моря до океана... Но вот,  повинуясь  космической  силе,  равнина  стала
пересыхать, потоки обмелели, зеленый покров  сделался  скудным,  и  люди
двинулись на восток, к самой  большой,  последней  реке,  пренебрегавшей
гневом пустыни, ибо тянулась она д тропиков и  полнилась  дождями.  Тем,
кто явился к ней первыми, повезло: повоевав друг  с  другом  пару  тысяч
лет,  они  объединились,  назвали  себя  роме,  изобрели   письменность,
религию, светскую власть и начали сеять пшеницу  и  возводить  пирамиды.
Опоздавшим пришлось туго - место  занято,  и  бывшие  родичи  не  желают
делиться и признавать родства. Земля  опоздавшим  досталась  просторная,
по-прежнему от океана до моря, но что за мерзкая земля! В лучшем случае,
сухая степь а в худшем - песок да раскаленные камни...
   Что будет с ними, с опоздавшими? Что от них останется? Этого Семен не
знал, ибо в курсе по истории искусств, да и в прочих подобных  курсах  о
ливийцах ни сном ни духом не поминалось. Роме  выживут;  хлынут  на  них
ассирийцы и персы, потом уйдут, заявятся греки и римляне, покорят арабы,
навяжут язык свой и новую религию, но народ не исчезнет, не  растворится
среди победителей, а лишь изменит свой облик, обычаи и  имя.  Темеху  же
преданы забвению... Судьба их Семену  была  неизвестна;  всплывали  лишь
какие-то смутные воспоминания о Карфагене,  сражавшемся  с  ливийцами  и
нанимавшем их в свои войска - лет этак через тысячу.
   Взошло солнце, камень под ногами стал  нагреваться,  но  впереди  уже
маячили утесы -  руины  древних  гор,  торчавших  как  скелет  огромного
поверженного дракона. Здесь нашлась тень, а в кольце скал -  истоптанная
площадка с кустами, выщипанной под корень травой и лужицей жидкой грязи.
Листья, кора и тонкие ветви на кустах  были  объедены  козами,  и  всюду
валялись кучки свежего помета.
   - Они тут останавливались, - сказал Техенна, -  и  потому  для  наших
животных корма не будет. Разгрузите ослов, ешьте и пейте, затем ложитесь
в тень и спите. К вечеру наберется вода, - он кивнул на лужу, -  и  ослы
напьются. Но травы для них не будет до самой Скалы Черепов.
   День тянулся бесконечно. Ослы с унылым видом бродили  вокруг  лужицы,
люди дремали, иногда просыпаясь и  следуя  за  перемещавшейся  тенью,  а
Семену приснился сон из прошлого, что было случаем редким - даже,  можно
сказать, невероятным. Привиделся первый его парашютный прыжок, только во
сне он сверзился с небес с  оружием,  рюкзаком,  но  в  древнеегипетском
переднике, сандалиях и без парашюта.  Потом  автомат  и  рюкзак  куда-то
исчезли, и  он  очутился  в  знакомом  академическом  классе  профессора
Громова,  который  вел  занятия  по  обнаженной  натуре;   профессор   -
сухонький, язвительный - подкатился к нему и подмигнул: "Ну-с,  батенька
мой, кого решили рисовать?" - "Девушку, - ответил Семен,  -  но  выбрать
надо одну из двоих - Меруити или То-Мери. Посоветуйте,  Петр  Нилыч!"  -
"Вам, молодым, все девушек подавай, -  нахмурился  профессор.  -  Еще  и
совета спрашивает, юный наглец! А не хотите запечатлеть  ливийца?  Очень
полезно в плане анатомической  подготовки!"  Он  кивнул  на  помост  для
натурщиков, где были разложены трупы с разбитыми головами  и  дротиками,
торчавшими меж ребер. "Не хочу!" - выкрикнул Семен, схватил подставку  с
бумагой и ринулся из класса,  но  налетел  на  запертую  дверь  и  вдруг
заплакал. Странный то был плач: рыданий не слышно, и слезы  из  глаз  не
текут, а щеки мокрые.
