из
бревен, а не из камня.
     К тому же Кро Ганбор напоминал стигийские крепости. К югу от Ванахейма,
в  Аквилонии и Немедии, строили  иначе;  там  стены  рыцарских замков делали
отвесными, башни -- круглыми,  зубцы  защитного  парапета -- прямоугольными.
Внутри же строились дворец для господина, дома для ближних слуг, казармы для
воинов, конюшни, псарни, склады, мастерские и нередко, в больших поселениях,
храм Митры  да  жилища  купцов,  искавших  защиты и покровительства знатного
барона или графа. Над аквилонскими и немедийскими  замками струился  дым  от
кузниц, очагов  и горшечных печей, раздавались  удары железа по железу, звон
оружия,  ржание лошадей и лай  собак;  пахло же там  свежеиспеченным хлебом,
мясом и вином.
     В  Офире,  Зингаре  или  Аргосе  замки  были иными.  Стены  их украшали
выступающие донжоны,  башни выглядели  более  высокими и стройными, окна  во
дворцах нобилей и в богатых домах казались шире, вокруг жилищ зеленели сады,
а все службы --  хлева, конюшни, сыроварни, давильные прессы и мастерские --
прятались  где-то на задних дворах, дабы  не  оскорблять  господских взоров.
Нередко стены покрывались каменной резьбой, фасады дворцов и храмов украшали
колоннами, стрельчатыми арками, портиками и  воздушными лестницами  цветного
мрамора,  во дворах  били фонтаны,  рождая переливчатую  радугу,  сиявшую  в
каждой  крошечной  капле  воды.  Над  замками  южных земель  плыли цветочные
ароматы, запахи  нагретого солнцем камня  и звучные  удары бронзовых гонгов,
призывавших вознести молитвы Митре, Заступнику и Подателю Жизни.
     Но Кро Ганбор не походил на  укрепленное жилье  хайборийского вельможи,
аквилонца  ли,  немедийца или аргосца.  Он был выстроен в форме квадрата,  и
башни  его,  стоявшие  по углам,  своими  скошенными  гранями  и чудовищными
основаниями напоминали пирамиды,  срезанные на половине  высоты. В  западной
стене, выходившей к морю,  кроме угловых башен,  была  и  центральная, вдвое
большего размера, но точно  такой же формы, с узкими окнами, прорезанными на
двух или  трех  верхних этажах. В южной  стене,  к которой  вели  ступеньки,
выбитые в  скалистом склоне, находились ворота -- массивные, из  потемневших
сосновых брусьев, перехваченных поперек железными полосами. Внутренний двор,
вероятно, был  невелик --  его теснили основания пирамид и слегка  наклонные
стены, очень толстые  внизу и постепенно утоньшавшиеся кверху.  Площадки  на
башнях  и  верхушки  стен  были  окружены  треугольными  зубцами  парапетов,
подобных акульим зубам. Ни единой струйки дыма не поднималось над замком,  и
вокруг него царила мертвая тишина. Пахло сыростью, мокрым камнем, морем...
     * * *
     Машина  остановилась во  внутреннем дворике,  небольшом и очень уютном.
Окна, выходившие  сюда, были просторными,  широкими; стены  почти  до  крыши
оплетены плющом, вдоль  второго этажа тянулась терраса или галерея  с тентом
на деревянных столбиках и  каменной лестницей. Рядом с лестницей  -- джип  и
парочка  секьюрити при пистолетах,  дубинках  и мобильных телефонах,  но  не
кавказцы, а, скорее, прибалты -- рослые, белобрысые, с бесцветными глазами.
     -- Приехали, -- сказал Зайцев. -- Выметайся!
     Ким вылез  из машины, прихватив сумку  с  бренчавшими  дисками  и  свой
огромный молот. Белобрысые сразу подобрались. Один расстегнул кобуру, другой
шагнул навстречу Зайцеву и вымолвил с заметным акцентом:
     -- Привез, Глеб Ильич?
