опотали две  девушки  -  Аснат,  его  сестра,  и  другая,
незнакомая Семену, тоненькая, будто стебелек папируса,  почти  девчонка,
на пару лет постарше То-Мери. Глаза у нее были темными и нежными, как  у
олененка, а волосы, шелковистые  и  длинные,  собраны  в  три  перевитых
лентами пучка: два падали на грудь, а средний темной волной  змеился  по
спине. Эта юная красавица сидела у изголовья Пуэмры и отгоняла  опахалом
мух.
   - Кто такая? - спросил Семен, переступив порог комнаты.
   Аснат улыбнулась ему, а темноглазая незнакомка, испуганно  вздрогнув,
сползла с сиденья, рухнула на пол и принялась кланяться.
   - Нефертари, великий господин...  дочь  хранителя  врат  в  святилище
Амона... твоя недостойная служанка...
   Она в смущении прятала лицо,  но  Семен  осторожно,  двумя  пальцами,
приподнял ей подбородок:
   - Откуда ты знаешь, что я - великий господин?
   - Отец сказал... сказал, если придет человек, подобный Апису, высокий
ростом и грозный видом, то это - великий  господин...  Еще  сказал:  ты,
Нефертари, должна быть почтительной и угождать ему, как самому  пер'о  -
жизнь, здоровье, сила!
   - Хмм, подобный Апису... - Семен подмигнул Аснат, колдовавшей у  чаши
с целебным питьем. - Скажи, сестра Пуэмры, разве я похож на быка? Уши  и
нос вроде нормальные, да и рогов нигде не прячу... Может, вырастут, если
женюсь... - Он повернулся к Нефертари:
   - Ты ошиблась, милая; хоть я и высок, но не слишком велик и грозен. Я
ваятель Сенмен, брат Сенмута, и там, на  ложе,  валяется  один  из  моих
нерадивых помощников.
   Нефертари, однако, продолжала  кланяться,  опустившись  на  колени  и
сгибаясь втрое, так что Семену пришлось прикрикнуть:
   - Встань! И не царапай коленки о пол! Они у тебя не для этого, детка.
   - А для чего, господин? - робко спросила она, поднимаясь.
   - Скоро узнаешь... через год-другой.  -  Семен  подошел  к  изголовью
Пуэмры и опустился на сиденье. Аснат хихикнула. Сенмут, наверное, ей уже
растолковал, зачем у девушек колени и  все  остальное,  что  расположено
повыше. "Подожду до фаофи или до атиса, когда наступит покой в  державе,
- решил Семен, глядя на невесту брата, - и поженю их.  В  конце  концов,
таков мой долг как старшего в семье! Хватит братану  щупать  арфисток...
да и мне, пожалуй, тоже".
   Он представил на миг губы и груди Меруити, блаженно усмехнулся, потом
взглянул на Пуэмру, и улыбка сползла с его лица.
   Вид был - краше в гроб кладут. Мумия, да и только! Кожа бледная, тело
в полотняных бинтах от подмышек до пояса, бинты на обоих бедрах и  левой
руке, а на щеках, у губ и ноздрей, - алые ниточки шрамов; видно,  резали
ножом, однако с неторопливостью и осторожно, чтобы  прочувствовал  боль,
но смог говорить. "Может, все и заживет,  -  горестно  размышлял  Семен,
разглядывая ученика, - может, и беды особой нет -  шрамы  лишь  украшают
мужчину, а вот с пальцами Инени прав. Не пришьешь назад, не  приставишь!
Хорошо, хоть на одной руке... а если бы на двух? Ни писать, ни рисовать,
ни девушку погладить..."
   Но больше ран и изувеченной ладони его пугали глаза ученика.  Было  в
них что-то тоскливое, безнадежное, будто Пуэмра  решил,  что  жизнь  его
закончена, фонтаны радостей земных иссякли и  что  пора  переселяться  в
Джеме, к покойникам на левый берег. Вот  только  почему?  Вид,  конечно,
неважнецкий, однако жив, раны чистые, не воспалились, кости целы,  глаза
с языком на месте, как и главнейший  орган...  Опять  же  девушка  рядом
крутится... очень приятная девушка, тут поганец Рихмер не соврал... Одни
глазищи да кудри дорогого стоят!
