й сабли, провел
ладонью  по чеканным ножнам и выдохнул:  "Меч!" Он что-то пытался вспомнить,
но  этот  процесс  шел,  кажется,  нелегко; его  зрачки  то  вспыхивали,  то
тускнели,  морщины прорезали лоб, слова, едва  родившись, таяли в безмолвии.
"Мучается человек, -- подумал Ким и предложил: -- Помоги ему, Трикси!"
     Помощь оказалась действенной. Икрамов снова  произнес: "Меч!"  -- и, со
свистом втянув воздух, стал декламировать стихи:

     Меч отбросил я далеко
     И прекрасную тигрицу
     Обхватил двумя руками,
     Словно царь свою царицу.
     Грозно хищница рычала
     И рвала когтями кожу.
     Обезумел я от боли
     И ее прикончил тоже.
     [Шота Руставели "Витязь в тигровой шкуре"]

     Он сел и вымолвил, глядя на Кима с тревогой и надеждой:
     -- Мое? На этот раз -- мое?
     -- Ваше. Это -- ваше! -- склонил голову Кононов и  потянулся к бутылке.
-- Не смею спорить с классиком! Э, коньячок-то у нас того...
     -- Чавгур! Не видишь, пусто на столе!
     Бутыль "Наполеона"  возникла, словно из  пятого измерения.  Оприходовав
штрафную, Ким с сожалением вздохнул, поглядел на часы и сказал:
     --  Хорошо  посидели,  Анас Икрамович, лучше  не бывает! Однако же  мне
пора. Дел невпроворот, и все какие-то неприятные,  скандальные... Взять хотя
бы эту историю с Черновым...
     -- С его женой-красавицей?  -- уточнил Икрамов. --  Ну, тут  я на Пашку
гроша не поставлю! Ты молодец-молодцом, а он...
     -- А  он  ей развода не  дает.  --  Ким снова  взглянул часы.  --  Вот,
встретиться  с  ним  хочу, потолковать,  как  мужчина  с  мужчиной...  Прямо
сегодня. Сейчас.
     -- Здравая мысль, -- одобрил хозяин. -- Хочешь, вместе поедем?
     --  Спасибо, но вопрос  уж  больно  деликатный... Такие проблемы  лучше
решаются тет-а-тет...  Но  если  машину  дадите  с  водителем,  буду  весьма
благодарен.
     --  Машину!  Да я тебе... -- начал Икрамов, широко разводя руками. Это,
вероятно, означало, что нет пределов его гостеприимству.
     Они поднялись; хозяин пошатнулся, но Ким стоял твердо.
     -- Джигит! Крепкий  парень!  -- с одобрением  произнес Анас  Икрамович,
поворотился к галерее и щелкнул пальцами. На пороге возник Томас. -- Рустама
зови! Скажи, что гостя моего к Чернову повезет. На сером "Линкольне"... Нет,
к   дьяволу   "Линкольн"!   Пусть   "ЗИМ"   выводит!   Тот,   что    недавно
отреставрировали, черный, с малиновой обивкой!
     Томас невозмутимо  кивнул и  исчез, а  хозяин стал прощаться с  гостем,
жать руку и пить "на посошок". Затем подтолкнул его к террасе:
     -- Иди и меня не забывай! Мой дом -- твой дом!
     В дверях Кононов обернулся. Анас Икрамович сидел за столом, над костями
индейки и остатками салатов, и  с блаженной  улыбкой глядел в потолок. Глаза
его мерцали, губы шевелились, и Ким, напрягая слух, уловил:

     Подстрелив козленка в роще,
     Сели витязи за ужин.
     Небогат был пир походный,
     Но зато по-братски дружен.
     На заре они проснулись,
     Повели коней к ручью,
     И разъехались, рыдая,
     Каждый в сторону свою.
     * * *
Диалог тринадцатый
     -- Садись, Зайцев, пей...  Не хочешь пить? Ну тогда слушай, Глеб Ильич.
