-- Третий  лишний,  понимаешь?"  -- Он
поцеловал Дашины волосы и вымолвил: --  Дрю, похоже, прав -- не будет у тебя
отбоя от клиентов. Ты, солнышко, с  "Ультиматумом" свяжись,  пусть еще бойца
пришлют, лучше этого Сему Кулрикса. С ним мы уже сработались.
     -- Погромщики были не из "Ультиматума",  -- сказала  Даша, прижимаясь к
нему. --  Я не знаю, кто  они  и  откуда.  Мой... ну,  Павел...  он таких не
держит. У него "шестерки" попроще, вроде Петрухи и Гирдеева.
     --  Уже  покойного,  --  усмехнулся   Ким.  --  А  эти,  по  словам  их
предводителя, присланы от ананаса с икрой. Слыхала про такого?
     Глаза у Дарьи округлились.
     -- Ананас с икрой?
     -- Я хотел сказать, Анас Икрамович.
     Даша призадумалась.
     -- Бывал  он  у Павла... нечасто,  раз  в три-четыре  месяца...  Муж...
Павел...  объяснил  -- партнер  по  бизнесу,  фрукты с Кавказа  возит, водку
дешевую,  вино.  Дагестанец или  чеченец,  но  из  наших,  из  питерских.  И
образованный!  Персидский  знает  и  арабский, по-русски чисто  говорит, без
всякого акцента, и очень вежливый -- цветы мне  обязательно дарил и  называл
красавицей.
     --  Ну а теперь  другой  от  него подарочек, тоже цветы, букет  абреков
огнестрельных называются. В другом бы месте я их, гадов...
     Внезапная ярость опалила Кима. То ли матрица киммерийца  еще гнездилась
в  его  душе,  то  ли  гневался он  на  Дашиного  супруга, на  всякое о  нем
упоминание. Горько представить, что  Даша жила себе, жила, не знала никакого
Кима  Кононова, вышла замуж  за богатого,  ложилась с ним  в постель,  пусть
поневоле, и кто-то, а не Ким, дарил ей цветы и говорил комплименты Встретить
бы ее пораньше лет на пять, чистой, юной, вот тогда бы...
     Он скрипнул зубами, ужаснувшись такому  кощунству.  Спасибо судьбе, что
встретил сейчас! Спасибо, что  полюбила его, стоит с ним у окошка, держит за
руку,  щекочет за ухом губами, целует и  не знает, что он  подумал  о ней...
Спасибо!
     Но  что-то  она почувствовала  --  может,  инклин  подсказал, а  может,
обычная  женская  магия.  Напряглась  в  объятиях  Кима, постучала  по груди
кулачком, шепнула:
     -- Что, киммерийцы не прощают оскорблений?
     --  Не  прощают,  -- согласился Ким.  -- Мстительный мы народ, дикий  и
нецивилизованный. Око за око,  пасть за пасть. Только кровавая месть снимает
стрессовое состояние.
     Даша расслабилась, мурлыкнула:
     -- А я не смогу помочь?
     -- Сможешь, -- ответил Ким после недолгого раздумья. -- Выброси сапог.
     -- Это как же?
     --  Обычай  такой  у  киммерийцев:  если женщина  с  мужем  разводится,
выбрасывает из жилья его сапог.
     -- Как все у вас просто, -- сказала Даша и замолчала.
     Часы в кабинете пробили полночь. На светло-сером небе вспыхнула звезда,
воды Фонтанки стали темными, как  деготь, зеваки разошлись,  и только чья-то
фигура еще маячила  на  набережной,  словно  неупокоенный  дух  утопленника.
Вздохнув,  Даша  высвободилась  из объятий  Кима,  приподнялась на  цыпочки,
поцеловала его в нос, сказала:
     -- Ты иди, милый, ложись, я скоро приду. Позвонить мне надо.
     -- А не поздно?
     --  Не поздно, -- ответила она. -- Я  знаю,  что не  поздно.  Он, когда
злится, может не спать всю ночь.
