ространство, поднял  секиру  и,
перекрыв глухой ропот пленников, закричал:
   - Гибли! Ты слышишь меня, Гибли? Пусть твои люди бросят оружие, иначе
мы их перебьем! А ты, клянусь Амоном, повиснешь на дереве вниз головой и
будешь зажарен, как антилопа! Оружие на землю!
   Дюжина стрел, воткнувшихся у  ног  ливийцев,  подкрепила  эти  слова:
оставив  мысль  о   сопротивлении,   воины   смешались   с   пленниками,
притиснувшими их к скале. Тут было человек двести пятьдесят, но,  плотно
сбитые в кучу, они казались совсем небольшой  толпой,  бессильной  и  не
страшной; трудно было поверить, что не прошло и  недели,  как  эта  орда
лютовала в Пиоме. Вокруг нее сейчас стояли пантеры с копьями  наперевес,
с горящими яростью глазами и ждали приказа: колоть или вязать.
   - Тотнахт, Техенна, Нехси, ко мне! - выкрикнул Семен.
   Они примчались  -  возбужденные,  торжествующие.  Молодой  знаменосец
плюнул на землю, с презрением оглядывая пленных:
   - Живущие луком!
Черви, дикари! Гнев Амона на вас! Гнев бога и смерть!
   Семен дернул его за перевязь:
   - Молчать! Докладывай: оцепление расставлено?
   Нехси увял.
   - Да, господин. Мои лучники между домами... Огонь  гаснет,  но  скоро
ладья Ра поднимется в небеса... Наши стрелы даром не пропадут!
   - Потери есть?
   - Нет, господин. Пара синяков да царапины.
   Вопросительный взгляд Семена обратился к двум другим командирам, и те
кивнули.
   -  То  же  самое,  семер,  царапины  да  синяки,  -  сказал  Техенна,
поглаживая прядь длинных рыжих волос. - Мы взяли их без крови.
   - Без нашей крови, - уточнил Тотнахт с ухмылкой.
   - Вяжите пленников, - распорядился Семен. - Детей и женщин отпустить,
Гибли - ко мне! - Он поглядел на Техенну, терзавшего свои волосы:
   - Найдешь отца и мать и можешь быть свободен. Весь  день,  до  самого
заката.
   - Мать не найду, господин. Мать убили,  когда  я  был  меньше  древка
секиры.
   Он повернулся и вместе с Тотнахтом пошел к  толпе  бывших  сородичей.
Пока их обыскивали, вязали,  усаживали  на  землю,  Семен  пил  воду  из
принесенного Ако бурдюка и жевал финики. Тем временем  звезды  в  вышине
погасли, небо начало сереть, а потом посветлело, и золотистый  солнечный
диск стал  подниматься  над  пустыней.  С  места  на  краю  оазиса,  где
находился поселок, было видно, что к западу лежат не столь уж  гибельные
земли - скорей, не мертвые пески, а сухая саванна  с  пучками  невысоких
трав и низкорослыми зарослями.  Тут  можно  прокормиться,  думал  Семен,
глядя на мелькавших вдали  газелей  и  слушая  отрывистый  лай  шакалов.
Конечно, тут не поля с плодородным илом, как в Та-Кем,  зато  территория
большая, а людей - горстка... Паси коз,  стреляй  зверье  и  не  лезь  к
соседу! А если уж полез, так хотя бы не убивай...
   Оглядев ораву пленников, сидевших на земле со скрученными  за  спиной
руками, он поразился, как отличается этот народ  от  роме.  Конечно,  он
видел Техенну всякий день, встречал и других ливийцев, но  никогда  -  в
таком  числе;  количество  зримо  выставляло  напоказ  их  странность  и
особость. У роме кожа  была  смугловатой,  волосы  -  темными,  глаза  -
карими, телосложение - худощавым, хотя встречались и плотные  коренастые
люди. Темеху выглядели более стройными, гибкими, с шевелюрами цвета огня
или красной меди; длинные волосы слегка вились, и одни  заплетали  их  в
косы, а другие просто перевязывали ремешком будто лошадиный хвост. Глаза
казались очень большими, зрачки - непривычно светлыми, но не серыми,  не
голубыми, как у россиян, а сине-зелеными, аквамаринового  оттенка;  кожа
была бледна, и Семен  припомнил,  что  ливийцы,  как  объяснял  когда-то
Инени, не загорают даже под самым ярким солнцем - в отличие  от  ханебу,
северян.