Разговор есть.
     -- Я весь внимание, Анас Икрамович.
     -- Скажи мне, Зайцев, сколько объектов под нашей защитой?
     -- Около пятисот.
     -- А ежели точнее?
     --  Четыреста  восемьдесят  два,  в Центральном,  Невском и Фрунзенском
районах. Кое-что на Васильевском и Петроградской стороне.
     --  Это  считая  с  банками,  "Пассажем",  "Европейской"  гостиницей  и
"Асторией"?
     -- Да. Но без мелочи, всяких ларьков да палаток.
     -- А этих сколько наберется?
     -- Надо у сборщиков узнать. Думаю, тысячи три.
     -- Хмм... Вот  что, Зайцев,  решил я реформировать  нашу структуру.  Ты
своих аналитиков к компьютерам посади, и пусть они  составят мне два списка:
в первом -- заведения порядочных людей, а во втором -- мошенников и жуликов.
     -- Они все мошенники и жулики, Анас Икрамович. Видит бог, все!
     -- Не прав ты, Зайцев, ой, не прав! Это в тебе прежняя закваска бродит,
с  кагэбэшных  времен  --  никому  не  верить! А люди-то  все  разные:  одни
обманывают  в силу обстоятельств, чтоб дело их не рухнуло, другие  жулики по
природе. С учетом данного факта пусть списки и составляют. А потом...
     -- Что потом?
     -- С порядочных брать дани не будем. Так я решил.
     --  Анас  Икрамович... позвольте кое-что  напомнить...  Сейчас  районы,
перечисленные мной -- сфера влияния нашей структуры. Но свято место пусто не
бывает! Мы  уйдем, придут  другие,  тамбовские либо  казанские, и  для наших
бывших подзащитных ничего не изменится. Ровным счетом ничего!
     -- Почему бывших? Нехорошо говоришь  -- бывших! Мы  их, Глеб Ильич, без
защиты не оставим и никому не отдадим.
     -- Жест благородный, но нереальный в финансовом смысле. Если  ничего не
брать, то на какие средства защищать?
     --  Э,  Зайцев,  Зайцев!..  Я ведь  что  сказал? Я  сказал, два  списка
составить! Тех, что  из  второго, вдвое обложим,  вот  и сойдется  финанс  с
балансом!
     -- А не рухнут, Анас Икрамович?
     -- Эти рухнут,  другие  появятся. Сам говоришь:  свято место  пусто  не
бывает...  Нашей земле  вовек  на  жуликов  не оскудеть!  Они ребята  ушлые,
скользкие,  ищут новые возможности,  что в  свою очередь  открывает для  нас
новые ресурсы.  Ты вот, Глеб Ильич, проверь, всех ли мы  обложили  как надо.
Банки, предприятия, торговые точки, казино -- это само собой, но есть ведь и
другое,  есть  экстрасенсы, гербалайфщики  и  сайентологи,  секты  всякие  и
академии эзотерических наук...  Почему с них не берем,  а берем с порядочных
людей?
     --  Мудрая мысль,  Анас  Икрамович! Проверю! -- Потом: --  А подскажите
мне, что делать с фокусником? С писателем, которого я к вам привез?
     -- Он в первом списке. Ясно, Зайцев?
     -- Ясно. Слушаюсь!
     -- И вот что еще, Зайцев... Еще решил я благотворительный фонд учредить
для  поддержки  поэзии  и остальных  искусств, какие  в наши дни  отнюдь  не
процветают. Пусть Суладзе с юристами займется проработкой,  устав напишет, а
Пронин  уточнит  кандидатуры,  в  первую  очередь,  поэтов...  Да,  еще  над
зоопарком  шефство возьмем. Пора, давно пора! Как думаешь, Глеб Ильич, тигры
там еще не сдохли с голоду?