     -- Привез.
     Охранник  оглядел  Кима  с  головы  до ног.  Взгляд  был  внимательный,
профессиональный.
     -- А почему он не упакован? Зайцев пожал плечами:
     -- Иначе ехать не соглашался. Живым... А делать труп из него не велено.
     Секьюрити опять уставился на Кима:
     -- Что в сумке?
     -- Инструменты.
     -- Здесь клади, у лестницы. Вместе с этим... этой... как по-русски?
     -- Кувалдой, -- любезно подсказал Ким, опуская молот на землю.
     -- Я  еще нужен, Томас? -- спросил  Зайцев, посматривая то на Кононова,
то  на  охранника,  то на окна  за перилами галереи. Страж, которого назвали
Томасом,  вытащил мобильник,  приложил к  уху,  произнес  что-то  невнятное,
подождал секунду и кивнул:
     -- Свободен, Глеб Ильич! Ты,  -- он повернулся к  Киму, -- на лестницу.
Идти впереди меня, не останавливаться, резких движений не делать. Понятно?
     --  Понятно.  Шаг влево, шаг вправо  -- побег, -- буркнул  Ким и  начал
подниматься,  пытаясь утихомирить  ярость Конана.  Тот  признал в белобрысых
немедийцев и горел желанием взглянуть, какого цвета у них печень.
     "Это дворец вашего правителя?" -- поинтересовался Трикси.
     "Это  жилище бандита. --  отозвался  Ким. --  Но  он,  вполне возможно,
выбьется в правители или  хотя  бы в политики. В  Смольный, в  петербургский
ЗАКС  [ЗАКС  --  законодательное  собрание], в  Государственную  Думу или  в
Кремль".
     "Клянусь тепловой смертью Вселенной! Не замечал подобного  в Финляндии!
Бандит-правитель и бандит-политик -- это специфика вашей страны?"
     "Наша  специфика  еще  интереснее.  У нас  считают,  если он  политик и
правитель, так уже и не бандит", -- пояснил Кононов.
     "Нехорошо! Безнравственно и аморально! Почему же так?"
     "Мало диабетиков в государственных структурах,  -- отрезал Ким. --  Вот
что,  друг мой  экзоплазменный,  не  можешь ты помолчать? Сними-ка,  кстати,
матрицу Конана, а то я тут все разнесу!"
     Трикси   смолк,  а  Ким   почувствовал,   как  остывает  гнев,   уходит
раздражение, сменяясь томительной  пустотой в желудке. Ему хотелось есть, но
голод   не   терзал  его   с  той  властной  силой,   как  после  предыдущих
трансформаций, -- видимо, из-за того, что между ним и Конаном была теперь не
пропасть, а в  лучшем случае  овраг. Он  сглотнул слюну  и вслед за  Томасом
шагнул в просторный зал.
     Два мраморных камина, две хрустальные люстры, венецианские окна от пола
до  потолка и антикварная мебель  -- диваны  с креслами  обтянуты  китайским
шелком,  инкрустированные столешницы,  шкафы сияют серебром  накладок...  На
полу ковер -- темно-зеленый и огромный, как баскетбольная площадка. Двери  с
расписными  медальонами,  фарфоровые  вазы,  бронза и картины --  тоже явный
антиквариат; под живописными  шедеврами развешано  оружие -- кинжалы, сабли,
шашки  в отделанных  самоцветами  ножнах. На одном из  столов ящик  сигар  и
малахитовая пепельница, на другом  -- кальян, на третьем -- книга с арабской
вязью, развернутая на подставке. "Эрмитаж!.. --  подумал Ким, осматриваясь в
этих  сказочных чертогах.  --  Ну, не  Эрмитаж, так  грот  Дайомы...  только
фонтана с барахтанским красным не хватает..."
