какие колэса? От души прэдлагаю!
     -- Ну, если от души...

Глава 4. Корабль
     Не  разделяю мнения, что сила решает все  или  хотя бы многие проблемы.
Долгое,  упорное,  настойчивое  применение  силы  рождает  столь  же долгое,
упорное и настойчивое  противодействие, доказывая, что третий закон  Ньютона
справедлив  не только в естествознании, но и в общественной практике. Однако
бывают  ситуации и  случаи,  когда  кратковременный, но  мощный импульс силы
абсолютно необходим
     Майкл Мэнсон "Мемуары.
     Суждения по разным поводам".
     Москва, изд-во "ЭКС-Академия", 2052 г.
     -- Не нравится  мне этот  Гирдеро, --  сказал  Идрайн. --  Не нравится,
господин!
     Он умел говорить совсем  тихо,  так, что  лишь Конан слышал  его, и эта
негромкая речь  не  вязалась с  обликом  голема, с  его чудовищными мышцами,
могучими  плечами и  гигантским  ростом.  Казалось,  горло  этого серокожего
исполина должно производить совсем иные звуки, громкие и трубные, похожие на
грохот горного обвала;  однако он предпочитал  не  сотрясать  воздух ревом и
рычанием.
     Конан выслушал его и кивнул:
     -- Мне  Гирдеро  тоже не нравится,  клянусь бородой Крома. Ну  так что?
Спрыгнем за борт, чтоб убраться поскорей с его лоханки?
     -- Я  видел,  где  хранят  оружие, господин,  --  молвил  голем.  --  В
кладовке, в конце гребной палубы, под замком.
     -- И я видел. Что дальше?
     -- Этот замок я могу сбить одним ударом.
     -- А потом?
     Идрайн сосредоточенно нахмурился.
     -- Потом? Потом я возьму секиру, а ты -- меч, мой господин.
     -- Кишки Нергала! Уж не собираешься ли разделаться с командой?
     --  Конечно,  господин. Я  должен  заботиться  о твоей  безопасности. А
безопасней всего захватить корабль, не дожидаясь предательского удара.
     Конан  покачал головой. Зингарцы,  экипаж  "Морского  Грома",  казались
хорошими бойцами, и  было их много -- не сотня,  как  он  полагал  сперва, а
целых  две. Сотня  сидела на веслах, и еще сто составляли абордажную команду
--  стрелки, копейщики и меченосцы. Все эти парни прошли неплохое обучение в
зингарском войске.
     -- Мне -- секиру, тебе -- меч, -- бубнил Идрайн.  -- Я буду бить, ты --
добивать...
     -- Что-то ты сегодня разговорился, -- оборвал его Конан. -- И речи твои
мне не нравятся. Одной секирой и одним клинком не положишь две сотни воинов,
парень.
     -- Я положу.
     --  Может, и так. Но у тебя-то шкура каменная, а мне достанется не один
удар.  Соображаешь,  нелюдь?  -- Он постучал кулаком по загривку Идрайна. --
Прикончат меня, и что ты скажешь госпоже?
     --  Я  сумею  защитить тебя, -- буркнул гигант.  --  Госпожа  останется
довольна. Госпожа меня вознаградит.
     -- Вознаградит? -- Это было для Конана новостью. -- Чем вознаградит?
     -- Даст душу. Сделает человеком.
     -- А зачем?  -- Киммериец  в  удивлении уставился на бледно-серое  лицо
Идрайна. -- Пусть Кром нарежет ремней из моей  спины! Не понимаю, зачем тебе
становиться человеком?
     -- Так велела госпожа. Велела,  чтобы я  этого хотел. И я хочу, -- тихо
прошелестел голем.
     --  Ублюдок  Нергала!  Вот  почему ты следишь за мной,  словно портовая
шлюха  за   толстым  кошельком!   Оберегаешь,   чтобы   заполучить  награду?
Собственную вонючую душонку?