Глава 14. Фазенда в Комарово
     Мы делаем первые шаги в космосе, наши знания  о  Вселенной и населяющих
ее существах отрывочны и ничтожны -- и, более того, мы даже не представляем,
как  распорядиться этими  знаниями.  В  этой  связи  мне  вспоминаются слова
Чарльза  Бэббеджа: "Природа  знаний  такова, что  малопонятные  и совершенно
бесполезные приобретения  сегодняшнего дня  становятся  популярной пищей для
будущих  поколений".  Приходится  верить Бэббеджу  -- как-никак,  он изобрел
компьютер еще в девятнадцатом веке.
     Майкл Мэнсон "Мемуары.
     Суждения по разным поводам".
     Москва, изд-во "ЭКС-Академия", 2052 г.
     Улица  была   с  оригинальным  названием,   объединявшим  топонимику  с
политикой: Советская-Щучьинская. С  первой  частью  все было ясно, вторую же
добавили  по той причине, что улица шла от поселковых окраин  к озеру Щучье,
плавно преобразуясь в неширокую тихую  магистраль среди соснового лесочка. В
самом ее начале  имелось с полдюжины частных домишек, потом протекал  ручеек
под прочным  бетонным мостиком, потом шелестели сосны да ели, потом по левую
руку  вставало заброшенное здание  старой  типографии,  а  справа -- высокая
краснокирпичная  изгородь.  Она тянулась вдоль дороги  метров  на двести  и,
вероятно, уходила  в лес еще на столько же, охватывая территорию, где мог бы
разместиться  вполне приличный парк. Парк тут и был,  только артиллерийский:
стояла кадровая  часть  с пушками и  складами снарядов. В эпоху  перестройки
часть  "кадрировали" до  нуля,  а бывший ее плацдарм  приобрела строительная
фирма,  дабы  воздвигнуть  элитные  коттеджи  в мексиканском  стиле.  Но  до
коттеджей  дело не  дошло:  едва расчистили  объект от складов и казарм, как
руководство  фирмы  перебазировалось  в  Мексику  --  само  собой, со  всеми
капиталами.  Затем  последовали  робкие  попытки устроить  лагерь  скаутов-,
мини-Диснейленд, оздоровительный комплекс и что-то еще в таком же роде, пока
не явился коммерсант Чернов и не скупил все оптом: землю, ограду, сосны, ели
и  живописные артиллерийские развалины.  При  нем расчистку  завершили,  лес
облагородили и возвели солидный особняк, однако  не  мексиканского  типа, а,
скорее,  шведского или  канадского, что  больше соответствовало климату. Так
что фазендой он мог называться лишь с большими натяжками.
     Все это  Киму  поведал Рустам, водитель Икрамова, веселый разговорчивый
татарин.  Ким не остался  в долгу и,  нежась на  малиновых  подушках "ЗИМа",
пустился в воспоминания о том, как  торговал собачьей шерстью и  удобрениями
из  куриного  помета,  как расселял  для  новых  русских  квартиры Пушкина и
Достоевского,  как  занялся  мануфактурным  промыслом,  бильярдным  сукном и
парашютным шелком. А нынче  вот открыл таверну "Эль Койот"  -- само собой, с
благословения Икрамыча!  -- и  хочет  договориться  с  Черновым  о поставках
пульке, текилы  и шнапса. "Шнапс знаю и текилу знаю, -- сказал Рустам. --  А
пульке --  это что?" "Водка  мексиканская,  --  объяснил  Ким,  --  из агавы
делается, из  самых  зверских кактусов.  Верблюда  валит  наповал.  Со  всех
четырех копыт!"  "О!"  -- уважительно произнес шофер  и поинтересовался, кто
такой койот. "Заокеанский шакал", -- ответил Ким и попросил  высадить его  у
стены  черновского  имения. Мол, хочет прогуляться до ворот и поразмыслить о
поставках -- может,  нужны не только текила, шнапс  и пульке,  а еще  саке и
спирт, чтоб разбавлять забугорную продукцию.
