДЕНИЯ, ИЛИ ЦАРСТВО ВЛАСТИ, СИЛЫ И СТРАХА

     Первого февраля 1800  года  император Павел встал раньше обычного.  В
пять  часов утра  он  в  мундире и  ботфортах сидел за  письменным столом.
Император всю  ночь не  спал.  Вчера ему  стало известно о  дерзких словах
английского посла Чарльза Витворта по  поводу острова Мальты.  На вечере у
госпожи Жеребцовой посол сказал,  что  если англичане возьмут в  свои руки
орденскую крепость,  то императору Павлу не видать Мальты, как своих ушей.
Он удивился,  зачем России нужен этот остров в далеком Средиземном море, и
говорил, что император разыгрывает дурацкую комедию с Мальтийским орденом.
Император считает себя главой православной церкви, он отец многочисленного
семейства, тогда как основа ордена безбрачие и латинство.
     Этого Павел Петрович простить не  мог.  После того как он  с  большой
поспешностью провозгласил себя гроссмейстером Мальтийского ордена,  всякая
держава,  которая осмелилась бы присвоить себе орденское достояние в ущерб
прав нового великого магистра,  могла рассчитывать только на  непримиримую
вражду со стороны императора Павла.
     Злополучный остров Мальта вопреки здравому смыслу приобрел для России
зловещее значение.
     - Я вам покажу Мальту,  господа агличане!  -  не сдержавшись, крикнул
император.  Вскочив с  кресла,  он  выхватил шпагу и  воинственным выпадом
разорвал занавески на  окне.  -  Посмотрим,  как вы посмеете не отдать мою
Мальту!
     За  окнами дворца темнота.  Арестанты при  свете факелов расчищали от
снега Дворцовую площадь.  Всю ночь над городом гуляла пурга,  и всюду были
глубокие сугробы.
     Император вложил шпагу  в  ножны.  Он  хотел  погреть озябшие руки  у
камина,  но подумал,  что солдат должен быть выносливым и терпеливым, и не
стал этого делать.
     Усевшись  снова  в  кресло  и  пододвинув к  себе  подсвечник,  Павел
Петрович стал писать.

     "Генералу от инфантерии графу Воронцову*.
     Имея давно уже причину быть недовольным поведением кавалера Витворта,
в  теперешних  обстоятельствах,  когда  нужны  между  государствами мир  и
согласие, дабы избегнуть от неприятных следствий, какие могут произойти от
пребывания при  моем дворе лживых министров,  желаю,  дабы кавалер Витворт
был  отдален...  -  Император,  обратив взор  на  портрет Георга Третьего,
короля  Великобритании,  висевший  над  камином,  прикусил верхушку белого
гусиного пера.  -  ...отдален,  о чем вы,  сообща аглийскому министерству,
требуйте назначения другого министра,  и коль скоро выбор воспоследствует,
то мне о сем дайте знать".
     _______________
          * Русский посол в Лондоне.

     Как  всегда,  ровно  в  шесть  в  кабинет вошел петербургский военный
губернатор граф Пален,  потом генерал Ростопчин.  Закончив дела, император
ездил верхом на прогулку с графом Иваном Кутайсовым, а в одиннадцать часов
его величество изволили выйти к разводу на Дворцовой площади,  при котором
присутствовали и государи великие князья.
     После развода был молебен в дворцовой церкви.  Во время литургии, при
пении  каноника,  его  императорское величество  сошел  со  своего  места,
соизволил  прикладываться ко  святым  иконам  спасителя  и  богоматери,  у
которых лампады отводили обер-камергер Строганов и камергер граф Салтыков.
     Восьмого февраля 1800 года был уволен от занимаемой должности и вовсе
от  службы  генерал-прокурор Сената Беклешев.  Он  мало  уважал требования
угодных Павлу людей и часто бывал с ними в размолвке.
     Выбирая  нового  генерал-прокурора,   император  прибегнул  к  своему
любимому способу.  Написав  на  бумажке  имена  намеченных кандидатов,  он
свернул их и положил под образом,  помолился и,  перемешав, вынул одну. На
ней стояло: "Петр Хрисанфович Обольянинов". Верный "указанию свыше", Павел
назначил Обольянинова генерал-прокурором.
     Вызвав своего любимца из передней, он обнял его и сказал:
     - Ты да я, я да ты будем все дела решать.
     В  тот  же  день  при  дворе была  торжественно отпразднована свадьба
камер-фрейлины Анны Петровны Лопухиной с  князем генерал-адъютантом Павлом
Гавриловичем Гагариным.
     Лопухина была названа статс-дамой и  получила в подарок Екатерингоф в
вечное и потомственное владение.
     Видясь ежедневно с  Анной  Петровной Лопухиной,  император почитал ее
своим другом и  привык к  ее  обществу.  После свадьбы император продолжал
по-прежнему посещать княгиню Гагарину.
     Императрица Мария Федоровна едва сдерживала себя от ярости.  Она всей
душой ненавидела соперницу.  Основания были серьезные. При дворе появились
слухи,  что  в  Михайловском замке для  княгини Гагариной отделывают покои
рядом с покоями императора.
     Однако вмешиваться в дела императора Мария Федоровна боялась.  В 1798
году  императрица попыталась  воспрепятствовать приезду  Анны  Петровны  в
Петербург и  написала ей угрожающее письмо.  Попытка закончилась неудачей:
письмо Марии Федоровны доставили императору, и он, войдя в ярость, жестоко
обошелся со своей августейшей супругой.


