дочь.
Она, сестра первого Джехутимесу  по  отцу,  стала  ему  женой,  ибо  сам
Джехутимесу был сыном Амен-хотпа от наложницы Сенисенеб и  пожелал  этим
браком укрепиться на престоле. Она родила Джехутимесу сыновей и дочь, но
сыновья умерли в младенчестве, а дочь  жива...  жива  и  прекрасна,  как
златогрудая Хатор! И в ней...
   - Погоди. - Семен  наклонился  ближе  к  брату,  так  что  их  волосы
соприкоснулись.  -  Эта  девочка,  дочь  первого  Тутмоса...   то   есть
Джехутимесу... Хатшепсут?
   - Ты вспомнил, вспомнил!.. - В голосе Сенмута слышался восторг. -  Но
она уже не девочка... не юная девушка, какой была в тот  год,  когда  ты
исчез на юге... Она -  великая  владычица!  Дочь  царя,  сестра  царя  и
царская супруга! Ибо у ее отца, у первого Джехутимесу, все-таки был сын,
и тоже от наложницы - второй Джехутимесу, взявший в жены  Хатшепсут.  Но
сына она не принесла... сына принесла другая - Иси, чужеземка, купленная
в стране Хару... и он, этот сын, Джехутимесу третий, надел корону  Обеих
Земель... мальчишка, в котором царской крови - капля,  восьмая  часть...
любой писец способен это подсчитать...
   Семен  выпрямил  спину,  прервав  его  лихорадочный  шепот.  Он   уже
запутался в этой кровосмесительной  истории,  где  фараоны  женились  на
сводных сестрах в попытке улучшить царскую породу, но сыновей рождали от
чужеземных наложниц. С этим стоило разобраться, но Сенмут, кажется,  был
лицом  заинтересованным,  а  значит,   необъективным   и   пристрастным.
Расспросить  Инени?  Непременно!  Завтра  же,  решил   Семен   и   снова
придвинулся к брату.
   - Ты хочешь сказать, что этот Джехутимесу - не заступник? Слишком юн,
к тому  же  -  личность  сомнительного  происхождения,  на  чьей  голове
шатается корона... Кто же тогда оценит мою мудрость?
   - Великая царица! Ей, и только ей,  я  бы  доверил  нашу  тайну...  -
Теплое дыхание Сенмута щекотало висок. -  Трудные  времена  настают  для
Черной Земли, брат мой, и, быть может, ты послан  нам  богами...  послан
затем, чтоб указать нам верный путь...
   - Верные пути - не самые быстрые, - сказал Семен. -  Не  хотелось  бы
споткнуться по дороге... скажем, об этого Рихмера, который слышит каждый
шорох.
   - Царица защитит! Я только прах у ее ног, слуга казначея Нехси, я  не
могу ввести тебя в Великий Дом, но Инени,  наш  учитель,  не  откажет  в
помощи. Он...
   - ...третий пророк храма Амона. И что это значит?
   - Очень многое, брат мой, очень многое!  Он  начальствует  над  всеми
храмовыми мастерскими, над школами писцов и лекарей, ваятелей и  зодчих,
но главное, он - наставник  Нефру-ра  и  Мерит-ра.  Они  -  юные  дочери
Хатшепсут, моей госпожи, любимой Амоном... они родились, когда  тебя  не
было в мире живых.
   - Выходит, Инени - важная птица, - пробормотал Семен. - И он  уже  не
молод... мог бы начальствовать над мастерскими и наставлять ребятишек...
Однако отправился с тобой в дальнее странствие! Зачем?
   - Не знаю, - смущенно промолвил Сенмут и повторил:
   - Не знаю, брат! Такой была его воля, и теперь мне  кажется,  что  он
предвидел все случившееся с нами и пожелал быть тому свидетелем.  Почему
бы и нет? Ведь он - пророк! А  кроме  того,  он  очень  любопытен  и  не
упускает случая увидеть новое.
