о"
Миллера, бармена  из  города  Окленда,  -  чемпиона  жратвы,  поглощающего
ежедневно 25 тысяч калорий в виде полутора десятков  яиц,  гор  блинчиков,
бифштексов, цыплят, ростбифов, ломтей телятины, сэндвичей с сыром, пластов
бекона, связок сосисок, супов, салатов и прочего, прочего, прочего...
     И вдруг Игоряша остановился.
     Он остановился, став на тридцать килограммов  толще,  на  восемьдесят
биомодулей беднее и на семь дней мудрее.  Игоряша  осознал,  насколько  же
непроизводительно  он  тратит  Золотых  Рыбок.  Было  бы  их   бесконечное
множество - тогда все можно. Или если  бы  у  каждой  было  неограниченное
количество регистров - тоже никаких забот! Но ведь Игоряша,  поумнев  -  а
умнел он  поразительно  быстро,  -  подсчитал:  в  его  распоряжении  2581
желание, при том условии, что  третий  регистр  каждой  очередной  Золотой
Рыбки тратится на вызов следующего биомодуля. "Сие неразумно! -  огорчился
Игоряша. - Пожру всех рыб - и что тогда?"
     Весь восьмой день своей новой жизни Игоряша ничего не желал, а только
думал. Думал он и девятый, и десятый  дни.  А  потом  хрустнул  костяшками
пальцев и начал действовать. Вселился в  кооператив  "Гигант".  Оборудовал
квартиру всем необходимым для вечной жизни. Обзавелся машинами и подземной
автодорожной сетью. Заставил бесчисленные книжные полки и стеллажи лучшими
изданиями  мировой  литературы  и   видеокассетами.   Набил   восемнадцать
холодильников всевозможными  яствами.  Решил  проблему  женщин  с  помощью
анабиоза. Наконец построил дачу с бассейном и перенес туда всех биомодулей
планеты.
     И облегченно вздохнул.
     Кто-то создал мир за шесть дней. Игоряше, чтобы соорудить собственный
мир, потребовалось ровно в два раза больше времени. Но зато он  был  и  во
много раз счастливее. К услугам Игоряши были все блага населенной  планеты
Земля - с  ее  разными  государствами,  находящимися  на  разных  ступенях
технологического прогресса, - и все возможности галактической цивилизации,
неразумно  внедрившей  на  ноосферы  планеты  биомодулей   с   безотказной
программой.
     Вечером двенадцатого дня  Игоряша  возлежал  в  гостевой  спальне  на
роскошном, ручной работы, диване "Виндзор" фирмы  "Весли-Бэррелл",  обитом
котсуолдским бароканом "Сандерсон", и блаженно улыбался. Вроде бы  все  он
предусмотрел. Кухни оснащены по последнему слову техники - ВЧ плитами и УФ
кондиционерами. Кореянка Пак Ын, выходящая  из  анабиоза  по  субботам,  -
прекрасная кулинарка и готовит потрясающие  блюда.  Комнаты  обогреваются,
помимо центрального отопления,  еще  и  средневековыми  "качельофенами"  и
древесно-угольными  передвижными  печами  "ВЕЗО",   новейшим   достижением
западногерманского дизайна. В ванных - душевые "Белгравия"  с  программным
управлением - лучшее,  на  что  способна  прославленная  английская  фирма
"Долфин".  Гардеробные  ломятся  от  одежды  -  отборные  костюмы  фабрики
"Большевичка",  пиджаки  "Харрис  Твид"  производства  "Хартингтон  хаус",
лучшие в мире батники "Гайд-парк" из серии "Оксфорд" призовой  мануфактуры
"Лэндс энд"... Скрытые колонки пели сладким голосом  Джона  Мак-Кормака  -
тенора первой половины века, почитаемого Игоряшей выше всех. Песня была из
любимейших: "Благослови этот дом".
     И все же  какой-то  червь  точил  душу  Игоряши.  Чем-то  он  был  не
удовлетворен. Что-то его подспудно угнетало.
     Мак-Кормак закончил петь. Едва слышно  защелкала  поисковая  система,
выбирая новую кассету из десятков тысяч, составляющих Игоряшину  фонотеку.
На этот раз комплекс "Пионер", снабженный по прихоти хозяина - генератором
случайных  чисел,  остановился  на  Диане  Росс   и   группе   "Сьюпримс".
Послышалась  песня  "Ain't  No  Mountain   High   Enough",   что   Игоряша
автоматически (хотя и не совсем точно) перевел как "Нет горы,  на  которую
нельзя было бы забраться". И... тут его осенило.
