л его, как муху.
     Игоряшу бросило в жар, потом  в  холод,  невыносимая  боль  разорвала
внутренности, пульс зашкалил, из носа хлынула кровь, отнялись ноги,  потом
руки, агония выгнула тело колесом, в голове взорвалась сверхновая. Игоряше
казалось, что по нему промчался товарный состав, потом пронеслась танковая
дивизия, потом не спеша прогрохотала вереница дорожных  катков.  Он  хотел
было  заорать:  "За  что?!"  -  но   последним   сгустком   воли   отогнал
катастрофический вопрос - _т_р_е_т_и_й_ вопрос для  данного  биомодуля,  -
который, конечно же, закрыл бы перед ним дорогу в  будущее.  Вместо  этого
Игоряша, захлебываясь густой ядовито-горькой  желчью,  пробулькал:  "Новый
биомодуль!.."
     Он очнулся в невообразимой позе на полу. Над ним клубился,  истаивая,
смрад.  Игоряша  прислушался  к  себе  -  ничего  не  болело.   в   мышцах
переливалась чистая энергия. Голова была ясной и свежей; организм  работал
как кварцевые часы. Переполняло ощущение счастья и вечности.
     - Что это было? - спросил он, пораженный. "Функциональная перестройка
организма, - ответил  биомодуль  огненным  текстом.  -  Пурификация  ауры.
Наладка иммунной системы. Канцеродиализ. Бактериальный и вирусный дренаж".
     -  Ясно,  -  сказал  Игоряша.  Целый  час  он  плескался  в   ванной,
наслаждаясь  жизненными  токами  в  клетках  тела.  Вышел  насвистывая,  и
переоделся  в  чистое.  Подошел  к  братине,  играя  мускулами,  подмигнул
биомодулю и раздельно произнес:
     - Бес-смер-ти-е.
     Игоряша ожидал, что новый удар свалит его  с  ног,  опять  набросится
жуткая сила и примется терзать. Но ничего такого не случилось. Перестройка
генетической программы и запуск нейронной реабилитации проходят совершенно
неощутимо.
     В девять утра Игоряша с помощью очередного биомодуля  обеспечил  себя
нестарением. Он посчитал, что 35 лет  -  оптимальный  возраст  для  вечной
жизни. Дальновидный человек, - и ведь известно, что миф  об  Эндемионе  не
был ему знаком.
     Да, великая вещь - бессмертие! Оно настраивает  мысли  на  совершенно
иной  лад.  Малое  делает  великим,  великое  -   малым,   совершенное   -
примитивным, затягивает память дымкой.


     А между тем бедная женщина ужасно растерялась, очутившись  на  берегу
изумрудного океана под сенью фиолетовых  деревьев  с  плоскими  зонтичными
кронами. Много часов она шла по рыжему песчаному пляжу,  надеясь  отыскать
людей, жилье или хоть какие-нибудь приметы цивилизации.  В  воздухе  пахло
клопами и уксусом.
     Наконец на изгибе берега она  увидела  фигуру  человека  и  бросилась
бегом  навстречу.  А  приблизившись,  пронзительно  завопила  и  столь  же
стремительно, не помня себя, помчалась прочь. Человек был впряжен в  некое
подобие телеги на санях. У него был  совершенно  лысый  шишковатый  череп,
двупалые клешневидные кисти рук, прозрачный  живот,  в  котором  виднелись
омерзительные сине-бурые кишки, и три глаза. Единственное, что  напоминало
здесь о Земле, - это третий глаз  на  лбу  у  чудовища.  Он  горел  чистым
зеленым светом, как огонек Анютиного такси.



                         Е_Д_И_Н_О_Б_О_Р_С_Т_В_О
                                Глава "Е",
           выношенная асом пунктуационного анализа П.Гриммовым.

     Блиц-критик Герард  Экудянов  пользовался  в  нашей  компании  славой
человека, который в свои тридцать пять лет прочитал 35 тысяч книг. Те, кто
не знал лично Экудянова, пионера стилистической пропедевтики,  поражались:
мыслимо ли такое - в среднем по тысяче книг на каждый год жизни?! Впрочем,
нам-то  было  известно,  в  чем  тут  секрет:   Герард   был   не   только
профессиональным прагматиком, но и профессиональным читателем. Психолог по
образованию,  он   работал   в   секторе   психолингвистической   биологии
научно-исследовательского  Института  Будущего  и   читал   за   приличное
жалованье с девяти до шести каждый день, исключая  выходные.  Норма  в  их
секторе была - сто зарубежных книг на человека в неделю. За перевыполнение
нормы  шла  прогрессивка.  Сверхурочное  чтение,  правда,  не  поощрялось:
руководство берегло глаза сотрудников. Условия для чтения в  секторе  были
идеальные: удобные  мягкие  кресла,  диваны  для  любителей  читать  лежа,
рассеянный сильный свет, цветные светофильтры, устанавливаемые по желанию,
терминалы ЭВМ, самодвижущиеся  сервировочные  столики  с  прохладительными
напитками и закуской.
