сетим  их
гробницу в Джеме. Ты не встречался с ними - там, в полях блаженных?
   - Не могу сказать. Не помню...
   Семен склонил голову, спрятал лицо в ладонях, чувствуя,  как  браслет
на запястье царапнул подбородок. В той, другой жизни его  родители  тоже
умерли, и мысль о них пронзила его внезапной болью. Он  понял,  как  был
одинок все эти годы, тянувшиеся слов но бесконечный караван; встречались
случайные спутники, женщины и мужчины, а больше - ничего... Ни любви, ни
семьи, ни достойной работы, ни  прочих  успехов,  какими  можно  было  б
похвастать в его летах, в период расцвета и  зрелости...  Какая  уж  тут
работа - поддельные иконы, пепельницы да  матрешки!  Возможно,  по  этой
причине он и поехал к Кеше Муратову в Хасавюрт,  не  ради  денег,  а  от
безнадежности, будто сбежал от себя самого... Посидеть за стаканом вина,
вспомнить с другом молодость... Вот и посидел! Два года с лишним в  ямах
да подвалах!
   Опустив руки, он поглядел на Сенмута и усмехнулся. Ну, что  было,  то
было, и тосковать о прошлом ни к чему! Тем  более  о  ямах,  подвалах  и
пепельницах с матрешками... И пусть тут нет ни телевизоров, ни унитазов,
ни трамваев, зато есть  брат!  Возможно,  сыщется  и  что-нибудь  еще...
что-то такое, о чем Семен Ратайский и мечтать не мог, что  суждено  лишь
Сенмену, сыну Рамоса...
   Он снова бросил взгляд на берег и спросил:
   - Скажи, почему солдаты копают могилу в холмах? Почему  не  здесь,  у
реки?
   - Ты не помнишь,  как  разливается  Хапи?  Сегодня  двенадцатый  день
мехира, воды схлынули, а в месяце атис  берег  будет  затоплен,  и  тела
сгниют. Мы не можем взять погибших с собой,  привезти  в  Неб  и  отдать
бальзамировщикам... Но такова судьба солдат  и  путников!  Каждый  может
погибнуть на  чужбине  и  лишиться  достойного  погребения...  так,  как
случилось с тобой... Пусть же лежат в холмах, в  сухой  земле,  а  не  в
грязи!
   - Значит, я погиб на чужбине, - задумчиво протянул Семен. - Но где? И
кем я был? И что со мной произошло?
   - То же, что чуть не случилось с нами. Ты  был  ваятелем  и  ушел  за
горизонты Ра в таком же плавании, какое совершаем мы сейчас. Великий Дом
- жизнь, здоровье, сила! - повелел  найти  подходящее  место  для  новых
каменоломен, и ты отправился в страну Куш. Тебя и  нескольких  воинов  и
корабельщиков убили нехеси - да поразит  их  мощная  Сохмет!  -  и  ваши
спутники - те, кто остался жив, - похоронили мертвых где-то  поблизости,
в скалах у третьего порога. Дикие нехеси из  земли  Иам  убили  вас,  те
самые, что чуть не разделались с нами прошлой ночью...  Мы  бы  погибли,
если б Осирис не прислал тебя, чтобы спасти  сынов  Та-Кем  и  отомстить
обидчикам!
   - Что ж, - произнес Семен, - долг платежом красен. Осирис, кажется, о
том не забывает.
   - Он справедлив!
   -  Конечно,  конечно,  -  согласился  Семен,  поглядывая  на  воинов,
засыпавших землей могилу. Их силуэты были едва видны на  фоне  темнеющих
небес, и казалось,  что  на  холме  копошатся  бесплотные  призраки.  Не
спуская с них глаз, он промолвил:
   - Ты говоришь, я оставался в полях  Иалу  больше  десятилетия...  Это
большой срок. Кто же теперь правит в благословенной земле Та-Кем?
   - Благой бог Мен-хепер-ра, владыка Обеих Земель, да живет  он  вечно!
Правда, он еще молод и неопытен, слишком молод,  чтобы  носить  белую  и
красную короны, однако...
   Мен-хепер-ра!  Семен  нахмурился;  попытка  определиться  во  времени
оказалась неудачной - такого фараона он не знал.  Слишком  молод?  Может
быть, Тутанхамон? А имена не совпадают по той причине, что  Мен-хепер-ра
- не личное имя, а тронное? Кажется, у царей Та-Кем было множество  имен
и титулов... Какое назвал ему Сенмут?
