ек: ест, пьет и спит, как  все,  и  точно  так  же,  если
приспичит, Пускает струю с борта.
   Иное дело - Инени. Страсть к истине владела им, он был из тех  людей,
которые всегда стремятся доискаться правды, но в  данном  случае  правда
могла ужаснуть  -  вдруг  пришелец  и  в  самом  деле  покойный  Сенмен,
явившийся с тростниковых полей Иалу? Существо, стоявшее перед  Осирисом,
Анубисом и Тотом, перед Сорока Двумя Судьями загробного мира, смотревшее
в их безжалостные глаза, взиравшее на их грозные лики... Человек  -  или
уже не человек?.. - приобщившийся к  Великой  Тайне  Бытия,  в  точности
знавший, что там, за гробом, куда опускают труп в погребальных пеленах с
Книгой Мертвых на груди... Переварить такое было нелегко!
   На пятое утро жрец поднялся, бросил несколько слов  Сенмуту,  поманил
за собой Семена и зашагал прочь от реки. Двигался он еще  с  трудом,  но
упорно шел и шел вперед, пока утесы не закрыли берег и изумрудную полосу
водной  поверхности.  Постепенно  каменистая  почва  сменилась   песком,
торчавшие из него скалы сделались ниже и мельче, горизонт расширился,  и
вдали  замаячили  гребни  дюн,  предвестниц  Великой  Западной  Пустыни,
которую в будущем назовут Сахарой.
   Инени споткнулся, и Семен поддержал его.
   -  Руки  твои  крепки,  как  у  могучей  Сохмет,  богини  воинов,   -
пробормотал жрец. - Эти руки ловко орудуют молотом и разбивают черепа...
А что-нибудь еще они умеют?
   - Умеют, - заверил его Семен. - К тому же кроме рук  у  меня  есть  и
голова.
   - Это я вижу. Когда великий Хнум лепил людей  из  глины,  он  каждому
приделал голову, но все ли пользуются ею?
   Жрец сокрушенно вздохнул и остановился,  всматриваясь  в  необозримый
простор пустыни.
   В этот час она  была  прекрасна.  Утренний  воздух  дарил  свежестью,
ослепительное  светило  поднималось  в  голубовато-стальном  безоблачном
небе, и лучи его скользили по белым,  желтым,  оранжевым  пескам.  Будто
врезанные в них, лежали тени утесов, камней и редких деревьев -  вставки
из черного обсидиана, темнеющие в серебряном и золотом величии пустынных
пространств. Эта земля не ведала ни ливней, ни снегов, ни иной непогоды,
кроме редких  губительных  смерчей;  ее  никогда  не  оглашали  громовые
раскаты, не озарял блеск молний, и ветры, гулявшие над ней, были сухими,
жаркими, прокаленными пламенем беспощадного солнца. Дождь казался  здесь
такой же небылицей, как пальма, выросшая в вечной мерзлоте.
   Инени снова вздохнул, протянул руки к  солнечному  диску  и  негромко
запел:

   Ты - единый творец, равного нет божества!
   Землю ты создал по нраву себе,
   В единстве своем нераздельно ты сотворил
   Всех людей, всех зверей, всех домашних животных,
   Все, что ступает ногами по тверди земной,
   Все, что на крыльях парит в поднебесье...

