рима;  лезвие  с грохотом
крушило шлемы, обрушивалось на щиты и панцири, потом глухо чавкало, впиваясь
в  плоть.  Лишь  краткое  время вздоха  понадобилось  Идрайну, чтобы уложить
троих; и первым -- Сигворда, чей обезглавленный труп валялся на ступенях.
     "Кром!  -- мелькнуло у Конана в голове. -- Кром! Этот ублюдок  сделался
слишком коварным и хитрым! Уже решает сам, когда рубить и что рубить!"
     Он вскинул руку и раскрыл было рот, готовясь разразиться проклятием, но
тут новая мысль молнией пронзила его.  По словам Дайомы, стигиец мог отвести
глаза любому: зачаровать своего воина или слугу, обменяться с  ним обличьем,
устроить ловушку для недогадливого врага и ждать... Ждать, пока не подоспеет
время нанести внезапный удар!
     Возможно,  Гор-Небсехт  стоял в  шеренге воинов-ванов  и,  скрывая  под
забралом  шлема  свой преображенный лик,  подсмеивался над  киммерийцем? Над
глупым киммерийцем, который через мгновение всадит нож в подменыша?
     "Пусть перебьет их всех, -- решил Конан, глядя на падавших  под ударами
Идрайна  ваниров.  --  Пусть перебьет всех,  кого сможет,  ибо секира голема
бессильна перед  плотью колдуна... Тут и обнаружится  истина!  Тут  и станет
ясно, в кого метать клинок -- в того, кто поджидает в башне, или в того, кто
сражается сейчас на ступенях".
     Он  стиснул губы  и замер.  Лезвие  ножа холодило его ладонь, на  литой
рукояти сверкали  камни  --  два  крупных  ало-красных  рубина,  обрамленных
фиолетовыми аметистами. Перед ним на лестнице  ворочалась, стонала и звенела
металлом бесформенная окровавленная груда; в ней перемешались тела мертвых и
живых, разбитые щиты, переломанные копья, секиры с разрубленными топорищами,
помятые, сбитые с голов шлемы и клочья  шкур от ванирских плащей. Ни один из
ванов не отступил; по  сути дела, они были столь же дикими, как пикты, и  не
боялись  смерти.  Особенно эти изгнанники  и  отщепенцы, для  которых  жизнь
значила так немного, ибо была  она  вечным заключением  в угрюмых стенах Кро
Ганбора  и  вечным  трепетом перед его владыкой. Что же касается  колдовских
чар, то их ваниры страшились куда больше, чем гибели в бою.
     Клинок не  успел согреться  в  ладони  Конана, как  все  было  кончено.
Полсотни изуродованных трупов валялось на ступенях широкой лестницы; ни один
ванир не  шевелился, не  подавал признаков жизни.  И не  было сомнений,  что
секира  Идрайна положила предел последним воинам  Гор-Небсехта --  тела  их,
обезглавленные  или разрубленные напополам, не  оживил  бы даже сам  великий
Митра.
     "Выходит,  колдуна  среди  них  нет", -- решил Конан и,  повернувшись к
открытой двери,  прыжками ринулся вперед. Клинок трепетал в его руке, словно
частица золотистой молнии, огненной,  испепеляющей, грозной. Идрайн, залитый
кровью от подошв сапог до серых бровей, мчался за своим господином, потрясая
секирой.
     Они проскочили арку и небольшой  коридор за ней; вторая дверь тоже была
распахнута,  будто ждала,  когда  дорогие гости  шагнут через  порог,  чтобы
согреться у жаркого очага и сесть за накрытый к  пиру  стол. Но  в  огромном
зале не было ни тепла, ни очагов, ни блюд с мясом, ни кувшинов с вином.