     Пища! Вот что мучило Игоряшу на окраине сознания. Он представил  себе
горы продуктов и готовых замороженных блюд,  хранящихся  в  холодильниках,
представил, что рано или поздно они кончатся и нужно будет снова просить у
Золотых Рыбок еду, потом еще  и  еще...  Для  вечной  жизни  нужен  вечный
источник продуктов, а где его  взять?  А  чем  он  будет  питаться,  когда
Золотые  Рыбки  иссякнут?  А  сотни   новых   желаний,   будоражащих   его
воображение?
     Однако права была Диана Росс: нет недостижимых вершин! Игоряша  вышел
из  тупика.  Он  вспомнил,  что  в  первом  этаже   кооператива   "Гигант"
расположился      фондовый      продуктовый       распределитель       для
пенсионеровдегустаторов.  Ветераны  изящного  вкуса  -  люди   пожилые   и
истощенные многолетним поглощением высококачественных продуктов - имели на
руках особые карточки, по которым получали лучшее из того, что они вкушали
в былые годы по долгу службы. Дегустаторов можно понять. Более  того,  они
должны   вызывать    только    сочувствие:    желудки    их,    изнеженные
профессионализмом, к старости  наотрез  отказываются  принимать  обиходные
продукты популярного ассортимента -  таков  уж  фатальный  перст  ремесла!
Поэтому фондовый распределитель снабжался отменно и сердобольно:  карточки
отоваривались сервелатами, салями, икрой той и другой, постной  бужениной,
шейками копчеными и раковыми, исландской сельдью в винном соусе,  крабами,
осетровыми  балыками,  артишоками,  швейцарскими   твердыми   и   финскими
плавлеными сырами, вологодским маслом, тортами "Полет" и "Птичье  молоко",
нежной телятиной, языковой колбасой,  конфетами  из  города  Куйбышева,  а
также рыбой нототенией, на которую еще 20 лет назад никто и смотреть бы не
стал, и которая нынче ценится знатоками наравне с окской стерлядью.
     Итак, стоило Игоряше только мигнуть, как он тут  же  услышал  тяжелый
глухой удар - это в соседнем кабинете плюхнулся  на  стол  работы  мастера
Томаса  Чиппендейла  пухлый  тюк,  набитый   дегустационными   карточками.
Поразмышляв  еще   несколько   минут,   Игоряша   организовал   ежедневное
поступление заказов из распределителя с утренней и вечерней  доставкой  на
дом. Карточками он был обеспечен на ближайшую четверть века.
     "Дальше посмотрим!" - беззаботно зевнул Игоряша и отправился почивать
в будуар.
     Из прихожей разнесся перезвон электронного глокеншпиля.  Колокольчики
сыграли первые такты "Думки" Чайковского - это  означало,  что  за  дверью
стоял кто-то незнакомый.
     Игоряша нажал на клавишу видео - экран у изголовья ложа засветился, и
на нем появилось улыбающееся полное лицо мужчины  лет  пятидесяти.  Улыбка
была подобострастная, но в то же время и такая, что любой понял  бы:  этот
человек  улыбается  лишь  пяти  пенсионерам-дегустаторам  в  мире,  и  эти
пенсионеры по улицам пешком не разгуливают: возраст.
     Игоряша поднялся, прошел в прихожую и лично открыл дверь.
     - Позвольте представиться, - сказал полный мужчина. - Сидор Ипатьевич
Дыбин, администратор распределителя для ветеранов тонкого вкуса. По случаю
первого заказа и ради знакомства решил зайти персонально. Куда поставить?
     В руках администратор держал огромную бамбуковую корзину, наполненную
разноцветными  бумажными  свертками.  Из   верхнего   пакета,   расчетливо
приоткрытого, высовывалась аппетитная голова целиком зажаренного поросенка
с луковыми перьями во рту.
     Насладившись  картиной  собственного  всемогущества,  Игоряша   отдал
мысленный приказ. Из  сумрака  коридора  выплыл  кибернетический  Дживз  и
царственно протянул манипулятор.
     Администратор ошалел. За десятилетия  служения  дегустации  он  видел
многое, но такое - никогда. Снедь выпала из  его  рук.  Робот  молниеносно
среагировал,  подхватив  корзину  в  сантиметре  от  пола  и,   не   теряя
достоинства, удалился.
     - Готов служить! -  выпалил  Сидор  Ипатьевич  Дыбин,  вытянувшись  в
струну. - Извольте не беспокоиться, по  воскресеньям  и  праздничным  дням
гарантируются гурман-заказы. Ко дням вашего тезоименитства  и  того  паче:
специалитет!