     Идрайн ничего не ответил,  разглядывая то море, то небо, то трепетавшие
над головой паруса. Они сидели на палубе рядом с лодкой, которых на "Морском
Громе"  имелось две: побольше,  на  четыре пары весел,  и  поменьше,  на два
весла. Обе эти лодки  были укреплены в пространстве между  мачтами;  каждая,
как успел проверить Конан, могла идти под парусом, и в каждой хранился запас
продовольствия и  пресной воды. Насчет этих суденышек у киммерийца были свои
планы.
     -- Не нравится мне этот Гирдеро, -- опять пробубнил Идрайн, навалившись
спиной на лодку. Суденышко дрогнуло под его напором и закачалось.
     Конан тоже не  испытывал приязни к  Гирдеро. Этот  зингарский петух был
заносчив, хитер и скуп; за пять дней плавания зингарец ни разу не  пригласил
его  к своему столу, не  оказал почтения, не удостоил беседой.  Нет, Гирдеро
Конану определенно не нравился! Не только из-за своей жадности, но и потому,
что  заносчивый  зингарец  властвовал  над  телом  Зийны. Эту  светловолосую
стройную девушку Конан заметил еще с берега, а поднявшись на борт, с искусно
разыгранным удивлением полюбопытствовал, кто же она.
     --  Моя  невольница  из  Пуантена,   --  коротко  ответил  Гирдеро.  --
Подстилка!
     Но киммериец полагал, что Зийна достойна  большего. Она была красива, и
красоту  ее не портили даже синяки на  руках,  плечах и шее --  следы ночных
ласк Гирдеро; она казалась неглупой и, видимо, получила неплохое воспитание;
наконец,  она  не  имела отношения  к колдовству! Последнее в  глазах Конана
являлось  едва  ли  не  самым  важным,  и  если  б  он  мог  выбирать  между
женщиной-колдуньей и женщиной-рабыней, то колебался бы недолго. К тому же  у
Зийны были такие прекрасные волосы, такие голубые глаза, такие полные груди!
И была она так близка -- лишь руку протяни!
     Конан улыбался ей,  получал  в ответ робкие улыбки  и думал,  что Зийна
была  бы куда лучшим и более приятным спутником, чем Идрайн. Если бы  он мог
выменять  ее  у  Гирдеро  на этого каменного  олуха!  Или  похитить...  с ее
согласия, разумеется.
     Согласие  он  получил  на  следующее  утро,  потолковав  с  девушкой  в
предрассветный час. Она то и дело пугливо посматривала на  дверь капитанской
каюты -- видно, боялась, что Гирдеро проснется и обнаружит ее отсутствие; но
страх  не мешал ей подставлять Конану  губы,  мягкие и  покорные, совсем  не
похожие на огненные уста Дайомы. Пользуясь сумраком, Конан устроил девушку у
себя на коленях,  приподнял ей  тунику и уже  начал  ласкать упругие бедра и
трепещущую грудь, как над  горизонтом показался краешек  солнца. А вместе  с
ним пришел Идрайн.
     Конан,  увлеченный  своим  делом,  не  заметил  его,  но вдруг  девушка
взвизгнула,  вырвалась из  его объятий  и,  оправляя одежду, исчезла в каюте
Гирдеро. Киммериец, разъяренный, вскочил на ноги.
     -- Ты... ты... Шакалья моча, пес, отродье пса!
     -- Женщина Гирдеро была с тобой, -- равнодушно отметил голем.
     -- Была, -- рыкнул Конан. -- Ну и что?
     -- Если кто-нибудь из зингарцев заметит и донесет Гирдеро...
     -- Вот тогда и возьмемся  за топоры, серое чучело! Мысль насчет топоров
запала, видимо,  в голову Идрайна, и в ближайшие дни он все чаще приставал с
этой идеей к своему господину. Вот и сегодня:
     --  Отчего ты  не хочешь  порубить  команду,  господин?  Самое время...