   Он очнулся. Техенна  лил  ему  воду  на  лицо  тонкой  струйкой,  Ако
придерживал за плечи.
   - Нельзя лежать на солнце, господин, - ливиец  помог  ему  встать.  -
Гнев Ра ужасен... Это в Та-Кем он бог, а  здесь  -  демон,  не  ведающий
пощады, как судьи загробного царства... Да и царство само  неподалеку  -
прогуляйся днем в любую сторону, как раз и доберешься.
   - Не богохульствуй! - прохрипел Нехси, приподнимаясь на локте. - Ра -
благой бог, податель жизни!
   Техенна лишь усмехнулся. Семен подошел к командиру  стрелков,  присел
рядом под защитой большого валуна и бросил взгляд на небо  -  до  заката
оставалось часа четыре, но зной был все еще жесток.
   - Ты веришь этому ливийцу, господин? - шепнул Нехси. - Не  бросит  ли
он нас в песках? Не оставит ли на поживу змеям?
   - Он не просто ливиец, а мой ливиец. К тому же Гибли, вождь  племени,
нанес ему обиду - что-то отнял, козу или жену. Поверь, Техенна этого  не
забыл.
   С минуту Нехси размышлял, верить или не нет. Потом зашептал снова:
   - А что случится, когда мы придем в оазис...  в  этот...  как  его...
Уит-Мехе?.. У нас семь десятков воинов, господин,  а  этих  вшей  -  две
сотни... а может, больше вдвое и втрое... не все ведь  мужчины  пошли  в
набег...
   - Не числом воюют, а уменьем, - сказал Семен. -  Справимся!  Не  будь
пессимистом, начальник!
   - Пеззи... кто? - не понял Нехси. - Кто такой пе-зи-ми, господин?
   - Пессимист - тот, кто не оптимист. Один  -  как  недозревший  финик,
другой - как перезревший.
   - Ив этом вся разница меж ними?
   - Не только. - Семен прищурился, размышляя, потом объяснил:
   - Ходит слух, что непотребства людские когда-нибудь разгневают богов,
и они призовут живых и мертвых на Страшный Суд. Попугают нас, пожурят  и
скажут: попробуйте снова, живите, но  не  грешите.  Для  оптимистов  это
будет еще одна божественная милость, а по мнению пессимистов  -  милость
последняя. Улавливаешь разницу?
   Нехси погрузился в глубокую задумчивость,  а  Семен  закрыл  глаза  и
проспал до вечера.
   Ночью они совершили  короткий  переход  в  два  с  половиной  сехена,
сначала - вдоль скального гребня, потом - по дюнам и песку  и,  наконец,
по  каменистому  плато,  которое,  понижаясь,  привело  их  в   глубокую
сыроватую котловину. Здесь был колодец с солоноватой водой  и  несколько
пальм, кривых и хилых, но травы по-прежнему не нашлось, и вопли голодных
ослов тревожили путников весь день.  В  дорогу  выступили  до  заката  -
Техенна предупредил, что третий переход самый тяжелый и долгий, и к тому
же придется идти по мелким острым камням, а затем - ущельем, прорезанным
в скалах давно пересохшей рекой.
