на пляже, усыпанном галькой,  --
сообщил пришелец. -- Если глаза не видят, что можно сделать? Лишь положиться
на осязание".
     Челюсть у Кима отвисла.
     -- Это что же получается? Выходит, ты перещупал в Хельсинки полмиллиона
финнов и финнок?
     "Нет,  разумеется, нет. Сравнение  с тактильным чувством лишь аналогия.
Ментальные  волны  блокировать   полностью   невозможно,  и  я  способен  их
улавливать как от  любого человека, так и от инклина. К несчастью, только на
небольшом расстоянии".
     -- Каком?
     "Тридцать-сорок  метров,  максимум  --  пятьдесят. Если двигаться вдоль
здания в  двенадцать этажей, причем не очень  быстро, я просканирую  его  от
крыши до подвала".
     Челюсть у Кима отвисла еще больше.
     -- Ты  хочешь сказать, что мне придется обойти все городские здания? Да
их  тут  десять  или  двадцать  тысяч! Здесь, мой  экзоплазменный  друг,  не
Хельсинки,  здесь  Петербург!  Здесь зданий  и людей не меньше,  чем во всей
Финляндии!
     "К сожалению, других вариантов нет", -- грустно отозвался Трикси.
     -- Есть!  Плюнуть, сесть в транспундер  и  поскорее делать ноги!  Ты не
думай, я тебя  не  гоню... Но какой смысл  в поисках? Было у тебя  девяносто
семь  инклинов,  осталось  девяносто  шесть... компания вполне  приличная...
Может, со временем новый инклин отрастишь...
     "Не получится.  Число инклинов, то есть мою  способность  к расщеплению
сознания,  определяет  индивидуальный  генетический  код, и  тут  ничего  не
убавишь  и  не  прибавишь.  А  без  инклина  я  --  неполноценная  личность,
инвалид... Это конец  карьеры, Ким! Да  что  там карьера -- я  даже не смогу
размножаться!"
     Трикси испустил ментальный  стон и начал сетовать на жизнь-злодейку, на
бедственную свою судьбу,  крах карьеры  и  неминуемую  импотенцию. Этого Ким
вынести не мог. Глаза его увлажнились,  сердце дрогнуло, душа преисполнилась
сочувствия;  он  погладил себя  по  макушке  (под которой,  надо  думать,  и
скрывался Трикси), затем произнес:
     --  Ну, ну,  не делай из неудачи  трагедию... Найдем  мы  твой  инклин,
найдем!  Но  без  торопливости и спешки.  Мне ведь  роман надо закончить. Не
позже двадцатого!
     "Закончишь. Я помогу", -- пообещал пришелец, тотчас прекратив рыдания и
стоны.
     В  дружном  единении  они  покинули  кухню,  переместились  к  столу  с
компьютером, включили  его, нашли  необходимый файл, и тут  Ким на мгновение
отрубился. То есть ему показалось, что на мгновение, -- когда он очнулся, за
окном уже плыла серебряная ночь, лес по другую  сторону улицы стоял темный и
тихий, а на мониторе мерцали последние фразы главы о зингарском корабле. Ким
перечитал их и довольно хмыкнул.
     "Его секира поднималась  и падала,  поднималась и падала, словно  серп,
срезающий  стебли  тростника. Стоны,  крики  и  предсмертный  хрип  огласили
корабль..."
     "Очень динамично и экспрессивно, -- подал голос Трикси. -- Что дальше?"
     -- Дальше? Дальше Идрайн  плывет в  Кордаву, столицу Зингары, сходит на
берег, находит коня и  мчится вслед за Конаном на север, в Пиктские Пустоши.
Дайома с  големом  в телепатическом  контакте,  а у  Небсехта есть волшебное
зеркало, чтобы следить за всеми, кто подбирается к его печенке.
     "А Конан и светловолосая Зийна? Где они сейчас?"
