стного,  давит  и  давит, и
слушает жалкие хрипы, и смотрит в тускнеющие глаза
     Он вздрогнул и  разжал сведенные  судорогой пальцы. Даша спала. Щеки ее
порозовели, и дыхание было ровным.
     "Хочешь, чтобы она забыла? -- спросил  Трикси. -- Мой инклин избавит ее
от тягостных воспоминаний. Несложная операция".
     -- Нет.
     "Но ты же сказал: пусть забудет!"
     --  Я  погорячился. Все, что  было с ней,  плохое и хорошее -- ее  и не
подлежит изъятию. Достаточно, если инклин ее успокоит.
     Хлопнула дверь. Ким поднялся, вышел  в прихожую, взял у Марины поднос с
тарелками.
     -- Спасибо, поилица-кормилица.
     -- А Дарья Романовна где?
     -- Дремлет.
     Марина не без лукавства подмигнула Киму:
     --  Это вы  ее  так  утомили? Ну,  пусть  отдохнет.  Через  пару  часов
открываем.
     Бар  работал  с  десяти  до  четырех,  и  в  это  время публика  в  нем
пробавлялась пивом с солеными орешками, шампанским, кофе и мороженым. Затем,
после  часового  перерыва, приходил  шеф-повар Гриша,  и начинали собираться
клиенты посолиднев, из Дома журналистов  и городской библиотеки, Британского
совета  по культурным  связям и  прочих лежавших  окрест заведений. Эти  ели
шашлыки,  бифштексы, котлеты  по-киевски,  пили  виски  и коньяк и  наделяли
официантов чаевыми. Поэтому считалось, что "Конан" по-настоящему открывается
с пяти.
     Прикрыв  за Мариной  дверь и переправив поднос на кухню, Ким вернулся к
Даше и сел  на диванчик. Через минуту веки ее дрогнули, и он догадался,  что
Даша смотрит на него -- так, как умеют смотреть лишь женщины, через ресницы,
почти не открывая глаз. Лицо ее было спокойным.
     -- Я уснула?
     -- Да. А я стерегу твой сон и размышляю.
     -- О чем?
     -- О  твоей сопернице.  --  Глаза  Даши  распахнулись, и Ким  торопливо
пояснил: -- Сопернице из Хайбории. Там ты фея и колдунья, но есть еще другая
девушка с видами на Конана. Так, понимаешь, издатель распорядился.
     Даша села, протянула руки и ухватила Кима за уши.
     -- Издатель не издатель, а я не потерплю соперниц!
     -- Придется ее убить, -- со вздохом промолвил Ким. --  А  жаль!  Совсем
неплохая девушка, хоть и блондинка.
     -- Придется, -- подтвердила Дарья. Потом призадумалась и сказала: -- Ты
уж ее не мучай, милый, не терзай. Мы, девушки, любим умирать красиво.
     * * *
     К семи  бар начал заполняться. У столиков при входе  расселась компания
журналистов и  телевизионщиков;  там шумно  отмечали  выход в  свет какой-то
новой передачи, "Все до лампочки" или "От фонаря". Ближе к стойке лакомились
эклерами  дамы из Британского  совета, по временам оглашая  воздух  птичьими
вскриками  -- "Вандефул!.. Магнифишн!..  Найс айдиа!" Столик под самым окном
заняли две  упакованные в джинсу девицы,  по  виду --  лесбиянки; шептались,
хихикали,  пили  коньяк и гладили  друг друга ниже пояса.  За  ними деловито
трудились над бифштексами шестеро молодых людей, напоминавших команду борцов
с Кавказа: все с большими сумками, черноволосые, плечистые и как бы на  одно
лицо -- глазки  маленькие, челюсти квадратные. При них был мужчина постарше,
видимо, тренер, непохожий  на кавказца; выглядел он начальственно и озирался
по сторонам с высокомерной миной. Иногда Кононов  ловил его холодный взгляд;
глаза  у  мужчины были серые, мрачные,  непроницаемые. Может,  и  не  тренер
вовсе, а из породы сероглазиков? Искусствовед-астрофизик, только в штатском?
     Впрочем, взгляды эти Кима не смущали -- он наливал, поднимал и чокался.
Даша, сидевшая рядом, раскраснелась  и  была  чудо как хороша;  Миша Леонсон
шептал ей на  ушко комплименты, Жека  обхаживал  Альгамбру  (та  заявилась в
белом и  в  ожерелье  из  хрусталя --  ни  дать ни  взять  снежная дева),  а
Дрю-Доренко налегал на шашлык,  потчевал  компанию анекдотами и  с ироничной
усмешкой  разглядывал  жестяные  секиры и  мечи  -- какая, мол,  профанация!