   - Скажем, крепость хитреца Туати у третьего порога?
   - Скажем, так, - кивнул Сенмут, пряча глаза.

***

   С Инени Семен беседовал чаще, чем с братом. Собственно, их беседа,  с
ночными перерывами, длилась все время, пока они плыли к  первому  порогу
под мерный плеск весел и  протяжные  песни  гребцов.  Сопровождавшие  их
солдаты не удивлялись, что жрец толкует о предметах, которые привычны  с
детства: о том, как называются города и где они стоят, о странах на  юге
и севере и населяющих их народах, о злаках и  плодах,  что  вызревают  в
долине Хапи, о животных, домашних и диких, о временах разлива, засухи  и
жатвы, и, разумеется, о богах, которых  в  благословенной  земле  Та-Кем
насчитывалось сотен пять или шесть, а может, и вся тысяча. Нет,  это  не
удивляло воинов, ибо они знали, что Сенмен - брат господина, бежавший от
дикарей-нехеси, что долгие годы он провел  в  плену,  терпел  лишения  и
горести, и оттого забыл о вещах, известных всем и каждому.
   Солдат удивляло другое - рост и могучие мышцы Семена, сила, с которой
он натягивал тетиву боевого лука или метал дротик, ловкость в  обращении
с кинжалом - бросая его, он пробивал насквозь прочную доску щита. Он был
на две ладони выше самого рослого  воина,  шире  в  плечах  и  массивней
кушита Ако, и ни один из египтян не смог бы сдвинуть  его  с  места  или
бросить на спину в борьбе.  В  своем  времени  он  выглядел  всего  лишь
высоким и крепким мужчиной, но  в  эту  эпоху  казался  гигантом,  живой
иллюстрацией утверждения, что человечество не измельчало,  а,  наоборот,
век от века успешно прибавляет в росте.
   На одном из привалов Семен раздобыл вязкой красноватой глины,  размял
ее и принялся лепить фигурки  спутников  -  худощавого  Инени  с  бритым
черепом, мускулистого Ако, гибкого стройного Техенну, солдат в  коротких
юбочках и поясах из кожи бегемота, То-Мери с  чашей  в  руке,  Мериру  с
рулевым веслом. Работал он быстро и легко,  немногими  точными  штрихами
добиваясь сходства, которое казалось  египтянам  поразительным.  То-Мери
повизгивала  в  восторге,  а  солдаты,  глядя  на  маленькие   изваяния,
бормотали: "Ушебти! Ушебти нефер-неферу!" Это значило - отличные ушебти!
Такие фигурки полагалось класть с любым умершим, чтобы, ожив в загробном
мире, они трудились за хозяина, и чем их больше, тем сладостней отдых  в
полях Иалу; лучше всего, если их триста шестьдесят  пять,  по  одной  на
каждый день в году.
   Все-таки в Коране  сур  поменьше,  -  мелькнула  мысль,  когда  Семен
раздаривал фигурки спутникам. То-Мери благоговейно гладила  его  пальцы,
воины кланялись, благодарили, а восхищенный Пуэмра кланялся ниже всех  и
набивался в ученики.
   "Проживу, - думал Семен, - и здесь проживу, коль руки  нужным  местом
вставлены. Только бы в подвал не угодить! Подвалы, они везде одинаковы -
что у Баштара, что у египетских фараонов, что у российских".
