пламя, сваривая "блузу" и "колготки" в одно целое.
     Галин включил обзорный экран, взглянул на Ломова. Тот неуклюже топтался
на прямых ногах, втягивая и вытягивая манипуляторы.
     - Отойди в сторону, открываю люк.
     Галин и сам отодвинулся.  Правой подрукой осторожно повернул игольчатый
натекатель. Послышался тонкий свист, стрелка манометра двинулась по шкале.
     - Десять мегапаскалей,  -  сказал Галин.  - Десять и две десятых... Ну,
еще поднатужься,  - подбодрил он венерианскую атмосферу. - Десять и двадцать
семь сотых. Все!
     Стрелка манометра стояла  неколебимо.  Работая четырьмя манипуляторами,
Галин быстро открутил и откинул прижимные болты. Овальный люк открылся.
     - Давай я первый, - попросил Ломов.
     - Делай как я.
     Галин повернулся спиной к  люку,  ухватился за боковые и  нижние скобы,
подтянулся немного и повис. Манипуляторы начали медленно удлиняться, и Галин
исчез за краем люка. Перевел надруки на нижние скобы, втянул подруки. Теперь
он  висел только на  верхних манипуляторах.  Еще немного,  и  ноги коснулись
тверди  Венеры.  Мгновенный восторг  захлестнул Галина.  Сердце  шибануло  о
ребра;  по телу,  как от брошенного в  воду камня,  покатились круги.  Спину
взяло ознобом.  Такое состояние было извинительно для новичка, но ведь Галин
высаживался и на Марсе, и на Меркурии, не говоря уже о спутниках Юпитера. Да
и по Венере он хаживал.  "Ну-ну,  старина, - успокаивал он себя. - Романтика
кончилась в прошлом веке".
     - Заснул, что ли?
     Галин  втянул  манипуляторы,   повернулся  и  сделал  несколько  шагов,
преодолевая упругое сопротивление атмосферы.  Было  такое ощущение,  что  он
идет против сильного ветра.
     - Давай! - скомандовал он Ломову, скафандр которого сиял в проеме люка,
словно жемчужина на черном бархате.
     Ломов  повторил манипуляции Галина и  через  несколько минут  стоял  на
грунте,  цепляясь надруками за скобы.  Стоял долго, переминаясь на членистых
ногах. Видно, и на него накатило.
     - Ну как? - насмешливо спросил Галин.
     - Будто окунули в ледяную воду и кипяток одновременно!
     - Ничего, привыкнешь.
     Они  оглядели несущие шары.  На  двух  зияли рваные дыры  -  полметра в
диаметре. Края пластолита загнуты внутрь.
     - Вожака, вероятно, расплющило в блин, - пожалел Ломов.
     Увязая в  мелкой щебенке и немного наклонившись вперед,  они заковыляли
вокруг  "Тетры".  Помогли  друг  другу  перебраться через  плиту  с  острыми
ребрами,  на которую опирался уцелевший шар. Это создало неудобство, так как
за  кронштейн пришлось ухватиться только верхними манипуляторами,  нижние не
доставали.
     - Ничего,  -  успокоил Галин.  - Стартовый рывок выдержишь. Поскучай, у
нас еще полчаса.
     Он  вернулся  к  люку  и,  используя его  как  промежуточную ступеньку,
взобрался на  верхушку  "Тетры".  Намертво вцепился всеми  манипуляторами за
основание кронштейна.
     - Гал, ты где?
     - На месте я, на месте, - спохватился Галин. - Не жарко?
     - Чуть больше трехсот Кельвинов.
     - В полете будет прохладнее.
     К вечеру поверхность Венеры остыла, линия горизонта отодвинулась метров
на  триста.  Стало  намного  темнее.  Базальтовые  плиты  различались только
вблизи,  дальше они сливались в сплошную угольно-черную массу. Небо казалось
низким и темно-коричневым. В атмосфере никакого движения.
     - Гал, - опять позвал Ломов.