Разговоры за столом велись легкие,  шутливые: вот  надо бы полки подвесить и
выставить в них сто томов "конины", а к ним пейзажи  заказать, поинтереснее,
чем  у  Халявина в издательстве,  -- скажем, Конан в туранском  гареме или в
шадизарском кабаке. Тряпочного демона убрать; болтается под потолком,  похож
на  Бада  Кингсли, а  значит,  страха  никакого,  только  смех.  "Правильно,
убрать!"  -- хихикал  Жека. Раз место есть  посередине,  лучше  приспособить
столб,  колонну  такую деревянную, и приковать к ней  Памора  Дрю, раскрасив
предварительно  под пикта. Доренко кивал,  соглашался и спрашивал, нельзя ли
столб воздвигнуть поближе к тем  английским курочкам, что лопают  эклеры. Он
им такой  эклер  преподнесет!  Натуральный,  из Пиктских Пустошей! Альгамбра
ахала,  морщилась:  самец  ты,  Дрю, неандерталец  и сексуальный  маньяк! Не
маньяк,  ухмылялся  Доренко,  а   целеустремленная  личность   с  правильной
сексуальной  ориентацией.  Как у  Мэнсона! Тут  он косился на круглые Дашины
коленки и подмигивал Киму.
     Дверь внезапно распахнулась, и в зал вошел мужчина  огромного роста,  в
безрукавке  и   вельветовых  штанах.  Штаны  были  потертыми,  а  безрукавка
оранжевой  кожи, усеянная заклепками, надета на  голое тело; волосы светлые,
курчавые,  с шеи  свешивается цепь, но не из драгметаллов, как это принято у
"новых  русских",  а самая натуральная железная -- хоть  медведя  води, хоть
бадью  из  колодца   вытягивай.  Наряд   дополняли  кирзачи  с  подвернутыми
голенищами и широкий ремень, тоже весь в  заклепках, с внушительной латунной
бляхой. В общем, не для  бара  "Конан" посетитель. Ким удивился, как его  не
бортанули от дверей, но такой маневр был, очевидно, нелегким: Селиверстов --
шесть на девять, а этот, с заклепками, еще  покруче.  Как минимум двенадцать
на восемнадцать.
     Гигант  встал  посередине  зала,  под  чучелом  демона,  и  осмотрелся,
медленно  ворочая  головой  на бычьей шее. Появился  Селиверстов  и  замер у
порога;  физиономия бдительная,  руки скрещены,  и правая  --  за  отворотом
куртки, в наплечной кобуре. Клиенты оживились,  тренер-сероглазик хмыкнул, и
даже девочки-лесбияночки перестали тискаться -- видно, решили, что ожидается
какой-то забавный аттракцион.
     Наклонившись, Ким ощупал под стулом сумку с дисками и, припомнив, что в
голове у него не раз уже тренькало и звякало, мысленно спросил:
     "Разосланы инклины? Сколько?"
     "Девять, -- отозвался  Трикси. -- Твоим друзьям,  официантам, повару  и
менеджеру".
     "Тогда принимайся за  трансформацию. Предчувствие у меня.  Не  нравится
мне этот тип!"
     "Думаю,  мне  тоже",  --  заметил  пришелец,  и  теплая  волна  тут  же
захлестнула Кима,  переполняя  мышцы энергией и силой. Стул под  ним жалобно
скрипнул, столик под локтями задрожал, и он поспешно отодвинулся.
     Гигант стукнул себя кулаком по груди.
     -- Ну,  сейчас заведет шелупонь: мы люди-беженцы, не местные, ночуем по
вокзалам... -- пробурчал Доренко.
     Но в этот раз сценарий был другим.
     -- Я -- Семитха Кулрикс из Офирии! Непобедимый воин и боец!  Камни жру,
песком отплевываюсь! Кто тут Конан, выходи!
     Глаза у Даши округлились, Альгамбра Тэсс захихикала, а дотошный Леонсон
сказал:
     -- Заврался  ты,  парень!  Семитха и  Кулрикс  -- пиктские имена, а  не
офирские.
     -- А  мне по барабану! -- рявкнул великан  и топнул сапогом -- так, что
зазвенела посуда  и  британские дамы испуганно пискнули. --  Где ты,  Конан,
сучья пасть! Конана хочу! Чтоб вырвать ему яйца... то есть печень!