   О  фараонах  и  подвалах  Инени  кое-что  рассказывал,  однако  не  в
корабельной тесноте, а вечерами, подальше от  чужих  ушей  и  любопытных
глаз. Эти истории будили память, и хоть  вспоминалось  Семену  немногое,
мир, в который он попал, уже не мнился  сновидением,  а  с  каждым  днем
приобретал  черты  реальности.  В  рассказах  жреца  оживали  прошлое  и
настоящее, но были они для Семена связаны с  грядущим,  слиты  с  ним  в
единое пространство, где факты и события,  походы  и  сражения,  дворцы,
усыпальницы и храмы, люди и их имена  выстраивались  плавной  чередой  и
словно восходили вверх по бесконечной, тянувшейся в тысячелетний  сумрак
лестнице. Видимо,  он,  пришелец  из  будущего,  воспринимал  реальность
совсем иначе, чем Инени; мир для него не кончался пролетевшей минутой, а
был раскрыт во всей своей временной протяженности и глубине. Конечно, он
не знал событий завтрашнего дня, но то, что случится за двадцать лет,  -
пусть не в деталях, не в подробностях - не составляло для него секрета.
   Он угодил в начало эпохи  Нового  царства.  Лет  сорок  назад  Яхмос,
основатель династии, выбил пришельцев из Дельты, покончив с их столетней
властью, и это великое свершение еще оставалось не позабытым;  еще  были
живы старые воины и генералы вроде Инхапи, пустившие гиксосам кровь. Они
принадлежали к немху ,   к
простонародью, но заслуги перед царем и отечеством возвысили их, сделали
новой знатью  -  тем  более  что  знать  родовитая  и  старая  вовсе  не
склонялась к объединению державы. Владыки сепов, наследственные  князья,
не желали делиться с фараоном ни властью, ни землями, ни людьми,  и  это
было опасней могущества кочевников-гиксосов. Долгие годы Яхмос  сражался
на два фронта, и с чужеземцами, и со своими князьями, но оказалось,  что
справиться с хаку-хесепами трудней, чем с гиксосами, и этих свар хватило
лет на двадцать Аменхотепу, его наследнику. Затем к власти пришел Тутмос
I, с простой идеей национальной консолидации: если в Та-Кем  мало  земли
для знатного сословия  и  мало  подданных  для  фараона,  то  почему  не
поискать их на востоке? А также на севере и юге... И он поискал,  пройдя
Синай, Палестину и Сирию вплоть до евфратских  мутных  вод,  а  в  южных
краях, в стране кушитов, добрался до третьего порога.  Его  царствование
было славным, но не очень долгим, а наследство -  сомнительным:  могучая
держава и многочисленная  армия  без  крепкой  и  властной  руки.  Новый
властитель Тутмос II не обладал ни силой духа, ни телесной  крепостью  и
по прошествии трех лет переселился в поля Иалу.
   Печальное событие! Владыка умер, не  дожив  до  тридцати,  и  царский
титул - жизнь, здоровье, сила? - звучал по отношению к нему как грустная
издевка. Рок, тяготевший над династией, впервые проявился столь открыто,
хотя и раньше о нем толковали в народе и среди знатных людей.  Ведь  все
властители, считая с Аменхотепа, что брали супругами сводных сестер,  не
могли породить наследников чистой царской крови;  им  приносили  сыновей
младшие жены и наложницы, а это, как заметил Инени,  являлось  признаком
неудовольствия богов. Чем именно недовольны боги, было покрыто мраком  и
не имело видимой причины; сам Аменхотеп,  его  сын  и  внук  грешили  не
больше, чем  их  благородные  предки,  а  храмы  строили  с  неистощимым
усердием.
   Судьба!.. - думал Семен, размышляя над  этим  повествованием.  Судьба
или роковая случайность! А может,  месть  Хатор,  золотогрудой  нильской
Афродиты, - за брак, свершаемый без  любви,  за  инцест  и  насилие  над
человеческим естеством...
   Итак, Тутмос - второй Джехутимесу  -  скончался  год  назад,  оставив
сына,  прижитого  не  от  супруги  и  царицы  Хатшепсут,  а  от  рабыни,
финикиянки или сирийки. Об инородном ее происхождении знали все в  Обеих
Землях, хотя покойный царь назвал свою  наложницу  Иси,  как  принято  в
Та-Кем; и всем было известно,  что  ее  отпрыск,  уже  коронованный  под
именем Мен-хепер-ра, не только наполовину варвар,  но  к  тому  же  дик,
упрям и слишком юн и глуп, чтобы нести нелегкое бремя забот  о  державе.