   Видимо, песня - или молитва? - укрепила душу бритоголового жреца.  Он
расправил плечи, искоса взглянул на Семена и негромко,  будто  размышляя
про себя, заговорил:
   - Сенмут был совсем молод, когда лишился брата,  сгинувшего  в  южных
краях. Он его очень  любил  и  почитал...  Воистину,  брат  казался  ему
воплощением Амона-Ра, Гора и Тота в одном лице! Да, он его любил и любит
сейчас, но помнит плохо. Я - гораздо лучше! Оба, и Сенмут, и  его  брат,
были моими учениками, а учитель знает о своих питомцах  все,  не  меньше
матери, родившей их... И потому, сын  мой,  я  пребываю  в  сомнении"  В
большом сомнении! - Прикрыв глаза, Инени сделал  паузу,  потом  коснулся
висевшего на груди амулета и произнес нараспев,  явно  цитируя  какой-то
древний текст:
   - Я сомневаюсь, ибо никто еще не приходил  с  полей  Иалу,  никто  не
рассказывал, что ждет нас там и чего хотят от нас боги, дабы наши сердца
успокоились, и ждали мы без страха того времени, когда сами придем в  то
место,  куда  ушли  поколения  предков.  А  ты  пришел...  Это,  клянусь
всевидящим оком Гора, дело небывалое!
   Семен молчал, посматривал на небо, камни и песок. Сомнения жреца  его
не удивили. Инени - человек проницательный, и,  в  отличие  от  Сенмута,
любовь не застилает его взгляд... Сомневается, и правильно!  Вот  только
что проистечет из этих сомнений?
   - Сначала мне показалось, - тихо продолжил жрец, - что ты и  в  самом
деле Сенмен. Сходство так велико! Он тоже был  крепок  телом  и  огромен
ростом, и лица ваши почти одинаковы... Конечно, сказал я себе, он явился
не с полей Иалу, а сбежал  из  кушитского  плена.  Люди,  сопровождавшие
Сенмена на юг, сказали, что он  убит,  однако  могли  и  солгать,  боясь
наказания, - ибо, если Сенмена ранили  и  пленили,  им  полагалось  лечь
костьми, но выручить начальника... Так что положим,  что  ты  -  Сенмен,
сбежавший из плена. Положим! Ты мог повредиться в уме от ран и страданий
и все позабыть, язык, богов, родителей и брата... нам, жрецам-целителям,
такие случаи известны...  Правда,  осмотрев  тебя,  я  не  нашел  следов
ранений и шрамов на теле и голове, и  незаметно,  чтоб  ты  голодал  или
прошел большое расстояние, - ноги твои целы, ступни не сбиты.
   Жрец умолк. Его ястребиный профиль казался высеченным из красноватого
песчаника - будто барельеф на фоне голубых небес. Глаза Инени оставались
полуприкрытыми, когда он продолжил:
   - Сенмут, увидев  тебя,  пришел  в  большое  возбуждение,  разум  его
смутился, душа чуть не  рассталась  с  телом...  Неудивительно!  Клянусь
солнцеликим Амоном, я тоже не знал, что думать... Но  вскоре  нам  стало
ясно, что ты не понимаешь речь людей. Сенмут просил  меня  прибегнуть  к
магии. К ичи-ка! А это, сын мой, не простое чародейство, страшное...  не
многие из жрецов Амона владеют им. Суть же ичи-ка такова:  мы  погружаем
человека в сон и отдаем ему приказ - что-то сделать или что-то запомнить
- и он это делает или запоминает. Но некоторых поручений давать  нельзя,
ибо если душа и разум человеческие не в силах  справиться  с  ними,  они
возмутятся и придут к гибели  или  умоисступлению.  Нельзя  приказывать,
чтоб человек убил себя или другого  человека,  чтоб  он  восстал  против
богов,  обрел  какое-то  умение,  скажем,  искусство  письма  или  ковки
металла, - и, разумеется, чтоб он изучил неведомый  язык.  Такой  приказ
непосилен для смертных, а значит, греховен.
   "Непосилен", - отметил Семен,  вспоминая,  как  кружился  и  тонул  в
водовороте слов. Однако выплыл! Это  было  не  менее  удивительным,  чем
таинство ичи-ка, - ведь ни одна  из  методик  в  просвещенном  двадцатом
столетии не позволяла изучить язык за несколько  часов.  Выходит,  жрецы
Амона владели утерянным в веках  искусством  экстрасенсорного  внушения,
настолько сильного, что оно позволяло  творить  чудеса!  В  определенных
пределах, разумеется, - ведь, как сказал Инени, убийство и другие  вещи,
противные природе человека или непосильные уму, все  же  оставались  под
запретом.