   В этом извилистом каньоне пали два  осла,  а  люди  допили  последнюю
воду. Поднялось солнце, а они все шли  и  шли,  закутавшись  в  накидки,
петляя между  известняковых  стен,  прорезанных  трещинами,  перебираясь
через осыпи, подгоняя ревущих животных, спугивая змей и ящериц. Ра палил
огнем, волны раскаленного воздуха накатывались на  них,  иссушая  горло,
выжимая последние капли влаги из обессилевших тел; поистине, они ощущали
вкус смерти на своих губах. Семен  двигался  вслед  за  Техенной,  шагал
будто  во  сне,  упрямо  переставляя  ноги,  и  десятки  знакомых  ликов
кружились и  маячили  перед  ним,  выступая  из  скал,  подбадривая  или
насмешливо гримасничая: Баштар  с  кривой  ухмылкой  на  губах,  бледный
Рихмер, мертвец Софра, брат, простирающий к нему руки,  Инени,  творящий
заклятья  над  статуэткой  Тота,  лица  отца  и  матери,   петербургских
знакомых, Пуэмры с окровавленной щекой, Рамери, Хоремджета и одноглазого
лысого Инхапи. Видения? Фантомы? Миражи? Чтобы  прогнать  их,  он  мотал
головой, и перед ним появлялись Меруити и То-Мери  -  стояли  обнявшись,
как две сестры, глядели на него с любовью, манили к себе,  подбадривали,
улыбались...
   Семен очнулся, споткнувшись о коровий череп. Кости и черепа животных,
а иногда и людей, стали попадаться  все  чаще  -  белые,  недавние,  или
посеревшие и почти незаметные среди камней. Под ногами раздавался хруст,
ухмылялись оскаленные рты и  пасти,  с  бессильной  яростью  топорщились
рога, а  за  поворотом  ущелья  валялись  две  мертвые  антилопы-орикса,
раздувшиеся как бочки.
   - Откуда тут... это... - пробормотал Семен,  едва  ворочая  распухшим
языком.
   -  Тяжелый  переход,  семер,  -  отозвался  Техенна.  -   Многие   не
выдерживают, умирают - и люди, и скотина. А  если  ветер  налетит,  всем
конец. Ветер пощады не знает...
   Он говорил не о том жарком и  довольно  сильном  ветре,  который  дул
сейчас, а о сокрушительных смерчах, несущих песок  пустыни  и  убивающих
все живое на своем пути. Роме называли такой смерч хамсином, а ливийцы -
гибли, и, вспомнив, что так же зовут ливийского вождя, Семен спросил:
   - Скажи, этот вождь оазиса Уит-Мехе... Гибли, да?.. Что у тебя с  ним
вышло? Поссорились из-за женщины? Или впрямь козу не поделили?
   Техенна мрачно усмехнулся:
   - Все это враки, господин. Какие козы? Какая женщина? Мне ведь  всего
шестнадцать стукнуло... Отец мой  Такелот  был  вождем,  старшие  братья
нашли смерть - кто в  бою,  кто  в  пустыне,  и  Гибли  решил,  что  миг
подходящий - вождь старится, а наследник - сосунок... По  обычаю  они  с
Такелотом дрались на палицах, и Гибли раздробил отцу плечо. Тут я с  ним
и сцепился... и он меня отделал так, что я чуть не ушел в поля Иалу.  Но
все же очухался и решил, что надо уходить - не к  Осирису,  а  в  Черные
Земли.
   - Почему?
   - Гордость взыграла. Мой отец  был  великий  вождь,  странствовал  по
четырем сторонам света, брал добычу  в  любом  оазисе,  в  Та-Кем  и  на
морском берегу, и мне тоже хотелось стать вождем.  Тоже  великим...  Или
вождь, или изгнанник - другого пути я не видел.
   - А сейчас видишь? - спросил Семен, помолчав.
   - Вижу. Мир велик, мой господин, и любопытно на него смотреть, а  что
увидишь из оазиса? Гораздо меньше, чем в войске пер'о или  на  службе  у
человека знатного и отважного, вроде тебя! Да и женщины в  Обеих  Землях
приятней, чем в Уит-Мехе... Нет, там я не останусь! Повидать  бы  только
отца моего, Такелота, если он жив...
   - С Гибли что сделаешь? Вызовешь на поединок?
   - Поединок? Хоу! - Техенна хищно ощерился и хлопнул себя по ляжке.  -
Я твой воин, а не темеху, и мне их обычаи - не указ! Встречусь с  Гибли,
проткну глотку дротиком... Вот и весь поединок!
