двухмесячного отсутствия.  Этот  день  примерно
совпадал с началом разлива и летним  солнцестоянием,  и  его  определяли
астрономически, наблюдая за небесной сферой.  Имелся  еще  один  способ:
колодец-ниломер в городе Неб, у первого порога,  соединенный  с  речными
водами и позволявший следить за началом и высотой их подъема.
   В следующем месяце, фаофи, воды Хапи ощутимо прибывали, меняли  цвет,
превращаясь из зеленоватых в белесые, а затем  краснели,  будто  ливень,
питающий истоки великой реки, разражался кровью. Вода затопляла низины и
прибрежные террасы,  с  более  высоких  мест  убирали  лен  и  созревший
виноград, а в Дельте чинили старые лодки  и  готовили  новые.  Затем,  в
атис, вода достигала самого высокого уровня, Нил становится бурым,  и  в
этот период открывали шлюзы, чтобы пустить потоки  влаги  на  поля  и  в
оросительные каналы; в Дельте плавали  на  лодках,  и  повсюду  начинали
убирать урожай фруктов.
   В месяц хойяк Хапи постепенно убывал, а в тиби воды спадали,  обнажая
землю, покрытую темным плодородным илом. В этот период снимали финики  и
оливки, в садах расцветали фруктовые деревья, а землепашцы  устремлялись
на поля, вскапывая их и засеивая пшеницей.
   Мехир являлся знамением сезона  Всходов,  лучшего,  самого  приятного
времени в долине Хапи. Вода убыла, луга и пашни  одеты  свежей  зеленью,
всюду появляются цветы, нарциссы и фиалки, жара спадает, и кажется,  что
пришел май - как где-нибудь в средней полосе России.  Следующие  месяцы,
фаменот и фармути, - самые холодные; с наступлением фаменота над речными
берегами разливается аромат гранатовых деревьев, цветущих во второй раз,
землепашцы сеют лен, ячмень, фасоль и овощи; фаменот  -  начало  местной
весны, когда вся страна зеленеет всходами пшеницы.
   В месяц фармути дни прохладны, воздух живителен и свеж,  грудь  дышит
легко, а глаз радуется, любуясь свежей листвой. Хапи торжественно  катит
волны к морю  Уадж-ур,  Великой  Зелени,  а  на  речных  берегах  кивают
верхушками пальмы, трепещут под северным ветром кроны каштанов, орешника
и сикомор, тянутся вверх колосья пшеницы  и  плети  виноградников,  а  в
садах наливаются сладким соком плоды граната. В фармути и наступающем за
ним пахоне начинают убирать урожай пшеницы, а также фруктов и овощей.
   Пайни - начало засухи и жары; зной достигает апогея в месяцы эпифи  и
месори, и это тяжкое время  -  и  для  людей,  и  для  животных,  и  для
растений. В этот период звезда Сопдет, будто устрашившись зноя, исчезает
с ночных небес, почва пересыхает и трескается, река мелеет  и  сужается,
воды едва покрывают дно каналов и водохранилищ, стены домов,  дворцов  и
храмов, сложенные из камня или кирпича, раскаляются так, что  к  ним  не
приложишь руку. В эти месяцы трудно странствовать, воевать и строить, но
землю не оставишь без забот:  все,  что  выросло,  должно  быть  убрано,
пересчитано и свезено в житницы.
   А затем, знаменуя конец жары и засухи,  приходит  месяц  тот,  и  все
начинается снова...
   Семен наблюдал за этими переменами в пятый раз, и были они  для  него
уже привычны. Жизнь его вошла в определенное русло и как бы  разделилась
на  два  потока,  явный  и  тайный,  текущих  один  подле  другого,   не
смешиваясь, не пересекаясь и не испытывая тех приливов и отливов,  каким
подвержен Хапи. Это было похоже на день  и  ночь,  которые  сосуществуют
рядом, в  двух  различных  измерениях,  причем  по  воле  своей  он  мог
мгновенно переходить из  одного  в  другое  и  возвращаться  обратно.  В
дневном измерении он был  вельможей  и  господином,  удостоенным  титула
Друга Царя, звучавшего слегка двусмысленно - что,  впрочем,  Меруити  не
смущало. Еще он был первым из царских ваятелей, строителем храма  Хатор,
главой над тысячами работников; еще -  хозяином  мастерской  и  школы  с
семьюдесятью учениками и помощниками; были  у  него  усадьба  в  Уасете,
жилища в других городах, поместья под  Нехеном  и  в  земле  Гошен;  как
полагалось, были телохранители, писцы  и  слуги,  носители  табуретов  и
опахал.