   Но как же получилось с языком? Он, безусловно, языка  не  знал...  Но
все же выучил и не лишился разума!
   Семен нахмурился, разглядывая желто-серый песок под ногами, но  ничья
рука не написала там ответа.
   - Хочешь что-то спросить, сын мой?
   - Да. Если я правильно  понял,  твои  магические  опыты  небезопасны?
После них можно сделаться недоумком? На всю оставшуюся жизнь?
   Жрец кивнул.
   - Именно так, не буду отрицать. Но Сенмут настаивал, и он  был  прав.
Видишь ли, брату его ничего не грозило, поскольку он  лишь  вспомнил  бы
известное, но позабытое. Владеющий ичи-ка умеет пробуждать  память,  сын
мой, и Сенмут просил меня об этом, и ни о чем другом.  Только  об  этом,
клянусь Маат, богиней истины! И я  подумал:  если  ты  -  брат  Сенмута,
ичи-ка вернет тебе знание слов, а с ними придут воспоминания о  прошлом.
Ты вспомнишь родину, отца и мать, дорогу, которой следовал  в  жизни,  и
все, что ты знал и умел, возвратится к тебе. Ты снова станешь  Сенменом!
Ну, а если не получится... - Инени пожал плечами.
   - Если не получится, значит, я не брат Сенмута, и в мире станет одним
сумасшедшим больше, - откликнулся Семен. - Так ты  рассуждал,  мудрейший
жрец?
   - Ну... примерно... Я знаю, грех мой велик, однако  не  будем  о  нем
вспоминать, ибо мои грехи - дело меж мной и богами.  Лучше  поговорим  о
другом - о тебе и о Сенмене. Согласен?
   Семен неопределенно хмыкнул. Пока что он не понимал,  к  чему  затеян
разговор и чем завершится их прогулка по  пескам  пустыни.  Может  быть,
жрецу хотелось испытать его? Но с какой целью?
   - Итак, - произнес Инени, - ты  вспомнил  человеческую  речь,  а  это
означает, что ты, несомненно,  Сенмен.  Но  где  же  остальное?  Что,  к
примеру, ты знаешь о Та-Кем? О своем брате и ваших почтенных предках?  О
городах и местах, в которых бывал по велению пер'о? О том,  в  какой  из
месяцев Хапи разливается, и в какой идет на  убыль?  О  храмах  богов  и
песнопениях, коим тебя учили с детства? И наконец,  что  ты  знаешь  обо
мне, своем учителе? - Жрец коснулся плеча Семена и с  сокрушенным  видом
покачал головой. - Боюсь, что ничего! Ничего, сын мой!  Выходит,  ты  не
Сенмен... Но  если  так,  почему  ты  остался  в  добром  здравии  после
магического сна? Может быть, ты не чужеземец,  а  сын  Та-Кем,  случайно
похожий на Сенмена? Может быть, ты - преступник,  грабитель  усыпальниц,
бежавший в страну Иалу от гнева владыки Обеих Земель? Может, тебя лишили
чести и сослали на рудники за третьим порогом?
   "В логике ему не откажешь", - подумал Семен.
   Сослаться на Анубиса, забравшего память? Нет, с Инени этот  фокус  не
пройдет... Он не Сенмут, ослепленный любовью к брату...
   Жрец сжал его плечо, будто стремясь ободрить.
   - Не бойся, сын мой, я тебя не выдам! Я не  доносчик,  я  только  ищу
истину и знание.
   - Истину? Знания? - буркнул Семен с  кривой  улыбкой,  чувствуя,  как
напрягаются мышцы. - А лишнего не боишься узнать? Тот, кто много  зияет,
долго не живет!
   Пальцы Инени дрогнули.
   - Я еще жив... видимо, не прогневал богов своим ничтожным  знанием...
