тягивали  причальные
канаты, издалека было  не  разобрать.  В  сравнении  с  баркой  Сенмута,
стоявшей неподалеку, корабль выглядел огромным - вдвое шире и раза в три
длинней.
   Повернувшись к столу и гостям, наместник покосился на  Инени  и  чуть
заметно кивнул.  Потом  привычным  жестом  вскинул  к  плечам  раскрытые
ладони:
   -  Возблагодарим  Амона,  владыку  престолов  Обеих  Земель,  который
властвует над небом, водами и  сушей!  Пусть  будет  он  благосклонен  к
Великому Дому Мен-хепер-ра - жизнь, здоровье,  сила!  -  и  к  нам,  его
верным слугам, что слушают царский призыв! Пусть не оставит  нас  своими
милостями! - Руки Рамери опустились. - Теперь идите и вкусите отдых, ибо
завтрашний день полон забот и трудов. Тот, кто  вовремя  кончает  пир  и
помнит о предстоящих делах, угоден богам.
   - Воистину так! - подтвердил Инени, резво вскочив  на  ноги.  Следом,
пошатываясь, встал военачальник Пауах.
   - Я п-помню, господин... Н-найти и зашить!  Кланяясь  и  шепча  слова
благодарности, гости потянулись к  выходу.  Рамери  благосклонно  кивал,
касаясь прядей пышного парика, потом, взглянув на Сенмута, произнес:
   - Чудесную историю поведал ты мне, и завершилась она счастливо:  брат
твой спасен, и сам ты жив, и кровь твою  не  выпили  нехеси...  Я  люблю
истории с хорошим концом! И потому не откажу вам с братом в просьбе: ваш
корабельщик получит женщину.
   - Щедрость твоего сердца безмерна! - Сенмут низко поклонился.
   - Теперь отдыхайте! Вино и девушки сделают крепким ваш сон.
   Наместник повернулся  и  в  сопровождении  рослых  маджаев  вышел  на
галерею. Служители, бесшумные как тени, начали прибирать  столы,  и  эта
картина снова показалась Семену нереальной, будто  он  очутился  в  мире
бесплотных духов, скользивших меж призрачной мебели, посуды и  цветочных
гирлянд.
   Сенмут, лукаво улыбаясь, потянул его к арке:
   - О чем мечтаешь, брат?  Не  о  той  ли  девушке,  что  ждет  тебя  в
опочивальне? О газели, чьи груди - как виноградные  гроздья?  -  Понизив
голос, он тихо произнес:
   - Я видел, как ты глядишь на девушек...  на  тех  плясуний...  Анубис
забрал твою память, но не мужскую силу!
   - Да, силы у него хватает, - промолвил Инени. - А раз так, о  чем  же
думать путнику, что возвратился из дальнего, очень дальнего  странствия?
Конечно, о женщинах и девушках, о бедрах их и животах, губах и грудях...
Об этом он и думает, Сенмут, да и ты тоже! Вы еще молоды, дети мои,  еще
способны послужить Хатор.
   - А ты, мудрейший?
   Инени легонько похлопал Семена по плечу:
   - Нет, друг мой, нет. Хоть я и помню  ту  девушку,  дочь  хаке-хесепа
Аменти, но глаза мои видели слишком много разливов Реки, смывших суетные
желания... Я думаю только о мягком ложе. Как  сказал  почтенный  Рамери,
ваш сон будет крепок после женских сладких объятий, а мне, чтобы уснуть,
хватает вина. Но я о том не жалею, нет, не жалею! Жалею лишь  о  сладких
снах, которые боги дарят в юности...

***

   Однако сон Семена не был ни крепок, ни сладок.