   Ночное измерение выглядело интересней. Не  потому  лишь,  что  в  его
тенях Семен являлся возлюбленным царицы, первым и тайным ее  советником,
серым кардиналом у трона Маат-ка-ра, чей голос был негромок, но  решения
- неоспоримы и тверды. Любовь, связавшая его с Меруити, была лишь камнем
в фундаменте власти, которой  он  обладал,  -  важным  камешком,  но  не
единственным и  даже  не  краеугольным,  ибо  ему  претило  использовать
женщину - любимую женщину! - как пешку в политической игре. Зачем,  если
имеется Сенмут, первый министр, правитель страны? Если  Инхапи,  главный
над войском и всеми его командирами, еще здоров и бодр? Если Хапу-сенеб,
возглавляющий   жреческое   сословие,   миролюбив,   разумен   и   готов
прислушаться к дельному совету - как и  Инени,  верный  друг?  Для  этих
людей, опоры Великого Дома, авторитет Семена был непререкаем, хотя и  по
разным причинам: брат по-прежнему считал его посланцем Осириса, Инхапи -
прирожденным полководцем, Хапу-сенеб полагал, что великий ваятель одарен
к тому же светлым разумом. И только Инени была известна истина.
   Но все же, несмотря на их поддержку - даже благоговение и  любовь,  -
Семен не получил бы того влияния, какого добился в  эти  годы.  Главным,
краеугольным камнем являлось тайное ведомство, которое он себе подчинил,
-  наследство  Рихмера,  очищенное  от  ненадежных,  пополненное  людьми
достойными и осторожно выведенное из-под  эгиды  жрецов,  хотя  они  еще
составляли большую часть осведомителей  и  сикофантов.  Эта  организация
теперь называлась не Ухо Амона, а Братство Сохмет, с явным намеком,  что
ее задача - не только слушать и следить, но и карать.  Карать  временами
приходилось, чтобы избавиться от обильных кровопусканий; так, хаке-хесеб
страны Гошен, подстрекавший к бунту сторонников мрачного Сетха, случайно
утонул в Половодье, а толпа озверевших граждан гиксосского происхождения
разгромила святилище Сетха в Хетуарете и перерезала его жрецов.  За  что
их примерно наказали, сослав в каменоломни, - но  только  немногим  было
известно, что не камень они ломают, а стоят гарнизоном в крепости  Чару,
защищавшей Та-тенат.
   Бывали и другие случаи, но в общем и целом Семен кровавых разборок не
поощрял, предпочитая меры превентивного свойства. Он  был  осведомленней
всех вельмож, стоявших у государственного руля;  знал,  к  примеру,  что
подают  на  завтрак  хаке-хесепу  в   Заячьем   номе,   каких   наложниц
предпочитает Ранусерт, командующий меша  Птаха,  сколько  ворует  Нехси,
царский казначей, и кого - поименно и с указанием вин - зашил в мешок  и
утопил преславный Рамери, хранитель Южных Врат. Как в прошлом, так  и  в
будущем информация была оружием более грозным и смертоносным, чем  копья
и ракеты, колесницы и танки, но в настоящем лишь он один понимал ее силу
и цену. Может быть, и  Пуэмра  поймет  -  когда-нибудь,  со  временем...
лучший  из  его  учеников,  верный  помощник,   возглавляющий   Братство
Сохмет...
   Пуэмра находился в этой должности уже два года, и минуло четыре,  как
Нефертари вошла в его дом, благословив  его  рождением  наследников.  Их
было уже трое,  и,  кажется,  Пуэмра  не  собирался  останавливаться  на
достигнутом.   Рихмера   он   по-прежнему   недолюбливал,   однако    не
препятствовал тому возиться  с  детьми,  ибо  других  занятий,  если  не
считать молитв, у бывшего Уха Амона не осталось. Рихмер был уже не  тот;
видимо, испытанное потрясение, страх за дочь  и  собственную  посмертную
судьбу что-то надломили в нем - да так, что больше он не  оправился.  Он
быстро  одряхлел,  лишился  прежней  ясности  ума  и  при  виде   Семена
покрывался  смертельной  бледностью.  Он  был  уничтожен,  убит  разящим
словом, что придавило  его  будто  пирамида  Хуфу.  Семену  не  хотелось
вспоминать о нем.