- Он отнял руку и повернулся лицом к пустыне. -  Но,  быть  может,  срок
моей жизни истекает. Сенмут, Уста Великого Дома, признал тебя братом,  а
это значит, что в Та-Кем ты будешь благополучен и богат. Ты будешь  есть
гусей и журавлей с фаянсового блюда, пить вина алые, зеленые  и  черные,
ласкать красивых девушек, и пара слуг будет носить над тобой  опахало...
Что в сравнении с этим жизнь какого-то жреца?  Что  его  сомнения?..  Ты
молод и крепок, а я давно не юноша и никогда не  отличался  силой...  Ты
можешь свернуть мне шею и сказать, что я свалился со  скалы...  или  что
меня растерзал огромный лев пустыни... или  что  солнце  ударило  мне  в
голову...
   От этих речей Семен вначале выпучил глаза, потом  хлопнул  по  бедрам
ладонями и расхохотался, сгибаясь в три погибели,  со  свистом  втягивая
воздух и мотая головой. Обернувшись,  жрец  с  недоумением  взглянул  на
него, потрогал свой крючковатый ястребиный нос и растерянно пробормотал:
   - Кажется, сын мой, я делаю  глупость...  поливаю  медом  финик...  Я
сказал что-то не то? Ты не собирался мне угрожать?
   Отсмеявшись, Семен сел на землю, уже нагретую утренним солнцем.
   -  Видно,  разбитые  мной  черепа  нехеси  тебя  тревожат...  Но   ты
ошибаешься, мудрейший, - я не  убийца,  не  грабитель  усыпальниц  и  не
преступник, сбежавший с  рудников.  И  разумеется,  не  брат  Сенмута...
Жертва невероятных обстоятельств, вот кто я такой!  Путник,  попавший  в
чужое место и чужое время!
   Инени опустился рядом на теплый песок. Глаза жреца потемнели,  ладонь
легла на золотую соколиную головку, будто амулет мог охранить  от  того,
что предстояло ему услышать. Подняв брови, Инени произнес:
   - В чужое место - это я понимаю. Та-Кем - чужое место  для  пришельца
из Джахи, Иси или страны Перевернутых Вод  . Но чужое время? Что это значит,  сын  мой?  Всем
известно, что время движется по кругу, каждый круг его - год, от  одного
разлива Хапи до другого, и смертный проживает эти годы, а затем уходит к
Осирису. Таков порядок  вещей,  установленный  богами...  Как  же  можно
попасть в чужое время?
   - Время вовсе не движется по кругу, - возразил Семен. - Время  -  это
стрела, направленная из прошлого в будущее.  Вот  так!  -  Прочертив  на
песке прямую линию, он обозначил правый ее конец стрелкой. -  Сейчас  мы
здесь, через год будем тут, а через два - вот в этой точке. Мое время  -
в далеком будущем, за много  столетий  от  твоего...  я  даже  не  знаю,
сколько веков нас разделяют. Я... понимаешь, я  провалился...  рухнул  в
колодец времени и попал в Та-Кем, в эпоху, которая для моих сородичей  -
седая древность. Такая далекая, что мы не знаем, как звучал ваш язык,  о
чем вы думали, на что надеялись, как жили... Нет, не  так!  Кое-что  нам
известно, ибо ученые  расшифровали  ваши  надписи  на  стенах  храмов  и
усыпальниц. Кажется, даже папирусы сохранились... Не могу сказать, какие
и сколько, - я занимался  не  чтением  древних  манускриптов,  а  другим
делом.
   Похоже, Инени  был  потрясен.  Брови  его  поднялись  еще  выше,  рот
приоткрылся, а костяшки пальцев,  сжимавших  амулет,  побелели.  Видимо,
концепция времени, которое не вращается бесконечно по кругу, а  движется
вперед и вперед, была для него непривычной; наморщив лоб,  он  уставился
на линию в песке, о чем-то напряженно размышляя.
   Наконец губы жреца шевельнулись.