   - Он ждал, - тихо промолвила Аснат за спиной Семена, - ждал, когда ты
придешь, мой господин. Сказал, что не умрет, не повидавшись  с  тобой...
Но зачем  ему  умирать?  Мы  его  любим.  -  Она  обняла  хрупкие  плечи
Нефертари. - Мы не хотим, чтоб он ушел к Осирису!
   - Что-то жарко сегодня, - заметил Семен, посматривая на знойное небо.
- Жарко... Вот что, девочки: идите в сад и  приготовьте  мне  уам.  Вина
поменьше, а сока граната - побольше... И можете не торопиться.
   Когда они вышли, он склонился над Пуэмрой:
   - Мрачный ты, как я погляжу. С чего бы?  Ведь  не  в  постель  Сохмет
улегся! Ты в доме Инени, и рядом с тобой не  дознаватель  с  ножиком,  а
молодая красавица с опахалом. Ну и я, твой учитель... Зачем умирать?
   Лицо юноши вдруг стало жалким, рот судорожно скривился, затем  хлынул
поток отрывистых, почти бессвязных слов:
   - Смерть... смерть и наказание... мой удел... ибо я предал...  предал
двоих... первого своего наставника и второго... Инени, отца мудрости,  и
тебя, посланца богов... Нет мне прощения - ни в  этом,  ни  в  загробном
мире! Я скорпион... ядовитый гад... гиена побрезгует трупом моим,  шакал
помочится на мои кости...
   - Во-от в чем дело! - протянул Семен. - Вот оно как! Ну, Инени,  отец
мудрости, на тебя не в обиде; он знал, что ты не порочишь его -  скорей,
наоборот. Так что успокойся, парень. Рановато тебе к парасхитам.
   - Ты... ты не знал... - дыхание Пуэмры  сделалось  прерывистым.  -  Я
доносил Уху Амона... мелкое, неважное... а хотелось ему другого... того,
о чем Инени запретил  говорить...  откуда  ты  явился...  что  умеешь...
прислан ли светлыми богами или Сетхом...  Я  не  сказал  бы  ничего,  но
боль... было так больно, учитель! - Он сморщился и всхлипнул. - Когда мы
сражались с нехеси -  там,  у  порогов,  где  встретили  тебя,  -  кровь
обагрила мое копье... Я защищался и убил разбойника...  но  видит  Амон,
лучше убили бы меня! Предатель и в богатой гробнице предатель,  а  воин,
пусть лишенный погребения, все-таки воин!
   "Стыдится, - подумал Семен, - оттого и жить не хочет. Вдруг и  правда
умрет? Совсем ни к чему!"
   Он положил ладонь на лоб Пуэмры:
   - Слушай, парень... Там, на ложе Сохмет, ты вроде бы  просил  у  меня
прощения? Так вот, я тебя не прощаю. Ты скорпион и гад  ползучий,  и  от
печенки твоей стошнит гиену, ибо ты предал  посланца  богов...  Но  боги
милостивы, и я тоже. Я хочу, чтоб ты искупил вину и заслужил прощение, а
это никак не получится, ежели сыграешь в саркофаг. Согласен?
   Глаза Пуэмры закрылись; минуту или две он обдумывал эту  идею,  потом
шевельнул левой, изувеченной рукой. Запястье его было похоже  на  крабью
клешню - из повязок выглядывали только большой палец да указательный.
   - Как искупить, учитель? Да  и  на  что  я  теперь  гожусь?  Не  могу
затачивать тебе резцы... не  могу  держать  рубило...  камень  -  и  тот
поднять не сумею... большой  камень,  достойный  твоих  рук...  Будь  он
проклят, этот Рихмер, сын змеи! Чтоб ему остаться без погребения! Сделал
калекой и предателем!