   Сидя на пороге хижины, любуясь сонным Озером и звездными небесами, он
думал   о   минувших   годах,   о   своей   жизни   и   о   том   новом,
возбуждающе-приятном, что принесет в нее То-Мери. О делах, а тем более -
о неприятностях и тревогах - вспоминать не хотелось. Ни о Рихмере, ни  о
Тутмосе, сирийском волчонке, взрослеющем наследнике  Меруити,  ни  о  ее
дочери, которая скоро умрет - видимо, через пару разливов. Он  гнал  эти
мысли. Сейчас он был в гостях у Тотнахта и Шедау, у старых  приятелей  и
сподвижников, что прикрывали спину его в бою, и думать  ему  хотелось  о
них, о чистом широком Озере, об этой земле и внезапном подарке,  который
он здесь получил.
   Семен оглянулся. Луч лунного света скользил по  лицу  То-Мери,  и  он
увидел, что девушка улыбается во сне.

***

   Утром его разбудила песня. То-Мери, суетясь  у  корзин  с  провизией,
собирала завтрак  на  циновке:  финики,  сухие  лепешки,  мед,  масло  и
кувшинчик с пивом. Чаша для омовений  уже  полнилась  озерной  водой,  в
которой плавали пахучие травинки, а рядом  лежали  перевязь  с  коротким
клинком, браслет, ожерелье и  свежая  туника.  Сама  То-Мери  тоже  была
свежа, как роза цвета кофе с молоком; глаза ее сияли, улыбка не  сходила
с губ, а к волосам, над левым ухом, был  приколот  цветок  граната.  Она
пела...

   О, как благостно и приятно, когда расцветает
   Золотая...
   Когда лучится она и расцветает!
   Пред тобой ликуют небо и звезды,
   Тебе воздают хвалу солнце и луна,
   Тебя славят боги,
   Тебе воздают хвалу богини.
   О, как благостно и приятно, когда расцветает
   Золотая...


   Семен сел, дослушал до конца  и  молча  кивнул  -  можно  сказать,  с
одобрением. Голос у То-Мери был неплохой, сильный и звонкий.
   - Ра уже на небосводе, - сообщила она, - но твои  ленивые  слуги  все
еще спят. Видно, утомились, пока прошли два сехена от  Хененсу!  Желаешь
ли, господин, съесть лепешку с медом или сначала разбудишь их палками?
   - Желаю одеться, - сказал Семен, окунул  голову  в  сосуд  с  озерной
водой, фыркнул и позволил ей вытереть свое лицо. Тунику он надел  сам  и
сам зашнуровал сандалии,  но  украшения  и  перевязь  пришлось  доверить
То-Мери. Она вертелась перед ним  втрое  дольше  обычного,  пока  он  не
поймал ее за руку, не притянул к себе и не прижался  губами  и  носом  к
шее. Смуглые щеки То-Мери вспыхнули, а Семен  вздохнул.  Что  поделаешь!
Нельзя же притворяться, что ночь его прошла в обнимку с покрывалом!
   - Господин сядет есть, или... - Лукавые глазки То-Мери  стрельнули  в
сторону спальной циновки.
   - С "или" мы подождем, и с  завтраком  тоже.  Не  забыла,  что  мы  в
гостях? Тотнахт будет обижен... А вот и он!
   Бывший копьеносец Пантер неторопливо шествовал к дому, держа блюдо  с
дымящимся печеным журавлем, а сзади торжественно вышагивали его  молодой
братец с огромным кувшином и супруга с корзинкой свежих смокв.
   - Был ли сладок твой  сон,  господин?  -  произнес  Тотнахт,  опуская
тяжелое блюдо на циновку.
   - Словно за пазухой у Хатор, - отозвался Семен, подмигивая То-Мери.
   Копьеносец кивнул жене и брату,  потом  неодобрительно  покосился  на
финики, лепешки и мед.
   - Вели своей служанке, господин, чтоб убрала все это. Ты - мой гость!
Как-нибудь мы уж тебя накормим!
   Это было явным посягательством на права То-Мери, и она тут же  заняла
боевую стойку: выпятила грудь,  стиснула  кулачки  и  показала  Тотнахту
язык.
   - Строптивая, - заметил он, ухмыляясь,  -  однако  красивая.  И  поет
хорошо, громко! Не отдашь ли ее моему  брату,  господин?  Нарожает  кучу
солдат, а между этим  делом  будет  доить  антилоп  и  выгребать  навоз.
Занятие - лучше некуда!
   - Боюсь я за твоего брата, а больше  того  -  за  антилоп,  -  сказал
Семен. - Глаз у этой красавицы как наконечник копья,  разом  двух  быков
свалил. А было ей тогда всего двенадцать лет... Теперь, думаю, она  и  с
бегемотом справится.