     --  Жди  здесь,  --  велел  Томас,  а  сам  вышел  на  террасу  и  стал
прохаживаться  там, бдительно поглядывая  в окна. Ким  подмигнул ему  и тоже
принялся гулять от одного камина до другого, протаптывая  дорожку в  зеленом
ковре. Исследовал книгу, решил,  что  это Коран,  затем направился к столу с
массивной пепельницей, взвесил ее в  ладони и прикинул,  что килограмма  три
потянет.  Череп  такой  рассадить  --  милое  дело!  Да   и  другого  оружия
вдосталь... Он посмотрел на стены, увешанные  клинками.  Богатая  коллекция!
Побольше, чем у Дрю-Доренко!
     --  Интересуешься?  --  раздался  за  спиной  негромкий  голос. --  Ну,
погляди,  погляди, боец...  Тут не  музей -- любую саблю можно  вытащить  из
ножен и проверить. Нашлась бы только шея подходящая.
     Резко  обернувшись, Ким  встретился  взглядом  с  хозяином  дома. Анасу
Икрамовичу Икрамову было, пожалуй, за  шестьдесят, и  он ничем не походил на
демона с  китайского столика Дашиной бабушки  Клавы. Наоборот,  он  выглядел
настоящим  джигитом,  который  не  снимает  бурки,  ночует  рядом  с  верным
скакуном, под голову кладет седло и ест не с вилки, а с кинжала. Вид он имел
независимый и хищный, осанку -- гордую; в темных, коротко стриженных волосах
едва пробивалась  седина, черты были  резкими, нос --  крючковатым, губы  --
сухими и твердыми,  а брови -- густыми. В общем, не приходилось сомневаться,
что он заткнет за пояс любого дона  сицилийской мафии, а предводителя триады
порубит  на  шашлык.   Сейчас  он  рассматривал  Кима  с   полным  сознанием
собственной власти, ни словом, ни жестом не выказав удивления -- мол, не так
упаковали гостя, не обмотали колючей  проволокой,  не заклеили рот  и вообще
привезли  без  наручников.  Но  внешность  его  намекала,  что  варианты   с
проволокой, а также с раскаленным утюгом, иголками под ногти, колесованием и
дыбой отнюдь не исключаются.
     -- Не боишься? -- спросил Икрамов, выдержав долгую паузу.
     -- Боюсь, -- признался Ким. -- Оружия тут много, руки чешутся.
     -- Любишь убивать?
     -- Просто  обожаю!  Скольких уже перебил -- пиктов, ванов,  немедийцев,
колдунов да разных демонов,  --  а  все остановиться  не  могу! Вот  недавно
пятерых прикончил под Крутыми Горками... Правда, без всякого удовольствия --
спешил, не смог как следует помучить.
     Икрамов заломил густую бровь.
     -- Да ты, я гляжу, беспредельщик!
     -- Это точно, -- согласился Ким.
     -- А говорили -- писатель...
     -- И это правильно. Писатели -- они самые беспредельщики и есть! Вы что
же, романов не  читаете? "Косой против  чеченской мафии", "Бешеный из зоны",
"Слепая смерть с консервным ножиком"... Очень рекомендую!
     -- Спаси Аллах!
     Щека  у  Икрамова дернулась.  Темнея лицом,  он приблизился к  столу  с
Кораном, вскинул руки к  себе ладонями и что-то зашептал -- видимо, молитву.
Постепенно  черты его  стали  разглаживаться,  нервный  тик  исчез,  а  взор
прояснился. Покачав головой, он вымолвил:
     -- Писатели...  бараны,  пачкуны... Кара Всевышнего на  них! Вот прежде
были  писатели -- ца-а... Симонов, Гроссман, Окуджава,  Эренбург...  Читал я
его воспоминания...
     -- Неужели? -- поразился Ким.
     -- Читал, читал...  мудрая книга, "Люди, годы, жизнь" называется... Ну,
ладно! Пусть  бог накажет тех  баранов, а мы своих  пересчитаем. --  Икрамов
тяжело вздохнул.  --  Скажи-ка мне, писатель, чего  вы  с Пашкой Черновым не
поделили? Больно  он зол  на тебя... Говорит,  бойцов ты его  замочил, кабак
какой-то отнял...