   - Ты не калека и не предатель, - сказал Семен, - ты грешник, которому
надо трудиться, чтоб заслужить прощение. И труд твой будет тяжелей,  чем
камни таскать. Ну а что до Рихмера... Может, не так он виноват,  а?  Все
же человек подневольный, тень Софры, приказали - сделал... и дочь у него
приятная... глаза как у лани... Ты не находишь?
   Щеки Пуэмры заалели, и Семен догадался,  что  кроме  вины  перед  ним
мучает  ученика  раздвоенность:  с  одной  стороны,  дочь  ненавистного,
страшного человека тоже бы надо бояться и ненавидеть, а с  другой  -  уж
больно хороша и на отца не похожа... Он усмехнулся и сжал здоровую  руку
Пуэмры:
   - Хочешь узнать, в чем будет твое искупление?
   - Да, учитель! Клянусь солнцеликим Амоном!
   Его зрачки блестнули, лицо озарилось надеждой; он уже не был похож на
мумию, а выглядел как  человек,  нашедший  в  песках  оазис  с  пальмой,
родником и даже с приятной девушкой - с той  самой,  чьи  глазки  как  у
лани.
   - Рихмер просит, чтоб ты не таил на него зла,  и  в  знак  примирения
отдает тебе свою дочь. Единственную и любимую! Возьмешь ее в  супруги  -
если, конечно, пожелаешь. Или не пожелаешь?
   Пуэмра закатил глаза - мол, стоит ли сомневаться!
   -  Значит,  возьмешь  и  станешь  наследником   Рихмера.   Ты   ведь,
собственно, из его людей? Вот и учись ремеслу у родича... год учись  или
десять лет - столько, сколько нужно. Будешь потом хранителем врат и Ухом
Амона. Уши у тебя  ведь  целы,  так?  И,  кажется,  их  два?  -  Пуэмра,
соглашаясь с этим бесспорным фактом, опустил веки. - Вижу,  два...  Одно
ухо повернешь к Амону, другое - к посланцу Осириса, то есть ко мне. Есть
вопросы?
   - Слушаю твой зов, учитель, - пробормотал Пуэмра, вцепившись  в  руку
Семена, - целую прах под твоими ногами и клянусь, что исполню любое твое
повеление... - Он  перевел  дух  и  судорожно  сглотнул.  -  Скажи,  мой
господин... Ты спас меня - но как? Что ты отдал Софре  и  Рихмеру,  чтоб
снять меня с ложа Сохмет?
   - Ничего. Боги вразумили  Рихмера,  и  он  подчинился,  ибо  воля  их
священна, а голос слышен всем - особенно Уху Амона. Ухо у  него  чуткое,
парень... каждый шорох ловит, не то что глас богов.
   - А Софру? Софру боги тоже вразумили?
   - Вразумили. Очень основательно, - сказал Семен,  поднимаясь.  -  Ну,
мне  пора.  Выздоравливай,  ученик!  Небсехт,  Атау  и  Сахура   просили
передать, что молятся о твоем здравии.
   Он отправился в сад, и там,  в  беседке  меж  тамариндовых  деревьев,
нашел Инени. Рядом с ним на низком  столике  были  разложены  письменные
принадлежности: пенал с запасными палочками, сосуды с  красками,  чистые
листы папируса. Жрец сидел, уставившись в лежавший  на  коленях  свиток;
ровные строчки знаков пересекали его словно муравьиное полчище на марше.
   - Пишу, - произнес Инени, не глядя на Семена, - пишу о  свершившемся,
и с каждым словом писать мне все тяжелей. Раньше было не  так...  раньше
мысль моя обгоняла руку. Но теперь я знаю, что одна из повестей моих - а
может, и обе - будут прочитаны потомками, и кажется мне, что  толпы  еще
не рожденных стоят за моей спиной и заглядывают через  плечо...  Могу  я
надеяться, что они не осудят меня, не скажут, что я был  пристрастным  и
неискренним?