   - У владыки есть другое имя? - спросил он, глядя на возвращавшихся  с
холма солдат. Показался один из  раненых,  высокий  темнокожий  человек;
руки его мерно двигались над грудой  хвороста,  и  вскоре  там  зажглась
огненная искра.
   -  Да,  конечно.  Его  зовут  Джехутимесу,  так  же,  как  звали  его
благословенного отца и великого деда. Первый Джехутимесу и послал тебя в
Куш... Припоминаешь?
   Семен неопределенно пожал плечами. Три Джехутимесу  подряд...  Ценная
информация для историка, но для него этот факт  значил  не  больше,  чем
льды  на  вершине  Килиманджаро.  Он  мог  бы  припомнить  десяток  имен
древнеегипетских фараонов, но первые, что всплывали в памяти, - Тутмос и
Рамсес - не  годились;  то  были  эллинизированные  имена,  отличные  от
настоящих. Насколько отличные, Семен не представлял;  возможно,  разница
была такой же, как между названиями страны: Египет-Айгюптос и  Та-Кем...
Впервые ему пришло в голову, что вся история Египта, которой его  учили,
полнится греческими названиями и именами, а это значило, что ни одно  из
них не соответствует  действительности.  Он  затвердил  в  гипнотическом
трансе названия многих городов, Уасет и Мен-Нофр, Саи и Абуджу, Хетуарет
и Нехеб, Кебто и Пермеджед - но что это были за города? Где  находились?
Какому времени принадлежали? Какой из них был Мемфисом, какой - Фивами?
   Это оставалось тайной за семью печатями, а значит, были нужны  другие
ориентиры. В конце концов, должен ведь он представлять, в  какую  угодил
эпоху! Явно не в Египет Птолемеев и, пожалуй, не  в  седую  древность  -
кинжалы и наконечники копий у воинов не медные, а  бронзовые...  Видимо,
Среднее или Новое царство, тысячелетняя эра, вместившая многие династии,
падения и  взлеты,  мятежи  и  войны,  жестокие  междоусобицы  и  прочий
исторический парад кровавых катаклизмов... Но для  него  все  это  -  не
история! Он - здесь! Он может прожить свою жизнь спокойно и мирно,  если
попал в период процветания, либо закончить  ее  в  рабстве  у  гиксосов,
ассирийцев или персов. Рубить камень  где-нибудь  в  Ниневии...  Чем  не
Чечня!
   От такой перспективы он побледнел, и Сенмут, истолковав его бледность
как признак усталости, кивнул на ложе.
   - Спи, брат! Ичи-ка не проходит бесследно  ни  для  дающего,  ни  для
берущего. Спи! В эту ночь я буду стоять  на  страже  вместе  с  воинами,
охраняя твой сон, а завтра мы отправимся в дорогу.  Поплывем  к  острову
Неб, и дальше - в Уасет, в столицу! Ты со мной, а это значит,  что  боги
благословляют наш путь.
   Палуба качнулась под ногой Сенмута, когда он спрыгнул на берег. Семен
устроился в углу, напротив спящего Инени; жрец дышал тихо и  ровно,  его
лицо и обнаженные руки сливались с наступившим  сумраком,  белая  одежда
казалась клочком расплывшейся под стеной туманной  мглы.  Закрыв  глаза,
Семен думал о своем двойнике, о Сенмене, ваятеле  фараона,  погибшем  от
копья кушитов. Или, может  быть,  от  палицы,  что  дела,  в  общем,  не
меняло... Может быть, правы буддисты, верящие в переселение  душ,  в  их
бесконечную реинкарнацию, гибель и возрождение в новых живых  существах?
Может быть, Семен Ратайский и есть тот самый  Сенмен,  вновь  облеченный
через столетия плотью и кровью? Может быть, таинственная  сила,  которую
брат называет богом, а он -  судьбой,  отправила  его  сюда  с  какой-то
целью?
   Если так, все объяснялось разумно, в соответствии с логикой. Когда-то
он был Сенменом и умер в битве возле нильских порогов, чтоб  возродиться
в полях Иалу, то бишь в двадцатом веке;  но  память  сердца  влекла  его
назад с такой необоримой  мощью,  что  ткань  времен  вдруг  треснула  и
раздалась... Может быть,  чуть-чуть  помог  Осирис?  Почему  бы  и  нет?
Впрочем, неважно, главное в другом: если его гипотеза верна, то, значит,
после цепочки бесчисленных перерождений он возвратился на свое место  во
времени и пространстве. Туда, где ему надлежит быть.
   Подумав об этом, он успокоился и заснул.