     * * *
Диалог девятый
     Мелодичные гудки в мобильнике. Потом тихий щелчок.
     -- Павел?
     -- Ты, мое золотце?! Дашенька, голубка, я...
     -- Замолчи  и слушай. Я к тебе не вернусь, Павел. Не вернусь, хоть полк
за мной пришлешь и  золотом дорогу  вымостишь! Ты лучше обо мне забудь. Свет
не без женщин, другую найди и успокойся.
     -- Я спокоен,  хе-хе, спокоен, рыбка... Но ты ведь помнишь, что я своим
не делюсь, не отдаю и не дарю. Что мое, то мое.
     -- Уже не твое.
     Долгое тяжелое молчание.
     -- У тебя кто-то есть? Есть, знаю! Писака-фокусник!
     -- И потому ты клоуна прислал?
     -- Не клоуна,  а мастера, известного... ммм... в  определенных  кругах.
Очень, как  говорят, артистичного. Чтоб  вынести лишний реквизит без шума  и
пыли... Ну, не получилось! А  получилось бы, сам  бы  приехал и  помирился с
тобой. Хотя мы ведь не ссорились, а?
     -- Не ссорились. Просто ты мне не мил. Оставь меня, Паша, в покое!
     -- Это, рыбка моя, затруднительно. Жди! Я к вам еще кого-нибудь пришлю.
     --  Вот  что, Павел... Лучше бы нам  разбежаться, как  ты говоришь, без
шума и пыли.  Ты человек со  связями --  позвони в Куйбышевский загс,  пусть
подготовят  документы и бланки заявлений, чтоб  ни тебе, ни мне не ждать. Ты
подъедешь и  подпишешь, я подъеду, подпишу... Подписали, получили  в паспорт
штамп и позабыли друг о друге.
     --  Вот,  значит,  как?  --  Молчание.  --  Ты,  золотце,   слишком  уж
торопишься. А зря! Знаешь ведь, я всегда получаю то, что хочу.
     --  И получишь,  только  не меня.  Получишь  бракоразводный  процесс  с
разделом имущества. Ты с законами знаком? Все нажитое за последний год, все,
что ты нагреб, -- общая  наша  собственность. "Славянский Двор" на Литейном,
"Крыша" в "Европейской", бары и забегаловки в Гостином,  еще на Васильевском
три кафе и новый ресторан  на Стрелке... Ну и все остальное. Год у тебя был,
Паша,  удачный!  Захочешь  сохранить  свое,  придется  откупаться.  Большими
деньгами!
     -- Ты... ты, рыбка, никак меня шантажируешь?
     -- Вот именно. Или по-моему будет, или по-плохому.
     -- А не боишься, что мне помогут?
     -- Это кто же? Анас Икрамович?  Если он долю в твоих заведениях  имеет,
то будет очень разочарован. Есть простое решение -- разойтись, есть  сложное
--  судиться...  Я почему-то  думаю, что  Анасу Икрамовичу  простое нравится
больше сложного. Меньше эмоций, целей капиталы.
     -- Тут ты,  Дашенька, права. Деловая ты женщина,  хе-хе, умная! Знаешь,
где и  как  муженька прижать... Значит, либо  по-твоему, либо по-плохому?  А
подумать мне дозволяется? Поразмыслить над этими альтернативами?
     -- Не очень долго. Минуты, думаю, хватит.
     --  Мне,  пожалуй,  и  минута   не  нужна.  Любовь  любовью,  а  бизнес
бизнесом... Повидаться, кстати, не хочешь?  Может, я тебе  "Славянский Двор"
отдам или "Гурмана"  на Большой Морской...  А?  Поговорим, посмотрим друг на
друга...
     -- Не  хочу  я  на тебя смотреть, насмотрелась!  И  говорить не хочу! В
"Конан" звони, Славику. Скажешь, что документы готовы, я приеду. Все!
     Быстрые гудки отбоя. На другом конце линии -- злой яростный шепот:
     -- Не все, рыбка моя, не все!