     Перед  Конаном открылся просторный сумрачный чертог, почти пустой, если
не считать кубического каменного возвышения,  занимавшего его середину. Этот
куб, высеченный  из  глыбы черного гранита, напомнил киммерийцу  жертвенники
Великого Змея, виденные  им некогда в  Луксуре и Птейоне,  стигийском городе
мертвых. Перед  алтарем,  угрожающе вскинув  руки, стоял  человек в  меховой
мантии, с длинными распущенными  волосами; его темная грива резко выделялась
на желтовато-белой шкуре полярного медведя, прикрывавшей плечи. Был  человек
высоким и стройным, с обычной  для  стигийцев кожей  цвета  старого  янтаря;
орлиный нос с широкими  ноздрями нависал  над тонкогубым ртом,  щеки и виски
казались чуть впалыми,  раздвоенный  крепкий подбородок говорил о внутренней
силе и уверенности в себе. Пожалуй,  его можно было бы счесть красивым, если
б  не  холодный  и  высокомерный  взгляд  широко  расставленных  глаз  и  не
кустистые, грозно сдвинутые брови.
     Рука  киммерийца  взметнулась,  и  одновременно с  блеском прорезавшего
воздух ножа колдун выкрикнул несколько слов. "Да будут члены твои камнем..."
-- успел разобрать Конан, чувствуя, как ледяной холод охватывает его.
     * * *
     В восемь часов  двенадцать минут они прошагали по бетонному мостику,  и
тут  Облом  остановился -- его соблазнила полянка с клевером и невысокой, до
колен,  травой.  Пока  он  перекусывал,  с  сопением  поглощая  зелень,  Ким
присматривался к черновской усадьбе. Там, похоже, уже поднялись -- слышалась
какая-то перебранка, лай собак, потом за ворота выехал вчерашний фургончик и
покатил к поселку. Однако,  кроме забора, ворот и дороги, рассматривать было
нечего  -- хотя Облом и отличался  высоким ростом, но конкурировать с крышей
типографии все-таки не мог.
     -- Дело близится к концу, -- произнес Ким,  снова опускаясь на слоновью
спину. -- Отдохнем минут пятнадцать, травки пожуем и атакуем,  как  Ганнибал
Сципиона.  Ты получишь  свой инклин,  я  --  Дашеньку.  А там  можно  и всех
носителей обойти, собрать остальные  инклины...  Будешь в полном  комплекте!
Переместишься   на   транспундер   и   упорхнешь   делиться   информацией  и
размножаться. С учетом полученного на Земле опыта.
     "Жаль  тебя покидать, --  откликнулся Трикси. -- Ты столько  сделал для
меня,  так   мне   помог...  Должен  признаться,  наш  контакт  улучшил  мое
представление о землянах.  Конечно,  вы  агрессивны и жестоки,  себялюбивы и
подозрительны, но все же в вашем дикарском конгломерате нет-нет да попадется
истинный разум. Гуманный, некорыстный, с фантазией и чувством перспективы".
     --  Спасибо за комплимент. Ты собираться  улететь, как только  соберешь
свои инклины?
     "Возможно,  задержусь.  Твоя  судьба  меня  волнует,  а  кроме  того...
Кажется, ты говорил, что должен  сдать роман к  пятнадцатому?  Вот до  этого
времени и  задержусь.  Хочется  знать, чем все закончилось --  ну,  с  твоим
киммерийцем,  големом, магом и рыжей феей... Мы ведь остановились  на  самом
интересном месте".
     Ким  был  польщен.  Еще  бы!  Какому  автору бы  не польстило  внимание
инопланетного пришельца к его судьбе и творчеству! Этот факт сам по себе был
вдохновляющим, а  также  говорил  о том, что критики, столичные и питерские,
ругавшие на  все лады конаниану, были всего лишь жалкими снобами  и шавками,
тявкающими  из   подворотни.   Что   их   статьи,  рецензии  и  отзывы?  Что
оскорбительное молчание? Молчите или войте -- дело ваше!  А Конан унесется к
звездам и удостоится признания в  далеком странном  мире, за тысячи парсеков
от Земли...
