ве.  Впрочем,  у
Такелота имелось на этот счет иное мнение.
   - Я дал, так как животные были и  вправду  истощены  и  гнать  их  по
пустыне сорок дней казалось немыслимым. Отдав же,  решил,  что  забрался
далеко и стоит посмотреть другие земли на западе,  и  воины  мои  с  тем
согласились; каждый думал, что найдет другую добычу, легче весом, дороже
ценой. И тогда мы встали, подняли оружие и ушли от трупов наших  врагов,
и двигались еще сорок дней вдоль берега, ни в чем не испытывая нужды,  -
охота в тех краях  обильная,  вода  сладкая,  а  люди,  одаренные  мной,
позволяли нам пить ее и стрелять антилоп без числа. Так мы шли на восход
солнца, потом свернули к северу, снова на восход и опять на север,  пока
не добрались до широкой  равнины,  лежавшей  между  горами  Того-Занг  и
морем...
   Семен встрепенулся. На восток, затем - на север, снова  на  восток  и
снова на север... Так и есть, очертания  залива  Большой  Сырт,  берегов
Ливии и Туниса! За сорок дней можно преодолеть больше тысячи километров,
и тогда... Тогда окажешься в  краях  изобильных  и  плодородных,  где  в
будущем встанет Карфаген! В землях, текущих молоком и медом, если верить
римским историкам... И  земли  эти  свободны  и  будут  такими  еще  лет
пятьсот... Почти свободны, разумеется, если не считать  немногочисленных
племен, у коих сто охламонов с  палками  -  целое  войско,  а  тысяча  -
огромная армия!
   Он сел, резким  движением  отбросил  прядь  со  лба  и  наклонился  к
Такелоту:
   - Скажи мне, почтенный, что за люди живут на той равнине между горами
и морем?
   - Земля богатая, но пустая, - ответил ливиец, - и мы,  не  найдя  там
добычи, повернули назад. Воины были недовольны... - Он  поднял  чашу  из
голубого фаянса, взвесил ее в ладони и произнес:
   - Зато я убедился, что нет места лучше Уит-Мехе, господин! А  знаешь,
что самое лучшее в этом месте?
   - Да?
   - Та-Кем поблизости! - Он поглядел на чашу с  хищной  улыбкой.  -  Но
возвратимся к той равнине... Видишь ли, мой господин, живущие к  восходу
солнца от нее подобны нам с Техенной, а те, кто живет к закату, - совсем
иные люди - кожа у них темная, темные волосы и глаза, и этим они  похожи
на кушитов. Одни из них охотятся в степи  на  длинноногих  птиц,  другие
обитают на деревьях, растущих  так  близко,  что  человек  меж  ними  не
пройдет... Странные люди, и странное рассказывали мне о них! Но сам я их
не видел; они боятся моря и гор и не заходят на ту равнину.
   "Нумидийцы? - подумал  Семен.  -  Или  такой  народ,  который  еще  и
имени-то не имеет?.. Впрочем, какая разница! Не любят моря и гор, вот  и
ладушки!"
   Он прикрыл глаза, чтобы обдумать некую мысль, вертевшуюся  в  голове,
но тут перед жилищем Такелота  послышались  стоны,  шум  и  плач.  Затем
раздался голос Тотнахта, непривычно тихий и даже  с  нежными  нотками  -
кого-то он успокаивал, кому-то советовал не рыдать, ибо хотя господин не
в  силах  возвратить  убитых  к  жизни,  но  уж  обидчикам  воздаст   по
справедливости. Подвесит за ноги,  располосует  сверху  донизу,  вывалит
кишки, а внизу разожжет огонь!
   - Я скоро  вернусь,  и  мы  еще  поговорим  об  этой  равнине  у  гор
Того-Занг, - сказал Семен Такелоту. - А ты  останься  здесь,  почтенный,
пей молоко, ешь мясо и разговаривай с сыном. Нос  не  высовывай!  Иначе,
боюсь, и тебя подвесят за ноги.