     --  В  стране  пиктов. Сидят в  дремучей  чащобе у  костра,  и  девушка
рассказывает Конану свою историю. Она из Пуантена -- есть в  Хайбории  такое
графство  между  Зингарой и Аквилонией.  Из  благородной  семьи  --  отец ее
дворянин,  вассал  графа  Троцеро,  а  мать  -- немедийка, и  от  нее  Зийне
достались голубые глаза и светлые волосы... Росла она в отцовской усадьбе на
берегу Алиманы,  но в  один несчастный  день  спустились  с  Рабирийских гор
разбойники,  прикончили  людей,  сожгли усадьбу, унесли  добро  и прихватили
пригожую  дочку  старого  рыцаря.  Ее изнасиловал главарь бандитов, а после,
через  третьи руки,  продал на  кордавском  рынке Гирдеро, местному  нобилю.
Перекупщик  уверял,  что белокурая  красавица  сохранила  девственность,  но
истина  обнаружилась в  первую же ночь. И стала Зийна  не  просто наложницей
Гирдеро, а презренной подстилкой, о которую вытирают ноги...
     "Превосходно!  -- одобрил Трикси. -- Я  бы  сказал, очень реалистично и
современно. У вас ведь до сих пор насилуют?"
     -- Еще  бы! В  полный  рост! -- откликнулся Ким. Пальцы его с небывалой
резвостью плясали по клавишам,  с  каждым  словом  история  Зийны  двигалась
вперед, и он уже сомневался, кто у него главная героиня, то ли Дайома, то ли
красавица  из  Пуантена,  которую  он  породил  на   улице  Зины  Портновой.
Непраздный вопрос!  Как  все, имевшее  отношение  к  Дарье Романовне...  Ким
предпочел бы, чтобы по  облику она  была Дайомой, а по характеру  -- Зийной,
столь же  заботливой, самоотверженной и нежной... "А вдруг она такая в самом
деле?.." -- мелькнула мысль. Нашла ведь его в больнице... не просто нашла, а
притащила  пудовую  сумку  с  деликатесами...   Небось  Кузьмич   их  сейчас
подъедает!
     Трикси опять пробудился:
     "История  рассказана,  костер  погас, и девушка  уснула. Конан  встает,
обходит лагерь и смотрит, не затаились ли во тьме враги... Так?"
     -- Не так. Мой издатель заявил бы, что герои скисли, а сюжет провис. Не
хватает важной сцены.
     "Какой? Чтобы не скиснуть, им надо поесть?"
     -- Нет, позаниматься любовью, --  объяснил Ким. -- Но в  романтичном  и
скромном изображении, чтобы читали бабушки, дочки и малолетние внучки. И все
были довольны.
     Прищурившись, он поразмыслил пару секунд, потом написал:
     "Руки Зийны  крепко обнимали шею Конана, трепещущая грудь прижималась к
его плечу, шелковистые волосы душистой  волной прикрывали губы; он вдыхал их
аромат, медленно  пропуская невесомые прядки меж  пальцев.  Эта голубоглазая
пуантенка нравилась ему, ибо  сердце Зийны было  столь же  самоотверженным и
преданным,   как  у  Белит,   королевы  Черного  Побережья,   его   погибшей
возлюбленной. "Сколь различны эти женщины обликом и сколь схожи  душой",  --
лениво размышлял он, прижимая к  себе  покорное  девичье тело; теперь, после
трехдневных странствий по пиктским чащобам, он не  сомневался, что Зийна  --
как некогда Белит -- отдаст за него жизнь".
     "Скромно, очень скромно, --  согласился  Трикси.  --  Обнять, прижаться
трепещущей грудью,  погладить по головке... Если б и  на деле было так, я бы
смирился с вашими сексуальными обычаями".
     -- Критикан! -- отозвался  Ким. -- Ну что с тебя  взять, с инклинайзера
без самого важного инклина? -- Перечитав написанное,  он задумчиво  наморщил
лоб, посмотрел на  часы (было  семь минут второго), перевел взгляд на темную
полоску леса  по  другую сторону улицы  и пробормотал: --  Вот  теперь можно
отправить Конана в дозор... Ночь, глухое время... шумят деревья, воют волки,
и пикты крадутся по пятам...