     -- Не кабак, жену. Видел я этот кабак в овале с растушевкой! И  Дарью я
не отнимал, сама ушла.
     Щека Икрамова опять задергалась.
     -- Вот  как?  Такие,  выходит, курорты?  Выходит, Пашка  меня  обманул,
затеял  свару из-за бабы...  А я обмана  не люблю! И  Аллах не любит!  --  с
внезапным гневом  прорычал он. Затем, придвинувшись к Киму,  ухватил его  за
воротник и попытался  встряхнуть. -- А  ты, крутильщик, мне не врешь? Может,
не в женщине дело, а все-таки в кабаке?
     Кононов посмотрел ему в глаза.  Зрачки  Икрамова были черны,  как  грех
братоубийства.
     --  С  вашего  позволения...  -- Ким освободил свой воротник  от цепкой
хватки.  --  Так вот,  насчет  кабака:  он собственность Дарьи  Романовны, и
всякий, кто утверждает иное, получит кувалдой по башке. Ферштейн?
     Его собеседник успокоился -- так же внезапно, как впал в неистовство.
     --  Значит,  говоришь,  ее  кабак?  Э!  --  с глубоким  удовлетворением
произнес Икрамов. -- Э, какой я  умный! Понял, что  кабак  и  баба  связаны!
Однако ты тоже умный, хоть и молодой. Зачем тебе женщина без денег? Незачем!
Кабак -- это деньги, хорошие  деньги, а  женщина с деньгами -- совсем другой
разговор! Я прав?
     Ким молча пожал плечами.
     -- Теперь о подельщиках  спрошу... Ты ведь не  один,  э? Дружки, должно
быть, есть... Зайцев говорит, люди с тобой в ресторане сидели, двое тихих, а
третий прыгал и ногами  бил, здорово прыгал! Кто  такие? Зайцев говорит, что
хайборийские... Откуда? Из Хабаровска?
     --   Не   из  Хабаровска.   Приятели-писатели,  аванс   отмечали.   Про
хайборийских -- просто шутка.
     -- Я так  и думал, -- усмехнулся Икрамов.  -- Чужим откуда взяться? Все
схвачено, обложено, поделено, делить по новой -- большая кровь... И начинают
дележку  не  с   кабака,  а   с   таможни,   с  обмылков  губернаторских,  с
бобров-банкиров... В общем, поверю я тебе, писатель, тебе, а не Зайцеву! Он,
по прежним своим привычкам, очень уж подозрительный...
     Бросив  это  замечание,  Икрамов нахмурился и  принялся  кружить вокруг
стола с Кораном.  Казалось, он о чем-то напряженно размышляет или спорит сам
с  собой, поглядывая то на  святую  книгу, то  на  невольного  гостя,  то на
белобрысого  охранника на террасе. "Прямо Гамлет!.. -- подумал Ким.  -- Бить
или не бить? Резать или не резать?"
     Вдруг Икрамов замер и, не спуская с книги взгляда, произнес:
     -- Говорил Пророк: если видишь два пути и не можешь выбрать между ними,
поищи третий.  Вот первый путь: посадить тебя,  как  Пашке обещано,  в яму и
каждый  день  палец рубить. Кончатся пальцы, кончится жизнь...  Можно иначе:
раз не сказал мне Пашка правды, яма  отменяется, делите сами  женщину, но не
забудьте, кому  платить  за  покровительство...  -- Хищно  усмехнувшись,  он
пояснил: --  Это я  про кабак. Ведь не бывает  кабаков без  "крыши",  верно?
Аллах велел делиться...
     -- С бедняками, -- добавил Кононов, взирая на роскошную люстру, картины
и драгоценное оружие.