   Снилось ему, будто сидит он в своей мастерской в  Озерках,  в  убогом
сыром полуподвальчике, и  торгуется  с  Вадькой  Никишиным,  пронырой  и
жмотом, что отирался не первый год в матрешечно-иконном  бизнесе.  Будто
канючит  Вадька  клинок,  прекрасный   меч,   откованный   по   образцам
нормандских, а цену дает смешную - три медных колечка, с которых  пользы
- ноль: ни рабыни не купишь, ни даже горсти фиников. А если, грозит,  не
отдашь, пошлю папирус фараону, и закатают тебя, болезного, в каменоломни
за третьим порогом - чтоб, значит,  с  холодным  оружием  не  баловался.
Может, и в мешок зашьют! А не зашьют, так будешь  сидеть  в  кандалах  и
пепельницы тесать -  ровно  столько  лет,  сколько  статей  в  Уголовном
кодексе...
   И, словно подтверждая эти  угрозы,  подвал  вдруг  раздался  вширь  и
вглубь, крыша куда-то отъехала, освобождая место для  знойных  небес,  а
стены сменились скалами - но, приглядевшись, Семен догадался, что  вовсе
это не скалы, а огромные пепельницы или могильные плиты  с  изображением
ощеренных волков. Хитрая  Вадькина  ряшка  тоже  переменилась,  так  что
теперь он походил на Баш-тара, но с примесью других, будто  бы  знакомых
черт - кажется, Иваницкого,  владельца  сувенирной  лавки  на  Литейном.
Ему-то и сдавались пепельницы и прочее каменное  художество,  и  был  он
жмотом почище Вадьки - снега зимой не выпросишь, не говоря уж об авансе.
Но обхождения культурного:  денег  не  даст,  зато  посочувствует  и  об
искусстве потолкует, а временами угостит чайком - правда,  жидковатым  и
без сахара.
   Но в сновидение Семена он влез не чаи распивать - скакал по  вершинам
утесов, размахивал плетью и вопил: "Амон  с  тебя  спросит,  сын  гиены!
Спросит, и я отменю мешок и ограничусь поркой!"
   При мысли, что будут его пороть, Семен  заскрипел  зубами,  дернулся,
нашаривая молот или что-нибудь еще потяжелей, но под  руками  было  лишь
теплое да мягкое. Тогда, застонав в бессилии и злобе, он проснулся.
   Лунный свет, струившийся в окно, падал серебряной  пылью  на  смуглые
плечи девушки, скользил по темным ее волосам, гладил висок и  осторожно,
бережно касался ресниц. Она спала - первая его женщина за много  месяцев
постылой и позорной жизни; спала, утомленная ласками,  и  Семен  ощущал,
как чуть заметно колышется ее грудь, как согревает кожу теплое  дыхание.
Девушка без имени, без прошлого и без проблем, какие могли  подстерегать
в его эпоху; просто девушка, не ведавшая, что  такое  поцелуй,  нежность
губ, касание языка, но подарившая ему забвение,  принявшая  частицу  его
жадной силы. Он был благодарен ей -  не  только  за  готовность  любить,
пусть так,  как  она  умела,  но  и  за  эту  не  требующую  продолжения
безымянность.  Семен  поднялся,  обернул  вокруг  талии  кусок  полотна,
прихватил завязками и вышел из маленькой комнатки. Было часа два или три
ночи; перевернутый месяц стоял высоко, будто пряжка из серебра на  ленте
Млечного Пути,  изукрашенной  сапфирами  и  рубинами.  Вдруг  захотелось
курить, и Семен, привычно хлопнув  по  бедру  и  не  обнаружив  кармана,
чертыхнулся; потом, вспомнив о сонном кошмаре, пробормотал:
   - Приснится же такое! Как с бодуна... А выпил ведь всего ничего...
   Он передернул плечами и огляделся.
   Парк, дремлющий в лунном сиянии, был  сказочно  прекрасен  и  походил
сейчас на темное ночное море; дворец  наместника  высился  над  ним  как
белый коралловый риф среди застывшего водоворота крон, ветвей и листьев.