***

   В следующие четыре дня, пока судно  неторопливо  спускалось  вниз  по
течению, Семен обогатился массой сведений. Во-первых,  теперь  он  знал,
что плывет по широким водам Хапи где-то между третьим и вторым порогами,
что их корабль скоро покинет немирную  страну  Иам  с  ее  разбойничьими
племенами и окажется в краях хоть  и  не  слишком  цивилизованных,  зато
относительно  безопасных.  Эти  местности  за  вторым   порогом   носили
странные, ничего не говорившие ему названия - Сатжу, Иртег, Вават; имена
то ли поселений и народов, то ли правивших ими вождей, плативших дань  и
подчинявшихся Великому Дому.
   Второй прояснившийся вопрос затрагивал полномочия Сенмута и цели  его
экспедиции. Оказалось, что обретенный брат, несмотря на  молодость,  был
царским зодчим и вельможей-семером, носившим титул Уста  Великого  Дома.
Это означало, что, исполняя приказы владыки  Обеих  Земель,  он  обладал
законными правами  требовать  и  получать  от  хаку-хесепов,  правителей
провинций-сепов, работников,  воинов,  повозки,  корабли  и  пропитание.
Пожалуй, самой значительной персоной из хаку-хесепов  являлся  наместник
Рамери, хранитель Южных Врат, правивший в  кушитских  землях  за  первым
порогом. Там добывали золото, медь и самоцветы,  но  главным  богатством
все же считался строительный камень, великолепный розовый  гранит,  вещь
совершенно незаменимая, пригодная для обелисков и статуй,  а  также  для
облицовки храмов, дворцов и  пирамид.  Помня  об  этих  богатствах  юга,
фараоны с древних времен не обделяли хранителей Врат вниманием,  посылая
на край своей державы то соглядатаев, то ревизоров, или иных чиновников,
а  временами  -  целые  геологические   экспедиции.   Над   нынешней   и
начальствовал Сенмут.
   Повод для нее был таков. Джехутимесу Первый, дед  правящего  фараона,
добрался со своими армиями до третьего порога и выстроил  там  цитадель,
внушавшую трепет разбойникам-нехеси - иными словами, кушитам  из  страны
Иам. Со временем, однако, этот форпост захирел и превратился в пункт для
сбора дани, слоновых бивней, шкур и ароматных  смол,  а  также  в  место
ссылки, куда отправляли проштрафившихся офицеров и солдат. Это было  еще
одним наказанием, сопровождавшим основное, коим являлось лишение  чести,
а значит, милости богов,  благоволения  царя  и  достойного  погребения.
Лишенцы, сотни две или три, сохли заживо средь  знойных  плоскогорий,  а
вместе с ними страдал безвинный человек - Туати, комендант затерянной  в
дебрях юга крепости.
   Верный способ покончить с таким унизительным  положением  был  хорошо
известен и одинаков во все времена: выслужиться  перед  начальниками.  И
вот хитроумный Туати донес Великому Дому, а заодно и хранителю Врат, что
в подчиненных ему областях нашелся превосходный камень  -  нефер-неферу,
из наилучших лучший, каким подобает украшать лишь храмы Амона и  царские
усыпальницы. Письмо из  дальних  пределов  повергли  к  стопам  казначея
Нехси,  третьего  из  государственных  мужей  Та-Кем,  и  тот  послал  с
проверкой на юг Сенмута, царского зодчего.
   Как выяснила беспристрастная ревизия, камень в землях Туати имелся, и
очень даже неплохой, но вывезти его к реке казалось делом безнадежным  -
для этого пришлось бы рыть канал или прокладывать дорогу тысяч в  двести
локтей.
   Сенмут выяснил это на третий день, намекнул  Туати,  что  есть  места
похуже третьего порога, и, покинув его в тоске и  печали,  отправился  в
обратный путь, прихватив заодно мешки с благовониями и прочей  кушитской
данью. Плыли, как обычно, в  светлое  время,  а  на  ночь  приставали  к
берегу, и  на  одной  из  ночевок  египтян  подкараулили  нехеси.  Банда
оказалась велика; быть бы путникам в полях Иалу, если б не Семен  с  его
кувалдой. Ее, кстати, не позабыли, бережно упрятав в сундук из  розового
дерева, принадлежавший Сенмуту. Железо в стране Та-Кем считалось великой
ценностью, а кроме того, этот  увесистый  молот  в  глазах  египтян  был
предметом священным, доставленным прямо из царства Осириса.