     Пальцы Кима забегали по клавишам.
     * * *
     Усталая Зийна заснула в его объятиях. Конан бережно прикрыл ее плащом и
несколько  мгновений разглядывал умиротворенное  лицо  девушки;  сейчас  она
казалась  ему  столь  же  прекрасной,  как   рыжекудрая   Дайома.  Даже  еще
прекрасней; ведь  для владычицы острова он был всего лишь  игрушкой,  а  эта
юная женщина,  одарившая его любовью,  нуждалась в защите и покровительстве.
Тот, о ком заботишься, становится  особенно  дорог;  и хоть Конан не обладал
чувствительным  сердцем, он поклялся про себя,  что  после замка Кро  Ганбор
наведается  в Рабирийские горы  и вырежет  печень главарю бандитов, обидчику
Зийны.
     Но сейчас его тревожили иные заботы. Он поднялся, подвесил к поясу меч,
взял в руки копье и  отошел на  самый край  поляны, где они расположились на
ночлег.  Тут, в двадцати  шагах  от  костра, царила непроглядная темнота,  и
ничто не мешало киммерийцу слушать ночные  шорохи и  всматриваться в  ночные
тени.
     За три дня они преодолели  немалый путь и находились сейчас  у верхнего
течения Черной.  Речной  поток отделял земли пиктов  от Боссонских топей,  и
Конан старался не уклоняться к восходу солнца, чтобы не  угодить в бездонные
трясины нескончаемых болот. Он  неплохо знал  эти места, ибо  доводилось ему
служить  наемником  на  пиктских   рубежах,  в  джунглях  Конаджохары,   под
Велитриумом,  пограничным аквилонским городом. К западу от Велитриума стояла
небольшая цитадель Тасцелан, бревенчатая крепость,  защищавшая  переселенцев
из Аквилонии; ее коменданту киммериец и  продал свой меч. Времена тогда были
неспокойные, южные пикты бунтовали, а потом, объединившись  под  рукой Зогар
Сага, местного колдуна,  и  вовсе сожгли  Тасцелан.  Конан  едва унес  ноги;
впрочем, Зогар Сага он успел прирезать.
     Хоть  с той поры минуло лет шесть или семь, он помнил и звериные тропки
в лесу, и подходящие  для привалов поляны, и ручьи с чистой водой; помнил  и
то,  как  надо ходить  в  этих лесах, где  за каждым  деревом  могла таиться
засада.  Пикты были дики и коварны, не менее дики и коварны, чем киммерийцы,
и Конан их  не любил.  Они отличались бессмысленной жестокостью --  могли, к
примеру,  отрезав  человеку  голову, истыкать труп ножами.  Но, не испытывая
теплых чувств к этим коренастым  черноволосым  варварам, он уважал  их,  как
воин может  уважать  воинов. Пикты являлись отличными  бойцами,  упорными  и
храбрыми до безумия, и их каменные секиры и копья с кремневыми наконечниками
нередко одолевали  аквилонскую  бронзу и  сталь. Лес был для пиктов и  отчим
домом,  и обителью богов, о чем стоило помнить всякому, желавшему  незаметно
постранствовать в их землях.