   Странное племя, загадочное... Жаль, что  все  загадки  они  унесут  с
собой, ничего не оставив  для  археологов  будущего  -  ни  изделий,  ни
построек, ни языка, ни письменности.
   Подошел Техенна, волоча на  веревке  мужчину  за  сорок,  с  могучими
мускулами и старым побледневшим шрамом поперек груди. В копне его  рыжих
волос колыхались страусиные перья, лицо было мрачным, и только в  глазах
горели неукротимые разбойничьи огоньки.
   - Гибли, вождь, - промолвил Техенна. - Велик Амон!  Я  дожил  до  дня
мести! Как и этот шакал! Ты отдашь его мне, господин?
   - Отдам. Но сначала... - Семен намотал на  кулак  веревку  и  потянул
вождя к пленникам.
   Он возвышался над ними, будто утес над холмами песка, и голос его был
уверенным, сильным, громким. Слова падали в толпу сидевших на  корточках
людей, разили, как камни из пращи, и улетали в небо с дымом,  курившимся
над развалинами. Кроме этих слов для побежденных сейчас не  существовало
ничего; они означали смерть или жизнь.
   - Я - Сенмен, сын Рамоса, семер из Обеих Земель, и я  не  принес  вам
ничего такого, чем  вы  не  наделили  бы  наших  людей.  Смерть,  огонь,
разорение... Что дали нам, то и получите обратно! но Амон милостив, и  я
не стану убивать вас всех, не уничтожу ваших детей и женщин и не  возьму
вашу землю. Живите! Приходите в Та-Кем на службу пер'о, приносите  шкуры
для обмена, приводите ослов и коз... Но если явитесь  с  оружием,  конец
будет таков!
   Он кивнул Техенне, и тот, вытащив кинжал, ударом кулака сшиб Гибли на
колени. Левой рукой ливиец вцепился вождю  в  волосы,  дернул,  заставив
откинуть голову, и наклонился  над  ним  с  хищной  ухмылкой.  Сверкнуло
бронзовое лезвие, хлынула кровь, Гибли захрипел, дергаясь всем телом,  и
повалился на пыльную землю. Пронзительный женский вопль донесся из толпы
и тут же смолк, будто у кричавшей перехватило горло.
   Семен хмуро оглядел пленников.
   -  Нехси,  Тотнахт!  Выставить  стражу  -  десять  лучников,   десять
копейщиков! Остальные пусть отдыхают, а эти, - он кивнул на ливийцев,  -
будут сидеть здесь день, ночь и следующий день, пока мы не уйдем.  Кроме
вождя, у этого племени есть старейшины?
   - Да, господин, - сказал Техенна,  вытирая  кровь  с  ладоней  пучком
травы. - Иапет, Шилкани и еще трое.
   - Пусть их освободят. Пусть один из них пойдет за женщинами, прикажет
им возвратиться в поселок и приготовить пищу для  наших  воинов.  Другой
пусть найдет наших девушек. Я хочу их видеть и говорить с ними! А прочие
старейшины пойдут с Шедау осматривать стада.  Мы  возьмем  вдвое  больше
животных, чем угнано из Пиома.
   - Большое стадо... не справиться... - буркнул Шедау.
   - Не мы его погоним, они, - Семен покосился на пленников.  -  Человек
тридцать-сорок хватит. Отпустим их, когда доберемся домой. -  Он  бросил
взгляд на Техенну:
   - Ты нашел отца?