   Спустя несколько дней Семен  уже  мог  различать  физиономии,  говор,
имена спутников Сенмута.  Сперва  все  они,  кроме  бледнокожего  рыжего
ливийца, казались Семену одинаково смуглыми, кареглазыми, темноволосыми,
но острый глаз художника  быстро  подметил  различия  в  оттенках  кожи,
телосложении и возрасте. Не все из них являлись солдатами; самый юный  -
тот, что прислуживал Инени, а заодно и Семену - был учеником жреца. Этот
симпатичный темноглазый парень, будущий зодчий и писец, откликавшийся на
имя Пуэмра, проходил сейчас курс наук  по  выживанию:  дрался  с  дикими
кушитами, греб, ворочая тяжелое весло, разжигал костры, готовил  пищу  и
даже стоял у руля.
   Последнее  случалось  нечасто,  так  как  Мерира,  мастер  паруса   и
корабельщик, предпочитал не выпускать из рук рулевое весло.
   Этот Мерира с самого начала заинтересовал  Семена.  На  вид  кормчему
было за пятьдесят. Тощий и жилистый, лицо его в профиль напоминало топор
с острым выступом носа посередине лезвия. Родился  Мерира  в  Хетуарете,
одном из городов Дельты, и плавал по Реке и морским просторам не  меньше
трех десятков лет. Шрамы  на  теле  кормчего  показывали,  что  он  свел
знакомство не только с парусами, но с копьем и секирой. Был  корабельщик
угрюм, ворчлив, себе на уме, и к каждым трем словам добавлял еще  три  -
или проклятие, или площадную брань,  а  то  и  богохульство.  Семену  он
нравился чрезвычайно; если закрыть глаза  и  слушать  Мериру,  казалось,
будто вернулся домой, в славный город Питер, и трешься у пивного  ларька
плечом к плечу с братьями-пролетариями.
   У одного из раненых,  мужчины  внушительного  роста  и  атлетического
сложения, кожа отливала цветом кофе, губы выглядели слишком пухлыми  для
роме, а нос - более широким и плосковатым.  Звали  его  Ако,  и  был  он
маджаем, то есть наемником из Куша, но не из дикой страны Иам, а из мест
восточней  первого  порога.  В  ночной  схватке  ему  проткнули   голень
дротиком, но Ако не унывал и активно лечился пивом.
   Другим наемником был ливиец Техенна, отличавшийся  от  египтян  белой
кожей, огромными сине-зелеными глазами и гривой огненных волос. Этот сын
песков и зноя родился в никому не ведомом  оазисе  Уит-Мехе  в  Западной
пустыне, что-то не поделил с вождем, то ли козу, то  ли  жену.  По  этой
уважительной причине Техенне собирались отсечь конечности,  а  остальное
скормить шакалам. Но парень он был  прыткий,  и  знакомству  с  шакалами
предпочел казенный хлеб на нильских берегах.
   Эти трое, Мерира, Ако и Техенна, были людьми Сенмута, служившими  ему
уже не первый год. Шестеро остальных, а также все погибшие при нападении
нехеси  являлись  воинами,  корабельщиками  и  гребцами  из  подчиненных
наместнику Рамери отрядов и обитали в неведомом  Семену  городе  Неб.  У
него было еще одно название, очень  поэтичное  -  Город,  стоящий  среди
струй, - но с чем оно связано, оставалось пока для Семена загадкой.
   Все чаще он размышлял над  тем,  что  понимает  слова,  но  не  смысл
сказанного.
   "Сегодня двенадцатый день мехира, - сказал Сенмут, - а в месяце  атис
берег будет затоплен..." И еще сказал: "Инени боялся, что  магия  ичи-ка
тебя убьет или сделает безумцем..."
   Ичи-ка - "забрать душу" в дословном переводе... И что это значило?  О
какой магии шла речь? Каким временам года  принадлежали  месяц  мехир  и
месяц атис? Была ли  сейчас  весна  или  осень,  тянулось  ли  лето  или
наступала зима? В языке роме не имелось таких  слов,  и  времен  года  -
поразительно! - было не  четыре,  а  только  три:  Половодье,  Всходы  и
Засуха.
   "Во имя Сорока Двух! -  кричал  Мерира  стоявшему  у  рулевого  весла
молодому Пуэмре. - Держи на локоть правее, сын гиены! На локоть, говорю,
чтоб тебе сгнить за третьим порогом! Чтоб тебе там камень  грызть,  вошь
ливийская!"
   Все в его речи  тоже  являлось  загадкой.  Кто  эти  Сорок  Два?  Чем
неприятен третий порог, и отчего там люди гниют и грызут камни?  Что  за
ливийская вошь - и почему именно ливийская?
   Ако болтал с Техенной, вспоминая  с  блаженной  улыбкой,  как  упился
пивом в прежний праздник Опет, в тот самый  день,  когда  жрецы  выносят
статую владыки Амона в торжественном шествии.