     Конан тоже не забывал эту  истину, проявляя предельную осторожность. Он
пробирался  на  север  самыми  глухими  тропками,  жег  крохотные костры под
разлапистыми ветвями огромных елей, смотрел, слушал, нюхал. Два дня все было
тихо;  на  третий его начало одолевать смутное беспокойство.  Казалось,  нет
никаких  поводов  для  тревоги:  он  видел  лишь следы  кабанов,  оленей  да
медведей, слышал только  шорох ветвей  да  скрип  чудовищных темных стволов,
вдыхал  свежие ароматы  хвои и смолы,  а  не  дым  костра  и не едкий  запах
человеческого  пота.  Но инстинктивное  предчувствие  опасности  не покидало
киммерийца.   Враги  были   еще  далеко,  но   он  представлял,  как  чьи-то
внимательные  глаза  рассматривают  сейчас  отпечаток  ноги  в  мягком  мху,
обломанный  сук, примятую траву и срезанную ветвь;  чьи-то ладони пересыпают
пепел  костра,  определяя, сколько дней назад его  жгли  и сколько  путников
грелось  у  жаркого  пламени. Как  ни  берегись, нельзя пройти по лесу  и не
оставить  следов, а опытный  глаз, глаз охотника-пикта, зацепившись  за одну
отметину, найдет и другую.
     Вот  почему,  даже обнимая нежное  тело Зийны, Конан был  настороже,  и
взгляд его  перебегал с  лица девушки то  к темным стволам  деревьев,  то  к
лежащему поблизости арбалету. И сейчас, когда его  подруга уснула под теплым
плащом, он не мог избавиться  от беспокойства: слушал, нюхал лесной  воздух,
широко  раздувая  ноздри,  думал.  Еще пять-семь  дней, и они  доберутся  до
границы Ванахейма, но можно ли считать это залогом  безопасности? Вовсе нет;
пикты, лесные  крысы, упрямы  и будут  идти по  следам  до тех  пор, пока не
настигнут добычу. Особенно  киммерийского воина! Вряд ли они  ведают, за кем
гонятся, но если б знали о том, Конан не дал  бы за свою жизнь и жизнь Зийны
ломаного стигийского медяка.
     Наконец,  убедившись, что враги далеко, он выдрал  клок  влажного  мха,
притушил  им  костер  и  лег  рядом  с  Зийной.  Некоторое  время  киммериец
размышлял,  не  направиться  ли  все  же к востоку, чтобы  запутать следы  в
Боссонских топях, потом вспомнил о жутких болотных демонах и прочей нечисти,
водившейся  за  Черной рекой,  и решил идти  прежним  путем. Вскоре  дремота
начала одолевать его,  а аромат волос  Зийны заглушил  запахи  леса.  Спустя
несколько  мгновений  он  уснул, не спал  беспокойно,  не  отпуская  рукоять
обнаженного меча.
     * * *
     Ким тоже уснул, часов в пять утра, и проспал до десяти.
     Проснулся он голодным,  как ванахеймский волк,  -- видимо,  сказывались
еще  реинкарнация  в  Конана, битва в  подвале, игры  с  батареей  и  прочие
подвиги. Чувствуя зияющую  пустоту в  желудке, Ким осмотрел холодильник, но,
кроме обертки от маргарина и сырной корочки, не обнаружил ничего. Он сунулся
в письменный стол,  где в  левом  верхнем ящике  лежали деньги с  последнего
гонорара,  а  под  ними --  заначка,  неразменная сотня долларов и  еще  сто
мелкими купюрами, пятерками и десятками.
     "Целое богатство! А ты говорил..." -- раздался шепот Трикси.
     Не обращая на  него  внимания,  Ким  отсчитал четыреста рублей, схватил
рюкзак, предназначенный для продуктов, и выскочил  из дома.  Неподалеку,  на
проспекте Энгельса,  у метро, располагался  универсам,  обвешанный аптечными
киосками, фруктовыми палатками и книжными лотками, а главное -- шашлычными и
пирожковыми, при мысли о которых бурчало в желудке и  рот наполнялся слюной.
Туда Ким и шагал, подпрыгивая и втягивая носом чудные запахи свежей листвы и
пирожков  с  капустой,  что  разливались  в летнем  воздухе.  "Сигареты,  --
прикидывал  он, --  еще  сигарет купить,  и  молока,  и  хлеба,  и  яиц... и
докторской  колбаски,  копченого сыра и  что-то мясное... пельменей пачку, а
лучше -- две... картошки, и побольше! А еще..."