     - Ну?
     - Справа  между  плитами что-то  струится.  Как  будто  язычки пламени.
Может, посмотреть?..
     - Я тебе посмотрю! - рассердился Галин, но тут же сменил тон. - Микель,
прошу тебя, никаких эксцессов. Вспомни Блейка.
     - Понял.
     - То-то  же...  -  Галин  посмотрел на  часы.  -  Так,  теперь блокируй
манипуляторы. Сделал?
     - Да.
     - До старта одна минута...  Ухватись руками за пояс комбинезона,  а  то
разобьешь что-нибудь.
     - Уже.
     - Тридцать секунд...  Десять...  Сожми зубы,  напряги мышцы...  Пять...
три... Внима-а-ание... Ноль!
     Глухо  громыхнул отстрел.  Галина мотнуло лицом на  обзорный экран.  На
секунду он потерял сознание,  но тут же вскочил на ноги.  Как его угораздило
сорваться?  С  такой  удобной  развилки -  лицом  в  жесткую  траву.  Теперь
оправдывайся...  Галин смущенно поднял глаза. Ломоносов уже стоял перед ним,
широко  расставив  ноги  и  засунув  кулаки  в  карманы  китайского  халата.
Насмешливо прищурился:
     - За яблочками рановато вроде, господин разбойник?
     - Михайло Васильевич!  - Галин истово прижал руки к груди. - Не со злым
умыслом пришел к вам.  Хотел посмотреть, как вы наблюдаете явление Венеры на
Солнце.
     - А ты почем знаешь? - Ломоносов нахмурился. - Кто таков?
     - Меня зовут Галим Галин. Я планетолог, исследователь планет, значит.
     - Образ у тебя скуластый... Татарин, что ли?
     - Татарин и есть.
     Неожиданно для самого себя Галин перекрестился.
     Ломоносов покривил губы в усмешке.
     - И как же ты планеты исследуешь?
     - Ну... летаю на них. Камни собираю, изучаю.
     - На чем летаешь? На палочке верхом?
     - Корабли построили,  Михаил Васильевич.  Планетолеты называются. Мы же
ваши потомки, после вас двести пятьдесят лет минуло.
     - Это как же?
     - Представьте,  что  время -  это бесконечная дорога,  по  которой идут
люди.  Кто-то  впереди,  кто-то сзади.  Другими словами,  кто-то сегодня,  а
кто-то вчера. Я пришел к вам из завтра.
     Ломоносов  впился  в  Галина  взглядом  голубых  глаз.   Долго  молчал,
мучительно морща переносицу. Спросил шепотом:
     - Из завтра?.. Тогда скажи: сколь много мне жить осталось?
     - Что вы,  Михаил Васильевич!  Вы  бессмертны!  Наши дети изучают закон
Ломоносова, смотрят в ночезрительную трубу и телескоп вашей системы. Горы на
Венере по вашим словам названы...
     Глаза больного профессора потеплели.
     - Стало  быть,  помнят  потомки?..  Ну  спасибо  тебе,  господин Галин,
утешил. А то бьюсь, бьюсь, как белуга о сеть. Помощников знатных не хватает,
кругом немчура... Вот скажи...
     - Гал! - донеслось из-за высокого забора. - Гал! Что с тобой?
     - Тебя, что ль, кличут?
     - Это Ломов, мой спутник. Наверное, что-то случилось.
     - Пойди, больно голос жалобный.
     Галин торопливо побежал к забору. Остановился.
     - Михайло Васильич, вы и вправду "Илиаду" читали?
     - Читал.  -  Ломоносов улыбнулся.  -  Гомера  и  Марциала весьма высоко
ставлю. Еще приходи, веселый господин Галин!
     - Приду!
     - Гал!  -  кричал Ломов. - Гал, тревога! Вокруг тебя "осы". Гал, почему
молчишь?
     - Сейчас,  сейчас.  -  Галин перемахнул через забор,  огляделся. У него
саднило щеку, из носа текла кровь. Обзорный экран был пуст, Ломова не видно.