     Герард слыл в Институте  феноменом:  он  читал  в  семь  раз  быстрее
среднего человека и в пять раз быстрее  заведующего  сектором,  профессора
чтения, и при  этом  досконально  помнил  прочитанное.  Зная  это,  мы  не
удивлялись  Герардовой  эрудиции,  нас  изумляло  другое:  каким   образом
Экудянов умудрился не взрастить в себе глухую ненависть к печатному  слову
и откуда он берет силы, чтобы еще и писать?
     В последние годы Герард  прославился  как  создатель  армянских  рун.
Город Ереван ждал,  когда  же  Экудянов,  пятнадцать  лет  назад  уехавший
завоевывать Москву, вернется на родину и откроет  там  студию  рунического
искусства в национальном духе, но  Герард  пока  не  торопился.  Он  хотел
покинуть Москву только доктором библиологических наук, защитив диссертацию
на тему "Суперскоростное чтение вслух в условиях урбанистического шума"  и
выпустив монографию "Как я прочитал сто тысяч томов и что после  этого  со
мной стало".
     Никто из нас и помыслить не  мог,  чтобы  состязаться  с  Герардом  в
книгочействе и книгознании. И все же в один  памятный  день  Экудянов  был
посрамлен.
     В тот апрельский вечер мы собрались у Палладина  Гриммова,  труженика
гетероязычия.  В  течение  часа  мы  обсуждали  новый  рассказ  Кровского,
гроссмейстера  фонетической  архитектоники,  затем  перешли  к   последним
переводам Владимира Набакова, который гордился своей астральной дружбой  с
Камоэнсом и по причине этой дружбы имел  возможность  переводить  даже  те
сонеты великого Луиса, которые поэт сжег в черновике, не опубликовав.
     Часам к десяти мы устали, Захотелось расслабиться, послушать музыку и
выпить крепкого душистого чаю.
     - Ребята, а чая-то в доме нет! -  смущенно  признался  Ладик.  Помимо
того, что Гриммов - новатор симплоки, он еще и прекрасный хозяин, и такого
подвоха с его стороны мы не ожидали.
     Тут раздался голос Игоряши:
     - Ч-чай? Ч-что же в-вы мн-не раньше н-не ск-сказали?
     Он полез во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда большую черную
жестяную банку. На боку ее по  сиреневому  полю,  заключенному  в  золотую
арабеску, шла надпись: "Jasmine Tea". Это был восхитительный чай  "сучонг"
с  лепестками  жасмина  -  продукция  старинной  британской  чайной  фирмы
"Твиннинге". Банка  содержала  восемь  унций  чая  и,  конечно,  не  могла
поместиться во внутреннем кармане облегающего твидового пиджака.
     Это был очередной трюк Игоряши.
     Вскоре вскипел чайник, и вот уже перед каждым из нас  стоит  чашка  с
янтарным напитком, источающим жасминное благоухание.
     - Совсем недавно читал одну японскую книгу, - сказал  Герард,  сделав
первый глоток, - там мне встретилась восхитительная танка о чае.  Если  не
ошибаюсь, звучит она так:

                Прозрачный вечер.
                Пью чай под чистым небом.
                В чашку бесшумно
                Пал лепесток сакуры.
                Ристалище запахов.

     - Ошибка! - радостно воскликнул Игоряша. - Во второй строке  не  "под
чистым небом", а "под звонким небом".
     Герард поперхнулся, обжегшись, и едва не выронил чашку.
     - А ты откуда знаешь? - грозно спросил он, - эта книга  только-только
вышла. У нас в секторе контрольный экземпляр.
     - Знаю, - просто ответил Игоряша. -  Это  стихи  поэта  и  каллиграфа
Нансея Кубори в переводах Льва Минца, под редакцией  доктора  исторических
наук С.А.Арутюнова. Сборник называется "120  танка,  написанных  в  чайном
домике".  Тираж  десять  тысяч.  Книга  иллюстрирована   каллиграфическими
иероглифами автора.
     Это был вызов Герарду Экудянову, прагматическому санкционеру,  и  он,
бедняга, поднял перчатку.