   - Говоришь, провалился в колодец времени... Ну, на  все  воля  богов,
хотя ничего  удивительней  я  в  жизни  не  слышал...  Странный  случай!
Поразительный! Я  должен  подумать...  подумать  и  расспросить  тебя...
только не сейчас.... сейчас мысли мои скачут,  как  блохи  на  шелудивом
псе... хотя... Вот ты сказал, что  занимался  не  чтением  папирусов,  а
другим делом... Каким же? Был  воином  и  сражался  с  врагами  Великого
Дома?
   "Наш дом не Великий, а Белый", - мелькнуло у Семена в голове,  но  он
лишь усмехнулся и вслух произнес:
   - Был. Давно.
   Ему и в самом  деле  довелось  служить,  еще  до  Академии,  и  после
сержантской школы, учитывая рост и стать, его определили в ВДВ, а там он
чудом  избежал  Афгана.  Но   остального   нахлебался   -   изматывающих
тренировок, марш-бросков и беспощадных драк, когда  за  спиной  офицеров
выясняли, каков кулак у нового сержанта и крепки ли  зубы.  Впрочем,  об
этом времени Семен не жалел и не считал его потерянным; ушел он в  армию
мальчишкой, а возвратился мужчиной.
   - Давно? - повторил жрец. - А что сейчас?
   - Сейчас - вот это. -  Семен  разровнял  песок  и  немногими  скупыми
штрихами изобразил профиль Инени. Крючковатый нос, впалые щеки,  высокий
лоб и глаз под насупленной бровью...
   - Да, - пробормотал жрец. - Немногих так одаряют боги! Ты  -  мастер!
Однако нос... Он в самом деле такой? - Рука Инени потянулась к лицу.
   - В самом деле, - заверил его Семен. - Пусть я самозванец, но  и  ты,
мудрейший, не слишком похож на сынов Та-Кем. Они выглядят  иначе.  -  Он
стер первоначальное изображение и тут же набросал черты Сенмута,  Пуэмры
и одного из воинов.
   -  Правда,  иначе,  -  согласился  жрец,  посматривая  на  рисунки  и
одобрительно кивая бритой головой. -  Во  мне,  видишь  ли,  есть  кровь
хик'со, и потому я - третий пророк храма Амона  и  никогда  не  буду  ни
первым, ни вторым. В долине  Хапи  не  любят  потомков  хик'со.  Слишком
позорные и тягостные воспоминания...
   Семен внезапно насторожился. Хик'со? Это слово, подобное эху в лесной
чаще, казалось созвучным чему-то знакомому, что-то затрагивало в памяти.
Какие-то факты или события, нечто такое, о чем он должен знать... Но что
же?
   - Кто такие хик'со? - спросил он, всматриваясь в  ястребиный  профиль
Инени. - И почему их не любят?
   - Кочевники, пастушьи цари, владыки плоскогорий, пришедшие в Дельту с
востока. Прошло лет  сорок,  как  дед  первого  Джехутимесу  изгнал  их.
Однако...
   Но Семен уже не слушал, пораженный внезапной мыслью.
   Хик'со, кочевники с  востока!  Гиксосы,  разрази  их  гром!  Гиксосы,
захватившие Египет меж Средним и Новым царством, правившие сотню с гаком
лет и изгнанные... кем? Кажется,  того  фараона  звали  Яхмос...  точно,
Яхмос! Он помнил это имя и несколько других из курса  истории  искусств,
прослушанного  в  Академии.  Этот  самый  Яхмос  основал   восемнадцатую
династию, а при ней искусства расцвели... живопись,  ваяние,  зодчество,
изделия из бронзы и стекла, из серебра и золота, великолепные  дворцы  и
храмы...   особенно   храм   Хатшепсут,    ступенчатое    святилище    в
Дейр-эль-Бахари,  к  северу  от  Карнака...  Он  видел  его  не  раз  на
фотоснимках, разглядывая их с восторгом и благоговением...