Перебьем  всех,  а  первым  --  этого Гирдеро... Не нравится мне  он. Что-то
замышляет...
     "Замышляет, точно", -- подумал Конан. Он не раз уже ловил косые взгляды
зингарца,  а как-то  ночью  Зийна  поведала  ему,  что  Гирдеро  притащил из
корабельной  кладовки  две  пары кандалов с  цепями  толщиной в три  пальца.
Вероятно, затем,  чтоб  были под рукой,  когда  понадобятся...  "Не прав  ли
Идрайн,  предлагая перерезать  экипаж  "Морского  Грома"?"  --  мелькнуло  у
киммерийца в голове. Он мысленно взвесил оба плана: принять открытый бой или
тайно покинуть корабль на одной из лодок, прихватив с собой  Зийну, а взамен
оставив Гирдеро  серокожего голема. Первое представлялось ему более славным,
второе -- более разумным.
     Будучи человеком  быстрых  решений, Конан думал недолго и выбрал второй
вариант. Не потому, что его беспокоила схватка  с командой "Морского Грома",
но  скорее  из-за  Идрайна.  Ему  хотелось  распрощаться  с  этим  настырным
спутником, и побыстрее! Что же касается схваток и драк, то он полагал, что в
пиктских чащобах и ванахеймской тундре, да и в самом замке Небсехта их будет
предостаточно.
     Сунув руку в сапог,  Конан  погладил  рукоять  кинжала  и  ухмыльнулся,
представив,  как лезвие пронзает грудь колдуна. Ядовитая Нергалья  кровь! За
то, что маг сотворил с "Тигрицей", он вырвет ему печень! А затем...
     Внезапно  Конан понял,  что  Идрайн толкует все  про  то  же -- как  бы
перебить команду и завладеть  кораблем.  "Перебьешь, серая шкура, -- подумал
киммериец,  --  перебьешь, когда  меня не будет на борту".  Он  поднялся,  в
раздражении пнул ногой лодку и властным жестом прервал Идрайна.
     -- Устал я от тебя, нечисть.  Иди-ка вниз и спи. Или думай  о  том, что
станешь делать, превратившись в человека.
     Скрипнула дверь каюты, и  на палубе появился  Гирдеро  -- как всегда, в
панцире  и шлеме с перьями, в высоких сапогах и роскошных бархатных  штанах.
Любовь  к  пышному  убранству была  национальной  чертой зингарцев,  отчасти
компенсировавшей  их  мрачность, так несвойственную  жителям  юга. Зингарцы,
особенно благородной  крови, не походили на веселых аргосцев с  их трескучей
быстрой  речью  и  на  говорливых  шемитов,  удачливых  купцов   и  искусных
ремесленников.  Отличались   они  и  от  обитателей  Стигии,  чья  угрюмость
объяснялась темным  культом Сета, Змея Вечной  Ночи, а также  отягощенностью
колдовскими   знаниями.   Что  касается  зингарцев,   то  они  были   людьми
горделивыми, часто -- коварными и себе на уме.
     Гирдеро  важно  поднялся  на  кормовую  надстройку,  оглядел  горизонт,
перебросился парой фраз с кормчим; потом глаза его отыскали Конана, все  еще
торчавшего у лодки. Едва заметно кивнув, Гирдеро подозвал киммерийца к себе.
     -- Солнце взойдет  дважды,  и мы увидим землю, берег нечестивых пиктов,
-- сказал капитан. -- От него повернем на юг, к Барахам и устью Черной реки.
Тебе случалось бывать на Барахских островах?
     -- Случалось, почтенный капитан, -- молвил Конан, отметив, что зингарец
прямо-таки прожигает его подозрительным взглядом.
     -- И что ты делал в сем пиратском логове? Киммериец пожал плечами:
     -- Торговал. Разве ты не знаешь,  благородный  дон, что многие купцы из
Зингары, Аргоса и Шема торгуют с Барахами? Клянусь светлым оком Митры, -- он
протянул руку к солнцу, -- не все островитяне пираты и разбойники. Там много
рыбаков, есть козопасы, гончары и корабельные мастера.