     - Ну, мужики! Игоряша дает! "Мне  за  ним  не  угнаться,  -  произнес
Экудянов, хитро прищурившись, - С ним рядом я круглый ignoramus".
     - Фраза из рассказа "Умник" ирландского писателя Шона  О'Фаолейна,  -
спокойно парировал Игоряша. - Рассказ опубликован  в  сборнике  "Говорящие
деревья", вышедшем в 1971 году.
     В комнате воцарилось тяжелое молчание. Такого от  Игоряши  не  ожидал
никто. Точное знание в сочетании  со  сверхъестественной  памятью,  -  да,
Герарду достался достойный соперник.
     -  "Запомни,  Стокдейл,  что  ты  ни  с  кем  не  имеешь  права   так
разговаривать", -  гробовым  голосом  сказал  Экудянов,  вперив  взгляд  в
Игоряшу.
     При чем здесь "Стокдейл", никто из нас не понял.
     - "А что я сделал плохого? - улыбнулся Игоряша, акцентируя слова так,
что всем стало ясно: он догадался, о чем повел речь  Герард,  и  подхватил
диалог из какой-то известной только им двоим книги. - Если я выразился  не
очень любезно, поправьте меня, и я больше не буду так говорить."
     - Ребята, это черт знает что! - вскричал Герард. -  Игоряша  цитирует
по памяти "Трудно быть сержантом" Мака Химена.
     - Совершенно верно, - согласился Игоряша, - Страница  82,  Воениздат,
1962 год, русский  перевод  Биндеман  и  Фадеевой,  литературный  редактор
Видуэцкая.
     - Потрясающе! Попробуем еще, - Герард покраснел, на лбу его  выступил
пот. - "Не унижай своей судьбы!"
     Игоряша задумался.
     - Ага! - воскликнул он и  прищелкнул  пальцами.  -  "Я  хотел  бы  ее
победить".
     - "Мысль - вот мое оружие".
     - "Часто мое честолюбие сжигает мои мысли".
     - "Ты обладаешь даром творчества. Чего тебе еще нужно?"
     - "В другие времена я, быть может, смог бы завоевать материк".
     - "Что в этом? Одна мелодия стоит целой провинции. Для нового  образа
разве ты не пожертвовал бы властью?"
     - "Жить полной жизнью, вот чего я хочу, а не жить одним лишь мозгом",
- глаза Игоряши горели. Поначалу  он  произносил  фразы  с  трудом,  будто
разбирая стершиеся письмена, что незримо вставали перед ним. Но постепенно
голос его окреп, а в интонациях зазвенел металл, словно он читал не  чужой
текст, а высказывал собственные убеждения.
     - "Мозг содержит в себе целый мир", - настаивал Герард. Он тоже вошел
в роль и даже поднялся с места, ощущая себя если не на  подмостках  сцены,
то, по крайней мере на диспуте схоластов.
     - "А ты не можешь понять, ты аскет, - отвечал с презрением Игоряша, -
ты укротил свои желания, ты подчинил их себе".
     - "И ты тоже укротишь их".
     - "Не знаю, захочу ли я это сделать..."
     Герард, опустошенный, рухнул на стул.
     - Сдаюсь! - выдавил он. - знать сие на память  просто  невозможно,  и
тем не менее Игоряша ни в одном слове не отошел от текста.
     - Габриэле Д'Аннунцио, - провозгласил Игоряша. - "Огонь", в  переводе
Барсовой. Первый том Полного собрания сочинений, издание Саблина,  Москва,
1909 год.
     Он тоже успокоился, перевел дыхание и пояснил:
     - Герард, моя память не хуже твоей. Я знаю наизусть все твои тридцать
пять тысяч книг. И еще много других. Если хочешь, можем продолжить  диалог
на языке оригинала...
     - Не надо, - дернулся Экудянов: в итальянском он был не силен. Герард
еще некоторое время  взбудораженно  размахивал  руками,  обиженно  бормоча
что-то по-армянски себе под нос. Потом резко встал, надел плащ  и  выбежал
из квартиры.
     Мы подошли к  окну.  По  улице  удалялся,  растопырив  локти,  Герард
Экудянов, убежденный враг  мимесиса.  Вдруг  он  остановился,  повернулся,
задрал голову и, погрозив в нашу сторону кулаком, заорал:
     - Может  быть,  он  и  брошюру  "Проституция  и  ее  причины"  читал?
Сочинение доктора Б.В.Цуккера, 1926 год, издательство "Космос"?