   Он поднял секиру, лежавшую рядом с ковром,  приосанился  и  вышел  во
двор. Девушки, недавние пленницы, которых Тотнахт  построил  в  шеренгу,
сразу замолчали и повалились на колени; было  их  двадцать  семь,  и  ни
одной старше семнадцати лет.  Все  -  растрепанные,  грязные,  в  рваных
одеждах, со следами веревок на  запястьях.  Однако,  после  блужданий  в
пустыне, побоев и неизбежного насилия, они  не  казались  раздавленными;
дочери пахарей и скотоводов, они привыкли к тяжелой работе, невзгодам  и
лишениям. Что, разумеется, не извиняло насильников.
   - Встаньте! - приказал Семен.
   Они поднялись, глядя на него покорными карими  глазами.  Он  заметил,
что самые младшие, по виду совсем девчонки, жмутся к  девушке  постарше,
невысокой, но крепкой, с гривой волос, падавших на плечи. Она не плакала
- глаза ее были сухими и смотрели на Семена с каким-то  странным,  почти
тоскливым выражением.
   - Как твое имя? - спросил он.
   - Аменет, мой господин. Целую прах под твоими ногами...
   - С целованием праха мы подождем. Слушай  меня,  Аменет,  и  слушайте
все! Нам предстоит тяжелый переход через пустыню,  и  потому  сегодня  и
завтра вы будете отдыхать. Ты,  Аменет,  старшая;  ты  проследишь,  чтоб
девушки вымылись, поели, починили одежду, взяли накидки и сандалии. Люди
Тотнахта, ваши соседи, тебе помогут. Но  перед  тем  все  вы  пойдете  с
Тотнахтом на площадь, где сидят пленные, и покажете тех,  кто  убивал  в
Пиоме  и  творил  насилие  над  вами.  -  Семен  повернулся  к   бывшему
копьеносцу. - Ты поразишь их ударом дротика или секиры, как захочешь, но
я запрещаю мучить пленников. Убей, но быстро!
   - Слушаю твой зов, господин!  -  Тотнахт,  мрачно  сверкнув  глазами,
погладил рукоять топора.
   Аменет поклонилась, сложив ладони перед грудью:
   - Что будет с нами, мой благородный господин?
   - Вы вернетесь в Пиом, и каждая получит  вдвое  больше  коз,  овец  и
ослов, чем  было  у  погибших  родителей.  Их  земли  станут  вашими;  я
прослежу, чтобы управитель в Пи-Муте переписал эти земли на вас и  чтобы
вам не чинили никакой обиды. Это правильно, Аменет?
   - Правильно, господин, но этого мало. - Руки  Аменет  вдруг  взлетели
кверху, лицо застыло в маске страдания. -  Где  наши  добрые  отцы,  мой
господин? Скосили их клинками, будто колосья в  поле...  Где  заботливые
матери? Лежат, пронзенные копьями, и нет в их груди дыхания, и света нет
в очах... Где наши сильные братья, опора и защита? Стрелы в  сердце  их,
камни в их ребрах, и ни один не поднимет руки, не шевельнет  губами,  не
спросит: что с сестрой моей? Скажи, господин, заменят ли  земля  и  скот
потерянное нами?
   - Не заменят, - ответил Семен. - Но вижу я, что ты, Аменет, - девушка
умная, красноречивая, и потому должна понять: жизнь -  череда  потерь  и
череда находок. Вы потеряли многое, но, быть может, что-то найдете? - Он
повернулся к Тотнахту. - Кажется, твой брат не имеет  ни  хозяйства,  ни
жены? А есть ли еще младшие братья у воинов, пришедших с тобой? И  много
ли их?
   - Хватит всем, - буркнул копьеносец, довольно усмехнувшись. -  Идите,
девушки, и поразмыслите о словах господина. Устами его говорит  Маат,  а
значит, сказанное им - истина: не потерявши, не найдешь.