   - Можешь, - сказал Семен, присаживаясь напротив. -  Мы...  они  будут
читать твою историю с большим почтением и интересом.
   - Да благословит тебя  Амон!  -  Инени  кивнул,  будто  клюнув  своим
ястребиным носом. - Я - счастливейший из смертных, ибо  кому  из  писцов
известно, что мысль его сохранится в веках и даже заслужит одобрение?  А
я об этом знаю! Воистину, боги меня отметили, как и страну Та-Кем!
   Семен улыбнулся:
   - Тебя, мой друг, несомненно. Что до  страны...  Хорошая  страна,  не
спорю, но почему она отмечена богами?
   Жрец запрокинул голову, всматриваясь в клочки синевы, мерцавшей средь
ветвей и листьев.
   - Что ты видишь, Сенмен? Там, вверху?
   - Небо. - Семен прищурился. -  Знойное  чистое  небо  и  солнце.  Оно
похоже на диск из золота.
   - Это и есть диск, сияющий над головою Ра. Бог едет в небесах в своей
ладье, и все его видят с рассвета до заката, всякий  человек  в  Та-Кем,
незнатный или облеченный властью. И Ра нас видит, всех и каждого...  Лик
его ничто не заслоняет, и наша жизнь раскрыта перед ним; мы помним,  что
от взгляда божества не скроешься, и  потому  стараемся  не  грешить.  Во
всяком случае, в дневное время... Но в других странах все иначе  -  там,
высоко над землей, плывет туман,  и  временами  он  становится  плотным,
прячет Ра за своей пеленой,  и  небо,  сокрушаясь  в  горести,  начинает
плакать. Говорят, есть и такие земли за Уадж-ур,  где  с  небес  валится
холодный белый пух, а Ра не видно целыми днями... И люди в тех краях  не
знают благочестия, поклоняясь демонам. - Он помолчал и добавил:
   - Такого у нас не бывает. Разве это  не  знак  божественной  милости?
Разве не символ того, что народ Та-Кем избран среди других народов?
   В чем-то он прав, подумал Семен, представив серые питерские небеса. С
другой стороны, приятно ли знать, что за тобой следит божественное  око?
Причем не тайно, а открыто; подняв голову,  увидишь  его  гневный  глаз,
который не заслоняют ни облака, ни тучи...
   Инени кивнул, будто подслушав его мысль.
   - Ра вечно глядит на нас, и лик его  неизменен,  и  в  прошлом,  и  в
будущем. Скажи мне, друг мой, в твои времена люди  по-прежнему  верят  в
богов? Возводят храмы, приносят жертвы и тешат их слух песнопениями?
   - Да. Не все, но многие.
   - А ты? Не сердись, если мой вопрос неприятен, но кажется мне, что ты
не боишься богов. Или я ошибаюсь?
   - Не ошибаешься. - Семен задумался на миг, потом сказал:
   - Я не верую в тех богов, в которых веришь ты,  и  твердо  знаю,  что
истинный бог не нуждается в храмах, жертвах и песнопениях. И обитает  он
не в небесах, не под землей и не в пустынях Запада.
   Рот Инени округлился, глаза раскрылись шире.
   - Но где же, Сенмен?
   - Единственно, в душе человеческой. - Семен приложил ладонь к  груди.
- Здесь! И потому мой бог всегда со мной.
   - Я верю тебе, - медленно произнес жрец. - Верю, ибо вижу, какую силу
он тебе дает... Такую, чтоб устрашить Рихмера,  или  царька  дикарей  из
Шабахи, или справиться с Софрой,  бросив  его  на  растерзание  львам...
такую, чтоб покорить  сердце  Пуэмры  или  вложить  бессмертную  душу  в
холодный камень... Это все - твой бог?