- Миша, ты где?
     - Гал! - отчаянно закричал Ломов. - Включай ультразвук!
     Галин,  не  думая,  ударил  ладонью по  выступающей красной кнопке.  От
торжествующего вопля Ломова едва не заложило уши.
     - Ага-а-а!   Как  рукой  смело!..  Разлетелись,  голубчики!..  Крой  их
дальше!.. Не нра-а-авится?
     Гал  поморщился.  Ему  никак  не  удавалось вставить хоть  одно  слово.
Похоже, Ломов был на грани истерики.
     - Тихо!   -   гаркнул  Галин  прямо  в  микрофон.   Ломов,   оглушенный
акустическим ударом,  смолк.  Галин ласково продолжал:  -  Миша,  успокойся,
Миша, возьми себя в руки, Миша...
     - Что ж ты молчал?  -  Ломов едва не всхлипывал.  -  Зову,  зову,  а ты
молчишь...
     - Ударился головой, слегка оглушило.
     - Слегка?! Ты не откликался почти полчаса...
     - Ну, успокойся и расскажи.
     - От перегрузки у меня удлинились надруки.  -  Ломов со всхлипом втянул
воздух.  -  Ты был выше,  потом мы поменялись местами...  Тебя закрывал шар.
Откуда ни возьмись "осы".  Кружат надо мной. Ударил ультразвуком. Их отнесло
в  твою сторону.  Вижу:  облетели шар,  сели.  Кричу не переставая.  Они уже
образовали кружок...  Наконец ты  отозвался...  -  Ломов  захлебнулся мелким
смехом.  -  Понимаешь...  Хи-хи-хи...  Их  как  метлой смело!..  Даже  чешуя
встопорщилась... Аха-ха-ха... Я видел их удивленные рожи!.. Охо-хо-хо...
     Ломов  булькал  и  клокотал,  как  кипящий  чайник.  Галин  молчал.  Он
чувствовал,  что  лицо  расплылось в  идиотской ухмылке.  Тело  словно ватой
набито.
     - Послушай,   -  сказал  вдруг  Ломов  нормальным  голосом.  -  А  ведь
ультразвук действует на "ос". Я был прав.
     - Ты молодец.
     - Это Галилей молодец.  И  ты  тоже.  Не  пойму,  ты такой реалист -  и
поверил в  сон.  Не  ожидал...  Скажи честно:  почему ты взял ультразвуковые
генераторы?
     - Ну...  - Галин замялся. - Во-первых, чтобы ободрить тебя, я взял бы и
черта на поводке...
     - А во-вторых?
     - Я сам видел сон, - сказал Галин.


        "6. ТОНКОЕ, КАК ВОЛОС, СИЯНИЕ"

     Двадцать лет  назад  на  Васильевском острове едва  ли  набиралось пять
каменных  домов.   Кунсткамера,   трехэтажное  здание  12  коллегий,  дворец
Меншикова - и обчелся. Все прочее было одноэтажно и деревянно. Остров сплошь
порос дремучим лесом, сквозь который от Малой Невы к низкому морскому берегу
был прорублен Большой проспект.  Здесь-то и любил бродить, вдыхая прохладный
сырой воздух, новоиспеченный адъюнкт Михайло Ломоносов.
     В  тот  осенний вечер  он  с  неожиданным для  себя  умилением наблюдал
маленьких серых птах.  Кажется,  это  были кулики.  Они стояли на  береговых
камушках  по  колено  в  воде,  что-то  вылавливали длинными клювами.  Волны
струились между стройными ножками, иногда касались белых брюшек и покачивали
птах.  Кулики стояли бесстрашно,  о чем-то вполголоса переговариваясь. Потом
разом вспорхнули и пропали в низком темно-сером небе.