   Они ушли, но Аменет осталась.
   - Чего ты хочешь? - спросил Семен.
   - Прости, мой повелитель, правильней будет так: чего я не хочу. - Она
судорожно сглотнула, стискивая руки. -  Меня  поймал  темеху...  молодой
темеху... В пустыне, в первую нашу ночь, он сказал, что я - его женщина,
и он дрался с другими темеху, не допуская их ко мне... и не пустил.  Все
ночи принадлежали ему.
   - Что дальше?
   - Ради Хатор, господин! Я не хочу, чтобы Тотнахт пронзил его дротиком
или разрубил секирой! - Губы ее дрожали, слезы выступили на глазах. - Не
хочу! Пусть он живет! Пощади его, господин мой!
   "Владычица любовь, ты правишь миром! - мелькнуло у Семена в голове. -
Правишь ныне, присно и во веки веков!"
   Приподняв подбородок девушки, он тихо произнес:
   - Я не могу его помиловать, но подарю его жизнь  тебе.  Иди,  Аменет,
найди его и скажи ему: или дротик Тотнахта, или спальная циновка в  моем
доме! В доме, который ты должен построить на наших  землях,  у  большого
Озера в стране Пиом. И  если  он  выберет  тебя,  а  не  смерть  из  рук
Тотнахта, запомни: ты - его женщина, но он - твой мужчина, и ты за  него
отвечаешь. Если он причинит кому-то обиду... - Семен смолк, потом махнул
рукой:
   - Словом, дротики у Тотнахта всегда найдутся!
   Он вернулся в палатку, сел на ковер и  знаком  велел  нагой  девчушке
наполнить чашу. Она улыбалась, лукаво щурила зеленоватые глаза, и  Семен
улыбнулся ей в ответ, слушая вполуха, как Техенна  болтает  с  отцом  на
резком гортанном ливийском наречии.  Дела  судебные  завершились,  ларец
казней и милостей опустел, козленок тоже был съеден, и  только  приятная
тяжесть в желудке напоминала о нем. Семена клонило  в  сон.  Он  прилег,
вытянулся,  всмотрелся  в  маячивший  перед  ним  мираж:  высокие   горы
Того-Занг - не иначе как хребет Атласа,  хрустальные  реки  и  водопады,
бегущие  с  них,  широкая,  в  сто  километров,  равнина,  синее   море,
просторные бухты и небо  с  солнечным  диском,  недреманным  оком  Ра...
Западный край, безлюдный, изобильный и столь  далекий,  как  легендарная
Та-Нутер...  Безопасное  убежище,  ибо  кто  в  Обеих   Землях   рискнет
отправиться на Запад? Туда, в Страну Заката, уходят только мертвые...
   "Что-то я должен спросить", - вспомнил он и приоткрыл глаза.
   - Скажи мне, Такелот... темеху, что обитают восточней той равнины, не
говорили о заморских землях? Об острове, лежащем  за  Уадж-ур?  Огромном
острове, большем, чем Кефтиу и Иси?
   В выцветших глазах Такелота мелькнуло удивление.
   - Откуда ты знаешь, господин? Там и правда есть остров... Люди нашего
языка узнали о нем от мореходов, что приплывают с севера... редко, очень
редко - корабли их малы, и  лишь  немногие  рискуют  пересечь  то  море,
которое вы зовете Уадж-ур. Остров... да, говорили, что они приплывают  с
острова, большого острова с высокой дымящейся горой. Но я не  знаю,  как
называется та земля.
   "И я не знаю, - думал Семен, уплывая в царство сна и сновидений. - Не
знаю, какое имя носит этот остров в годы правления Меруити, как  назовут
его в эпоху Рамсеса и в век Гомера. Потом... наверное, потом  он  станет
Сицилией".
   С этой мыслью он уснул.