     --  Все  они,  особенно   моряки,  --  бандиты  и  злодеи,  --   угрюмо
насупившись, заявил Гирдеро и смолк. Если у зингарца и были какие подозрения
о связях Конана с пиратами, пока он предпочитал оставить их при себе.
     Прошло еще два дня,  и прямо по курсу "Морского Грома" поднялись из вод
морских холмы страны  пиктов, заросшие сосновыми лесами.  Побережье тянулось
далеко на север, до Киммерии и самого Ванахейма, и,  как помнил Конан, ближе
к  полярным  краям  сосновые  боры  и  дубовые рощи сменялись  осинниками  и
непроходимыми зарослями елей. Были там и болота с ржавой водой, и вересковые
поляны,  и  травянистые  луга;  на юге  же властвовали  джунгли,  населенные
всякими хищными  тварями, львами  и черными пантерами,  огромными  змеями  и
чудовищными бесхвостыми обезьянами. Все это обширное пространство, омываемое
Западным  океаном, называлось  Пустошью  Пиктов. Но Пустошь  вовсе  не  была
пустой  и получила  такое название лишь  потому,  что  в  пиктских землях не
имелось  ни  городов,  ни  крепостей, а только  лесные селения,  соединенные
тайными  тропами.  Пиктам  хватало и этого; они  не сеяли, не  жали,  а жили
охотой и разбоем.
     Когда солнце  начало садиться, парусник повернул к югу. Конан спустился
в  крохотный чуланчик, где,  привалившись спиной к переборке, дремал Идрайн.
Корабль затихал; гребцы устроились на своих скамьях,  воины --  в гамаках, и
вскоре гул голосов сменился дружным храпом,  лишь где-то вверху поскрипывали
мачты  да  хлопали  паруса.  Ночь,  к  счастью,  выдалась безлунная,  вполне
подходящая для задуманного киммерийцем дела. Больше тянуть он не мог, ибо на
следующее утро "Морской Гром" оказался бы уже вблизи зингарских берегов.
     Тем  не менее он ждал;  ждал в  полном  мраке, так как в каморке его не
было  ни оконца, ни светильника. Но отсутствие  света  не являлось  помехой;
инстинктивное чувство времени никогда не покидало Конана, и он неплохо видел
в темноте. Задуманное им надлежало выполнить перед самым солнечным восходом,
когда сон особенно крепок, а глаза вахтенных и стражей начинают слипаться от
усталости.
     Тянулось время, Конан ждал.  Иногда он беззвучно  шевелился,  чтобы  не
затекли  мышцы; рука его скользила то к защитному обручу  на  голове,  то  к
рукояти запрятанного в  голенище кинжала.  Из угла, где  скорчился голем, не
доносилось ни звука;  казалось, там нет  никого,  лишь  одна тьма, пустота и
холод.
     Наконец Конан решил, что время пришло. Неслышно подвинувшись к Идрайну,
он потряс гиганта за плечо и тихо, одними губами, шепнул:
     -- Вставай, серокожая нечисть. Пора выбираться с этой лоханки.
     Голем встрепенулся:
     -- Будем резать зингарцев, господин?
     -- Не всех, только палубную команду. Потом спустим лодку и  к берегу! С
рассветом окажемся на твердой земле.
     -- Что я должен делать?
     -- Придушить охранников. Но тихо, во имя Крома! Справишься?
     -- Справлюсь.
     -- Тогда поднимаемся на палубу. Там разойдемся: я  --  на нос, ты -- на
корму... Да, еще одно: малышка Зийна удерет вместе с нами.
     -- Зачем, мой господин?
     --  Много  вопросов задаешь, ублюдок  Нергала,  -- буркнул  Конан. -- Я
сказал, так тому и быть.