     "Не так быстро, -- послышался бесплотный голос Трикси. -- Я  не успеваю
сканировать здания, мимо которых ты несешься".
     "Я  голоден, --  мысленно отозвался Ким.  -- Просканируешь на  обратной
дороге".
     Примчавшись к ближней пирожковой, он сунул продавщице сотню.
     --  Два с  капустой,  будьте  любезны...  -- Тут он  запнулся,  осознал
нелепость сказанного,  сравнил  зиявшую в желудке  бездну с парой пирожков и
добавил: -- Еще четыре с мясом и столько же с картошкой.
     -- Вам в пакет? -- заботливо спросила продавщица.
     -- Можно и в пакет. А вот завязывать ни к чему.
     Под  испуганным взглядом  продавщицы Ким  проглотил пирожок и, чтоб  не
смущать ее, направился  к  рекламным щитам,  воздвигнутым с  краю  тротуара.
Прячась за ними, он  жевал и откусывал, откусывал и жевал, и,  по  мере того
как пустота из желудка переселялась в  пакет, в  глазах  его яснело, и смысл
рекламных  объявлений просачивался от зрительных  рецепторов к сознанию. Тут
были  призывы экстрасенсов, лечивших  от  порчи и венца  безбрачия,  реклама
женского  белья  ("Только в трусиках "хи-ха" я добуду жениха"),  предложение
салона итальянской мебели  ("Цены  пугают,  но  выбор успокаивает"), десяток
театральных  афиш  и прочая  белиберда,  которой  Кононов  обычно  не уделял
внимания.  На  самом дальнем  щите,  под  картинкой с  дамскими  прокладками
("Можешь  прыгать  за  порог,  если  сухо между  ног"),  притулился цирковой
плакатик с изображением слона,  двух  крепких  мужиков,  вцепившихся  в  уши
животного,  и  рыжей полуголой  дамы,  возлежавшей  на  его  спине.  Надпись
гласила:  "Цирк в  Озерках! Сегодня  и ежедневно!  Вольтижировка и танцы  на
слонах! Труппа Три-Тальрозе-Три!!!"
     Увидев эту афишу, Ким подавился последним пирожком, с усилием проглотил
его и  замер, уставившись  в  плакат.  Тальрозе! Варька Сидорова,  сестрица!
Тальрозе, блин! Эти слова Петрухи и  Гири тут же припомнились ему вместе  со
смутными  намеками на стервь, которая пляшет  на слонах  -- вместо того чтоб
выкаблучиваться на  арене,  на мягком песочке.  К  тому же в  лице  цирковой
красотки, невзирая на старания художника,  просматривались следы  фамильного
сходства с Дарьей  Романовной: волосы --  рыжие,  очи --  зеленые,  ноги  --
длинные, а все остальное -- в меру упругое, пышное и соблазнительное.
     Ким проглотил слюну и торжествующе выкрикнул:
     -- Удача, Трикси!  Это ведь ее сестра... моя соседка, блин!  Из  двести
тридцать третьей! А  где одна  сестричка,  там, наверно,  и другая!  Клянусь
челюстью Крома!
     "Очень рад, -- сообщил пришелец. -- А как дела с моим инклином?"
     -- Сейчас в универсам заглянем. Народу  там тьма-тьмущая, сканируй себе
на здоровье. А после  пробежимся по Президентскому... То есть не пробежимся,
а  будем шагать  неторопливо вдоль всех  домов, а их не  меньше сорока,  и в
каждом  по шестьсот квартир...  Пятьдесят тысяч жителей! Один процент  всего
населения!
     Тут Ким сообразил, что население по большей части обретается в  школах,
на дачах, в детских садах и на работе, но, не желая расстраивать компаньона,
упрятал эту мысль  поглубже.  Не убежит Президентский  и  никуда не денется!
Гулять по нему еще и гулять!