     Рустам,  продемонстрировав  немалое  искусство,  развернулся  на  узкой
дороге и уехал, а  Ким  полез  в развалины бывшей типографии. Когда-то здесь
печатали  "Комаровскую правду",  "Курортный  вестник"  и  остальные  местные
газеты,  но  те времена канули в вечность;  теперь  двухэтажное  здание было
пустым, заброшенным, с выбитыми  окнами  и сорванными дверьми. Хороший пункт
для наблюдения,  неподалеку от  ворот, только пыли много. Ким пристроился за
подоконником,  взглянул на часы  -- было  четверть седьмого  --  и  осмотрел
прилегающую местность.
     С  обеих  сторон  лесок,  прямо  --  шоссе,  за  ним  --  стена  в  два
человеческих роста,  в  стене  -- железные ворота, тоже изрядной высоты. Над
стеной торчат  верхушки  сосен,  а больше ничего не разглядишь, ни  дома, ни
других построек; должно быть,  они в глубине, за деревьями. Стена мощная, но
старая;  кирпич кое-где выкрошился, забраться  нет проблем, однако по гребню
натянуты провода,  да  так,  что  через них не  перелезешь  и  между ними не
просочишься.  Кабель  вроде  бы тонкий, вряд ли  под высоким  напряжением --
значит, сигнализация, решил Ким. В  таких  делах он плохо разбирался, будучи
гуманитарием; помнились ему лишь фильмы,  в которых  голливудские  коммандос
хитро закорачивают провода и проникают через изгородь, как тени. Или прыгают
с парашютом,  спускаются на дельтаплане,  роют  подкоп под стеной...  Но эти
способы тут явно не годились.
     "Проблемы?" -- спросил Трикси.
     -- Проблемы, -- вздохнул Ким.  -- По-тихому не влезть, без шума Дашутку
не выкрасть. Зазвенит, качки сбегутся,  будет драка  и стрельба... А  я ведь
кувалду  с дисками  оставил  у Икрамыча!  Вернуться, что ли,  к нему? Или  в
"Киммерию",  где бульдозер обещали? Бульдозер, он  посолидней  кувалды... Ты
как считаешь?
     "Примитивная  техника,  --  ответил  пришелец.  --  Я  мог  бы  вызвать
микротранспундер, но  ты  в нем  не поместишься.  Видишь  ли, мой аппарат не
предназначен  для  размещения  материальных   объектов.   Это,   собственно,
оболочка,  заполненная  коллоидом,   несущим   ментальный   отпечаток   моей
личности".
     -- А если я сверху сяду? На крышку?
     "Не усидишь. Размер микротранспундера -- в две твои ладони".
     Ким  снова вздохнул. На дороге появился фургончик, подъехал  к воротам,
погудел; железные створки чуть-чуть раздвинулись, вышел охранник, заглянул в
кабину, помахал рукой. Створки раздвинулись шире, фургончик юркнул в щель; в
открытом  сзади  кузове  подпрыгивали ящики и  коробки.  "С продуктами",  --
подумал Ким, разглядев пестрые упаковки и горлышки бутылок.
     Он чувствовал,  как  нарастает раздражение,  но в этот раз не Конан был
его  источником.   Конан,  боец  умелый,  опытный,  наоборот,  советовал  не
торопиться, а  все в деталях  рассмотреть: где дом, и  где охрана, и сколько
стражей у  ворот,  и при каком  оружии.  А рассмотрев, прикинуть, кого и где
мочить...  Территория  большая --  вдруг выскочит  из-под  куста  ублюдок  с
автоматом? Всадит пулю, да еще в башку...
     --  Слушай, Трикси, -- сказал Ким, --  а что  случится  при  ранении  в
голову? Ну, если мне череп разнесут? Ты меня реанимируешь?