   Ливиец фыркал и насмешливо кривился:
   "Ты, пивной кувшин, не просыхал с рассвета до заката все  одиннадцать
праздничных дней, а на двенадцатый  Сенмут,  наш  господин,  лечил  тебя
плетью, да так и не вылечил - шкура твоя прочнее бычьей!"
   "Врешь, - не соглашался Ако, - дело не в шкуре, а в том, что господин
наш - да защитит его Нейт! -  добр  и  милостив;  не  плеть  схватил,  а
прутья, да и те сухие, не моченые".
   "В другой раз  будет  плеть,  -  скалился  рыжий.  -  Плеть  из  кожи
бегемота!"
   Неплохо живут  ребята,  думал  Семен,  слушая  эту  перепалку;  пива,
похоже, залейся, и праздник - одиннадцать дней! Что же за праздник такой
- Опет? И почем  здесь  пиво,  если  маджай,  кушитский  наемник,  может
поглощать его кувшинами?
   Сенмут звал его, показывал на  берег,  где  неуклюжие  пестрые  твари
трудились над мертвой антилопой.
   - Взгляни, брат, - хойте! Гиены! В древности их  приручали,  ибо  они
сильней и кровожадней псов. Даже откармливали и ели... Слышал я, что  за
первым порогом и сейчас едят...
   - В древности? Когда? - спрашивал Семен и получал ответ:
   - В эпоху Снофру и Хуфу, да живут они вечно в царстве Осириса!
   Тысячу лет назад? Полторы? Или две? И что за смутно  знакомые  имена?
Хуфу - кажется, Хеопс, строитель пирамиды... А кто же такой Снофру?  Его
прародитель или наследник?
   Время и язык по-прежнему играли с ним в прятки, не раскрывая до конца
своих тайн. Знание слов еще не вело к безусловному пониманию, ибо  слова
рождались жизнью, являлись отражением  ее  реалий,  дымом  над  кострами
бытия. А бытие, даже столь, казалось бы, простое, как в эти  архаические
времена, было на самом деле неимоверно сложным, и  в  нем  переплеталось
все: боги, демоны, загробный мир  и  цены  на  пиво,  названия  месяцев,
городов, народов и меры длины, праздники и  имена  усопших  в  древности
владык, магия, верования, предрассудки и странные обычаи вроде  поедания
гиен. Эта сложность угнетала Семена, напоминая  ему,  что  он  -  чужак,
пришелец в этом мире, еще не свой.
   На четвертый день плавания местность изменилась. Саванна,  тянувшаяся
по  берегам  реки,   отступила   и   исчезла   под   напором   скалистых
нагромождений, причудливых утесов и камней; безжизненный пейзаж -  бурые
и серые каменные обломки, песок, дюны и кратеры - походил на  лунный,  и
только нильские воды  да  теплое  солнце  напоминали,  что  их  кораблик
по-прежнему на Земле, а не в иных, неведомых и недоступных для  человека
измерениях. Днем было все еще жарко, но ночи стали на удивление холодны;
топливо в этих краях являлось редкостью, костер раскладывали  скудный  и
грелись около него, закутавшись в шерстяные плащи.
   Ночная прохлада, однако, благоприятным образом  сказалась  на  Инени.
Четыре дня он пролежал в каюте, то засыпая, то просыпаясь и  разглядывая
потолок; юный Пуэмра кормил его, поил вином, помогал вечерами  сойти  на
берег и устроиться рядом с костром. Казалось,  жрец  не  только  отходит
после магического напряжения, но о чем-то непрерывно размышляет;  иногда
его задумчивый взгляд останавливался на Семене, губы  сжимались,  ноздри
бледнели,  и  морщины  бороздили   лоб.   Какая-то   внутренняя   борьба
происходила в нем, словно в душе Инени  вступили  в  схватку  восторг  и
недоверие, желание понять и страх перед  тем,  что  понять  до  конца  -
возможно, значит умереть.
   Остальные спутники Семена были людьми простыми, а потому  не  слишком
задумывались, откуда явился этот огромный, мускулистый и  так  непохожий
на них человек - то ли из африканской саванны, то  ли  действительно  из
царства Осириса. Последнее даже было  бы  лучшим,  ибо  этот  гигант  не
только спас их от нехеси, но оказался  вдобавок  братом  господина  -  а
значит,   на   них   на   всех   распространялось    его    божественное
покровительство. Семену выказывали знаки почтения как знатному семеру, и
с каждым днем становилось яснее, что можно его не бояться, поскольку  он
не бог, а челов