     - Большое спасибо, дружище, -  вежливо  сказал  Игоряша.  -  жду  вас
завтра на партию в гольф. А сейчас - спокойной ночи!
     ...Забегая вперед,  скажем:  примерно  год  Игоряша  ел  и  пил,  как
бухарский эмир, а потом понял, в чем слабое место его трофической системы.
Через двадцать пять лет карточки кончатся, а распределитель могут  закрыть
и того раньше: например,  по  причине  полного  исчезновения  нототении  в
антарктических  и  субантарктических  водах  в  результате  экологического
дисбаланса.
     И Игоряша-второй - к тому  времени  уже  по  настоящему  "второй",  -
наконец додумался до желания, с которого надо было  начинать:  использовав
регистр Золотой Рыбки N_1009, он установил у себя в Малахитовой кухне  рог
изобилия.



                        И_Д_И_О_С_И_Н_К_Р_А_З_И_Я
                                 Глава "И",
               вербализованная литературным йогом Н.Котляренко.

     ...Душным  августовским  вечером  вся  наша  компания   собралась   у
звездного  паромщика  Славы  Дорожного.  В  воздухе  еще   держалась,   не
растворяясь в сумерках, дневная жаркая  лень,  и  разговоры  шли  какие-то
вялые, липкие и тягучие, как перестоявшийся кисель. Кто-то уныло бубнил  в
углу, кто-то тоскливо ворчал, домосед-кругосветник Рубенид Нерголин  вязко
пересказывал некую бесконечную  многосерийную  телепередачу  о  дымковской
игрушке.
     Хотелось свежего вечернего ветра, грозы, явления шаровой  молнии  или
пришествия инопланетян.  Хотелось  скверно  ругать  кого-то  или  получать
подарки.
     Хозяина квартиры Славу Дорожного, изобретателя "защиты от дурака", мы
прозвали "звездным паромщиком" - по персонажу одного из его рассказов.  Мы
все писали в  основном  фантастику  -  научную,  сказочную,  сатирическую,
героическую - в  зависимости  от  пристрастий  автора.  Слава  же,  будучи
лидером стереопрозаиков, сочинял фантастику философскую.
     Сейчас он обносил компанию бутербродами  с  колбасой,  но  делал  это
скорее по обязанности, чем из радушия. Колбаса уже  вспотела  жиром  после
двухчасового лежания на столе, и есть ее никому не  хотелось.  Вообще  еда
казалась лишней в этот кисельный вечер.
     Толя Каштаркин, генетический  ученик  Гарри  Гудини,  уже  битый  час
механически вязал какие-то немыслимой сложности узлы.  Наконец  он  собрал
веревочки в горсть, превратил их в теннисный мячик и без  следа  растер  в
ладонях.
     - А знаете, - неожиданно сказал  он,  -  Фишин  издает  новую  книгу.
Называется "Прощай, вселенная"...
     Будто искра проскочила в комнате. Даже  слегка  запахло  озоном.  Это
было то самое известие, которое только и могло нас расшевелить.  Та  самая
информация,  которая  была  способна  испепелить  скуку  и  зарядить   нас
энергией. Пусть даже энергией ярости.
     - Как?! - вскричал наследник натуральной школы  Булат  Аникаев.  -  У
этого бездаря и новая книга?
     - Упасть и не встать! - возопил космический моралист Боря Бурденко. -
Его что - за предыдущие опусы мало били?
     - .....! - взревел Шушуня Майский, контаминатор строфики.
     - Шушуня! - укоризненно сказал Гак Чуков, деспот разговорной речи.  -
Зачем так-то выступать? Кричи - не кричи, а книга выходит, и ничего тут не
поделаешь. Нужно о другом думать. По-моему, в том, что ни у одного из  нас
нет книги, - наша собственная вина.
     Тут уж все закричали разом. Какая, мол, такая вина? Печататься  негде
- раз. Рукописи отдают на поругание невежественным литконсультантам - два.
Издательские планы по фантастике сокращают - три. И вообще...
     Кавалер морфемы Булат Аникаев неистовствовал.
     - О чем ты говоришь, Гак? Вот Шушуня почти двадцать  лет  печатается,
его Союз писателей давным-давно к сборнику рекомендовал, а  где  он,  этот
сборник? У Бориса  -  двенадцать  повестей  опубликовано,  общий  объем  -
тридцать  пять  печатных  листов,  а  заявка  на  книгу  четыре   года   в
издательстве лежит без движения. Петя Кровский  положительными  рецензиями
может комнату оклеить - и что с того? Факт есть  факт:  фантастику  у  нас
печатают вопиюще плохо...