     С моря потянуло холодом.  Михайло поежился и быстро зашагал к дому. Лес
по  обе  стороны  проспекта вздымался плотной глухой  стеной.  Ни  души,  ни
огонька.  Жутковато покрикивали филины. Михайло хотел было выломать дубинку,
как вдруг почувствовал справа от себя опасность.  Затрещали кусты,  на него,
набычив головы,  бросились трое. Разбойники! Первого Михайло встретил ударом
тяжелого сапога в  живот.  Тот  сразу рухнул.  Второй,  сипло дыша (завоняло
плохим  пивом),  взмахнул рукой.  Михайло  уклонился от  блеснувшего ножа  и
двинул кулаком снизу вверх прямо в оскаленную рожу. Разбойник дико вскрикнул
и бросился бежать.  Стало жарко и весело.  Третий нападающий торчал столбом.
Михайло подскочил к нему,  дал по шее.  Разбойник упал.  Ломоносов зажал его
дрожащее тело между сапог,  огляделся.  Проспект был  пуст,  в  глубине леса
трещали ветки. Совершенная виктория!
     - Ну? - грозно спросил поверженного врага. - Кто таков?
     Разбойник замычал. Михайло двинул его каблуком:
     - Отвечай, когда спрашиваю!
     - Мишкой кличут,  -  испуганно пробормотал разбойник.  Он  был  одет  в
матросскую куртку, холстинные камзол и штаны.
     - Тезка, стало быть. Говори: почто напали? Кто научил?
     - Сами, ваше высокородие... Пограбить хотели и отпустить.
     - Нож зачем, коли за убийством не шли?
     Матрос угрюмо молчал.
     - А, каналья! Так я ж тебя и ограблю. Разоблачайся!
     Матрос вскочил, поспешно стащил куртку и камзол.
     - Штаны сымай! В узел завязывай!
     Белея исподним,  разбойник обмотал одежду собственным поясом. Ломоносов
пнул его напоследок, закинул узел в кусты и, не оглядываясь, ушел...
     Минуло всего-то двадцать лет,  а жизнь подходит к концу.  Ноги пухнут у
его  высокородия мужицкого сына.  Грузен  стал,  одутловат.  Все  больше  на
балконе сидит,  как вот сейчас.  В сад с палочкой выходит. Постарел, изрядно
постарел  господин  Академии  наук  коллежский советник  и  химии  профессор
Михайло  Васильевич  Ломоносов!   Дорого  обошлась  двадцатилетняя  драка  с
разбойниками из  академии...  Не  на живот и  не на имущество его покушалась
немчура, все эти Шумахеры, Тауберты, Миллеры. Науки российские они попирали.
Те самые науки,  которые Ломоносов почитал благороднее и полезнее прочих дел
человеческой жизни, ради которых был убит громом душевный друг Георг Рихман.
     Много гонений претерпел Ломоносов в  собственном отечестве,  о пользе и
славе которого ревновал.  Не  иноземцев ли  подразумевал,  когда,  сидя  под
арестом, перекладывал на поэтический язык псалом Давида:

                Вещает ложь язык врагов,
                Десница их сильна враждою,
                Уста обильны суетою;
                Скрывают в сердце злобный ков.

     Теперь  к  врагам  прибавился достославный Эпинус...  А  ведь  изрядный
физик, умница! Нашел сродство между электрическими и магнитными явлениями. В
нагретом кристалле турмалина выявил силу электрическую.  Занимался бы  своим
делом -  цены бы человеку не было.  Нет,  втемяшилась астрономия.  Попытался
предвычислить путь Венеры по  солнечному диску.  Нимало не усомнясь,  статью
опубликовал в  академическом журнале  "Сочинения  и  переводы,  к  пользе  и
увеселению служащие".  Чертежи привел фальшивые. Тут уж Ломоносов взбесился.