     - Читал!!! - прокричал Игоряша, высунувшись из окна. -  Если  угодно,
на странице 45: "Мы не отрицаем возможности того, что и в будущем  женщина
будет  отдаваться  мужчине  ради  каких-нибудь  выгод,  но  мы  решительно
утверждаем,   что   эта   проституция   не    будет    носить    в    себе
общественноклассового отпечатка".
     Близилась полночь. На улице застыли  изваяниями  несколько  зевак.  В
доме напротив в окнах зажегся свет. Мы поспешили разойтись...
     Не сразу и не скоро, но  мы  узнали  все-таки,  что  у  Игоряши  была
беспримерная библиотека - 500 тысяч томов на пятнадцати языках. Полками  и
стеллажами были заставлены две просторные комнаты  в  его  девятикомнатной
квартире на Сивцевом Вражке. Любому здравомыслящему человеку ясно,  что  в
двух комнатах, даже очень больших, не разместить  и  десятой  доли  такого
количества книг. Однако была в той квартире  какая-то  штука  со  связными
множествами, какая-то хитрая метрика, некая неэвклидова затея с пучностями
и узлами пространства, в которой Игоряша не понимал ни черта, но прекрасно
пользовался. Например, в двух комнатах его библиотеки можно  было  бродить
часами и открывать  все  новые  и  новые  застекленные  шкафы  с  изящными
цифровыми замочками. Та же история - и с квартирой целиком. Для  правления
кооператива "Гигант", в котором жил Игоряша после  переезда  из  Строгино,
это была просто большая квартира в два этажа.  Удивительно,  конечно,  как
мог один человек занимать столько жилой площади, но видимо, пользовался он
чьим-то высоким покровительством, видимо, был непростым человеком, раз  за
кооператив  уплатил  сразу  всю   сумму   целиком,   перечислив   в   банк
единовременно сто тысяч рублей по безналичному  расчету.  Да,  впрочем,  в
кооперативе были разные непростые люди - и дипломаты, и поэты-песенники, и
заведующий фруктовым баром, и кинорежиссеры с именем, и южных  краев  люди
без имени, но со  связями,  -  недаром  "Гигант"  пользовался  завистливым
уважением всего района. Стоило ли после этого  удивляться  девятикомнатной
двухэтажной квартире какого-то Игоряши?
     В том-то и дело, что не девятикомнатная и не двухэтажная! Был здесь и
банкетный двухсветный зал с хрустальными люстрами и мозаичным паркетом,  и
спальня-будуар  а-ля  Людовик  XVIII,  и  кабинет   красного   дерева,   и
бильярдная, и кегельбанная, и каминная, и музыкальный салон  с  концертной
электронной  аппаратурой,  и  сауна  с  бассейном,  и  спортивный  зал   с
пятисотметровой тарлановой дорожкой, велотреком и  площадкой  для  гольфа,
был камерный театр и видеотека, и зимний сад, и - отдельно -  оранжерея  с
тропическими растениями, и кинозал, и бар на тридцать мест, и эстрада  для
варьете с раздевалкой для девочек, и анабиозная, где криогенная аппаратура
поддерживала глубокий сон пятидесяти  восьми  женщин  разного  возраста  и
национальностей, отобранных Игоряшей для песен и игр. И  даже  дворницкая,
где,  конечно,  никаких  дворников  не  было,  а  было  оборудование   для
подзарядки кибернетических автоматов, выполненных  в  виде  безупречных  и
остроумных лакеев: прообразом для программы послужил гениальный  Дживз  из
произведений Пелема Гренвилла Вудхауса.
     Из гардеробной вниз - неявно минуя восемь этажей  кооператива  -  вел
индивидуальный лифт, имевший выход в подземном гараже, что разместился  на
надежной глубине под всеми городскими коммуникациями. Здесь тоже была своя
причуда. Игоряша никоим образом не желал походить на соседа по площадке  -
директора ресторана "Богема"  Сидора  Ипатьевича  Дыбина,  который  держал
выезд из "мерседеса" и  "вольво"  позапрошлогодних  моделей  и  нуворишски
шиковал, гоняя  на  них  по  Москве  и  Московской  области.  Когда  Сидор
Ипатьевич по мартовскому гололеду  как-то  побил  "мерседес",  налетев  на
"бьюик" председателя районного отделения Добровольного общества содействия
автомобилизму, атлетизму и обороту фондов, он испытал  нервический  шок  и
месяц постился, оплакивая машину.