     - А Ф-писатели? - ехидно  спросил  из  угла  шериф  сарказма  Паладин
Гриммов.
     - Да какие они писатели?! - Герард Экудянов, виртуоз аллегории,  даже
поперхнулся. - Я о  настоящей  фантастике  говорю.  А  эти...  Борзописцы!
Серость! Не печатаются, а тиражируются!
     С Ф-писателями у нас были старые счеты. Эта братия тоже  писала,  так
сказать, фантастику. Их герои  торжественно  и  чудно  бороздили  просторы
Вселенной, с ходу покоряли дальние миры, посрамляли плохих  инопланетян  и
братались с хорошими пришельцами, в светлом будущем у них не было  никаких
проблем, и само будущее вырастало откуда ни  возьмись  в  чистом  поле  на
пустом месте, без всякой исторической связи с современностью, а если герои
попадали в прошлое, то лишь затем, чтобы в два счета наладить там все  как
надо. По поводу того, КАК надо и НАДО ли вообще,  у  них,  у  Ф-писателей,
сомнений не возникало.
     Героям  напрочь  отказано  в  психологии,  зато  авторы  наделяли  их
античным телосложением, сизифовым упорством и силой  и  знанием  физики  в
объеме  учебника  для  7-го  класса  средней  школы  издания  1963   года.
Люди-схемы действовали в одномерном мире, сталкивались  с  высосанными  из
пальца  трудностями,  решали  надуманные  проблемы,  но  зато  решали   их
неизменно с блеском, являя чудеса  самоуверенности  и  бескомпромиссности.
Справедливости ради скажем, что герои иногда  трагически  погибали,  но  в
таких случаях смерть диктовалась либо  благополучием  всего  человечества,
либо  необходимостью  платы  за  добытое  знание   <платы,   обусловленной
нарушением правил  техники  безопасности>,  либо  черной  неблагодарностью
некой злодейской планеты, которая никак  не  хотела  выкинуть  белый  флаг
перед первопроходцами, несущими знамя великого антропоцентризма.
     Словом, это  была  неистовая  профанация  литературы,  перечеркивание
всего важного и интересного, что было сделано в отечественной  фантастике,
однако почему-то именно таким опусам редакторы часто  и  споспешествовали,
полагая огрехи и вопиющие  несуразности  издержками  жанра;  невежество  -
смелостью  мысли  и  принимая  нахальство  за  оптимизм,  а  нагромождение
бессмыслиц - за полет фантазии.
     Мир будущего у Ф-писателей всегда  изображался  экологически  чистым,
набитым техникой и в то же время  совершенно  неурбанизированным,  ядерная
энергия в нем била через край, причем  безо  всякой  радиации,  счастливое
человечество в едином порыве расширяло свои границы за пределы наблюдаемой
Вселенной, дети  вырастали  пай-мальчиками  и  фей-девочками,  а  взрослые
любили друг друга платонической  любовью  и  в  свободное  от  космических
полетов время занимались  искусством.  И  все  это  почему-то  именовалось
Грядущим.
     Мы называли этих ура-фантастов Ф-писателями по очень простой причине.
Так уж распорядилась судьба, что их фамилии с мистической  обязательностью
начинались на букву Ф: Фишин, Фезеров, Ферпатый,  Фазанский,  Фульковский,
Фолаутов...
     Правда, каждый в нашей компании букву  "Ф"  расшифровывал  по-своему.
Творец  лубочного  романа  Слава  Дорожный  называл   тех   Фу-писателями,
эспериентеист  Паладин   Гриммов   -   Фекс-писателями,   Петр   Кровский,
протагонист  ритмических  пауз,  иначе  как  о  Фря-писателях  о  них   не
отзывался. Еще были варианты: Фантазм-писатели, Фук-писатели, Фигписатели,
Фифа-писатели,  Фарс-писатели,  Фальш-писатели,  Фарц-писатели...  И   так
далее...
     И снова навалилась на нас душная апатия, хотя и солнце  уже  село,  и
первый порыв темного ветра ворвался в окно, и где-то в районе Останкина  в
набегающих тучах громыхнуло листовое железо, предвещая очищающую грозу.
     - Ребята! - вдруг сказал Игоряша-второй. - Хотите фокус?
     Наверное, фокусы Игоряши - это было последнее, что могло  нас  спасти
от духовного тлена и всепожирающей хандры в тот августовский вечер.