     Глаза Кима блаженно сощурились, душа его благоухала, а  сердце источало
мед.  Была б еще рядом Дашенька... Много  ли  надо писателю в жизни? Хорошая
жена, хорошие книги, хорошие читатели!
     "Мне бы хотелось оставить тебе подарок, -- сказал Трикси,  -- но, кроме
микротранспундера, я  ничего  не  имею.  Ничего вещественного",  --  грустно
уточнил он.
     -- Ты сам --  подарок! А  кроме того... -- Ким согнул руку, глядя,  как
вздулись крепкие мышцы. -- Кроме того, ты одарил меня силой и кое-чем другим
--  пожалуй, даже с излишней  щедростью.  Эта матрица  Конана...  боюсь, она
данайский  дар.  Я   ведь,   Трикси,   мирный  человек,  без  патологических
наклонностей, а вот теперь могу убить и изувечить. Особенно в гневе.
     "Тут уж ничего  не поделаешь. Старайся избегать конфликтных  ситуаций и
помни  об идеалах  гуманизма. Я  полагаю, что со  временем матрица исчезнет.
Рассосется".
     -- Как  же,  тут  избежишь!  --  пробурчал  Ким, чувствуя,  как  падает
настроение. -- Одна из таких ситуаций  у нас под самым носом! Можно сказать,
прямо перед хоботом!
     Закончив кормиться, Облом, направляемый  Трикси, вышел на шоссе. Вел он
себя беспокойно  --  покачивал  огромной  головой,  фыркал, топорщил  уши  и
переступал ногами,  будто  собирался пуститься в пляс. Киму  смутно мнилось,
что  ментальная  аура животного  с каждой  секундой  меняется;  улавливая ее
отголоски, идущие  от  пришельца, он ощутил, как  нарастает  его собственная
ярость,  стремление топтать и разрушать,  мстить за какую-то обиду, не очень
ясную,  но  порождавшую гнев. Внезапно пробудился Конан, забормотал: "Прах и
пепел... Всех под нож, под  меч и под секиру... Бей и режь шакалов! От плеча
до паха! Крр-ровь... Крр-ром любит крр-ровь..."
     --  Ты что творишь  с Обломом?  --  спросил  Ким, стараясь не поддаться
бешенству.
     "Мой контакт с  его сознанием ограничен  --  с  тем, что можно называть
сознанием. Он  воспринимает не  столько  мысли, сколько образы и эмоции, и я
передал ему картину издевательств над твоей  женщиной. Он помнит ее и любит.
Сейчас он сильно раздражен. Скажи, что надо делать?"
     -- Высадить ворота, шугануть собак и стражей, а затем -- к дому! Дальше
-- по обстоятельствам. Если выскочит Чернов, пусть хватает его  и держит, но
поаккуратнее. Ребер не ломать и шею не сворачивать.
     "Ясно. Приготовься!"
     Кононов  вдруг подлетел  вверх, потом шлепнулся на  просторную слоновью
спину и  распластался где-то в районе крестца,  лежа ничком и изо  всех  сил
стараясь  не свалиться на землю. Облом  разбегался;  огромные  ноги  таранят
асфальт,  хобот, свернутый  кольцом, спрятан  между бивнями,  хвост  вытянут
струной,  уши  полощутся в воздухе,  будто флаги боевого  корабля. "Страшная
штука -- атакующий слон!" -- подумал  Ким, перемещаясь к привычному месту на
шее. Справа от  него бурой лентой неслась  кирпичная стена,  слева  мелькали
кусты да деревья, сосны да осины; потом возникло здание старой типографии, а
вместе с ним -- панический вопль Трикси: "Держись! Он поворачивает!"
     Почти не уменьшив  скорости  бега,  слон развернулся и  ударил в ворота
плечом.  Послышался   скрежет,  будто  взрезали  огромной  пилой  чудовищную
консервную банку; что-то заскрипело, завизжало и лопнуло с протяжным стоном.