                                  * * *

     Николая  Петровича  Резанова  заботы  окружили  со  всех  сторон.  Он
понимал,  что  только  самые  сильные  средства могут  спасти  компанию от
распада.  Привилегии,  утвержденные  императором  в  прошлом  году,  можно
назвать   только   первыми  шагами.   Николай  Петрович  согласился  стать
уполномоченным компании в  Петербурге потому,  что  знал:  никто другой не
может сдвинуть дело с мертвой точки.
     По указу императора Павла на статского советника Резанова возлагалось
"...во  всем пространстве данной ему  доверенности и  высочайше дарованных
нами привилегий ходатайствовать по делам компании во всем,  что к пользе и
сохранению общего доверия относиться может".
     Николай  Петрович  был  наделен  высокими  правами,   и  в  его  лице
Российско-Американская компания приобрела умного  и  стойкого защитника ее
интересов.
     Еще  в  конце прошлого года  Резанов просил приехать в  Петербург для
важных переговоров свояка,  главного директора компании Михаила Матвеевича
Булдакова.  И вот, наконец, вчера Резанов получил из Москвы депешу: Михаил
Матвеевич приезжает в столицу днем 8 марта.
     "Может быть,  он  уже приехал",  -  думал Резанов,  торопясь домой на
Малую Морскую улицу.
     Подымаясь вверх по Почтовой,  он увидел ехавшего навстречу императора
и с ним ненавистного графа Кутайсова.  Желая избегнуть опасности,  Резанов
укрылся за  деревянным забором,  окружавшим Исаакиевскую церковь.  Он ни в
чем не  чувствовал себя виноватым.  Но  разве нужно быть виноватым,  чтобы
разгневать императора!
     У  подъезда своего  дома  на  Малой  Морской  Николай Петрович увидел
возок,  запряженный парой  серых  лошадок.  Булдаков  в  огромном бараньем
тулупе с мохнатым воротником, обутый в серые валенки, стоял на крыльце.
     - Николай Петрович!
     - Михаил Матвеевич!
     Свояки обнялись и расцеловались.
     - Точно подгадал!  - смеялся Булдаков.  - Будто  чувствовал!  И  пяти
минут не прошло, как приехал, только-только из саней.
     Накормив гостя  домашним обедом,  Резанов  пригласил его  в  кабинет.
Горничная подала кофе, бутылку коньяка.
     Свояки закурили сигары.  Михаил Матвеевич курил первый раз  и  смешил
Резанова. От крепкой сигары у Булдакова выступили слезы.
     - Рассказывай, что слышно в Иркутске.
     - Баранов укрепился на Ситке. Вернее, приступил к постройке крепости.
Назвал  ее  именем архистратига Михаила.  В  прошлом году  у  острова было
добыто две тысячи бобровых шкур и приобретено в Якутате триста...
     - Превосходное начало,  -  отозвался Резанов. - Если променять бобров
на чай и продать чай в Петербурге, можно заработать около миллиона.
     - Ты  прав...  Александр Андреевич считает,  что агличане стремятся к
занятию тамошних мест.  Французский переворот и  война  мешают осуществить
эти  планы.  Иностранные корабельщики с  завистью смотрят на  успехи наших
промыслов.
     - Теперь  сие   не   страшно.   Компания  находится  под   высочайшим
покровительством русского императора... А что, - помолчав, сказал Резанов,
- по-прежнему в директорате нет мира?
     Михаил Матвеевич махнул рукой.
     - Нет мира!  Недавно Мыльников и его сторонники вовсе отстранили меня
от дел,  забрали контору в свои руки и не показывали мне производства дел.
Пришлось объявить военному губернатору.
     - Ты  бы  внушил  им,  Михаил  Матвеевич,  что  ныне  директора  суть
почтенные люди в государстве. И если они хотят, чтобы стулья под ними были
крепкими,   пусть   прекращают  тяжбы  и   ябеды  и   пекутся  о   пользах
государственных.
     - Внушал. Не приемлют.
     - В чем же дело?
     Булдаков ответил не сразу.
     - Многие не  согласны с  новым уставом.  Широко,  дескать,  мы ворота
открыли.  На  что,  говорят,  нам  благородные дворяне.  Капиталу  они  не
прибавят,  а  нос в дела совать будут.  По-прежнему твердят:  "Кто сколько
имеет акций,  тот столько и голосов в собрании и советах должен иметь".  А
если так,  Николай Петрович,  трудно нам будет. Прочие недовольны тем, что
дотацию не  утвердил государь:  расходы,  дескать,  большие...  Так многие
говорят,  а думают инако...  Думают:  ежели без компании,  каждый по себе,
доходы будут больше, и о пользах государственных не пекутся вовсе...
     - Слушай,  Михаил Матвеевич. Я придумал, каким образом можно изменить
обстановку в компании,  и,  если ты меня поддержишь,  буду хлопотать через
генерал-прокурора Обольянинова.
     - Что ты придумал?
     - Перевести правление Российско-Американской компании  в  столицу,  -
торжественно сказал Резанов. - А в Иркутске оставить лишь главную контору.
Если правление будет здесь, мы все возьмем в свои руки.
     - Согласен. Поддерживаю и денег дам. В Петербурге иркутским купцам не
разгуляться. Мигом приструнят. Хлопочи. Слово мое твердое.
     Булдаков налил в маленькие рюмочки душистого коньяка.
     - За успех нашего дела и пользы отечеству.
     Свояки выпили коньяк, прихлебнули кофе.
     - Но  это  не  все.  Я  хочу  осуществить замысел Григория Ивановича:
направить в наши американские владения большие корабли из Петербурга. Надо
открыть  морскую  дорогу.   По  морю  доставка  тяжелых  грузов  обойдется
значительно дешевле.
     - Во сколько пуд груза морем обойдется? - живо откликнулся Булдаков.
     - Пока не подсчитывал.
     - А зачем говоришь,  дешевле.  А может, и дороже встанет. Надо каждую
копейку  подсчитать  и  доказать,  что  сие  предприятие прибыльно,  инако
акционеры не  согласятся.  Подготовь все расчеты,  и  я  за  тебя горой...
Послушай,  Николай Петрович,  -  прервал свои  рассуждения Булдаков,  -  к
твоему дому кто-то подъехал.
     Резанов  посмотрел в  окно.  У  крыльца  стояла  карета,  запряженная
четвериком.
     - Его превосходительство генерал-губернатор фон дер Пален,  - услышал
Николай Петрович голос своего камердинера и поспешил в переднюю. Гость был
почтенный.