     Через час, затарившись продуктами, он стоял у дверей своей квартиры, но
поглядывал на дверь соседскую. Приложил к ней  ухо --  тишина... Позвонил --
ноль реакции... Рыжеволосая  Тальрозе-Сидорова  испарилась,  улетучилась, но
человек --  тем более такой, которого изображают на афишах, -- не  пропадает
без следа. Рассуждая  на эту  тему,  Ким направился к холодильнику, загрузил
его покупками  и, просуммировав  известные факты, решил, что  накопилось  их
немало. Во-первых, Дашина сестричка -- живет себе рядом, трудится в цирке, а
с нею --  слон  и пара крепких мужиков... что-нибудь знают о рыжей  Варваре,
если  не  слон, так мужички! Во-вторых, "корабль"-склад П.П.Чернова,  отпуск
продукции с девяти до двадцати... Можно наведаться туда, взять кладовщика за
жабры,  тряхнуть  и выяснить,  где проживает Гор-Небсехт,  супруг прекрасной
Даши...  Хотя что толку,  раз подручные Чернова  сами ее  ищут,  а найти  не
могут? А в-третьих, -- и это самое важное! -- Даша  держала ресторан, причем
не где-нибудь, а на  Фонтанке! Много ли  там ресторанов и баров? Какие есть,
наверняка у Невского... "Поищем, -- решил Кононов, -- поспрашиваем, а заодно
пройдемся по центру -- вдруг обнаружится инклин?"
     Последнюю  мысль  Трикси  уловил  и преисполнился благодарности.  Затем
шепнул,  что скоро полдень, а в два у Кима встреча в Хайль-Борисии -- так не
пора ли отправляться? Пора, ответил  Ким, но перед тем порылся  в телефонной
книге, нашел страницу с цирком в Озерках и стал туда названивать. Дозвонился
с третьего раза, видимо, секретарше с приятным девичьим голоском.
     -- Скажите, девушка, труппа Тальрозе сегодня выступает?
     -- К сожалению, нет. Облом у них заболел. Банановой кожурой объелся.
     -- Облом?
     --  Это  их  слон, --  пояснила  секретарша.  --  Если  вы хотите сдать
билеты...
     --  Я,  собственно, не  обилечен, -- признался Кононов,  -- мне Варвара
Романовна нужна. Я Ким Николаевич, ее сосед. Президентский бульвар, квартира
двести тридцать два, а у Варвары Романовны -- двести тридцать третья.
     -- Одну минуту, -- сказала секретарша и зашелестела бумагами; очевидно,
сверяла  адрес. Затем  послышалось:  -- Варя отдыхает, пока у  Облома понос.
Сказала, на даче... А что случилось, Ким Николаевич?
     -- Затопили  нас со второго этажа, -- трагическим тоном пояснил Ким. --
Мою квартиру  и ее... Нужно ущерб оценить  и  в суд! Срочно! У нас на втором
этаже  такие прохиндеи... -- Он мысленно  извинился перед Колей и Любашей и,
подпустив  в  голос  слезу,  спросил:  --  Ради  Христа,  девушка! Как мне с
Варварой  Романовной  связаться?  Иск совместный  подадим... а  то  ведь все
пропало,  обои, мебель, телевизор...  все до  последней  фуфайки!  И  лак  с
паркета смыло в подвал! В трубке сочувственно вздохнули:
     --  Ужас  какой!  Придется вам  на  дачу  к  Варе  ехать...  минутку, я
посмотрю... вот... Поселок  Крутые  Горки, ехать по  Приозерскому  шоссе  до
поворота на Сосново... только Сосново -- справа, а Горки -- слева, по дороге
к Первомайскому...
     -- Улица, -- простонал Ким, -- улица какая? И номер дома?
     -- У меня не помечены, но  Варя говорила, что поселок крохотный, а  дом
их вообще не в поселке. Вы с машиной?
     -- С машиной, -- подтвердил Кононов, всхлипнув.
     -- Да  вы  не  расстраив