   - Ну... отчасти. Время от времени, скажем так. Жрец протянул  руку  и
положил ее на колено Семену:
   - Я никогда не сомневался, что ты отправлен к  нам  на  помощь,  этим
богом или другими богами. Затем, чтоб все свершилось так, как  и  должно
свершиться... - Погладив бритый череп,  он  усмехнулся  и  вдруг,  резко
меняя тему, зашептал:
   - Третий день месори близится, друг мой...  Великая  царица  встретит
его в большом  дворце,  что  рядом  с  Ипет-ресит,  дабы  не  медлить  и
возложить на себя знаки власти. Пусть брат твой будет при ней и охраняет
ее вместе с Хенеб-ка, а ты встань на  Восточной  дороге,  перед  лагерем
колесничих, с лучниками и копьеносцами Усерхета. Инхапи об этом  просил.
Он уже здесь и утверждает, что так ему будет спокойнее. Он верит в тебя,
как в львиноголовую Сохмет.
   - Я польщен, - заметил Семен. - А кто такой Усерхет?
   - Чезу Пантер, один  из  военачальников  с  юга.  Я  слышал,  опытный
солдат, но людей у вас будет всего лишь пара  сотен  -  остальные  нужны
Инхапи у главного лагеря меша Амона.  Колесничие  же  стоят  отдельно  и
могут прорваться к дворцу... Сумеешь их остановить?
   - Дело нехитрое. На колесницах в  городе  не  развернешься.  -  Семен
нахмурил брови, чувствуя, как его охватывает возбуждение.
   Инени придвинулся ближе к нему и снова зашептал:
   - Их триста, и в каждой - два воина... И поведет  их  Хуфтор,  лучший
чезу Хоремджета...
   - Я его видел. Решительный парень!
   - Возможно, с ним будет Хоремджет. Он боится, ночует не в доме своем,
а в главном лагере или с колесничими... он в недоумении и  страхе...  не
может понять произошедшего с Софрой - то ли боги ему благоволят,  то  ли
предостерегают...
   - Кто тебе это сказал? О Хоремджете?
   - Рихмер, по твоему повелению. Его ищейки не  спускают  с  Хоремджета
глаз. Погонщики ослов,  что  доставляют  в  лагерь  пищу,  носильщики  и
водоносы и даже писцы... Они усердны  как  стая  гиен,  почуявших  запах
падали.
   Семен довольно ухмыльнулся.
   - Ну что ж... Придется их наградить и возвеличить!  Особенно  писцов.
Нет ли среди них Пианхи, сына  Сенусерта?  Толстый  такой  и  болтливый,
писец в чезете колесничих...
   Инени помотал головой:
   - Не знаю. Люди Рихмера - забота Рихмера. А твоя...
   - ...Хуфтор и колесничие. Я помню, мой мудрый друг.
   - Если  они  захватят  дворец,  царицу  и  пер'о...  -  пальцы  Инени
шевельнулись, рисуя иероглиф "смерть". - Исида всемогущая! Спаси нас  от
этого и сохрани!
   - Кто не рискует, не  ест  ветчины,  -  отозвался  Семен,  подумал  и
перевел на язык роме:
   - Хочешь фиников - не бойся лезть на пальму.

   Я видел семьдесят шесть разливов Хапи, я очень стар, но  память  меня
не подводит - она как свежий цветок лотоса в месяц фармути.  Я  помню...
да, помню тот день, когда не мудрые речи, не песни  и  гимны,  а  острая
бронза вершила праздник.
   Друг мой тоже был на этом празднестве,  и  живы  мы  потому,  что  он
охранил нас, а когда отзвенело оружие, не дал сердцам ожесточиться.
   Прав ли он? Иногда, взирая на нынешний кровавый пир, я  сомневаюсь  в
этом. Но ему виднее, и  виднее  тем,  кто  обитает  в  тех  непостижимых
землях, откуда он пришел. Свершившееся должно свершиться...
   Тайная летопись жреца Инени.