***

   Большой корабль неторопливо скользил по водной  протоке,  соединявшей
Озеро с Великим Хапи. Это было грузовое  судно,  широкое  и  плоское,  с
мачтой и свернутым  парусом;  сейчас  его  гнали  сорок  гребцов,  мерно
сгибавших и выпрямлявших нагие  загорелые  спины.  В  корабельном  трюме
хранилась серебряная и золотистая плитка из Пи-Мута, на  носу,  корме  и
мачте развевались пестрые флаги, посередине,  меж  двух  кают-надстроек,
был растянут полосатый тент, а под тентом, в кресле из черного дерева  и
слоновьих клыков, сидел Сенмен, сын Рамоса,  царский  ваятель,  носивший
титул Друга и Советника пер'о - да будут с ним жизнь, здоровье  и  сила!
Он был облачен в белоснежный передник, собранный мелкими складками, руки
его украшали браслеты, талию - пояс с кинжалом и бронзовой пряжкой, а на
могучих плечах сверкал воротник-ожерелье,  вещь  искуснейшей  работы  из
золотистых нитей, бирюзы и лазуритовых камней. Он расположился  в  своем
кресле будто фараон на троне и озирал свой корабль, свой  груз  и  своих
людей - гребцов и  писцов,  мастеров  и  помощников,  носителей  опахал,
сандалий и табуретов, своих телохранителей и свою наложницу.
   Она сидела у ног его, прижавшись головкой с длинными темными локонами
к колену повелителя и улыбаясь, когда он  касался  ее  волос  или  щеки.
Прочий народ, не столь близкий к телу господина и  не  занятый  греблей,
бездельничал или  искал  полезных  занятий  по  собственному  разумению.
Носильщики  спали  или  услаждались  пивом;  мастера  прикидывали,   как
вымостить плитками храмовый пол и не пустить ли бордюр по стенам; Пиопи,
старший писец, в двадцатый раз пересчитывал плитки, отдельно  серебряные
и золотые, и сверялся со своим папирусом; два молодых  писца,  потея  от
натуги, лазали в трюм, снабжая  Пиопи  данными  для  вычислений;  повар,
готовя напиток уам, смешивал белое вино с красным и  выжимал  гранатовый
сок; Техенна и Ако играли в "большого змея" , передвигая по доске  фигурки
красных и белых львов. За спиной Ако устроился Тотнахт; стоял,  опираясь
на копье, почесывал грудь, поглядывал на доску и мурлыкал древнюю боевую
песню. Мирная, спокойная картина! Песенка, правда, была жутковатой:

   Вот вернулось наше войско,
   Разорило оно землю тех, кто на песке.
   Вот вернулось наше войско,
   Растоптало оно землю тех, кто на песке.
   Вот вернулось наше войско,
   Сокрушило оно твердыни ее.
   Вот вернулось наше войско,
   Срезало оно смоквы ее, виноград ее.
   Вот вернулось наше войско,
   Сожгло оно огнем поля ее.
   Вот вернулось наше войско,
   Перебило оно воинов ее тысячи тысяч.
   Вот вернулось наше войско,
   Принесло оно добычу и скот...

   Тотнахт решил навестить сестру в  Уасете  и,  если  будет  на  то  ее
желание, привезти вместе с чадами и домочадцами в Пиом,  на  свадьбу  их
младшего родича. Вид у  Тотнахта  был  довольный,  как  у  пантеры,  что
проглотила двух поросят: во-первых,  он  размялся  в  стране  песков,  а
во-вторых, нашел жену для брата.  И  не  какую-нибудь  бесприданницу,  а
девушку со стадом коз, с бараном, десятком овец и четырьмя  ослами!  Как
тут не радоваться? Вот вернулось наше  войско,  принесло  оно  добычу  и
скот...
   - Скоро мы увидим Реку, - сказала То-Мери и потерлась щекой о  колено
Семена. - Увидим Реку и поплывем под парусом вверх, мой господин. Домой,
в Уасет! Я уже соскучилась по дому.