В этом дворце и разместили гостей, в покоях первого  этажа,  в  западной
части длинного, как футляр для флейты,  здания.  Дворец,  возведенный  в
самой высокой точке острова Неб, был двухэтажным, и с обеих  его  сторон
шли крытые галереи с лестницами; южная спускалась в сад,  тянувшийся  по
склону холма до городских окраин, а северная  -  в  хозяйственный  двор.
Комнаты второго этажа выходили на галерею, а первого - под нее,  прячась
за строем массивных колонн.
   Там лежала густая  тень,  непроницаемая  для  лунного  света.  Семен,
прижавшийся к теплому камню, будто утонул в ней, впитывая свежие  запахи
зелени, слушая стрекот цикад и резкие вскрики каких-то ночных птиц.  Сна
не было ни в одном глазу.
   Постояв минуту-другую, он медленно двинулся  вперед,  к  темневшим  в
отдалении зарослям  и  мостику  над  протокой,  соединявшей  два  пруда.
Остывший песок дорожки холодил ступни, смутные контуры деревьев и кустов
скользили  мимо;  вверху,  в  разрывах  меж  перистыми  листьями  пальм,
светились звезды, внизу царила глубокая  беспросветная  тьма.  Семен  не
знал, куда шагает; шел бездумно, поглаживая шерстистые пальмовые стволы,
вдыхая аромат цветов и всматриваясь в неяркое зарево,  дрожавшее  где-то
за мостиком и прудами. Этот свет  чаровал  его,  словно  пламя  свечи  -
мотылька.
   Факелы, подумал он; два или три, и горят в павильоне. В том самом,  с
колоннами в виде пучков папируса... Интересно, зачем?  Может,  наместник
проголодался и подъедает остатки недавнего  пиршества?  Или  ударился  в
запой? Сидит, бедолага, и горькую пьет... Хотя какая тут  горькая  -  ни
коньяка, ни водки! Тут, чтоб напиться, бочки не хватит! Впрочем,  Пауах,
бравый солдат, все-таки исхитрился...
   Мысли текли сами собой, а ноги, будто отдельные части тела, никак  не
связанные с головой, несли его к мостику и дальше, в глубокий  мрак  меж
древесных стволов, куда,  изгибаясь  и  виляя,  уходила  дорожка.  Семен
ступал бесшумно, втягивая носом воздух и всматриваясь в темноту;  вскоре
к аромату цветов добавился запах гари, а слабый розоватый ореол распался
на три мерцающие точки - там,  в  павильоне,  и  правда  горели  факелы,
прикрепленные к столбам-колоннам. Семен замер, остановившись  в  кустах,
на самой границе освещенного пространства, шагах в десяти от беседки.
   В ней, расположившись на тростниковых циновках и коврах, сидели трое:
Инени в своем обычном белом одеянии, владыка Южных Врат в домашнем -  то
есть в полотняной юбке, без парика  и  ожерелий,  но  при  браслетах,  и
третий компаньон - старик  с  хмурой  морщинистой  рожей,  в  коричневой
тунике, перехваченной ремнями.  Плечи  его  и  лысый  череп  избороздили
шрамы, левый глаз горел дьявольским огнем, правый - видимо,  вытекший  -
был плотно зажмурен, и на одной руке, как показалось Семену, недоставало
пальцев; словом, выглядел этот тип бывалым рубакой, из тех, что за  царя
и отечество не пожалеют ни жизни, ни крови - особенно чужой.
   Позади Семена зашуршало,  послышалось  шумное  дыхание,  чья-то  лапа
опустилась на плечо, а другая потянулась к горлу.
   Его реакция была мгновенной: не оборачиваясь, он присел  и,  захватив
шею нападавшего, швырнул тяжелую тушу через голову. Но враг оказался  не
один - в кустах все еще ворочалось и шебуршилось, и Семен наугад  двинул
ногой, однако попал не по живому, а по колючей толстой  ветке.  Скрипнув
зубами от боли, он попытался отступить, но  тут  из  зарослей  вынеслось
нечто темное и смутное, ударило его в живот словно  футбольный  мяч,  и,
падая,  он  ощутил  под  пальцами  короткие  курчавые  волосы,   уши   и
мускулистую шею.