     В  нескольких кварталах  от  собственного дома  Резанова,  в  особняк
госпожи Жеребцовой, съезжались гости.
     - Господин Витворт,  кавалер ордена Бани,  чрезвычайный и полномочный
министр Великобритании, - доложил слуга.
     Английский посол,  пользуясь правом  старого  друга,  приехал  раньше
всех. Часы только что отбили восемь.
     Ольга Александровна встретила его с заплаканными глазами.
     - Что с вами, моя дорогая? - спросил посол, целуя руки.
     - Я беспокоюсь о моих ближних. Сегодня получила письмо от Платона.
     - Что с ним?
     - Платон страдает в изгнании. Ведь он так еще молод!
     - Будем надеяться на лучшее. Муж дома?
     - Нет, он сегодня ужинает в Аглицком клубе.
     - Я так рад видеть вас, моя богиня.
     Ольга Александровна отменно красива.  Недавно ей исполнилось тридцать
четыре года.  Высокая, статная, золотистые волосы, словно корона, украшают
ее  голову.  На  ней  атласное платье,  шея  без всяких украшений.  Чарльз
Витворт давний и верный ее поклонник и сегодня сделал ей приятный подарок.
Поцеловав  еще  раз  пахнувшую  французской  помадой  руку,   он,   словно
невзначай, надел на свободный палец золотое кольцо с огромным бриллиантом.
Еще полчаса посланник разговаривал с мадам