   - И я, - отозвался Семен, гладя ее волосы. "По Уасету и по  Меруити",
- подумал он, невольно усмехаясь. Дом был связан с городом,  город  -  с
Рекой, Река - с привычным уже миром, с улыбкой любимой, с голосом брата,
с мудрыми глазами Инени; и все это так прикипело к его сердцу, будто  он
родился на этих речных берегах и в  самом  деле  был  Сенменом,  старшим
сыном Рамоса и Хатнефер.
   Игра воображения? Иллюзия? Но разве мир не соткан из иллюзий? Одни из
них  прекрасны,  другие   внушают   страх;   чарует   обличье   женщины,
запечатленное в камне, чуден вид на медные  скалы  и  белоснежный  храм,
великолепен скользящий по водам корабль, но... Но! Ужасны машины смерти,
терзают слух разрывы бомб, унылы серые города, чадят зловонием свалки на
месте погубленных лесов, и страшен океан под нефтяным саваном... Иллюзия
- и в той реальности, и в этой... Но в зыбком ее тумане есть опора -  не
то, что видишь, слышишь и ощущаешь на запах и вкус, а то, что чувствуешь
сердцем: любовь, приязнь, вера, радость  от  творчества  и  сотворенного
тобою блага. Там, где нашелся этот фундамент жизни, там и родина,  думал
Семен, любуясь зелеными берегами.
   Под бесконечную песню Тотнахта и резкие выдохи гребцов  корабль  плыл
среди земель, изрезанных арыками, покрытых всходами  пшеницы  и  ячменя,
лугами и цветущими садами. Канал тянулся от Казы, самого  восточного  из
поселений страны Пиом, до левого берега Нила, соединяясь с  рекой  между
великим городом Мен-Нофр и городком поменьше, Хай-Санофре  Северным.  На
берегах его было множество чудес, приятных взору и поучительных для ума:
храмы  и  обелиски,  массивные  башни  шлюзов,  летний  дворец  местного
хаке-хесепа, царский заповедник, где охотились  на  водоплавающую  дичь,
стелы древних фараонов и другие камни, обработанные человеческой  рукой,
но с именами,  стертыми  временем.  Сейчас  за  нефритовой  зеленью  рощ
вставало  титаническое  здание;  арки,  мощные  колонны,  горизонтальная
протяженность и закругленные стены делали его  похожим  на  стадион  или
гигантский  цирк,  а   потемневшая,   иссеченная   ветрами   поверхность
известняка свидетельствовала о почтенной  древности.  Загадка,  каменное
чудо земли египетской, которому греки через двенадцать столетий присвоят
имя "Лабиринт"... Семен не знал, в чем назначение этой постройки;  может
быть, в нем когда-то размещалось казнохранилище владык, заупокойный храм
или огромный арсенал и оружейные мастерские. В данный момент  эта  тайна
его не волновала. Не думал он и о покинутой земле Пиом, о тяжком  походе
в пустыню, о плитке, которую вез корабль, и даже о белокаменном храме  у
медных утесов; мысль его улетала  в  будущее,  смутное,  как  мираж  над
раскаленными песками. Что его ждет? И что ожидает других людей,  ставших
родными и близкими? Он не хотел их потерять; все они  были  его  опорой,
якорем, который держал его в этой реальности, и казалось, что, пока этот
якорь прочен, никакие силы, земные или космические,  не  вырвут  его  из
земли Та-Кем.