   Упал  Семен  по  всем  правилам,  как  учили  в  десантных   войсках,
сгруппировавшись, - не только упал, но ухитрился сместиться в сторону  и
оттолкнуть противника. В следующий миг он был уже на ногах и разглядел в
неярком свете факелов двух нападавших -  маджаев-телохранителей  Рамери;
должно быть, они стояли на страже, как  и  положено  качкам  при  тайных
встречах крупных шишек. Время, однако, было иным, и ничего смертоносного
вроде "узи" или базук у этих парней не  оказалось,  а  были  за  поясами
палки - правда, весьма увесистые, с медными набалдашниками. Вытянув  их,
маджаи двинулись к Семену с двух сторон.
   Он прыгнул к первому из воинов, перехватил его запястье, ударил в пах
коленом; тот согнулся, и  кулаки  Семена  чугунными  гирями  рухнули  на
курчавый затылок. Этот готов, мелькнула мысль, пока Семен разворачивался
к  второму  нападавшему,  рослому  детине,  летевшему  на   него   будто
разъяренный носорог. Мягко повалившись на  спину,  Семен  подхватил  его
ступнями под ребра и подтолкнул, выпрямив ноги, затем поднялся и стукнул
легонько пяткой в висок.
   Прогресс в рукопашной налицо, подумал он,  наклонившись  и  оглядывая
хрипевших  на  земле  ку-шитов.  Будут  жить!  Если,  конечно,  позволит
сиятельный Рамери... А это уж дело удачи! Не объяснять  же  ему,  что  в
грядущих веках безымянные гении придумают искусство драк и  доведут  его
до совершенства, а потому не стоит предкам тягаться с потомками.
   Семен выпрямился и посмотрел на троицу в беседке. Битва  заняла  пару
минут, и, кажется, Инени и наместник провели это время в полном ступоре,
раскрыв рты и выпучив глаза. Реакция старого воина была  совсем  другой:
этот стучал кулаком по колену, вытягивал шею и гоготал, как целое  стадо
гусей. Потом ткнул в Семена рукой с обрубками двух пальцев и рявкнул:
   - Кто такой? Чтоб тебе Анубис кишки вывернул!  Ты  где  научился  так
драться, шакалья моча?
   - Грм... - Инени наконец обрел голос.  -  Это  ваятель  Сенмен,  брат
Сенмута, достойнейшего  из  моих  учеников.  Он...  Видишь  ли,  славный
Инхапи, он сбежал от дикарей страны Иам и до сих пор не в себе.  -  Жрец
поклонился властителю Южных Врат, чье лицо начало наливаться  кровью.  -
Вспомни об этом, сиятельный, и прости его! Я думаю, он погорячился.
   -  Погорячился!  Хоу,  погорячился!  -  Тот,  кого  назвали   Инхапи,
захохотал, и смех его был похож на хриплый рев боевой трубы. - Слышал  я
об этом парне! Все саррасские ремеч меша  о нем болтают!  Сотню
нехеси уложил, так?
   - Кажется, их было поменьше, - сообщил Семен, придвинувшись  на  пару
шагов. - Я их не пересчитывал в темноте.
   Маджаи  поднялись,  задыхаясь  и  кашляя,  а  вместе  с  ними   встал
наместник, багровый, словно плод граната. Он был разъярен, но  гнев  его
не относился к Семену.
   - Вы, дети краснозадых павианов! Так вы храните господина? Его покой,
его достоинство и честь? Хватаете его гостей, а схвативши,  валитесь  от
легкого  тычка!  Смердящие  гиены!  Недоумки!  Чтоб  Сетх  вырвал   ваши
трусливые сердца! - Рамери опустился на ковер, провел ладонями по лицу и
внезапно молвил спокойным голосом:
   - Утром явитесь к правителю моего дома. Каждому - пятьдесят палок.
   - Десять, - сказал Инени. - Амон милостив! Десяти вполне достаточно.