   Новая  мысль  перебила  эти  воспоминания.  Выходит,  подумал  Семен,
Джехутимесу, внук Яхмоса, - не кто иной, как Тутмос I!  А  нынче  правит
Тутмос III, будущий великий завоеватель! Совсем  еще  юный,  как  сказал
Сенмут...
   Точные даты ему не помнились, но в этом не было  нужды;  примерно  он
представлял, что новая эра, считая от Христова рождества, начнется веков
через четырнадцать или пятнадцать. Ошибка в  век  не  значила  ничего  в
сравнении с той бездной Хроноса, той  глубиной  колодца,  в  который  он
рухнул из настоящего. Из  повседневной  привычной  реальности,  внезапно
ставшей далеким будущим...
   Три  с  половиной  тысячи  лет!  Пропасть  с  мостом  из   миллиардов
непрожитых человеческих жизней!  Сраженный  этой  мыслью,  Семен  закрыл
глаза и крепко стиснул кулаки; в этот момент ему казалось, что  пирамида
еще не истекших столетий давит на плечи чудовищной неподъемной тяжестью.
   - Что с тобой? - встревоженно спросил Инени. - Твои щеки - как  белый
камень, в котором рождается золото!
   - Я... я понял, куда попал, - с хрипом выдохнул Семен. - Нет, не куда
- в когда! Нас с тобой, мудрейший, разделяют сто пятьдесят поколений,  и
если припомнить все то, что случится  за  эти  века...  или  хотя  бы  в
ближайшем будущем...
   Он смолк, закусив губу и не спуская глаз с лица Инени.
   Он вдруг подумал, что история человечества только-только начинается и
впереди гораздо больше, чем позади. Мир еще  не  ведал  величия  греков,
могущества римлян, силы и ярости северных варваров; никто не  знал  имен
Ганнибала и  Юлия  Цезаря,  Иисуса  Христа  и  Жанны  д'Арк,  Ньютона  и
Шекспира, Гитлера  и  Сталина;  еще  не  отгремели  войны  -  Троянская,
Пунические, Столетняя и Мировые; Александр Македонский  еще  не  свершил
своих походов, князь Святослав еще не стучался во врата Царьграда  и  из
семи чудес света существовало лишь одно - египетские пирамиды. Все  было
впереди! Не исключая и того, что ожидало  эту  землю,  -  отступничество
Эхнатона, величие Рамсеса, нашествия ливийцев и  эфиопов,  ассирийцев  и
персов, власть Птолемеев и римлян - и, наконец, неистовый всесокрушающий
напор ислама.
   Видно, мысль о будущем проникла в сознание Инени; жрец стал таким  же
бледным, как Семен. С минуту они, потрясенные, взирали  друг  на  друга,
потом Инени нерешительно шепнул:
   - А ты это можешь, сын мой? Я имею в виду  -  припомнить?  Припомнить
то, что случится в еще не прожитые нами годы?
   - Постараюсь. - Семен поднялся на ноги. - Очень постараюсь!  Ведь  от
того, что я вспомню, зависит моя жизнь. Если, конечно...
   Он собирался сказать, что может провалиться снова, может рухнуть  или
всплыть в колодце времени, но  не  закончил  фразу.  Такая  ситуация  не
исключалась, но что упоминать о ней? Сейчас он здесь и, весьма вероятно,
останется в этой эпохе навсегда.
   Они медленно двинулись к берегу. Солнце уже  пылало  как  раскаленный
шар, взбиралось все выше и выше на небеса,  из  пустыни  потянуло  сухим
палящим жаром, омывавшим  камни  и  песок  незримыми  знойными  волнами.
Чей-то протяжный вопль раскатился  над  желто-серой  равниной  -  то  ли
завывания гиен, то ли нетерпеливый призыв шакала.
   - Не могу утверждать, что я тебя понял, сын мой, - произнес Инени.  -
Твои слова о колодце времени и разделяющих нас веках кажутся