   Сзади раздался предсмертный вопль осла  и  проклятия  солдат.  Ущелье
снова повернуло, расширилось, обтекая  утес  с  раздвоенной  вершиной  и
превращаясь в дно пересохшего озера. Из подножия скалы бил родник, и тут
была зелень, много зелени - целая рощица пальм, кусты и травы,  частично
вытоптанные и обглоданные. Но кое-что осталось и для  ослов,  которые  с
ревом устремились к маленькому оазису.
   - Скала Черепов, - хрипло пробормотал Техенна. - Тут  будем  отдыхать
до заката, а  ночью  отправимся  к  Горьким  источникам.  Тоже  неплохая
стоянка... Шестьдесят тысяч локтей до нее, а от Горьких до Уит-Мехе чуть
больше сехена. Переждем день у источников, и к середине  ночи  будем  на
месте.
   - Добро! - откликнулся Семен, с наслаждением  вдыхая  свежий  влажный
воздух. Стараясь ступать твердо и выглядеть уверенно,  он  направился  к
потоку живительной влаги, струившейся из трещин в скале, смочил  руку  и
лизнул ладонь. Вода была вкуснее и слаще напитка уам.

***

   Оазис Уит-Мехе оказался довольно велик, не меньше двадцати километров
в окружности. Тут, среди скал, покрытых мхом, журчали ручьи, струившиеся
в травянистую низину, сверкали в лунном свете  небольшие  озера,  а  меж
ними росли пальмы, акации и  еще  какие-то  деревья  с  густой  листвой,
незнакомые Семену. Большая часть этой земли  предназначалась  для  стад,
дремавших сейчас в  загонах,  тогда  как  поселок  занимал  сравнительно
немного места -  сотни  две  хижин,  сгрудившихся  левее  скал.  Они  не
походили на круглые жилища кушитов Шабахи с плетеными стенами; это  были
скорее палатки из шкур,  вытянутые  наподобие  корабля,  с  кровлями  из
пальмовых  листьев.  Две  хижины,  стоявшие  особняком,  на   утоптанной
площадке перед  скалами,  были  заметно  больше  остальных,  и  Техенна,
протянув к ним руку, пояснил:
   - Дом Войны и жилище вождя. Там я вырос... и там сейчас живет  Гибли,
если его не прикончил кто-то из молодых шакалов.
   С вершины утеса, где собрался отряд, оазис был как на ладони, и самый
неопытный из лучников добросил бы стрелу до палатки вождя. Впрочем, двух
самых неопытных и юных оставили у Горьких  источников  присматривать  за
ослами. Ослы - они и есть ослы; заревут не вовремя, всполошат поселок  -
какая тут внезапная атака?
   Скала была низкой, вытянутой, будто застывший в  спячке  крокодил,  с
плоской вершиной, усеянной пятнами сухого ломкого мха.  Он  чуть  слышно
потрескивал под ногами переминавшихся  за  спиной  Семена  людей.  Кроме
Техенны, главного эксперта по ливийцам, тут находились  Тотнахт,  Шедау,
Ако, Нехси и его сержант - теп-меджет,  имя  которого  Семен  так  и  не
удосужился узнать. Стрелки и поселенцы-пантеры стояли ниже,  на  склоне,
обращенном к пескам; кто отдыхал, кто проверял оружие, готовясь к бою, и
до предводителей долетали негромкое пение тетив, скрип кожаных ремней  и
звон бронзы.
   - Что будем делать, господин? - спросил  Нехси,  осматривая  поселок,
дремлющий в тенях скал и пальм. - Ждем рассвета, а дальше?
   - Зачем ждать? Атакуем!
   Глаза молодого знаменосца раскрылись в изумлении.
   - Но ночью не воюют! Я не увижу своих людей, они не увидят друг друга
и не поймут, где свой, где враг... Слишком темно, мой господин!