Глава 10. Снежная дева
     Ничем  не  обделен  мир  --  в  том числе  и  женской  прелестью; в его
оранжереях и садах благоухают всякие  цветы. Блондинки, белые лилии с нежной
кожей  и  глазами,  словно небесная синь; томные тюльпаны-брюнетки  с гибким
станом и пламенными очами;  кареглазые шатенки,  чайные  розы; огненногривые
красавицы-орхидеи,  чьи зрачки подобны  изумруду, а  губы  розовеют красками
утренней  зари.  Не  знаю существа  прекрасней и  желанней женщины! Не  знаю
созданий более милых, очаровательных и добрых!
     Но я допускаю, что у женщин совсем иное мнение друг о друге.
     Майкл Мэнсон "Мемуары.
     Суждения по разным поводам".
     Москва, изд-во "ЭКС-Академия", 2052 г.
     Дом на Фонтанке был  старым,  с мощными толстыми перекрытиями, но внизу
шумели так,  что  комната полнилась целой  какофонией жутких звуков. Молотки
стучали, пилы визжали,  дрель с воем вгрызалась в стены, а временами  что-то
грохотало и  лязгало,  будто  двери гигантского  стального  сейфа. Этот  шум
производился бригадой ремонтников, трудившихся  в "Конане"  уже часа четыре:
они  заменяли  панели,  пробитые  пулями,  монтировали зеркало  над стойкой,
таскали мебель  и устанавливали вместо  демона колонну, трехметровый дубовый
ствол, к  которому будет подвешено чучело, но чье конкретно,  Даша и  Славик
еще  не  придумали. Зато и  та и  другой  сошлись в одном: если уж  чиним  и
ремонтируем,  так почему не освежить приевшийся интерьер? Они освежали его с
утра, при помощи  дизайнера,  художника и вышеупомянутой бригады, не обращая
внимания на творческие муки Кима.
     Но все же что-то  ему удалось соорудить. Он продвигался не очень быстро
и,  при ином раскладе, мог  примириться  с лязгом  и  грохотом, с  визгом  и
стуком. Если описывать землетрясение,  гибель Атлантиды или  драку в кабаке,
фон был весьма подходящий, как и для погонь, разбойничьих  вылазок либо атак
тяжелой рыцарской конницы. Но  действие  шло  к  катарсису, к гибели  верной
Зийны,  то  есть к  такому эпизоду, который  пишут в тишине, закрывши двери,
чтобы  ни одна душа не видела, как  плачет и страдает автор.  Слезы и муки в
данном  случае  -- необходимые издержки производства: если не заплачешь сам,
то и читатель не зарыдает.
     А  надо, чтоб  ужасался, сочувствовал и рыдал... Зря, что ли, деньги за
книгу плачены?
     * * *
     Конечно,  было ведомо Конану про снежных дев и про  то, что даже  летом
случаются в Ванахейме сильные метели,  но рассчитывал  он, что  вьюга  будет
недолгой и удастся пересидеть ее  у скал, паля костер,  а  вечером  дойти до
усадьбы Эйрима и  глотнуть там  подогретого пива.  А  заодно поглядеть,  что
делают  на Эйримовом  подворье люди Гор-Небсехта, два  изгоя,  которых ни  в
одном ванирском доме принимать не полагалось.
     Но не успели путники сделать  и тысячи шагов, как небо затянула белесая
мгла, прибрежные утесы потемнели, а в воздухе закружили снежные пушинки. Они
падали вниз,  пока еще  неторопливо,  скрывая  землю  мягким пологом, одевая
скалы  в искрящиеся  одежды,  оседая  на капюшонах плащей,  поскрипывая  под
ногами. Мир вокруг замер; все стало белым-белым, как саван покойника.
     Конан, разглядев  скальный козырек  и нишу под  ним,  повел  туда  свой
маленький отряд. Конечно,  это жалкое  убежище не могло сравниться  с гротом
Дайомы -- ни золотого песка, ни высоких сводов,  ни сияющих врат. Зато  была
корявая сосна, выросшая  у самого входа, и Конан, ткнув  в ее сторону рукой,
приказал голему:
     -- Руби!