Кроме него, на  это  бремя  претендовали  трое:  властный  Софра,  глава
египетских жрецов, военачальник Хоремджет и, разумеется, царица.
   Об этих столичных интригах жрец рассказывал шепотом, по вечерам,  под
завывание шакалов, когда  уставшие  путники  спали,  а  охранявшие  стан
часовые бродили вдалеке. Похоже,  молодой  Тутмос  не  вызывал  у  Инени
симпатий - хотя бы потому,  что  этот  мальчишка-полуварвар  не  слишком
жаловал жрецов. Впрочем, не это настораживало Инени; сам будучи  жрецом,
он не являлся ярым поборником корпоративных  интересов,  а  рассматривал
коллег только как хранителей мудрости. Юный властитель к мудрости ухо не
склонял и потому был  достоин  порицания.  И  мог  ввергнуть  державу  в
неисчислимые беды! Ибо, как говорится в пословице, горек плод с  гниющей
пальмы...
   Семен готов был с этим согласиться. "Дик, упрям и слишком юн и  глуп!
- размышлял он,  поглядывая  на  лицо  жреца,  озаренное  слабым  лунным
светом. - Ну, этот глупый мальчишка  вам  еще  покажет!  Всех  согнет  в
бараний рог! И старую знать, и новую, и вас, жрецов!"
   Картины мрачного грядущего рисовались Семену, ибо он знал,  что  юный
дикарь станет Тутмосом III, деспотом и  великим  завоевателем,  залившим
кровью Сирию и Палестину. И Египет за это поплатится:  сотни  тысяч  его
сыновей умрут в чужих краях на юге и на севере, а сменят их рабы - те же
сотни тысяч, но не свободных роме, а подневольных чужаков. И будет у них
столько же охоты трудиться, как у него, у Семена Ратайского в  чеченских
подвалах, и принесут они с собой столько ненависти и  обид,  что  колесо
истории не выдержит, дрогнет, повернется, и страна покатится к упадку.
   Однако еще не сейчас, не в ближайшие годы... Двадцать или  более  лет
(в точности он не помнил) власть останется в других руках, и  это  будет
период благоденствия и мира. Древнеегипетский ренессанс!  Эпоха  дальних
экспедиций, время расцвета наук и искусств, прокладки каналов и орошения
земель, строительства дворцов и храмов - и самого  прекрасного  из  них,
восьмого чуда света... Он помнил этот храм по фотографиям и фильмам,  он
видел его в воображении:  три  белоснежные  колоннады,  что  поднимаются
уступами к синему небу на  фоне  медно-красных  гор,  площадки  и  аллеи
задумчивых сфинксов, широкая, сужающаяся к вершине лестница, а перед ней
-  волшебный  сад  с  плодовыми  деревьями,  с  цветущими  сикоморами  и
тамарисками... Храм богини любви Хатор, возведенный велением  Хатшепсут,
прекрасной женщины и фараона! Кто будет его строителем? Кажется,  доцент
Авдеев, читавший историю древнего зодчества, говорил о Сенмуте и называл
его гением...
   Да, о Сенмуте! Точно, о нем! Семен  напряг  память.  Да,  все  верно.
Сенмут. Выходит, его брат - историческая  фигура...  Тот  самый  Сенмут.
Если так, то его названый брат добьется многого,  очень  многого,  и  не
только в строительстве: будет первым министром царицы, правой ее  рукой,
всевластным повелителем Та-Кем... Однако Инени его переживет. "Инени", -
подсказала память. Тот самый Инени... Великий инженер и  зодчий,  знаток
языков, обычаев и стран, а также  ваятель,  математик,  врач,  строитель
кораблей... Человек, доживший до  глубокой  старости,  служивший  многим
фараонам, чье жизнеописание дошло к отдаленным потомкам и было прочитано
спустя три с половиной тысячи лет...