   Пока этот якорь прочен... Но годы шли, новый властитель мужал и рос в
святилище Птаха за  Южным  Оном,  а  это  значило,  что  близится  время
перемен. Страшное, кровавое, когда накопленная мощь неудержимо хлынет из
долины Хапи, срывая якоря и  изменяя  человеческие  судьбы...  Семен  не
знал, что случится  в  этот  период,  ибо  подробности  свершившегося  и
жизненный путь отдельных людей, даже самых великих, были неведомы в  его
эпоху. Пропасть, разделившая две  его  жизни,  прошлых  и  нынешних  его
современников, была необъятной, и ни один ученый муж в двадцатом веке не
мог с определенностью сказать, как  кончилось  правление  царицы  и  что
случилось с  каждой  из  приближенных  к  ней  персон.  Кроме,  пожалуй,
Инени... Хоть он уже немолод, но будет жить и при Тутмосе, закончит свою
повесть - ту, явную, дошедшую до потомков, - однако не напишет в ней  ни
слова о судьбах Сенмута и Хатшепсут.  Отчего?  Побоится,  что  его  труд
уничтожат - так же, как стесали имя Маат-ка-ра  со  множества  статуй  и
обелисков?
   Помнилось Семену, что Меруити будет править лет  двадцать,  достигнув
как минимум сорокапятилетия. Вовсе не старческий возраст... И что с  ней
случится потом? Умрет от внезапной болезни? Иных причин Семен не  видел;
властвуя над тайным Братством Сохмет, он мог охранить ее  от  яда  и  от
любого недоброго умысла.  Да  что  там  умыслы  и  яды!  Стоило  пальцем
пошевелить, и волчонок в храме Птаха не прожил бы и  дня!  Даже  четырех
часов... Но поступь истории неумолима, и на ее  пути  не  нужно  строить
баррикад - во всяком случае, так представлялось Семену.
   Судьба  его  брата  была  еще  загадочней,  чем  у  Меруити:  Сенмут,
всемогущий министр, правивший  страной,  вдруг  исчезал  с  политической
сцены лет за пять до Тутмосовых времен. Конец его жизни скрывала  тайна;
то ли он умер от неизлечимого недуга, то ли лишился благоволения  царицы
и был сослан, или казнен, или бежал за пределы Та-Кем.  Все  это,  кроме
гипотезы  о  бегстве,  казалось  маловероятным;  брат  не  жаловался  на
здоровье, а поддержка Семена была гарантией от остальных невзгод.
   "Бегство!" - думал он. Не в этом  ли  выход?  Но  почему  обязательно
бегство, когда  есть  иные  слова:  исход,  переселение?..  Внезапно  он
вздрогнул: до  него  дошло,  что  неясность  судеб  Меруити,  Сенмута  и
остальных, близких и дорогих ему, является не бедствием, а благом. Здесь
таился определенный шанс, возможность обмануть веления рока,  коль  были
они туманными и неизвестными! Вернее, не  обмануть,  а  следовать  своим
путем, не допуская, однако, противоречий с известными фактами... В конце
концов, что знают о Сенмуте и Меруити в двадцатом веке? Лишь то, что они
исчезли, один - пораньше, другая - позже... Но исчезновение не означает,
что они погибли, совсем наоборот! Они могли...
   Пальцы Семена  стиснули  руку  То-Мери,  девушка  вскрикнула,  и  он,
улыбнувшись ей, пробормотал: "Прости, малышка..." Странное видение вдруг
посетило его: корабли, плывущие в западный край, к равнине между  горами
и морем, целый караван судов, и на первом - Сенмут... уходит со  многими
людьми в другую землю, чтоб никогда не вернуться в Та-Кем, выстроить  на
новой родине селения и город, развести сады,  вспахать  поля,  поставить
крепости на побережье... Пожалуй,  пятилетия  на  это  хватит!  Потом...
Потом отправится новый  флот,  а  с  ним  исчезнут  все,  кому  положено
исчезнуть. Меруити, То-Мери и Пуэмра, Мерира, Ако и Техенна, и он сам...
Все, кому царствие Тутмоса грозит несчастьями и  гибелью!  Почему  бы  и
нет?
   Он заглянул в глаза То-Мери и спросил:
   - Скажи мне,  девочка,  хотела  бы  ты  постранствовать  со  мной  на
корабле? Не на этом, кото