     --  Не  со  мной  делятся, с ним!  -- Хозяин  сказочных  чертогов ткнул
пальцем в белобрысого, дежурившего на террасе. -- Он бедный, очень бедный! И
этих бедняков за мною сотни две... может, и больше... и каждый желает есть и
пить! Но я о другом говорю... -- Икрамов повел рукой,  будто обозначив некий
знак препинания, запятую или даже точку. -- Я говорю о  том, что резать тебя
не хочется, но и отпускать  нельзя.  Значит, нужно оставить  под присмотром,
где-нибудь поблизости, и к делу полезному определить. А к каким делам бойцов
определяют? Сам догадаешься или подсказка нужна?
     -- Хотите меня в киллеры нанять? -- полюбопытствовал Кононов.
     -- Ну  зачем  же сразу  в  киллеры! Можешь  охранником при  мне, можешь
сборщиком, а  можешь  и  говоруном,  если речистый  и убедительный. Нынешние
писатели ведь все речистые, так?
     -- Говорун -- это кто?
     -- Тот,  кто объясняет  полезным людям, какие им  слова сказать,  какие
подмахнуть бумаги, кого  сажать, кого  не трогать. Очень деликатное занятие!
Дар особый нужен. Талант!
     -- Такой, как у Пал Палыча?
     Икрамов помрачнел, словно вспомнив о чем-то неприятном.
     -- Этот умеет,  клянусь Аллахом! Зыркнет глазом, и поверишь,  что он не
Чернов, а Белянин и что на елке персики растут... Умеет, хоть и не писатель!
     --  А  я  вот  писатель, --  напомнил  Ким.  --  Может,  сгожусь  вам в
летописцы? Лет  через десять  сварганим воспоминания,  будут не хуже, чем  у
Эренбурга.  Издателя солидного найдем,  московского, забойного,  из тех, что
печатают  про  президентов...  тираж  начальный  --  тысяч  сто...  можно  и
побольше, если название крутое.
     "Люди, годы, трупы" подойдет? Или "Пахан от Корана"?
     Пальцы Икрамова соединились,  плечи напряглись,  как  если бы  он душил
кого-то,  пережимая  горло и  ломая позвонки. Киму почудился  хруст  костей,
предсмертный  хрип  и  тошнотворный  запах  крови,  словно  людоед-душитель,
недовольный слишком медленной агонией, рвал  когтями  чьи-то вены.  Мысль  о
брошенной у лестницы кувалде мелькнула у Кононова, он посмотрел на кинжалы и
сабли,  на  малахитовую  пепельницу,  прикинул,  что  к  пепельнице   ближе,
придвинулся к столу, вытянул руку...
     --  Дерзок слишком,  -- расслабившись, буркнул  Икрамов.  -- Посиди туг
часиков до трех, подумай. Либо ты при мне, либо...
     Он чиркнул ладонью по шее и направился к дверям.
     -- Я буду лучше думать,  если меня накормят, -- сказал Ким. -- Время-то
обеденное!
     Икрамов  вышел, не вымолвив ни слова, но через пять  минут  из  тех  же
дверей явились  трое черноусых молодцов: один нес столик, другой -- бутыль с
поддельными  ессентуками,  а третий -- миску с ложкой. В  миске были вареные
бобы. Не очень много.
     "Ну  что будем делать?  --  поинтересовался  Кононов,  когда  черноусые
удалились. -- Есть предложения?"
     "Ты можешь справиться  с охраной и уйти, --  откликнулся Трикси. --  Ты
достаточно силен и ловок, но, если надо, я помогу".
     "Нельзя  уходить.   Во-первых,  Икрамов  все  равно  не   отвяжется,  а
во-вторых, зачем сюда ехали? Могли  сидеть на складе, кусать Мурада за уши".
--  Ким  зачерпнул  бобов, сунул  ложку в рот  и  скривился  --  перца  явно
переложили.
     "Думаешь,  надо  его  убить?  --  печально  спросил  пришелец.  --  Акт
негуманный, но, кажется, необходимый..."