     Тихо ступая, они выбрались  на  палубу.  Киммериец шагал  бесшумно, как
лесной хищник, со стороны же  Идрайна вообще не доносилось ни  звука. Он был
огромным  и тяжелым,  но перемещался с ловкостью пантеры; доски не  скрипели
под  его ногами, не шуршала одежда, не было слышно и дыхания. "Одним словом,
нелюдь", -- подумал Конан.
     Он  вытянул  руку  в  сторону стражей, сидевших у  капитанской каюты, и
голем, кивнув, скользнул  в темноту.  Конан двинулся на  нос судна, где трое
матросов ночной  вахты спали под лодкой. Вытащив кинжал, он быстро прикончил
их.   Заколдованный   клинок   резал   человеческую   плоть,   не   встречая
сопротивления;  киммерийцу  казалось, что лезвие входит в воду или в  жидкое
масло. Никто из зингарцев  не  вскрикнул и  не  пошевелился,  когда души  их
отлетали на Серые Равнины, и Конан, довольно хмыкнув, направился дальше.
     Еще двоих  он нашел у  самого бушприта,  под косым парусом,  увлекавшим
корабль к югу. Эти не  спали, а развлекались игрой в кости при тусклом свете
фонаря.  К счастью,  оба были  слишком  увлечены своим  занятием,  и  Конан,
возникнув  из  темноты,  воткнул  клинок   под  лопатку  ближайшего  игрока,
одновременно   зажав  ему  рот  левой  рукой.  Приятель   убитого  не  успел
сообразить,  что  случилось;  его выпученные глаза  встретились  с  холодным
взглядом синих  зрачков,  и  в следующий момент  он слабо  захрипел,  ничком
повалившись на палубу.
     Осмотрев трупы,  Конан снял  с  поясов кошельки и, стараясь не звенеть,
пересыпал  в  один  из  них  серебро.  Пригодится!  Дорога  к  Ванахейму  не
близкая...
     Еще он обнаружил колчан и арбалет, что  было весьма кстати: на передней
мачте,  в корзине,  сидел впередсмотрящий,  и  прежде  Конану  не  удавалось
придумать, как до него добраться. Теперь эта проблема была решена.
     Он  зарядил  арбалет  и  лег  на   палубу.   На  самом  кончике   мачты
раскачивалось  нечто  темное, бесформенное; через  несколько мгновений рысьи
глаза киммерийца различили округлый бок корзины, плечи морехода и его голову
на скрещенных руках. Он, похоже, дремал;  свистнула стрела, ударила стража в
лоб, и дрема его превратилась в вечный сон.
     Шестеро, отсчитал Конан.  Кроме охранников, оставались  трое  у руля  и
старший  ночной  вахты. Все они были  на корме,  но оттуда не доносилось  ни
звука.
     Скользнув мимо  лодок, он  убедился,  что с  охраной  покончено. Идрайн
свернул  шеи воинам голыми руками; зингарцы валялись на  палубе, и головы их
были отогнуты к груди, словно у цыплят, приготовленных для вертела. Стараясь
не  греметь  оружием,  Конан отстегнул  пару мечей, собрал копья и вместе  с
арбалетом погрузил все это добро в меньшую из лодок.
     На трапе кормовой надстройки  возникла огромная  фигура  Идрайна. Голем
спустился, перешагнул через трупы и присел рядом с киммерийцем, возившимся с
веревками.  Наконец,  пробормотав  проклятие, Конан  перерезал  их  ножом  и
освободил лодку.
     -- Все сделал, господин, -- сообщил Идрайн. -- Что теперь?
     -- Теперь возьмем эту посудину и спустим за борт.
     Нашарив причальный  канат,  Конан обмотал его  вокруг  мачты. Затем они
подняли лодку, подтащили к борту, спустили вниз на вытянутых руках и разжали
пальцы. Днище с тихим плеском ударилось о воду, канат натянулся, и суденышко
заплясало на волне рядом с "Морским Громом".