   Сражаются только при свете дня - это являлось для Нехси и полководцев
Та-Кем любого ранга одной  из  прописных  аксиом.  Стремительные  ночные
вылазки были им неведомы,  как  и  фланговый  обход,  окружение,  ложная
атака, маневрирование на местности, засады  стрелков,  каре  пехотинцев,
отражающих конницу, и остальные  изыски  военного  искусства.  Все  было
просто:  пехота  билась  грудь  о  грудь,  чтоб  раздавить  ее,  пускали
колесницы, а лучники метали стрелы во все, что  движется.  В  этом  мире
Семен мог стать Наполеоном, Ганнибалом и Юлием Цезарем одновременно.
   Повернувшись к своим соратникам, он объяснил:
   - Мы нападем сейчас, когда противник  нас  не  ждет.  Нас  семеро,  и
каждый возьмет себе отряд по девять-десять воинов. Мы  окружим  поселок,
причем три отряда стрелков - твой, Нехси, а еще - теп-меджета  и  Ако  -
двинутся к селению с возвышенности. Я поведу свой отряд вон с того места
- две пальмы у пруда, видите? Я зажгу факел и буду махать им, а  лучники
по этому сигналу должны привязать к стрелам сухой тростник, смочить  его
в масле, поджечь и выпустить по десять горящих стрел. Твои люди,  Нехси,
будут стрелять в жилище вождя и большую хижину рядом с ним, лучники  Ако
- в ближние хижины, а теп-меджета - в дальние, и поэтому надо  дать  ему
лучших стрелков. Все понятно?
   - Да, господин! - Тотнахт в  восторге  подбросил  копье.  -  Их  норы
запылают, и станет светло как днем!
   - Мы всех сожжем? - спросил Нехси, в волнении облизывая губы.
   - Нет. Жилища легкие, темеху  успеют  из  них  выскочить.  Они  будут
перепуганы, и как только обстрел прекратится, семь наших отрядов  войдут
в поселок. Наша задача: женщин, детей  и  стариков  не  трогать,  мужчин
сгонять к площади перед Домом Войны. Убивать  тех,  кто  сопротивляется!
Следить, чтоб шли безоружными! Когда достигнем площади, пантеры  окружат
пленных, а Стражи Песков развернутся к поселку.  Мы  не  сможем  пленить
всех - вдруг кто-то из темеху ускользнет и попытается  напасть  на  нас.
Стрелки их отразят.
   - Ты хитроумней Монта и Тота вместе взятых, господин! - сказал Нехси.
- Никто не умеет так воевать! Ночью, против врага,  трижды  и  четырежды
большего!
   Семен усмехнулся:
   - Учись, и станешь из знаменосца чезу. Только запомни, парень:  умный
чезу бьется не с женщинами и детьми, а с воинами.
   - Они наших женщин не щадили, - буркнул Шедау. - Не худо бы приколоть
одну-другую... да и щенков тоже...
   - Мы - не дикари Девяти Луков, и нам Амон такое не  простит.  Начнем,
во славу его!
   Стальная секира взлетела в воздух, и восемь голосов отозвались:
   - Да будет с нами его милость! Пусть пошлет нам  жизнь,  а  смерть  -
врагам!
   Через полчаса четыре группы воинов спустились с  утеса  и  разошлись,
окружая селение. Чтобы не потревожить собак, встали  в  сотне  шагов  от
околицы, затаившись в кустах и  среди  деревьев.  Здесь  царили  тьма  и
тишина; в поселке тоже было  тихо,  и  походил  он  сейчас  на  странное
кладбище кораблей, брошенных в беспорядке на суше и перевернутых  кверху
днищами.
   Оглядев пруд и две пальмы  на  его  берегу,  Семен  довольно  кивнул:
позиция выбрана правильно. Факел - сухая ветвь, обмотанная тростником, -
уже покачивался в его руке. Он протянул его одному из своих бойцов:
   - Поджигай!