   - Нашел, господин. Второй подарок Амона... - Ливиец  плюнул  на  труп
Гибли. - Дом Такелота, моего отца, в сохранности, и он просит, чтобы ты,
господин, разделил с ним трапезу и отдохнул в  знойное  время.  Козленок
уже жарится!
   - Хорошо. Пойдем!
   Они зашагали к краю площади, и там их нагнал Тотнахт:
   - Господин...
   Семен повернулся. Лицо копьеносца было багровым, губы подергивались.
   - Господин, ты приказал не убивать детей и женщин, и мы повиновались.
Но эти... - Тотнахт метнул яростный взгляд на толпу ливийцев,  -  эти...
Они-то не щадили ни женщин, ни детей! И  ты  даруешь  им  жизнь?  Ты  не
позволишь нам смочить свои копья их поганой кровью?
   - Позволю. Но не сейчас. - Семен положил руку на плечо Тотнахта. - Ты
ведь слышал, что было сказано? Я хочу говорить с девушками.  Потом  буду
судить  и  карать  виноватых.  Возьми  точильный  камень,   Тотнахт,   и
постарайся, чтобы твое копье стало острым!
   Копьеносец свирепо ощерился и повернул назад. Минуты три-четыре Семен
и Техенна шагали в молчании, огибая уцелевшие палатки, колья, к  которым
привязывали коз, разбросанную  утварь  и  грубые,  сложенные  из  камней
очаги. Потом провожатый Семена бросил на него  пристальный  взгляд  и  с
непривычной робостью осведомился:
   - Скажи, мой господин, ты многих еще убьешь? Конечно, они грабители и
воры, но все же...
   - Все же - твой народ, - закончил  Семен.  -  Я  обещаю,  Техенна,  и
клянусь клювом Гора, клыками Сохмет и копытами Аписа, что будут наказаны
только виновные. - Он помолчал и добавил:
   - Не потому, что ливийцы, а потому, что разбойники.

   Ты, читающий эту летопись, можешь спросить: отчего я не последовал за
Стражем, другом моим, Сошедшим с Лестницы Времен? Но если ты умен, ты не
задашь такого вопроса Без пояснений моих тебе будет ясно,  что  старость
не должна мешать молодости,  что  дряхлому  и  бессильному  не  место  в
дальнем походе на корабле и что ему самый прекрасный западный край чужд,
ибо уже  построена  гробница  в  Городе  Мертвых,  готовая  принять  его
останки...
   Кроме того, я намерен закончить две свои повести, явную и  тайную,  и
желаю, чтобы хранились они в священной земле Та-Кем.
   Тайная летопись жреца Инени.

Глава 14
ЗАПАДНЫЙ КРАЙ

   Такелоту, отцу Техенны, было порядком за семьдесят; видимо, он, как и
одноглазый генерал Инхапи, помнил времена Яхмоса и Амен-хотпа, не говоря
уж о славном правлении первого Джехутимесу.  Волосы  Такелота  поседели,
зрачки стали тусклыми, как покрытый пылью аквамарин, но голос не  дрожал
и память не ослабела. Он вполне прилично изъяснялся на  языке  Та-Кем  и
вызывал у Семена искренние симпатии, ибо, несмотря на разницу в годах  и
внешности,  чем-то  неуловимым  напоминал  Мериру.  Чем  именно,  стоило
поразмыслить, и Семен, слушая речи старого ливийца и всматриваясь в  его
лицо, наконец  доискался  причины  сходства:  один  -  пират,  другой  -
разбойник. Но очень почтенный, словно доживший до пенсии Робин Гуд.
   - Благодарю тебя, вождь, за милость к моему недостойному  племени,  -
говорил Такелот, отрезая гостю ногу козленка. - Что  за  беда,  если  ты
перебьешь половину этих бездельников и воров!  Женщины  новых  нарожают,
ибо они плодовиты, как козы. Главное - вот это!  -  Он  вытянул  руку  к
саванне и пасущимся в ней стадам. - Другой забрал бы наших быков,  овец,
ослов и коз, а всех мужчин и женщин переселил в болота Дельты или,  хуже
того, в бесплодные скалы к востоку от устья вашей Реки. Я  там  бывал...