     Игоряша на словах лицемерно сочувствовал Дыбину, но в  душе  ликовал,
ибо терпеть не мог разбавленного сока. Что же касается машин,  то  он  сам
владел "кадиллаком", "линкольн-континенталем",  спортивным  "мазератти"  и
"шевроле-импалой", однако не дразнил городскую публику и не раскатывал  по
улицам  в  вызывающих  лимузинах.  Для  автомобильных   радостей   Игоряша
располагал отличной подземной  шоссейной  сетью:  многорядные,  освещенные
ртутными светильниками и оснащенные принудительной вентиляцией трассы  шли
и под "Золотым Кольцом России", и в крымском направлении,  и  под  минским
шоссе, и под Байкало-Амурской магистралью. Во  многих  местах  на  трассах
стояли бензиновые колонки. Для  простоты  они  размещались  под  городами,
начинающимися на букву Т (Т - значит топливо):  Торжок,  Трускавец,  Тара,
Тында и так далее. На поверхность Игоряша выезжал только  в  отечественных
машинах, всегда имея под рукой "Волгу"-универсал или "Ладу".
     Но вернемся к книгам. Неужели Игоряша прочитал все  500  тысяч  томов
своей библиотеки? И может ли такое быть, чтобы  он  пятнадцать  языков?  В
принципе приобрести подобные было для Игоряши сущим пустяком - хватило  бы
нескольких  регистров  биомодулей,  -  но...  тем  не   менее   он   такой
возможностью  не  воспользовался.   Во-первых,   у   Игоряши   были   свои
представления об эрудиции, а во-вторых, он прекрасно понимал, что книга  в
современную эпоху перестает быть средством массовой, научной и технической
информации,  превращаясь   в   символ   роскоши   и   становясь   объектом
созерцательного почитания. Обозревая бесконечные полки  своей  библиотеки,
Игоряша видел  не  коленкоровые  или  ледериновые,  или  кожимитовые,  или
картонные корешки, а ряды, условно говоря, золотых слитков,  где  буковки,
слагающиеся в  фамилии  авторов,  претерпевали  любопытную  математическую
метаморфозу: они обращались в абстрактные индексы, лишенные  семантической
значимости. Эти индексы позволяли отличить  один  слиток  от  другого,  но
ничего не говорили об их художественной стоимости и духовном эквиваленте.
     Итак, Игоряша книг не читал и тем не менее посадил в лужу психолога и
библиолога Герарда Экудянова, зачинателя дисплей-литературы - новой ветви,
которая войдет в моду лишь через тридцать лет. Каким образом  это  удалось
Игоряше?
     Нетерпеливый читатель может забежать  вперед  и  вырвать  у  чемпиона
оксюморона П. Кровского несколько Игоряшиных тайн в главе под литерой "т",
которая будет называться "ТЕЛЕАНТРОП".



                           Б_Л_А_Ж_Е_Н_С_Т_В_О
                                Глава "Б",
        обоснованная зачинателем дисплей-литературы Г.Экудяновым

     Неизбежно должно было настать время - и оно настало на  седьмой  день
обладания  Золотыми  Рыбками,  -  когда  Игоряша  всерьез  задумался   над
проблемой  пищи  и  вследствие  этого  -   над   проблемой   исчерпаемости
биомодулей.
     Первую неделю Игоряша объедался всласть. Он рубал омаров в майонезе и
утку  по-пекински.  Пожрал  подряд   с   небольшими   интервалами:   кебаб
по-мароккански из индюшки в имбирном сиропе, грибную запеканку "вандомуа",
мусс из устриц, окорок в  апельсиновом  желе  с  грецкими  орехами,  пиццу
"Маргарита", карибский суп "каллалу" из корней таро, паровую летучую  рыбу
с барбадосскими "ку-ку" из либерийской  окры,  голландский  угоревый  суп,
сицилийские сладости "франгипани", албанское блюдо  "радость  пастуха"  из
картошки с темно-зеленым македонским медом, шахский плов, изготовленный по
рецепту знаменитого персидского  кулинара  Надира,  тунисскую  "чак-чуку",
индонезийскую "розовую зарю" - блюдо  из  креветок  с  рисом,  помидорами,
паприкой и бананами, подаваемое на пальмовом листе,  гавайскую  ананасовую
"амброзию", гаитянский десерт "секрет зомби" из авокадо... (Живот  у  него
не болел, и кишечник  работал  нормально  -  ВЕЧНОЕ  здоровье  как-никак.)
Словом, Игоряша побил рекорд по обжорству, занесенный в  знаменитую  книгу
Гиннесса, и  даже  перещеголял  феноменального  калифорнийца  Эдди  "Боз