Створки ворот распахнулись, одна  повисла на полуоторванной петле,  другая с
грохотом  рухнула  на  крышу "Мерседеса", стоявшего  у караульной. "Знакомая
тачка, серая", -- еще успел  подумать Кононов, как туша под ним  вздыбилась,
Облом приподнялся  на задних ногах и тут же  всей тяжестью  лег на передние,
вминая створку вместе с крышей внутрь кабины.
     Затем  он повернулся к караульному помещению, задрал  хобот и затрубил.
Этот пронзительный яростный вопль был непохож на издаваемые прежде звуки  --
в  нем  слышался  вызов  и  предвкушение  грядущего сражения.  Лягнув  ногой
поверженный  "Мерседес",  слон наклонил голову, сделал пару шагов, уперся  в
стреху  лбом и клыками, резко дернул и сорвал  с  караульной  крышу. Эти три
титанических подвига, разбитые ворота, смятый  в блин автомобиль и улетевшая
метров на восемь кровля, заняли не больше двух минут, и Кононов, подпрыгивая
и вертясь на колыхавшейся под ним спине слона, заметил  лишь, как мечутся  с
воем  псы  и  бессильно  оседает  наземь  часовой  --  его,  похоже,  задела
распахнувшаяся  створка.  В  караульной  громко завопили, в дверях показался
человек  и тут же  с криком шарахнулся  обратно; двое, толкаясь, выскочили в
окно,  за ними  -- еще пара, полуголые, ошалевшие от ужаса. "Без оружия", --
отметил Ким,  разглядев,  что  один охранник  сжимает бритву  с  помазком, а
другой вцепился в полотенце.
     Все  четверо  ринулись  в  кусты,  будто желая  указать  собакам путь к
спасению -- те клочьями  серого меха бросились следом.  Громко трубя,  Облом
навалился  на стену  караульной  и надавил. Стена негодующе крякнула,  пошла
трещинами,  посыпались  кирпичи,   со  звоном  вылетели  стекла  из  оконных
переплетов; слон отпрянул,  а  все  строение вдруг  стало  оседать, дымиться
бурой пылью  и заваливаться внутрь.  Фыркнув, Облом наподдал  ногой,  свалив
бетонный  столб  в  углу,  вытянул  хобот  над  руинами,  подцепил  кровать,
подбросил  ее  в  воздух.  Ударившись  о  груду  кирпичей,  она  рассыпалась
обломками.
     --  Хватит, -- сказал Ким, --  тут мы  уже  победили.  Теперь  давай  к
фазенде!
     Ярость  Облома  вроде  бы  поутихла -- он  послушно свернул  на  аллею,
ведущую  к особняку,  и зашагал,  мерно помахивая  хоботом.  Ким  оглянулся;
охранник,  лежавший у  ворот,  уже  поднялся  и  судорожно  ощупывал  ребра.
Физиономия у  него была  опрокинутая --  точь-в-точь,  как кринка со скисшим
молоком, которой врезали по донышку.
     "Живой", -- с облегчением подумал Кононов, поворачиваясь лицом к  дому.
Против  ожидания,  входная дверь и  окна были еще закрыты, но  за балконными
перилами  и застекленным фронтоном мелькали какие-то тени. Солнце  светило в
глаза,  и  разглядеть, что  там творится, Ким не мог,  но что-то определенно
творилось  --  он  видел   смутный  силуэт,  который  делался  все  резче  и
отчетливей. "Будто некая фигура движется из глубины к стеклянной переборке",
-- мелькнула мысль, и в то же мгновение открылась балконная дверь. В проеме,
спиною к  Кононову,  стоял мужчина в халате -- верней, не стоял,  а пятился,
как бы шаг за шагом отступая под  напором необоримой силы. Мгновение, он уже
на балконе,  движется  задом  наперед,  а  сам  согнулся, скорчился,  словно
пытаясь  бороться с ураганным  ветром,  который  вынес его  из дверей.  Шаг,
другой,  третий...  Секунды  растянулись  в  бесконечность,  вмещая   и  эти
беззвучные шаги, и громкое сопение слона, и треск кустов под его ногами.