давно, когда мои  волосы  были  не  пеплом,  а  огнем...  Гиблое  место!
Подходит лишь для тех людей, которых вы называете хабиру.
   Он протянул Семену мясо на кончике кинжала и сделал знак стоявшей  за
спиной Техенны девочке. Та проворно наполнила  чаши  козьим  молоком  из
расписного глиняного  кувшина.  Такие  кувшины  делали  в  Саи,  а  чаши
голубоватого фаянса - в Хай-Санофре.  Поясок,  подвеска  и  браслеты  на
девочке явно происходили из Буто, ковер, расстеленный на полу хижины,  -
из Мен-Нофра, а нож, которым Такелот пластал козленка, -  из  Кебто  или
Танарена. Все ценное, что виделось в доме взгляду, пришло с востока,  из
долины Хапи, однако появилось не само собой - ведь у  ковров,  кувшинов,
чаш и прочего имущества ног не имеется, как и желания  переместиться  из
Та-Кем  в  Ливийскую  пустыню.  Но  вещи  не  выбирают  хозяев,  а  лишь
покорствуют желаниям людей. Одни их  делают,  другие  приобретают,  дабы
порадовать себя и близких, но служат они третьим - тем, у  кого  в  руке
топор, а за плечами - связка дротиков.
   - Еще благодарю тебя за сына, - старый ливиец повернулся к Техенне, и
глаза его блеснули. - Владыка Песков послал мне сегодня три  радости:  я
видел труп врага, я встретился с сыном, и  я  понял,  что  вождь  его  -
могущественный  воин,  великий,  как  горы  Того-Занг.  С  таким  вождем
становишься достойнейшим из  людей,  украшенным  перьями,  браслетами  и
остальным богатством. Но главное сокровище - память! Память о  тех,  кто
пожелал тебя убить и кого ты сам убил, насладившись треском его костей и
видом крови, что хлещет из перерезанной глотки!
   Прекратив жевать, Семен поглядел на  старого  разбойника,  соображая,
сколько глоток тот перерезал на своем веку  и  сколько  разбил  черепов.
Тянуло на высшую меру  или  на  три  пожизненных,  если  вспомнить,  что
расстрел в России отменили. Он пробормотал на русском: "С волками  жить,
по-волчьи выть..." - рванул зубами сочное мясо с кости,  проглотил  и  с
важным видом произнес:
   - Пять лет твой сын со мной, почтенный Такелот, и не было  дня,  чтоб
кровь не обагрила его оружие. Он убивал нехеси у каждого из трех  речных
порогов, он убивал  воинов-роме,  восставших  против  пер'о,  и  если  в
какой-то из дней ему не  попадался  человек,  которого  стоит  проткнуть
копьем, он шел в пустыню и убивал там льва. Нынче  львы  в  окрестностях
Уасета перевелись, и он рубит  головы  журавлям  и  гусям  для  вечерних
трапез, чтобы не потерять сноровки. А сноровка ему нужна,  очень  нужна!
Ведь он держит щит передо мной и отражает врагов, целящих в мою печень!
   - Да пожрет их Владыка Песков! - провозгласил Такелот, раздувшись  от
гордости за сына.
   - Да пожрет,  -  согласился  Семен,  обгладывая  кость  и  подмигивая
Техенне. Тот тоже работал  челюстями,  усмехался,  а  еще  помалкивал  с
достойной похвалы скромностью.