   Тотнахт захотал, а девушка, возмущенно фыркнув, выскочила из  хижины,
чуть не опрокинув наземь Тотнахтова брата.
   Семен сел с края циновки.
   - Раздели со мною  трапезу,  и  ничего  убирать  не  придется.  Здесь
всего-то на двоих.
   - Благодарю за честь,  господин.  Ты,  как  всегда,  прав...  Уберем,
только вот в это место! - Тотнахт похлопал себя по мускулистому животу.
   Посмеиваясь и перешучиваясь, они расправились с журавлем,  лепешками,
медом, фруктами и пивом. Над соседними хижинами, здесь и там, взметнулся
в небо дымок - видно, и в них кормили столичных гостей,  свиту  знатного
вельможи, почтившего визитом копьеносца Тотнахта. Вскоре появились Ако и
Техенна, с  довольным  видом  вытирая  рты,  с  ними  пришел  молчаливый
поджарый Шедау, и все впятером отправились осматривать хозяйство.
   Благодатный луг на озерном берегу, с пышной травой,  с  выпасами  для
скота и птицы, с редкими еще гранатовыми деревьями и  смоковницами,  мог
считаться, в определенном смысле, творением Семена. Чтобы давать  советы
Меруити  и  прочим  власть  имущим,   он   разработал   некую   систему,
проистекавшую  из  исторического  опыта,  в  том  числе  -  российского,
которая, как ему казалось, гарантирует успешное правление. Ее составляли
несколько законов - например, такие: ухо и глаз царя должны быть  всюду,
и между  ним  и  богами  не  должно  иметься  разногласий;  армию  тешат
маленькими, но победоносными войнами, а  чтобы  иностранцы  уважали,  их
послов стоит вывозить на маневры; оказывать милости необходимо прилюдно,
а карать - тайно. Но первый и самый важный из этих законов  гласил,  что
народ должен быть сыт и  доволен,  причем  источником  довольства  пусть
будут не подачки знатных, а возможность трудиться и зарабатывать.
   Во исполнение этого тезиса в течение трех лет в  державе  не  строили
храмов и дворцов, а копали каналы, благоустраивали  шлюзы  и  дороги,  и
возводили  механизмы  для  подъема  воды.   Главной   заботой   в   этих
мероприятиях  являлся  Великий  Канал,  протянувшийся  вдоль   западного
нильского берега на шестьсот километров, от южного города Кенне почти до
Саи, что в Дельте. Это гигантское древнее сооружение, включавшее  шлюзы,
арыки,  водохранилища  и  соединяющие   их   каналы,   располагалось   в
четырех-пяти часах пешего хода от Нила и как бы удваивало его. Орошенные
Каналом территории годились для  пахоты,  овощеводства  и  скотоводства,
особенно в районе  Озера  -  крупнейшего  водохранилища  в  естественной
впадине, заполненной водами Канала.  В  эпоху  процветания  державы  эта
ирригационная система увеличивала  площадь  полезных  земель  в  Верхнем
Египте раза в полтора, а  Озеро,  достигавшее  пятидесяти  километров  в
длину, казалось настоящим морем.
   Однако  лишь  единое,   мощное   и   монолитное   государство   могло
поддерживать   в   порядке   столь   огромный   комплекс,   следить   за
распределением вод, чинить и обновлять  ветшающие  сооружения.  В  эпоху
гиксосских войн, тянувшихся целое  столетие,  страна  была  раздроблена,
власть фараона ослабела, и в результате Канал почти  забросили.  Кое-где
его  поглотили  пески,  шлюзы  разрушились,  водохранилища  обмелели,  а
площадь Озера сократилась вдвое - и вдвое уменьшились земли страны Пиом.
Это являлось настоящей трагедией для густонаселенного Та-Кем, в  котором
всегда недоставало пахотных земель.
   Как-никак в этой неширокой речной долине проживали  восемь  миллионов
человек - двенадцатая часть всего земного человечества!
   Поэтому правление Маат-ка-ра началось с  восстановительных  работ,  и
вскоре  поглощенные  пустыней  земли  были  отвоеваны   обратно.   Озеро
вернулось в прежние свои границы, на южном и  северном  его  берегах,  в
кольце полей и рощ, расцветали древние города - Хененсу,  Пи-Мут,  Каза,
Ит-Тауи, Нефер-Пиом, а на западном раскинулись  обширные  пастбища.  Это
было торжеством политики Семена: воины-ветераны, простые немху  и  новая
знать получили угодья и усадьбы, кому сколько  положено  по  заслугам  и
званию, и свершилось это без  войн,  без  передела  земель  и  ущемления
родовитых хаке-хесепов. Эти земли раздавал Великий Дом, и потому молитвы
за пер'о, что возносились людьми в святилищах, были  вполне  искренними.