     "Убийство  ничего не  даст.  --  Ким  поперхнулся бобами,  отпил  воды,
прокашлялся.   --   Этого   убьешь,  другой   появится.   Опять  же  мертвые
неразговорчивы... А я ведь сюда приехал кое-что узнать!"
     "Помню", -- вымолвил Трикси.
     "Есть такой процесс -- позитивная реморализация, -- сообщил Ким, мрачно
ковыряясь  в миске.  -- Описан у классиков... правда, без подробностей. А ты
не в курсе, как сделать негодяя приличным человеком?"
     "Глубинные  области  психики   не  поддаются  конверсии  и  радикальной
перестройке.  Конечно, я  могу  внушить благие  мысли, но  эффект  от  этого
непродолжителен и слаб  --  как только наш  контакт  прервется, исчезнут все
следы  внушения.  Более   длительное  воздействие  через  связь  с  инклином
бессмысленно  из-за  присущей вам ментальной резистентности. Мне очень жаль,
мой друг, но это неразрешимая проблема".
     "Ты все же попытайся что-то сделать. -- Вода кончилась, и Ким отодвинул
миску  с остатками  бобов -- есть это адское варево, не запивая,  было никак
нельзя. -- Я вот соображаю, что  он за тип,  этот Анас Икрамович,  к кому он
психологически  ближе,  к  Эйриму  или  к  Идрайну?  Вроде человек,  хоть  и
грабитель, к тому же  вождь --  дружина у него и замок, богатство и комфорт,
наверное,  близкие люди есть... В Аллаха верит, чтит Коран, читает  книги...
Человек  ведь,  а? Это  с одной стороны, а поглядеть с другой  -- так нелюдь
нелюдью! Души бы ему добавить... Как ты считаешь, Трикси?"
     Но тот молчал,  и Ким, чтобы отвлечься, погрузился в  транс,  в мысли о
своем  романе, обдумывая завершающие сюжетные  ходы. Он был сейчас  Арраком,
духом, обитавшим в теле  колдуна, но  принявшим решение его покинуть.  Духам
ведь тоже нужны перемены, духи  скучают и тоскуют и, подобно смертным, хотят
разнообразия. А выбор в Ванахейме скуден: или чародей Небсехт,. или типичный
бандит  и грабитель Анас  Икрамович Икрамов... то  есть  Эйрим Высокий Шлем.
Тогда  как  Аррак   желает  внедриться  в  героя,  могучего,   непобедимого,
жестокого... Благодаря магическим способностям он наблюдает за киммерийцем и
его слугой, и  тут  --  тут свершается фатальная  ошибка! На Конане защитный
обруч,  ментальный ореол ничтожества завуалировал его природу, и дух решает,
что  истинный герой -- Идрайн.  Безжалостный, сильный, вполне подходящий для
запланированного переселения...
     * * *
     Серокожий прошел испытание!
     Мысль об  этом настраивала  Аррака  на  благодушный лад -- как  всегда,
когда предстояло развлечься. Снова и снова он прокручивал в памяти одну и ту
же  картину:  девушка, танцующая на  фоне белесого марева пурги;  киммериец,
уставившийся на нее выпученными глазами; его женщина, ничтожный прах земной,
в страхе сжавшаяся у  костра; и серокожий исполин, подпирающий спиной скалу.
Дочь  Имира  не смогла его  зачаровать;  он  просто уснул, продемонстрировав
полное равнодушие к прелестям снежной девы.
     Итак,  он  остался  жив. Киммериец,  впрочем, тоже;  почему-то  Имирово
отродье разделалось  лишь  с его  спутницей.  Но женские  дрязги  Аррака  не
интересовали.
     Он  предвкушал  момент,  когда  сможет  ускользнуть  в новое тело.  Эти
бесконечные переселения и смены плотского  облика  являлись одной из причин,
по   которой  Аррак,   Демон   Изменчивости,   получил   прозвище   Великого
Ускользающего.  Но  знали о  сем немногие -- лишь  божества, вл