   "Интересно, - подумал Семен, - напишешь ли ты обо мне, мудрейший? Или
не рискнешь упомянуть об этаком чуде? Или я - всего лишь эпизод, который
сотрется в твоей памяти? Нельзя ведь помнить всех,  кого  повстречал  за
долгую жизнь..."
   Но было непохоже, что Инени забудет встречу с ним.  Определенно  жрец
надеялся, что их отношения будут долгими  и  плодотворными,  а  связь  -
крепкой, точно у двух смоковниц, что выросли рядом и переплелись ветвями
и корнями.
   На  одном  из  привалов,  отправив  на  отдых  Пуэмру  и  То-Мери   и
дождавшись, когда остальные уснут, Инени придвинулся ближе,  всем  видом
показывая, что предстоит доверительный разговор.
   - Ты обещал, сын мой, припомнить, что случится в еще не прожитые нами
годы... И что же? Это тебе удалось?
   Семен молча кивнул, разглядывая  спящих  неподалеку  спутников.  Ночь
была прохладной, и большинство из  них  закутались  в  плащи,  напоминая
темных гусениц, разложенных рядом с  багровой  медузой  костра.  Длинная
гусеница - Техенна, большая и толстая - Ако, поменьше и покороче -  юный
Пуэмра, совсем маленькая - То-Мери... Сенмута  и  Мериры  среди  них  не
было; брат предпочитал ночевать  на  корабле,  под  навесом,  а  кормчий
дремал в обнимку с рулевым веслом - видно, так было  ему  привычней  или
казалось, что это вовсе не весло, а стан толстушки Абет с острова Неб.
   - Знание грядущего - великая сила... - задумчиво пробормотал Инени. -
Многих из высших жрецов называют пророками, но разве мы в силах  увидеть
скрытое завесой непрожитых лет? Так,  осколки  и  обрывки...  И  слишком
часто мы ошибаемся.
   Семен, приподнявшись на локте, продекламировал:

   Что там, за ветхой занавеской тьмы?
   В гаданиях запутались умы...
   Когда же с треском рухнет занавеска,
   Увидят все, как ошибались мы.

   - Не понимаю твой язык, но чувствую, что  сказанное  -  прекрасно,  -
заметил Инени после недолгого молчания. - Какому мудрецу принадлежат эти
слова?
   - Его зовут... будут звать... Омар Хайям,  и  он  родится  через  три
тысячелетия.  Один  из  тех  людей,  которым  ведомы  пути,  недоступные
простому смертному...
   - Их было много?
   - Не очень. Может быть, сотня-другая за всю эту бездну лет.
   -  Теперь  ты  к  ним  принадлежишь,  -  сказал  Инени   с   железной
уверенностью, заставив Семена встрепенуться.
   - Я? Помилуй, мудрейший!
   - Принадлежишь, сын мой, ибо ты - здесь  и  тебе  ведомо  будущее.  А
значит, ты можешь его изменить или оставить  неизменным...  Так,  видно,
пожелали боги!
   Жрец запрокинул голову, и лунный свет, упавший  на  его  лицо,  резче
подчеркнул морщины, тени под глазами, впалые щеки и виски. Казалось,  он
колеблется, хочет о чем-то спросить, узнать что-то необычайно важное, но
страх перед грядущим сковал его уста.
   "Я бы тоже испугался, - подумал  Семен  с  внезапным  сочувствием.  -
Неведомое страшит... Особенно если стоишь на распутье и не знаешь, какую
избрать дорогу..."