     "При летальном  повреждении  мозга я ничего не  сумею  сделать.  Мы оба
погибнем, Ким,  ты и я. -- Сделав паузу,  Трикси печально добавил: --  Я уже
дважды был на грани смерти... Помнишь  того  сантехника-прыгуна? Он ударился
плечом, бедром  и ребрами, треснула затылочная кость, но  мозговая травма, к
счастью, оказалась незначительной. Я успел... А мог и не успеть!"
     -- Это первый случай. А второй?
     "Второй -- когда в тебя стреляли. Хорошо, что не в голову".
     -- Спасибо,  что предупредил,  --  буркнул  Ким. -- Давай-ка, приятель,
залезем на крышу. Отсюда ни черта не видно, даже дом не разглядеть...
     По  лестнице  без перил  он поднялся на второй этаж,  отыскал чердачный
люк, подтянулся, проник в пыльное пространство под ржавой железной  кровлей,
вылез на крышу  через слуховое оконце и  залег за трубой. Мешали деревья, но
кое-что он все  же рассмотрел: строение  левей  ворот -- видимо, караульную;
вольер,  в  котором дремали  четыре овчарки; подъездную дорогу, тянувшуюся к
дому от  ворот, и сам дом  -- основательный особняк в два этажа, на  высоком
гранитном фундаменте,  с каменной  широкой лестницей, что вела на крыльцо, к
распахнутым  настежь дверям. Дом, собственно, мог  считаться  трехэтажным --
под  изогнутой  крышей  была  еще  мансарда, выходившая на балкон  с резными
перилами и шезлонгами. Особняк  располагался в  глубине  участка,  метрах  в
семидесяти  от  стены,  и был окружен серебристыми елями, кустами жасмина  и
цветущих роз. Справа поблескивала жидким серебром поверхность бассейна.
     Пересчитав  охранников, болтавшихся  у караульной  (их  было трое), Ким
сказал:
     -- Есть план. Я подхожу, стучусь, качки  открывают, и ты  пересаживаешь
им  матрицу  Льва  Толстого.  Которую  сформируешь по моим  воспоминаниям  о
читанных в школьные годы романах.
     "Почему Льва Толстого?" -- спросил Трикси.
     --  Потому  что  у него  философия  была подходящая:  непротивление злу
насилием. Стражи в отпаде, а я спокойно двигаюсь к дому и...
     "На философию полагаться  не стоит,  -- прервал его  Трикси. -- Судя по
информации  в твоей памяти,  Толстой был  офицером  и  дворянином,  потомком
древнего воинственного рода. Не советую использовать его инклин".
     -- Это была шутка,  --  признался Кононов.  --  Зачем нам троица  Львов
Толстых? Для нынешнего  литературного процесса это  жуткий шок! Хватит с нас
одной Толстой Татьяны.
     "Ну, тогда придумай что-нибудь  еще", -- сказал пришелец и погрузился в
собственные мысли.
     Тем  временем  на балкон  вышел  невысокий  человек,  постоял  рядом  с
шезлонгом,  уселся, вытянул  ноги, развернул газету. Сердце Кима дрогнуло  и
сжалось; каким-то шестым, десятым или двадцатым чувством он внезапно  понял,
что видит  самого хозяина. За дальностью  расстояния он не мог разглядеть ни
черт его, ни одежды,  лишь  силуэт, что рисовался на застекленном  фронтоне;
казалось,  перед  ним возникла тень  или  плоская кукла-марионетка,  которую
дергает за ниточки незримый  вожатый, заставляя  шевелить  руками  и дергать
головой.  Минут  пятнадцать  кукла  листала   газету,   потом   движения  ее
замедлились, руки застыли, голова повернулась; теперь Чернов глядел на руины
типографии, словно предчувствуя, что в них скрывается его заклятый враг.
     Глаза Кима сузились, лицо окаменело.
     "Где  он  прячет Дашу?  -- мелькнула  мысль.  -- Что  сделал с ней? Что
собирается сделать? О  чем он думает, глядя  на  лес и небо  с повисшим  над
соснами солнечным диском? О непокорной жене? О мести ее возлюбленному?"