   Стебли тростника, пропитанные маслом,  занялись  от  первой  искры  и
запылали,  сворачиваясь  тонкими  черными  спиралями.  Дав   разгореться
дереву, Семен поднял повыше огненный знак и помахал им в воздухе.  Пламя
чертило дуги над его головой - одну, другую, третью...
   Утес,  темневший  напротив,  вдруг  расцветился   крохотными   яркими
точками; они вспорхнули со скалы как птичья  стая,  понеслись  вверх,  к
звездному небу, и внезапно рухнули  вниз,  подобные  уже  не  птицам,  а
крохотным пламенеющим метеорам. Они еще не достигли цели, когда с  утеса
ринулся еще один  поток  огненных  стрел,  затем  -  следующий...  Семен
отсчитывал их появление по ударам пульса; обычно лучники  Та-Кем  метали
стрелу каждые пятнадцать секунд, но в неярком лунном свете целиться было
трудней, и обстрел закончился лишь на шестой минуте. Он не мог  сказать,
сколько горящих снарядов воткнулось в землю, но в крыши попала  изрядная
часть -  пальмовые  листья  уже  пылали,  алая  подкова  вокруг  деревни
ширилась, смыкалась, а подле утесов, на площади, пламя било столбом.
   - Стрельба в цель  упражняет  руку  и  причиняет  верность  глазу,  -
пробормотал Семен, снова помахал факелом и бросил  его  в  воду.  -  Ну,
двинулись! Бегом!
   Когда они ворвались  в  проходы  меж  хижинами,  поселок  уже  гудел,
полнился людскими криками, паническим воем собак, блеянием коз,  треском
и смрадом горящих шкур. Ущерб от пламени  был  невелик  -  постройки  не
имели тяжелых перекрытии, сверху сыпался пепел от прогоравших листьев, а
шкуры  больше  воняли,  чем  горели.  Страху,  однако,  хватало.   Самой
правильной была реакция женщин: подхватив детей, они ринулись  прочь  из
деревни, и их исход, несмотря на вопли и метания, был  стремителен,  как
водный поток, хлынувший из растворенного  шлюза.  Козы  и  псы  тоже  не
задержались - ими руководил  инстинкт,  столь  же  безошибочный,  как  у
женщин, гнавший их дальше от едкого дыма и обжигающих искр. Мужчины вели
себя глупее - или разумней, но на свой мужской лад:  выскочив  наружу  и
оглядевшись, они бросались в горящие палатки за копьями и дубинками.  Но
было поздно; семьдесят с лишним воинов роме вступили  в  поселок  словно
мстительные ночные духи.
   -  Вперед!  Бросить  оружие,  песчаные  вши!  Не   поднимать   голов!
Пошевеливайся, кал гиены!  Нож  на  землю!  Руки  прочь  от  палицы!  Не
понимаешь? Получай!
   Свист летящего дротика, треск черепа под секирой, предсмертный вопль,
шум от падения тела... Но большинство понимали, ибо язык нападавших  был
им знаком, и, не считая ругани, слова  употреблялись  несложные,  какими
сгоняют в толпу побежденных: брось оружие да шагай вперед. Проделав путь
в триста локтей до площади, Семен лишь дважды  был  атакован:  напал  на
него мужчина с топором, а после - юнец лет пятнадцати.  Воина  он  убил,
парнишку стукнул кулаком в поддых и оставил корчиться на земле, рядом  с
догоравшей   палаткой.   Вероятно,   его   бойцы   тоже   не   встретили
сопротивления; цепь, охватившая деревню, вскоре приблизилась к  площади,
и каждый роме гнал перед  собой  трех-четырех  безоружных  ливийцев.  Их
сбили в толпу, окружили копьями, оттеснили к еще пылавшим Дому  Войны  и
жилищу вождя.
   Между этими двумя пожарищами метались люди - пять или  шесть  женщин,
подростки - видимо, из семейства Гибли - и  несколько  воинов,  успевших
схватить кто копье, кто палицу или пращу. Над  головой  Семена  свистнул
камень, и он, шагнув в освещенное огнем п