   Девчушке, которая прислуживала им, исполнилось  лет  одиннадцать,  и,
кроме пояска, браслетов и малахитовой подвески, на ней  не  было  ровным
счетом ничего. Груди ее уже  начали  наливаться,  бедра  округлились,  а
огромные зеленоватые глаза то и дело  с  явным  интересом  обращались  к
гостю. Заметив, что Семен тоже поглядывает на девочку, Такелот сказал:
   - Хочешь ее? Она - дочь младшей дочери моей умершей сестры и  еще  не
знала мужчин. Большая честь для нее, если ты станешь первым.
   Девочка хихикнула, а Семен поперхнулся молоком, побагровел и буркнул:
   - Вряд ли это хорошая мысль, отец мой. Видишь ли, я человек рослый  и
предпочитаю крупных женщин. Иногда мелких, но уж  во  всяком  случае  не
детей.
   - Тогда, быть может, ты примешь ее в подарок? Она подрастет и, думаю,
будет такой же, как моя сестра. А та была женщиной высокой и  сильной  и
обращалась с оружием не хуже воина. Помню, была у нее дубинка, окованная
медью... С этой дубинкой и с котлом, в котором варят мясо, познакомились
все ее мужчины.
   - И много их было?
   Такелот впал в  глубокую  задумчивость,  беззвучно  шевеля  губами  и
пересчитывая пальцы, которых явно не хватало. Наконец он произнес:
   - Десять и еще четыре, если вспомнить  человека  из  племени  мешвеш,
который ее украл. Сестра зарезала его во сне, отрубила ухо и  детородный
орган и вернулась в Уит-Мехе. Очень  достойная  женщина!  И  эта,  -  он
похлопал девчушку по ягодицам, - похожа  на  нее,  как  один  наконечник
стрелы на другой.
   - Тогда я лучше воздержусь, - сказал Семен, прикидывая, что  с  двумя
наложницами, кушиткой и ливийкой, ему, пожалуй, не справиться. В постели
еще туда-сюда, а вот в  иное  время...  Не  будет  спокойствия  в  доме!
Девчонка подрастет, и либо  То-Мери  скормит  ее  крокодилам,  либо  она
пырнет То-Мери ножиком. Нехорошо!
   - Но я должен чем-то тебя одарить, господин! - воскликнул Такелот.  -
Я был вождем, и я не беден, но думаю, что в доме твоем хватает оружия  и
чаш, а в загонах - овец  и  коров.  Какой  же  дар  наилучший,  если  не
женщина? Та, чье тело прохладно в жару и греет в холод?
   Семен потер щеку с недельной щетиной.
   - Мне есть с кем согреться, почтенный Такелот. Что до подарков, то  я
буду счастлив, если ты одаришь меня воспоминаниями. Ты ведь сам  сказал,
что главное сокровище - память!
   Старый разбойник приободрился и вроде бы даже помолодел.
   - Хочешь, чтоб я перечислил убитых врагов?
   - Нет. Но слышал я от сына твоего, что в молодые годы ты странствовал
по четырем сторонам света и брал добычу в любом оазисе, в Обеих Землях и
на морском берегу.  Расскажи  мне  об  этих  походах  и  дальних  краях.
Например, о горах Того-Занг... Никогда о них не слышал.
   - Ах-ха! - Такелот сморщился, припоминая, отставил чашу. - Давно  это
было! Когда же?
   Он бросил взгляд на Техенну, и тот подсказал:
   - После набега людей из Каттара. Когда смерть коснулась моих  братьев
и матери, да будет к ним милостив Осирис!
   - Верно! Моя женщина погибла, и погибли мои сыновья, когда шакалы  из
Каттара явились в Уит-Мехе... Мы вырезали их сердца,  но  не  у  всех  -
многие утекли в пустыню, и я собрал отряд, чтобы догнать их и бросить  в
пасть Владыке Песков с отрезанными ступнями. Каттар, мой  господин,  это
большой оазис в пятнадцати днях пути к  заходу  солнца,  и  лежит  он  в
глубокой котловине, где травы обильны, воды сладки, а скот тучен. Но мы,
люди из Уит-Мехе, плохо знаем те места, и потому шелудивые псы, за коими
мы гнались, пришли в оазис раньше нас, забрали свои  стада  и  женщин  и
покинули Каттар, опасаясь нашего возмездия. Добравшись туда,  я  увидел,
что пастбища и палатки пусты, что нет для нас ни врагов,  ни  добычи,  а
значит, зря мы терпели жару и голод в песках и утоляли  жажду  протухшей
водой. Сердце мое огорчилось, и я сказал себе...