     - Давай, Игоряша, действуй, милый, - взмолились мы.
     - Хотите узреть, что сейчас делает Фульковский?
     Мы оторопели. Что это - издевательство? Глазам  бы  нашим  не  видеть
фонтан-писателей, в мыслях бы их не держать, а тут: "узреть"! И все же был
в предложении Игоряши некий искус, некое соблазнительное обещание  порока.
Не сознавая до конца, что же кроется за словами Игоряши, мы  переглянулись
и сказали:
     - Ну-ка, ну-ка...
     И тут же посреди комнаты  задрожал  воздух,  заструился,  словно  над
пламенем большого костра, возник туманный, в голубых искорках, шар,  будто
сгустилась перед нами маленькая грозовая  туча,  потом  шар  утвердился  в
метре от пола и зажегся розовым светом. Он приобрел прозрачность, и в  нем
появилась объемная картинка.
     ...За пишущей машинкой сидел Ф-писатель Фульковский и  бешено  долбил
по  клавишам.  Изображение  укрупнилось,  словно  невидимый  оператор  дал
наплыв, и все пространство шара заполнил лист бумаги, вылезший из каретки.
     Там было написано:
     "Вся энтропия мира - глухая, необузданная сила Вселенской  анархии  -
сконцентрировалась на этой планете.
     Надо было уходить, надо было  бросить  звездолет  в  подпространство,
чтобы донести до человечества весть  о  смертельной  угрозе.  Но  командир
Татарцев медлил. Он впился взглядом в  экран  информлокатора,  с  чувством
подавленного страха смотрел на шевелящиеся языки энтропии, что тянулись  к
звездолету, грозя низринуть его в пучину мирового хаоса,  и  вдруг  понял:
уйти  сейчас  было  бы  трусостью.  Все,  чему  учила   его   Земля,   вся
ответственность за Метагалактику и гордость за родную  планету  диктовали:
надо принять бой! Надо убить гадину-энтропию в ее логове  и  вернуться  на
Землю победителями, а не вестниками нависшей угрозы.  Татарцев  ударил  по
клавишам, и вся  мощь  биополя  экипажа,  вся  энергия  кваркового  сердца
звездолета, вся  плазма  нейтронных  полей  через  жерла  тэта-излучателей
обрушилась на энтропийное чудовище. Татарцев  знал:  убить  анархию  можно
торжеством мысли, а вот мысль, Разум убить невозможно. Энтропия  горела  в
пламени могущественного интеллекта  землян,  по  прицельной  сетке  экрана
метались абсциссы и ординаты, а Татарцев вжимал пальцы  в  клавиши  и  пел
песню, которую в детстве, в начальной школе гуманистической этики,  слышал
от Учителя Труда!"
     Строчка  закончилась.  Фульковский  перебросил  каретку,  на   минуту
задумался, напряженно пялясь в потолок, и застучал: "Песню..." - прочитали
мы. Пауза. "...Космических..." Пауза. "...Свершений!"
     Фульковский откинулся на спинки стула и захохотал... Мы не  выдержали
и захохотали тоже. Правда, было в  нашем  смехе  больше  от  истерики,  от
болезненности, от чувства неловкости и стыда,  которое  возникает,  когда,
гуляя по парку, вдруг натыкаешься на человека, присевшего в кустах,  чтобы
справить большую нужду.
     - Игоряша, а Фишина можешь показать? - попросил кто-то, взвизгивая от
сдавленного смеха.
     - А Ферпатого?
     - А Фезерова?
     - О чем речь, мужики? -  отвечал  Игоряша,  не  хохоча,  впрочем,  не
заливаясь смехом, а лишь тонко улыбаясь - за компанию. - Кого хотите, того
и покажу.
     И  мы  увидели  всех  Ф-писателей.  Шар  безотказно  показывал  живые
картины. Фписатели трудились в поте лица своего за пишущими машинками.
     Ф-писатель Фишин писал о схватке - не на жизнь, а  насмерть  -  между
самоотверженными земными космонавтами и куском мертвого, но очень опасного
N-вещества, в котором атомы состояли только из  нейтронов  и  потому  были
предельно коварны:  вокруг  нейтронных  ядер  крутились  по  орбитам  тоже
нейтроны, таким образом, вещество было вопиюще нейтральным, его  скрепляло
абсолютно нейтральное нейтронно-магнитное поле, и это было страшнее всего:
от такой дьявольской материи, порожденной Ф-воображением писателя  Фишина,
можно было ждать чего угодно...
     Ф-писате