     Идрайн взялся  за  топор, дерево застонало и рухнуло  после  четвертого
удара.  Серокожий  принялся обрубать  ветви, Зийна торопливо складывала их в
кучу, Конан высекал огонь. Сейчас он уже ругал себя, что не согласился пойти
к  Хорстейну,  да было  поздно. Рыжий  ванир  исчез в  утесах; кричи  --  не
докричишься. А искать его усадьбу в начинавшемся  снегопаде казалось  чистым
безумием.
     Они успели разложить костер. Идрайн, повинуясь команде хозяина, сунул в
огонь огромный смолистый комель срубленной сосны, и пламя  забушевало. Конан
и  Зийна уселись на подстилку из ветвей, прижались друг  к  другу,  сберегая
тепло. Голем прислонился  к скале, по-прежнему  невозмутимый, но  киммерийцу
чудилось, что в глазах его поблескивает  злорадство.  Конечно, то было  лишь
иллюзией;  каменный исполин мечтал о  награде,  человеческой душе, а к  этой
цели вела лишь одна дорога: служить верно и преданно.
     Зийна пошевелилась,  положила головку  на плечо  киммерийца; выбившаяся
из-под капюшона золотистая прядь коснулась его губ.
     -- Таких снегов  в  Пуантене  не  бывает,  --  тихо молвила девушка, со
страхом рассматривая сугробы,  выраставшие прямо на  глазах.  Она не боялась
стрел  и  мечей,  но буйство  стихии  ее  пугало,  напоминая  о  собственной
ничтожности  и  беззащитности.  Вглядываясь  в  белесый  туман,  она  видела
оскаленные пасти  снежных  духов,  их острые  ледяные зубы; ей мнилось,  что
звенящую тишину вот-вот нарушит тяжкая  поступь  Имира, владыки ванахеймских
равнин.
     Конан обнял ее за плечи, привлек к себе.
     -- Не  тревожься,  моя красавица.  Лучше  думай  о том,  что  мы  почти
добрались до цели, а  значит, скоро повернем назад. К твоему Пуантену, к его
виноградникам, к берегам Алиманы!
     Зийна вздохнула.
     За пламенной завесой костра продолжал идти снег.
     Снег  был на редкость  густым,  он  прикрывал  мир  мутной  мглой и  не
кружился,  не  танцевал в воздухе,  а  падал отвесно, извергаемый невидимыми
тучами. Легкие пушинки превратились в большие  хлопья; ни  неба,  ни ближних
скал было  уже  не  разглядеть, а тундра  исчезла совсем,  словно ее  навеки
погребли снега, всю -- и травы, и мхи, и редкие деревья.
     --  Вот место,  где кончается  власть Митры, -- произнес Конан, вытянув
руку к снежной стене. -- Тут свои боги, и играют они в свои игры.
     -- Нет, милый, нет! --  воскликнула Зийна. -- Скрылось лишь солнце, око
Митры, но бог не покинул нас. Он с нами!
     Девушка произнесла это с такой уверенностью, что Конан усмехнулся:
     -- С нами? Где же?
     Она прижала руку к груди.
     -- Тут! В наших душах, где горит зажженный им огонь!
     -- Огонь, --  повторил Конан, чувствуя, как стужа заползает  под волчий
плащ. -- Ты  говоришь о  пламени жизни, принадлежащем  Митре, а  весь огонь,
которым я  владею --  вот! -- С этими словами он  протянул руку  к костру, а
потом ощупал свой наголовный обруч. "Защитит ли магия  железного  кольца  от
злобных  отпрысков  Имира?" -- думал  киммериец.  Сможет ли  он поразить  их
заколдованным ножом? Возможно и так,  но лучше, если бы эти твари вообще  не
появились... Что делать им тут, у  морского берега, вдали от  гор с ледяными
вершинами? Да еще летом?