Глава 11
МЕСЯЦ МЕСОРИ, ТРЕТИЙ ДЕНЬ

   Вдали, за каналом Монта, слышался грозный гул - стоны  боевых  рогов,
лязг оружия и  топот  множества  ног,  перекрываемый  временами  слитным
воплем идущих в  атаку  воинов.  До  лагеря  корпуса  Амона,  с  которым
сражались сейчас ветераны Инхапи, было километра два,  но  звуки  далеко
разносились в душном раскаленном воздухе, и город, внимая  им,  замер  в
тревожном оцепенении,  будто  муравейник,  рядом  с  которым  сошлась  в
поединке пара свирепых быков. Не ровен час, затопчут...
   Но  на  Восточной  улице,  тянувшейся  от  садов  фараона  до  казарм
колесничного войска, пока что царили спокойствие и тишина. Ни храмов, ни
жилых строений здесь  не  было,  и  тракт,  прямой,  как  древко  копья,
затеняли лишь огромные каштаны с поникшей от жары листвой. За  ними,  на
юго-западе, ближе к речному берегу, начиналась зона дворцового парка, но
крыши и башни большого дворца, как и домов знатнейших вельмож,  скрывали
завесы зелени, по-прежнему яркой и свежей: работники, качавшие  воду  из
Нила, трудились не  покладая  рук.  Парк  простирался  до  крепких  стен
Ипет-ресит, южного святилища Амона, благодаря  чему  подступ  к  обители
пер'о с фланга или  с  тыла  был  невозможен  для  колесниц.  Они  могли
проехать только здесь, по  Восточной  улице,  что  отходила  от  Царской
Дороги вблизи огромных пилонов, обозначавших вход на  священную  царскую
землю.
   Семен, стоявший рядом с Усерхетом, жилистым сорокалетним чезу Пантер,
оглянулся на отряд перегородивших улицу лучников.  Воины  стояли  в  три
шеренги, со стрелами, наложенными на тетиву, и хоть их было  всего  лишь
десятков пять, прорваться сквозь этот барьер не  удалось  бы  ни  единой
колеснице. Особенно если учесть других стрелков, засевших под деревьями,
а также маленький, наспех придуманный, но очень эффектный сюрприз.
   Шагах в сорока за лучниками, у поворота к Царской Дороге,  потел  под
солнцем отряд тяжелой пехоты - сотня  воинов  в  кожаных  нагрудниках  и
шлемах, с тяжелыми, закругленными сверху щитами и двухметровыми копьями,
под командой знаменосца Хорати. Боевое снаряжение перевозилось в столицу
тайно, пряталось по дворам у родичей в Кебто, Джеме,  Уасете,  и,  чтобы
собрать своих воинов, вооруженных и  готовых  к  битве,  офицеры  Инхапи
трудились всю прошлую ночь. Старания их были успешными - судя по звукам,
что доносились от казарм, и по тому, что Усерхет занял  Восточную  улицу
еще  до  утренней  зари.  Но  выглядел  он  измотанным  и  то   и   дело
прикладывался к фляге с водой.
   - Иди в тень, - сказал Семен, -  ляг  под  деревом  и  закрой  глаза.
Колесниц пока что не видно. Может, они вообще не появятся - Хуфтор  ведь
не сошел с ума, чтоб бросить их в  атаку  по  улице  в  двадцать  локтей
шириной.
   - Может, и не появятся, - прохрипел Усерхет, покосившись на  стальной
топор в руках Семена, - только я должен стоять здесь. Ты, господин, хоть
и могучий воин с грозной секирой, а  долг  военачальника  не  понимаешь.
Тяжкое наше ремесло! Вот я, уставший так, что чувствую  вкус  смерти  на
губах, торчу на жаре и буду торчать, потея под ремнями и нагрудником.  А
почему?
   - Да, почему? - полюбопытствовал Семен, глядя в хмурое лицо Усерхета.
   - А потому, что люди мои должны меня видеть на этом самом месте.  Раз
я стою и терплю, значит, и им Амон велел. Не то какая же мне вера? -  Он
снова приложился к фляге.
   - Люди твои не мотались всю ночь по дворам и улицам, не пересчитывали
друг друга, не погоняли теп-меджет. Они выглядят свежими и полными  сил,
а ты - уставшим