За правду в  науке он против отца родного восстать за грех не ставил,  а тут
всего-то  немчура.  На  Академическом собрании резко выступил,  сказал,  что
пользы от  статьи никакой,  зато  смеху и  увеселения предостаточно.  Эпинус
обиделся,  подал жалобу. Ломоносов в ответ подготовил обстоятельную записку,
которую и  прочел собранию в  декабре прошлого года.  Эпинус на заседание не
явился,   струсил.   Однако,   пользуясь  безнаказанностью,  Астрономическую
обсерваторию запер  на  висячий  замок...  Полгода  пришлось биться,  покуда
Кирила  Григорьевич Разумовский и  господа сенат  урезонили немца.  Два  дня
тому,  как отобрали у Эпинуса ключ,  а за явлением Венеры на Солнце положили
наблюдать Андрею Красильникову и Николаю Курганову... Припозднились, однако,
господа  обсерваторы,  давно  должны  прийти.  А-а-а,  вот  они!  Гуськом за
племянницей шествуют.
     Ломоносовский двухэтажный дом  окнами  смотрел на  правый берег  Мойки.
Сюда же выходили дубовые ворота. Но они всегда на запоре, и гости идут в дом
через обширный сад.  Из-за стволов перед ними открывается балкон, на котором
чаще всего обретается хозяин.  Он сидит за дубовым столом в  белой блузе,  в
китайском халате, на котором извиваются огнедышащие драконы.
     - Милости прошу,  господа обсерваторы!  -  Лицо Ломоносова расплылось в
улыбке,  голос  негромок.  -  Простите старика,  не  встаю  -  ногами маюсь.
Матрена, подавай щи! Да пива со льда не забудь!
     Гости  поднялись на  балкон,  сняли  шляпы  и  сели  напротив  хозяина.
Красильников тотчас сообщил:
     - Из Сибири пакет, Михайло Васильевич.
     - Ну?! Что пишут?
     - Никита Попов  остановился в  Иркутске,  а  господин Румовский обогнул
Байкал и доехал до Селенгинки.  Ежели,  чают,  на одного облака набегут,  то
другой солнца не упустит.
     - Умно решили!  Теперь за Венерой три российских города охотятся. Вкупе
с  Лондоном,  Парижем,  Римом,  Калькуттой и  прочими,  более сорока городов
телескопы вострят.  Большой астрономический праздник на земле.  -  Ломоносов
блаженно зажмурился.  -  День Венеры! Теперь расстояние до Солнца в точности
знать будем... Как вы?
     - Давно  готовы,   -   четко  ответствовал  Красильников.   -   У  меня
шестифутовая  труба,   у  Николая  Гаврилыча  -   грегорианская.  Хронометры
установили по мгновению истинного полдня, погрешности и в секунду не будет.
     - Что Эпинус?
     - Господин профессор от работ отстранился вовсе.
     - Туда ему и дорога!  -  Ломоносов покривил губы.  - Он в школу ходил с
катехизисом,  когда ты  уже  был добрый обсерватор и  долготу государства от
Петропавловской гавани до Камчатки определял...
     Потешно  семеня  ногами,  Матрена  приволокла  горшок  щей.  Расставила
глиняные миски, откинула крышку. Дразнящий мясной дух ударил в ноздри.
     Ломоносов ел истово,  по-мужицки,  поддерживая деревянную ложку краюхой
хлеба.  Со  смаком обгладывал сахарную кость,  колотил ею по столу,  выбивая
колбаски костного жира.  Широкое лицо разрумянилось, залоснилось; драконы на
халате сыто подрагивали. Стащив с головы парик, утерся, как рушником, бросил
на колени. Подбадривал гостей:
     - Камзолы расстегните,  господа обсерваторы!  Теперь до  самого явления
поесть не придется...  Андрей Митрич,  -  спохватился вдруг,  -  ты в Москве
прохождение Меркурия  наблюдал.  Как  скажешь  -  густо  ли  коптить  стекло
надобно?
     - Коли густо копчено,  глаза мало устают.  Однако планету на  солнечном
диске видно неявственно.