     Реальность  дрогнула,  размылись контуры стены,  исчез, будто  растаяв,
особняк с фигурой на балконе и тут же появился снова -- уже не дом, а замок,
цитадель из серого гранита с высокими башнями-пилонами, что подпирали небеса
-- холодные, низкие, угрюмые. Взвыл ветер, швырнул ледяную крупу  меж зубцов
парапета, скользнул в раскрытое окно  и закружил по темному мрачному залу...
Затанцевал вокруг человека-тени в черной длинной мантии...
     * * *
     Гор-Небсехт,  стигийский колдун  и  владыка Кро  Ганбора,  готовился  к
битве.
     Битва была неизбежной. После бунта Эйрима, после побоища, устроенного в
его  усадьбе  киммерийцем  и  серокожим,  после  гибели  Торкола и  Фингаста
сражение сделалось неотвратимой реальностью.  Гор-Небсехт уже знал, что мечи
и топоры ваниров не смогут  его защитить,  что он  должен полагаться лишь на
собственное колдовское искусство, на мощь своих заклятий и смертоносных чар.
Но  предстоящая  схватка его не  страшила,  так как имелось  много  способов
разделаться  с киммерийцем:  скажем, превратить дикаря в обезьяну,  от  коей
этот варвар ушел не столь уж далеко. А серокожего -- в медведя!
     Маг  высокомерно   усмехнулся,  по  привычке  меряя  неспешными  шагами
пространство между  алтарем и  распахнутыми  настежь окнами. Сейчас  он  был
спокоен  и  собран;  он не думал о  походе на юг  и о зеленоглазой женщине с
далекого острова -- он готовился отстаивать свою жизнь и свою власть. Ноздри
его крупного носа  раздувались,  темные глаза  под кустистыми бровями грозно
поблескивали, пальцы непроизвольно шевелились, то ли стискивая чье-то горло,
то ли чертя в воздухе колдовские знаки.
     "Не  надо ни  медведей,  ни  обезьян,  ни  прочей  живности,  --  думал
Гор-Небсехт.  -- Гораздо лучше обратить обоих пришельцев  в камень...  Да, в
холодный камень, черный  и гладкий! Изваяние киммерийца  он поставит рядом с
алтарем, чтобы любоваться статуей всякий  раз, когда будет в этом чертоге...
А  серокожего, быть  может, и оживит... потом, спустя  несколько  дней после
схватки...  Из  него получится хороший слуга и страж;  не стоит пренебрегать
бойцом,  который  может справиться  с десятками  опытных  воинов. Но  сперва
серокожему нужно обучиться покорности и побыть здесь, в обширном и сумрачном
зале, около статуи киммерийца".
     Поразмыслив,  Гор-Небсехт  принял  именно  такое  решение. Что касается
самой магической  процедуры,  превращавшей  живую плоть  в камень, то ее  он
помнил еще с тех дней, когда проходил ученичество в Стигии.
     Подобных  ритуалов имелось  несколько;  все  они в  чем-то были сходны,
отличаясь лишь деталями и произносимыми словами.
     Например, Проклятие Сета...
     Губы мага шевельнулись, и под сводами зала прозвучали древние строфы:

     Да будут члены твои камнем,
     Да уподобятся они недвижным утесам,
     Да скует их холод Вечной Бездны --
     Так говорит Бог над богами,
     Великий Змей Вечной Ночи,
     Отец Зла, Владыка Смерти,
     Властелин, не знающий жалости...

     "Отчего же  не  воззвать  к Сету  и древней  стигийской  мудрости",  --
подумал Гор-Небсехт. Хоть сам  он отрекся от  почитания Великого Змея, но не
стал служить  никому  другому...  никому,  кроме себя  самого.  Так что Змей
поможет ему во всяком черном деле -- недаром же он зовется Владыкой Смерти и
Прародителем Зла!
     Существовали   еще