   Подсказать, успокоить? Он сделал бы это с охотой, но так, чтоб ничего
не изменилось. Мысль о переменах  истории  пугала  его  не  меньше,  чем
страшили Инени опасности еще не прожитых лет.  Эти  перемены  могли  его
коснуться, перемолоть, как зернышко в жерновах... А  изменения  идут  от
слова: скажешь его неосторожно, и что-то сдвинется  там  и  тут,  что-то
рухнет или воздвигнется, кто-то предаст или примет не то  решение,  а  в
результате - прощай, древнеегипетский ренессанс...
   И все же он не мог  молчать.  Придвинувшись  поближе  к  жрецу  и  не
спуская глаз с уснувших воинов, Семен зашептал ему в ухо:
   - Слушай меня, Инени, слушай и запоминай... Много веков Та-Кем  будет
велик, могуч и славен, но  ты  обладаешь  достаточной  мудростью,  чтобы
понять: всякая слава и сила преходящи. Придет им конец и здесь... конец,
но не забвение, ибо народ твой сохранится,  изменившись  и  назвав  себя
другим именем. Не только народ! Останется великий Хапи, и эта  земля,  и
все чудесное, что вы сотворили в ней, все прекрасное, что радует глаз  и
возвышает душу, все, что удивляет и  восхищает  неисчислимое  количество
людей в моем далеком далеке... Ваши  усыпальницы  и  храмы,  пирамиды  и
обелиски, ваши статуи и  росписи,  царские  ладьи  и  колесницы  владык,
утварь и украшения, ваши легенды и имена знатных и незнатных -  все  это
дойдет до нас, прославит роме как самый искусный и мудрый народ из  всех
существовавших на Земле... Не скрою, кое-что будет потеряно, но  многое,
очень многое дойдет... Дойдет, не сомневайся! Даже папирус,  который  ты
еще не написал...
   Он сделал паузу, глубоко втянув прохладный ночной воздух.  Показалось
ли ему, или в самом деле кто-то из лежавших у костра пошевелился?
   Семен понизил голос.
   - И еще скажу тебе: держись подальше  от  молодого  Джехутимесу.  Его
время придет, но не сейчас, не скоро. И пока  оно  не  наступило,  служи
царице и радуйся жизни.
   Лицо Инени,  до  того  застывшее,  напряженное,  вдруг  расслабилось;
секунду он сидел с закрытыми  глазами,  потом,  вытянув  руку,  коснулся
груди Семена жестом благодарности:
   - Благословен наделяющий, но дважды  благословен  тот,  кто  наделяет
вовремя! Ты сказал все, в чем я нуждался, и успокоил  мою  душу.  Как  я
смогу тебе отплатить?
   Покосившись  на  чисто  выбритый  череп  жреца,  Семен  пощупал  свой
заросший жесткой щетиной подбородок и ухмыльнулся:
   - Подари мне бритву, Инени. Волос колет шею и мешает спать.
   - Исида всемогущая! Я подарю тебе лучшую  бритву  из  черной  бронзы,
какие делают в Мен-Нофре! Но этого слишком мало, Сенмен.
   Сенмен, не сын  мой!  Впервые  Инени  назвал  его  так,  будто  хотел
подчеркнуть свое уважение и благодарность.
   Улыбка скользнула по губам жреца.
   - Ну, с бритвой мы решили... В чем ты  еще  нуждаешься?  Что  я  могу
сделать? Служанку ты уже нашел... Подарить опахало, чтоб она  обмахивала
тебя в жару?
   - Подари мне дружбу, Инени. Дружбу, и больше ничего.  Что  еще  нужно
человеку, который имеет брата и друга?
   - Многое, Сенмен, многое... Нужен дом,  нужны  плоды,  вино  и  хлеб,
теплый  плащ  в  месяц  фармути,  прохлада  в  месяц  тот,   место   для
размышлений, и, конечно, нужна женщина. А дружба... Могу  ли  я  одарить
тебя тем, чем ты и так владеешь?
   Инени смолк, и минуту-другую они сидели в тишине,