   - Пятьдесят на двоих, - уточнил наместник. - А сейчас - вон!
   Телохранители исчезли. Семен двинулся было следом, но Инени  окликнул
его:
   - Постой! Сядь и послушай! Вдруг придет тебе мудрая  мысль...  что-то
скажешь, посоветуешь... или предостережешь...
   - Хоу! - Инхапи поскреб шрам на темени. -  Кулаки  у  него,  конечно,
крепкие, а вот голова... Ты ведь говорил, что он до сих пор не в себе?
   - Это так и не так... не совсем так... В одних делах он  будто  дитя,
забывшее путь к родному дому, зато в других  мудрее  Тота,  и  речи  его
направляют разум  и  примиряют  людей  -  даже  столь  кровожадных,  как
дикари-кушиты. И в этом  нет  ничего  удивительного,  ничего  странного,
доблестный Инхапи. Разве можешь ты сказать, куда  полетит  журавль  -  в
свое гнездо, или кормиться в камышах, или  в  поля,  где  тоже  довольно
пищи? Можешь ли знать, куда поползет муравей  -  к  речному  берегу,  на
виноградник или к пальмам? А люди устроены сложнее журавлей и  муравьев!
Ибо великий Хнум, когда творил человека...
   - Кал гиены! - рявкнул старый воин. - Ты из синего сделаешь  красное,
и от твоих разговоров темеху почернеет, нехеси побелеет, а пиво скиснет!
- Он хлопнул трехпалой ладонью по циновке. - Как тебя?..  Сенмен?..  Иди
сюда, садись! Иначе жрец будет болтать до утра!
   Семен подошел и сел напротив  Рамери.  Тот  окинул  его  внимательным
взглядом:
   - Клянусь пеленами Осириса! Незаметно, чтоб ты  утомился,  ваятель...
Ты бодр! Выходит, девушка ленилась и опозорила мой дом?  Придется  и  ей
отведать палок!
   - Это только видимость, сиятельный, - пробормотал Семен. -  На  самом
деле я еле держусь на ногах, а то, что между ними, обвисло,  как  мокрая
тряпка. Девушка очень старалась! Пусть мне отрежут нос и уши и сгноят  в
рудниках, если я лгу!
   - Сохрани тебя  от  этого  Амон!  -  Жрец  сделал  знак,  отвращающий
несчастье. - Ну, если мы закончили с палками и нерадивыми слугами, то не
вернуться ли к делам? - Он дождался кивка наместника и, прикоснувшись  к
свисавшему с шеи амулету-соколу, нараспев произнес:
   - Гор слышит, Гор видит, Гор помогает  узнать  еще  неизвестное!  Вот
вопрос из тех вопросов, какие мирный человек задаст солдату - не  просто
солдату, а  лучшему  из  лучших,  начальнику  над  колесницами  и  пешим
войском, над копьеносцами и лучниками.  Я  спрашиваю:  может  ли  корпус
Сохмет подняться, сесть на  корабли  и  приплыть  от  второго  порога  к
острову Неб и Южным Вратам? Хватит ли  для  этого  судов?  И  хватит  ли
пропитания для воинов? И можно ли все это сделать за три-четыре дня?
   - Зачем? - спросил Инхапи, но жрец, будто не слыша, продолжал:
   - Вот другой вопрос из тех же вопросов: могут ли  воины  добраться  в
Уасет в начале месори, если прикажут им тронуться в путь в конце эпифи?
   - Зачем? - Глаз военачальника блеснул кровавым  отсветом  пламени.  -
Зачем, жрец? И кто нам прикажет?
   "Серьезные завариваются дела!"  -  решил  Семен,  посматривая  из-под
опущенных век то на хмурую физиономию Инхапи, то на друга Инени,  то  на
властителя Южных Врат, чье лицо казалось застывшей высокомерной  маской.
Он уже разбирался в названиях месяцев и городов и  мог  сообразить,  что
вопросы жреца носят риторический характер.  Все,  разумеется,  возможно!