     Пламя  костра  дрогнуло,  поднимался ветер. Он  дул не с моря  и  не  с
равнины; он кружил, вращался тысячью малых вихрей, и каждый из них напоминал
белую расплывчатую змейку. Они метались и плясали, подчиняясь ветру, который
выл все пронзительней, все громче, пока его голос не заглушил треск ветвей в
костре.  Стужа леденила  спину  Конана,  и он, пытаясь согреться, повернулся
боком к костру.
     --  Снежные  демоны  пришли,  --   со  страхом  сказала  Зийна,  крепче
прижимаясь к нему.
     -- Нет, -- возразил Конан, -- нет. Просто ветер кружит снега.
     Но он  не испытывал в том уверенности; в танце белых змеек чудилось ему
нечто завораживающее. Впрочем, они уже не были змейками.
     Белые  смерчи  заметно выросли.  Сначала они  доставали  всего  лишь до
колена, потом поднялись  вровень с плечом и, наконец, превзошли человеческий
рост --  в два, в три раза, в десять раз... Они тянулись к невидимому  небу,
бросали в лицо Конану горсти ледяных игл, морозили кожу. Костер еще защищал;
от него струилось тепло, и огненные языки, лизавшие скальный козырек, жаркой
завесой отделяли  путников от  белой  пустыни. От холода и  ветра. От ярости
разбушевавшейся вьюги. От смерти.
     -- Смотри! -- Зийна протянула дрожащую  руку. -- Смотри, милый! Дракон!
Скалит на нас клыки...
     -- Нет, -- Конан поднял  лежавшее на коленях копье и пошевелил пылающие
ветви. -- Нет! Это метет поземка, и снежные струи напомнили тебе змея.
     "Может  быть,  и  так,   --  сказал  он  себе,  вглядываясь  в  белесую
круговерть.  -- А может  быть,  и в самом деле дракон..." Но драконы его  не
пугали; он готовился к более  страшному.  Завораживающая  пляска  белых змей
притягивала его взгляд, проникшая под плащ стужа леденила сердце.
     Белые змеи  стали огромными колоннами,  кружившими под дикое  завывание
ветра. Но одна из них почти не увеличилась в размерах;  она была по-прежнему
небольшой,  не выше плеча рослого мужчины. И не походила на змейку;  скорее,
на развевающийся плащ, наброшенный на плечи. Чьи плечи? Конан  не  мог этого
сказать. Иногда сквозь белесую пелену вдруг проступали очертания прекрасного
лица,  пленительной груди,  точеного  колена;  затем  киммериец  видел  лишь
развевающийся по ветру снежный балахон.  Это бесплотное одеяние приближалось
к костру, и жаркое  пламя вдруг начало угасать. Его языки уже  не облизывали
нависший  над головой Конана камень,  а лишь тянулись  к нему, то  вспыхивая
ярче, то опадая, словно увядающий цветок.
     -- Костер! --  воскликнула Зийна. -- Костер гаснет,  милый! -- В голосе
ее звучал ужас.
     -- Ветер задувает пламя, --  произнес  Конан, едва шевеля заледеневшими
губами. -- Идрайн! Иди сюда! Передвинь бревно ближе к огню!
     Ответом ему  было молчание.  Пробормотав  проклятие, киммериец  вытащил
пылающую ветвь и вытянул ее на  длину  руки. Неяркий  свет упал на застывшую
фигуру  Идрайна,  словно прилепившегося к скале; глаза голема были выпучены,
на  серых  коротких волосах  лежал снег.  И  снег  бугрился на  его  плечах,
покрывал грудь, заметал ступни,  колени,  подбирался  к  секире  в безвольно
опущенной руке, превращая каменное изваяние в высокий бесформенный сугроб.
     -- Что с ним? -- прошептала Зийна. -- Он сможет нас защитить?
     --  Проклятое  чучело!  Теперь  он  не  защитит  и  собственного  зада,
примерзшего к скале!