   Такелот  хрипло  закашлялся,  приник  к  чаше   с   молоком,   потом,
отдышавшись, хлопнул костистыми ладонями по коленям:
   -  Я  сказал,  что  буду  преследовать  каттарских  псов,  как  гиена
преследует лань, долго и терпеливо, пока не  увижу  их  кровь  на  своем
клинке. Не ради поживы, а ради мести, ибо они убили двух моих сыновей  и
мать последнего сына, Техенны, который в те годы был слишком мал,  чтобы
пронзить врага дротиком. Воистину,  жажда  мести  обуревала  меня,  и  я
поклялся Владыке Песков страшной клятвой, и в знак ее спалил свои волосы
над огнем. А после двинулся через пустыню на  запад,  и  через  двадцать
дней все мы - я, мои воины и ослы - увидели море...
   "Это какое же море?" - подумал Семен. Если отправиться из Уит-Мехе  и
идти на запад больше месяца, то одолеешь километров  восемьсот...  самое
большее  -  девятьсот...  Значит,  не  до  Атлантики  добрались,  а   до
Средиземного моря, до залива Большой Сирт, который  врезается  в  Африку
будто след лошадиного копыта... Тоже немалое путешествие! Через  пустыню
и сухую степь!
   Он решил, что нанесет этот маршрут на карту. Карты у Семена были -  и
получше той мозаики с росписью, что украшала пол в  святилище  Ипет-сут.
Его память художника хранила очертания земных континентов, самых крупных
островов, озер и рек, в нужном месте и нужных пропорций,  и  если  он  и
ошибся в чем-то, то не больше чем  на  сотню-другую  километров.  Еще  в
первый год своей  жизни  в  Та-Кем  он  начертил  эти  карты  на  листах
папируса, изобразив с особой тщательностью  Средиземное  море,  Красное,
Черное и Персидский залив, а также территории, лежавшие на  их  берегах.
Этот атлас являлся его величайшим сокровищем - тем более что на одной из
карт были помечены уже существующие и еще не выстроенные города:  Кносс,
Афины, Коринф, Микены, Рим, Ниневия, Вавилон и Карфаген.
   - Мы увидели море, - продолжал Такелот, - но не увидели врагов. В тех
местах живут  люди  нашего  языка,  с  которыми  у  нас,  за  дальностью
расстояния, нет ни споров, ни счетов. Они сказали,  что  каттарские  псы
идут вдоль побережья и что мы нагоним их через несколько дней, ибо стада
их истощены, а люди сбили ступни в кровь. За нами тоже оставались  следы
крови - ведь переход через  пустыню  нелегок,  и  трое  из  наших  стали
жертвой Владыки Песков. Но все же мы могли двигаться быстрее, так как не
было с нами ни женщин, ни детей, ни стариков, а одни лишь сильные  воины
числом двадцать и шесть десятков. Мы направились в солнечную сторону,  а
потом берег опять повернул на закат, и вскоре увидели мы вражеский стан,
и напали, и убили всех, кроме ослов, овец и коз. Сердце мое успокоилось,
и я уже подсчитывал добычу, но тут явились к  нам  люди  той  земли,  за
своей половиной, ибо битва была в их краях и хотелось им поучаствовать в
дележе. Я дал, что они просили, и  они  сказали:  теперь  дай  все,  раз
перебил женщин этого племени, которые нам были нужны! И я дал остальное,
ибо явились они в великом множестве...
   Вор у вора скотину украл, мелькнуло у Семена  в  голо