     -- Жди здесь, -- велел Конан.
     Ступая  на носках, он подкрался к капитанской каюте, негромко свистнул,
и  в приоткрытую дверь  тут же  проскользнула Зийна. Фигурку девушки скрывал
шерстяной плащ, на ногах были прочные кожаные башмаки.
     -- В лодку, -- распорядился Конан. -- Там, у левого борта...
     Он взял  факел  и  посветил  Зийне, пока  она,  ухватившись  за  канат,
перебиралась  в  суденышко. Потом,  хлопнув себя по лбу, резко повернулся  к
Идрайну:
     --  Ядовитая кровь  Нергала! Забыл! Чтоб Митра прижег мне задницу своей
молнией!
     -- Что случилось, господин?
     --  Топор! Понимаешь, топор! У зингарцев, которым  ты свернул шеи, были
только мечи! А нам нужен топор!
     -- Зачем?
     --  Затем,  что  земли пиктов, куда мы высадимся на  рассвете,  покрыты
лесами! Там  не обойтись без  топора  или  доброй  секиры. Меч  хорош против
людей, а против дерева нужен топор...  Иначе сучьев не  нарубишь и костра не
разложишь!
     Конан отпустил канат и  решительно двинулся к люку, ведущему на гребную
палубу.
     --  Постой,  господин,  -- сказал  Идрайн. --  Если нам нужен  топор, я
спущусь  вниз и  достану его. В кладовке моя  секира. Я сорву замок и возьму
ее.
     -- Отличная мысль! --  Киммериец  вновь отступил  к борту. -- Ты  умный
парень, Идрайн! Поторопись же за своей секирой и постарайся не шуметь.
     Когда фигура голема скрылась в люке, Конан тигриным прыжком подскочил к
большой лодке и продырявил ее. Он не нуждался в топоре;  зачарованный клинок
резал дерево с той же легкостью, как людскую плоть.
     Превратив лодку в решето,  киммериец  соскользнул в плясавшее на волнах
суденышко  и  рассек  канат.  Борт   корабля   сразу   отодвинулся,  ушел  в
предрассветную  мглу;  лодочку  отшвырнуло,  закружило,  и  в  лицо  Конану,
возившемуся с веслами, плеснули  соленые брызги. Зийна испуганно  вскрикнула
за его спиной:
     -- Веревка оборвалась, господин! Твой человек остался на судне! Гирдеро
убьет его!
     -- Парус! -- рявкнул Конан. -- Ставь парус, женщина, и  садись к  рулю!
Да поживее! А я буду грести!
     Уже навалившись на весла, ощущая упругое сопротивление волны, чувствуя,
как  лихорадочное  возбуждение покидает его,  киммериец глубоко  вздохнул  и
добавил:
     -- О моем  человеке не беспокойся, с ним Гирдеро не совладать. Да  и не
человек он вовсе...
     ...Жуткий  рев, от  которого сотрясались стены каюты, пробудил Гирдеро.
По  привычке он пошарил рядом рукой, но  теплого тела  Зийны не было; тогда,
предчувствуя недоброе, Гирдеро схватил меч и выскочил на палубу.
     В  сумрачном  свете  занимавшегося  утра  он  увидел  мертвых  стражей,
распростертых на досках, и серокожего исполина с секирой, который высился по
левому борту, как изваяние Нергала. Гигант тянул руки в туманную мглу, будто
хотел зацепиться пальцами за прибрежные утесы, и ревел:
     -- Господин! Господин! Где ты? Где ты, господин?
     "Великий Митра,  разбойник сбежал! -- мелькнуло в голове у капитана. --
Сбежал, оставив своего слугу! Но почему?.."
     Это  требовалось  выяснить,  и  Гирдеро  твердым   шагом  направился  к
серокожему  гиганту. Страха  в  его  сердце не  было: из люка  уже  вылезали
пробудившиеся воины