Вывести корпус Сохмет из южных крепостей, сосредоточить  в  Небе  тысячи
воинов и держать их наготове, чтобы в определенный день и час  отправить
в Уасет. Уасет или  Нут-Амон,  а  попросту  -  Город,  являлся  столицей
Та-Кем, которую позже назовут египетскими  Фивами,  но  для  Семена  это
большого значения не имело. Важнее  другое:  солдаты  в  столице  -  жди
переворота!
   - Кто нам прикажет? - повторил Инхапи, и  глаз  его  вновь  загорелся
огнем. Не дождавшись ответа и выдержав паузу, он произнес:
   - Ты звал меня, жрец, и я приехал. Ты  отправил  послание,  и  вот  я
здесь. Но, клянусь секирой Монта,  не  для  того,  чтоб  слушать  пустую
болтовню! Скажи мне прямо - кто тебя послал? Зачем ты здесь?
   Инени погладил бритый череп и, к удивлению  Семена,  вдруг  подмигнул
военачальнику:
   - Я совершаю путешествие... так, из любопытства... А заодно  доставлю
в храм Амона благовония. Ты  ведь  знаешь,  что  в  южных  землях  много
ароматных смол и зерен? Кифи,  мирра,  ант  и  так  далее...  Нам  нужно
обновить запасы. Так повелел премудрый Софра.
   - Обновить запасы! Видно, храм обезлюдел, третий  пророк,  если  тебя
послали за благовониями! Других, выходит, не нашлось? Или не  благовония
нужны, а корабли с солдатами? Вместо анта - лучники,  а  вместо  кифи  -
колесницы? - Инхапи откинулся назад, фыркнул и захохотал, разинув  пасть
с остатками зубов. - В чем тут правда, жрец? - спросил он,  отсмеявшись.
- В том, что ты послан Софрой?
   - Предположим, что так, - кивнул Инени, переглянувшись с наместником.
- Наш властитель Мен-хепер-ра - жизнь, здоровье, сила! - слишком молод и
нуждается в опоре и наставнике. Наставники есть, и это хорошо, но плохо,
когда их в  избытке.  Премудрый  Софра,  доблестный  Хоремджет...  ну  и
кое-кто еще.  Саанахт,  начальник  Дома  Войны,  уже  стар  и  не  может
согреться даже в месяц месори, а власть над корпусом  Амона  принадлежит
Хоремджету... Так что Софра был бы  спокойней,  если  б  в  окрестностях
Уасета вдруг появились твои воины - скажем, тысяч пять  или  шесть.  Вес
уравновешивают равным весом, понимаешь?
   - Равным весом! - Инхапи снова фыркнул, на сей раз - презрительно.  -
В меше Амона - землепашцы, горшечники да городские щеголи, хуну не-феру,
которых набрали в Пиоме, Буто и Саи... Они  как  трава,  куда  помочился
шакал!  А  мои  солдаты  -  менфит,  лучшие  из  лучших!  Люди   первого
Джехутимесу, что шли перед царем как дыхание огненное, львы, что  бились
на севере и юге, в странах Хару и Джахи и в  стране  Иам...  Чезет  моих
бойцов против трех чезетов Хоремджета - вот равный вес!  Но ради спокойствия Софры я не  приду  в
Уасет... Ради него я не пожертвую ногтем с пальцев,  отрубленных  подлым
хик'со! - Он помахал у носа Инени своей искалеченной рукой.
   Хранитель Южных Врат, слушая Инхапи, сидел с каменным лицом, но жрец,
как  показалось  Семену,  был  доволен.   Огладив   бритый   череп,   он
поинтересовался:
   - А ради Великого Дома - придешь?
   - Ради щенка сирийской суки? Слишком я стар, чтобы бегать  за  ним  с
опахалом! А к тому же... - Военачальник сделал паузу и, бросив взгляд на
Рамери, ухмыльнулся. -  Я  тоже  мог  бы  стать  хаке-хесепом,  как  наш
благородный