     Потом  в дверях показалась  Даша  -- шла,  как  сомнамбула,  с  бледным
окаменевшим лицом, вытянув перед собой руки и выставив ладони. Кажется, даже
с закрытыми глазами...  Это так перепугало Кима, что  он, поднявшись во весь
рост и с трудом сохраняя равновесие, выкрикнул:
     -- Даша, Дашенька! Родная! Солнышко, я здесь! Я уже здесь, не бойся!
     До лестницы особняка было с  полсотни  метров, до балкона под изогнутой
крышей -- немного больше. Возглас Кима, разорвавший тишину, словно поторопил
секунды, заставил время двигаться:  Дарья вздрогнула, шагнула  на  балкон, а
человек в халате отступил  еще на шаг, коснулся  перил  ягодицами, откинулся
назад и вдруг с коротким воплем полетел на землю.
     Если бы на землю...
     Он упал на  каменную  лестницу  и, вероятно, ударился затылком о  ребро
ступеньки. Ким видел, как голова упавшего  будто взорвалась фонтаном крови и
раздробленных  костей, и в  тот  же миг  его  пронзило  ощущение  несчастья.
Непоправимой страшной беды! Стоя на спине Облома, двигаясь  к Даше и  глядя,
как оттаивает  ее помертвевшее  лицо, Ким  слышал  горестные вопли и рыдания
Трикси:  "Не успел! Великая  Галактика, я не успел! Все напрасно, все!  Я не
успел!"
     Слон остановился под балконом, вытянул хобот к мертвецу,  обнюхал  его,
брезгливо фыркнул. Даша  замерла у перил, и взгляд ее то  с ужасом обращался
то к Чернову, то --  с надеждой и радостным удивлением -- к Киму. Он выдавил
улыбку, поднял руки и сказал:
     -- Прыгай, ласточка! Я тебя поймаю.
     Дарья прыгнула.
     Обнимая  ее,  целуя  соленые  от  слез  глаза, Ким находился как  бы  в
состоянии  раздвоенности.  Противоречивые  чувства  обуревали  его:  счастье
видеть  Дашу, прикасаться к  ней,  вдыхать ее  нежный запах  соседствовало с
ощущением  потери,  незаменимой и вечной.  Плакала  Даша,  прижавшись  к его
груди,  и плакал инопланетный дух,  но слезы радости  были  отличны от  слез
печали.
     Слон наклонился, ткнувшись клыками в землю, и Ким,  не выпуская Дашу из
объятий, соскользнул по услужливо подставленной ноге.
     -- Облом, Обломчик... --  Дарья ласково похлопала  по  мощному  плечу и
повернулась  к  Чернову. -- Мертвый... Он умер,  умер... Я не хотела, Ким! Я
даже не знаю, как это случилось...  Я не желала ему  смерти, только просила,
чтоб отпустил и оставил нас в покое...
     Ким погладил ее по растрепанным волосам.
     -- Верю, что  не хотела, но сделанного не вернешь. Успокойся, солнышко.
"И ты тоже, -- мысленно добавил он, обращаясь к Трикси. -- Хватит стонать, я
что-нибудь придумаю. Клянусь, придумаю!"
     Рыдания пришельца стихли; кажется, он смирился с потерей.
     "Твоя женщина уже  пришла в себя, -- услышал Ким беззвучный голос. -- В
ней, если помнишь, мой инклин, он быстро стабилизирует психику".
     "Не  только  стабилизирует,  -- отозвался Ким. -- Ты представляешь, что
произошло?"
     "Да. В  момент  психического напряжения ей удалось установить контакт с
инклином.  Очень  непродолжительный  и  смутный,  но  все  же...  Мы  видели
мысленный поединок,  Ким, и она его выиграла.  А я... я не успел! Расстояние
было слишком велико! Теперь..."