Так ли уж важно, что пер'о - женщина? Главное, что рука ее не скудеет! К
тому же в торжественных случаях ее не отличить  от  мужчины:  в  богатых
одеяниях, с короной и клафтом на  голове,  с  привязанным  футляром  для
бороды, с плетью и скипетром в  руках,  она  выглядела  как  положено  -
сыном, а дочерью Гора.
   Наступала эпоха новых свершений, и три из них  были  особенно  дороги
сердцу Семена.  Во-первых,  конечно,  храм,  для  коего  уже  расчистили
площадку под скалами цвета  меди,  напротив  Ипет-сут,  и  приступили  к
закладке фундамента. Сюда свозился строительный материал, а  в  десятках
городов и сотнях мастерских изготовляли украшения  -  статуи  и  кованые
решетки, резные двери и эскизы  росписей,  светильники,  курительницы  и
жаровни, сосуды для благовоний и сундуки, в которых  хранятся  священные
облачения. Собственно,  ради  этих  финтифлюшек  и  прибабахов  Семен  и
отправился на озерные берега, ибо  здесь,  в  городе  Пи-Мут,  с  особым
искусством  производили  глазурованные  плитки   различных   цветов,   с
рисунками и без оных, и хотелось  ему  убедиться,  что  местные  мастера
сумеют придать им серебристый  и  золотистый  оттенки.  Такими  плитками
предполагалось выложить пол в главном зале, сэкономив драгоценный металл
и обеспечив большую долговечность напольного покрытия.
   Но, добравшись до Пи-Мута, мог  ли  он  пренебречь  Хененсу,  который
лежал всего в пятнадцати километрах западнее? А от  Хененсу  было  всего
километров двадцать до пастбищ и  лугов,  где  жили  Ше-дау,  Тотнахт  и
другие пантеры. Мог ли он не навестить  их?  Разумеется,  нет;  и  Семен
отправился к ним нежданным, но драгоценным гостем. Прибыл  он  вчерашним
вечером, вместе с Ако,  Техенной  и  То-Мери,  с  писцами  и  трубачами,
глашатаями и слугами, носильщиками и погонщиками ослов;  всего  при  нем
ошивалось семнадцать бездельников, и эта свита была весьма скромной  для
знатного вельможи.
   Помимо  храма,  второй  его  заботой  была  экспедиция  в   Пунт,   в
легендарные земли  за  Африканским  Рогом,  которые  не  посещались  уже
несколько столетий. Дорогу туда, однако, не  позабыли  -  описание  пути
хранилось  в  государственном  архиве,  и  там  же  имелись  сведения  о
сокровищах Пунта - о золоте и серебре,  слоновой  кости  и  благовониях,
невиданных в  Та-Кем  животных  и  деревьях.  Деревьями  Меруити  желала
украсить сад, что создавали  у  подножия  храма,  а  история  экспедиции
должна была запечатлеться  на  стенах  святилища  -  в  виде  живописных
фресок, повествующих о славном и дальнем  походе.  Этот  поход  готовили
многие - Сенмут и Нехси, царский казначей, Инени и ваятель Джхути, тогда
как Семен  их  вдохновлял  и  помогал  советами.  Разумеется,  не  из-за
деревьев, не ради золота и даже не потому, что  было  у  него  намерение
лично прогуляться в Пунт, - он помнил, что такая экспедиция свершилась и
стала великим деянием, возвеличившим царицу. К тому же дремала в нем еще
одна, тайная, мысль.
   Для похода строились особые корабли, прочные и вместительные, каких в
Та-Кем до этих пор не знали, и думал он, что вдруг пригодятся эти суда -
или новые, сделанные по их подобию. Время шло,  век  Тутмоса-завоевателя
близился, а значит, стоило подумать, что ожидает его и дорогих  людей  в
годину бедствий. Возможно, бегство? Или,  вернее,  переселение?  Хорошие
корабли в такой ситуации очень могли пригодиться.
   Обычно суда для дальних экспедиций строились на верфях  в  Уасете,  а
затем их перетаскивали на катках в красноморскую  гавань  Суу.  Это  был
адский труд - протащить Долиной Рахени огромные корабли,  сто  пятьдесят
километров под палящим солнцем! Кроме того, по возвращении из странствий
их, разумеется, не волочили назад, а бросали в Суу - гнить,  рассыхаться
или идти на слом, поскольку  дерево  все-таки  было  немалой  ценностью.
Такой по