     - Что ж,  глаза щадить не будем.  К своей зрительной трубе, - Ломоносов
строго глянул на Матрену,  которая стояла со жбаном пива и мелко тряслась от
смеха,  -  я присовокуплю весьма не густо копченное стекло,  ибо намереваюсь
примечать токмо начало и конец явления.  И на то употреблю всю силу глаз.  -
Матрена все хихикала. - Ты чего?
     - Почто, дядя Михайло, ложку за ухо заложил? Это ж не гусиное перо!
     - Баба,  она баба и есть.  -  Ломоносов добродушно усмехнулся.  -  Пива
давай, нечего зубы скалить.
     - Николай Гаврилыч интересные расчеты сделал,  -  сказал  Красильников,
прихлебывая ледяной напиток.
     - Не ко времени об исправлении атласа говорить...
     - Не о нем, о будущих явлениях Венеры речь.
     - Сие весьма любопытно!  Докладывай,  Николай Гаврилыч, и то весь вечер
безмолвствуешь.
     - По  вычислениям  получается,  -  сказал  серьезный  Курганов,  -  что
предбудущее прохождение Венеры по Солнцу имеет быть через восемь лет, 23 мая
1769 года. Однако в Санкт-Питербурхе его узрим едва ли.
     - Все одно не  доживу,  -  негромко молвил Ломоносов.  Жестом остановил
протестующие возгласы. - Далее?
     - Еще две пары лет нашел: 1874 и 1882, 2004 и 2012.
     Ломоносов задумался, глядя в небо.
     - Далеко...  Коли  эпинусовским эфемеридам  верить,  начало  явления  в
Европе  незримо  будет:   Солнце  у  них  позже  взойдет.  Посему  сибирская
экспедиция  да  мы,   грешные,   сугубо  ответственны.   Ступайте,   господа
обсерваторы, бог в помощь.
     Красильников и Курганов встали, склонились в поклоне.
     - Еще  спросить хочу.  Венеру в  трубу  наблюдая,  не  примечали раньше
особливое удлинение рогов?
     Красильников покачал головой, Курганов нерешительно кивнул.
     - Чем объясняешь?
     - Либо возмущение воздуха, либо труба грешит.
     - Может статься.  -  Ломоносов помолчал.  -  Однако нет-нет да  на край
Венеры поглядывайте. Всякое бывает...
     Ушли  обсерваторы.  Ломоносов  посидел  за  столом,  размышляя.  Тяжело
поднялся.  Опираясь на  трость,  заковылял в  сад.  Побродил среди деревьев,
глядя  на  сочную траву,  на  свадебный наряд яблонь,  над  которыми жужжали
пчелы. Достал из халата садовый нож, принялся обрезать сухостоинки. Мысль об
удлиненности Венериных рогов не шла из головы.  "Возмущение в  атмосфере,  -
бурчал он. - В которой атмосфере - земной или Венериной?.. Лечь надо раньше,
чтобы  глаза  отдохнули.   Солнце  около  трех  взойдет,  и  тотчас  явление
начнется...  Хоть бы облаков не было!" - помолился Ломоносов. Ушел в дом. Не
снимая халата, лег в постель.
     Было тихо.  Матрена давно спала, жена увела дочь в гости к брату своему
Иоганну Цильху. Ломоносов лежал с открытыми глазами и никак не мог забыться.
По давней привычке принялся бормотать стихи:

                Науки юношей питают,
                Отраду старым подают,
                В счастливой жизни украшают,
                В несчастный случай берегут.

     Не для императрицы,  не для Елисаветы Петровны писал он оду сию. Юношей
к  науке  привлекал.  Чтобы  славу российскую умножали,  немцев из  академии
потеснили... А матушка государыня не в отца уродилась, не тем будь помянута.
То пляшет до изнеможения, то из церкви не выходит, грехи замаливает. До наук
ли  ей,  когда она по  полгода в  Троице-Сергиевский монастырь на  богомолье
ходит...  Мужа на  нее  нет,  чтобы прыть унял.  В  памяти вдруг прорезались
латинские вирши любимого Марциала:

                Т