     "Теперь  мы  будем  думать,   как  помочь  беде.  Ты  тоже   постарайся
успокоиться. У Даши один инклин, а у тебя, как-никак, сотня без малого".
     --  Ким?  О  чем  ты задумался,  милый?  -- Дашин  голос  вернул  его к
реальности.
     -- О том, что здесь произошло. Вернее, как могло произойти.
     Выпустив Дашу из рук, Ким шагнул к лестнице и осмотрел Чернова. Крыльцо
и ступеньки были забрызганы  кровью, под головой  погибшего  расплылась алая
лужица,  застывшие  глаза смотрели  в  зенит,  из-под халата  торчали  тощие
бледные ноги.  Ни мертвым, ни  живым  Пал  Палыч не походил на грозного мага
Гор-Небсехта: невысокий,  щуплый, лысоватый, с мелкими чертами лица. Длинный
нос и оскаленные зубы делали его похожим на крысу.
     "Жутковатое  зрелище", -- подумал  Ким и,  вытащив из  кармана  платок,
прикрыл  им физиономию  покойного.  Затем  измерил  взглядом  расстояние  от
лестницы до балкона. Третий этаж, метров восемь-девять, с учетом черновского
роста... С  такой высоты да  головой о камень... Фатальный исход  неизбежен,
как  говорится  у  медиков...   А  медики  скоро  тут  будут  --   вместе  с
криминалистами.
     -- Ким!
     Он резко обернулся.
     По аллее в мрачном молчании  шли пятеро стражей: впереди  -- ушибленный
воротами охранник (этот был одет), а за ним остальные, полуголые, но уже при
оружии -- трое с пистолетами, один с автоматом. "Видно, очухались и отыскали
в  развалинах свои игрушки",  -- решил  Кононов, направляясь к Дарье. Облом,
почувствовав угрозу, задрал хобот и гневно засопел.
     Качки  осторожно  приблизились. Глаза их перебегали  с трупа Чернова на
слона, потом на стоявших рядом Кима и Дашу, на балкон с распахнутой дверью и
опять на окровавленные ступени.
     -- Все здесь? -- спросил Ким, наклонившись к Дашиному уху.
     --  Все. Повар,  садовник  и  женщины, что прибирают  в доме,  живут  в
поселке и приходят к десяти.
     -- Тогда у нас есть время. -- Посмотрев  на часы, Ким перевел взгляд на
стражей. -- Меня не интересует, что вы думаете,  -- твердым голосом произнес
он, кивнув на мертвое тело. -- Сейчас я расскажу, что здесь случилось, а  вы
повторите всем  любопытным и,  разумеется,  компетентным органам:.  Слово  в
слово.
     -- Это с чего бы? -- поинтересовался секьюрити с  автоматом. -- Пришиб,
сволочь, хозяина, а мы теперь должны...
     --  Вы  должны  сообразить, что  больше  нет  хозяина, а есть  хозяйка.
Наследница! -- Ким многозначительно поднял палец. -- Отныне  все принадлежит
ей -- все рестораны и склады,  и  все богатства,  и эта усадьба, и  вилла  в
Акапулько.  И  вы,  со  всеми  потрохами!  Кстати,   с  благословения  очень
влиятельной  личности  по  имени Анас  Икрамович  Икрамов...  И  что  отсюда
следует?
     Охранники переглянулись. Потом тот, что с автоматом, спросил:
     -- Что?
     --  Следует  версия -- та,  которую  я изложу,  а  вы запомните.  Если,
конечно,  есть  желание   служить  в  этой  уютной   усадебке  и   не  иметь
неприятностей.
     Качки опять переглянулись и начали шептаться. Даша тихо промолвила:
     --  Ким, родной мой, ты  это серьезно? Не  нужны  мне  его богатства  и
виллы... Да я гроша ломаного не возьму...
     --  Придется  потерпеть, п