     -- Но ведь Идрайн  не... не человек... -- Теплое дыхание девушки на миг
согрело Конану щеку. -- Он не боялся холода!
     -- Холода -- нет! Только волшбы!
     Преодолевая  сопротивление  застывшего  тела,  киммериец  привстал и  с
яростным воплем метнул копье в  колыхавшийся перед  костром снежный балахон.
Наконечник и древко пронзили  вихрь, исчезли в белесом  тумане; до  Конана и
Зийны долетел негромкий смех.
     --  Она... --  Тихий  голос девушки был  полон  ужаса.  -- Она...  Дочь
Имира... Явилась...
     * * *
     Явились телевизионщики  -- подъехали  на маленьком автобусе,  выгрузили
аппаратуру, проникли в помещение,  и там разгорелся скандал.  Суть его  была
ясна, хоть голоса  звучали невнятно: что за ремонт?.. вы почему не подождали
нас?.. где  разбитое пулями зеркало?.. где дыры  в  стеновых  панелях?.. где
ломаная  мебель и  посуда?..  и трупы -- где?.. Ах, трупов  не было... Жаль,
искренне жаль!
     Ким схватился за голову и просидел в этой позе минут пятнадцать.  Потом
выключил  компьютер, сунул  в  карман  дискету  с текстом, спустился вниз  и
посмотрел  на  Дашу:  она   отбивалась   от  репортеров,  жаждущих  кровавых
подробностей,  давала  указания рабочим,  следила за установкой зеркала, а в
промежутках ее терзали дизайнер и художник. Он врезался в людской водоворот,
прикрыл любимую женщину грудью и зашептал:
     -- Поедем, солнышко, ко мне. У нас в Озерках благодать, тишина, покой и
свежий воздух... В лесу погуляем или сходим искупаемся...
     Канада возник, будто чертик из коробочки.
     -- И  правда, Дарья  Романовна,  поезжайте!  Я справлюсь. Работяги  при
деле, художники тоже, а  этим,  -- он  кивнул на репортеров,  --  я  наплету
такого, что  хватит на  три боевика. Как Гриша-повар  рубился секачом и  как
Маринка откусила ухо главному бандиту.
     Даша откинула со лба рыжую прядь и оглядела помещение.
     -- Сейчас не могу -- мы еще с чучелом не решили и мебель не расставили.
Еще страховой  агент  притащится...  --  Она задумалась  на  секунду.  -- Ты
отправляйся, Ким,  а  я приеду обязательно, только  попозже. Хочу взглянуть,
как ты живешь... как жил до меня.
     Эта обмолвка  согрела сердце Кима. Как жил до меня!  Выходит, жизнь его
переменится, и Даша вступит в его дом не гостьей, а хозяйкой. Он улыбнулся и
сказал:
     -- Адрес запиши. И как от метро добраться...
     Его возлюбленная рассмеялась:
     -- Адрес? Что за адрес? Забыл, что Варя у тебя в соседках? Я помню, где
сестра живет и где мой...
     Она покосилась на менеджера, захлопнула рот, но слово "милый" повисло в
воздухе. Ким, все еще  улыбаясь, вышел на улицу,  направился к метро, но тут
услышал голос Трикси:
     "Куда? В вашей подземной трубе я просканирую сотни, а на поверхности --
тысячи! Ты по  улицам пройдись и  загляни в  магазины, где народа  побольше.
Может, и купишь что-нибудь, а я займусь работой".
     -- Верно, -- согласился Ким  и зашагал к Пассажу. В ювелирном отделе он
присмотрел  обручальные  кольца, пересчитал  свои доллары  (хотя  и так было
известно, что их двести),  вздохнул и подумал,  велик  ли  окажется аванс за
"Грот Дайомы"? Сейчас на золотое колечко хватит, а вот на то, с брильянтиком
-- увы! А так хотелось бы надеть его на палец Даши...
     Снова   вздохнув,  Ким  вышел  на  Невский,  прогулялся  мимо  бутиков,
рестор