     -- Развлекаем публику? -- Дрю-Доренко повернулся к Даше.  -- А здоровый
хряк! Почем наняли? За кружку пива? Так я бы лучше сыграл и даром.
     Даша  улыбнулась,  недоуменно  пожала  плечами,  а  за  ее  спиной, под
лампой-факелом, возник Канада.
     --  Прикажете  выкинуть,  Дарья  Романовна?  -- Менеджер  поднял  руку,
собираясь махнуть Селиверстову, но Ким его остановил:
     -- Не торопись, Славик. Это, кажется, меня.
     Он  почувствовал,  как  Дашины  пальцы  вцепились  в  рубашку,  ласково
отстранил ее и поднялся.
     -- Тебя,  тебя, --  подтвердил  Доренко,  --  только  не  твоя  весовая
категория.  Вы  его,  Дашенька, не пускайте,  а  я сейчас этого хряка вилкой
уложу.
     -- Сиди,  --  негромко сказал Ким и повернулся к Даше.  -- Ты, женщина,
тоже  сиди,  смотри  и не  пытайся меня  остановить. Киммерийцы  не  прощают
оскорблений.
     Он  вышел  на  середину  зала.  Британские  дамы  притихли,  замерли  с
раскрытыми  ртами  и впитывали  славянскую экзотику; от столов,  где  сидели
журналисты,  доносился  сдержанный гул,  а на лицах  молодых  кавказцев было
написано  жадное  любопытство. Один  скользнул к дверям, другой --  к стойке
бара, а остальные развернули стулья и посматривали то на Кима и Семитху,  то
на  тренера-сероглазика. Казалось,  мигни он либо  пальцем шевельни, и парни
вынесут из зала всех, вместе со столами и закусками.
     "Подозрительно", -- решил  Ким,  обратив внимание, что сумки  у них под
руками. Еще он  заметил, как бледнеет  Даша,  как спорят о  чем-то Киселев и
Леонсон,  а Дрю-Доренко  хмурится и  крутит пальцем у виска. Вдруг Альгамбра
взвизгнула: "Потешный бой! Потешный бой!" и застучала кулачком по столу.
     -- Заводной бабец, --  пробасил Семитха.  -- Потом я  ее  отымею. И ту,
рыжую, тоже. Или сперва рыжую, а после...
     Ким коротко  и страшно ударил великана в пах. Коленом, с разворота. Его
восприятие,  как  это  уже бывало, изменилось;  Конан,  возобладав над  ним,
вырвался  на  свободу  и  глядел сейчас  с холодным  торжеством на стонущего
человека. В  том,  что  должно свершиться,  Конан  не видел ни потешного, ни
театрального; бой есть бой, и все в бою дозволено, чтоб подобраться к врагу,
сломать ему хребет или проткнуть глазные яблоки.
     Семитха выпрямился. Лицо  его было  жутким, распяленный рот, выкаченные
глаза, побагровевшие щеки.
     -- Что, имелку прищемили? -- поинтересовался Ким.
     -- Щас... -- прохрипел великан, -- щас, паскуда... Щас я тебя закопаю!
     Они  закружились  под  чучелом демона,  обмениваясь  сильными  ударами.
Противник  был могуч и крепок,  и  Кима, подставлявшего то локоть, то плечо,
слегка покачивало.  Сознание  его  раздвоилось:  разум,  принадлежавший Киму
Кононову, был словно сам по себе, а киммерийские инстинкты обороняли плоть и
кровь, не требуя разумного вмешательства. Он  размышлял, зачем подослан этот
тип,  то  ли скандал устроить  и  напугать клиентов, то  ли с иными злобными
целями,  а  руки  и ноги  вкупе со всем остальным  делали  привычную работу,
сгибались, разгибались и совершали множество движений, потребных в  нынешних
обстоятельствах. Недремлющий инстинкт подсказывал, как уклониться от удара и
в какую точку бить; он видел  пот,  стекавший  по  лицу  Семитхи, слышал его
шумное  дыхание  и  в то же  время  замечал происходившее извне и не имевшее
сейчас  к  нему  касательства:  напряженные  лица  зрителей,  раскрытые  рты
британских дам, следившего за битвой тренера, Селиверстова в дверях, хмурого
Доренко и потемневшие Дашины глаза.
     "Ха!.." -- выдохнул гигант. В плечо... "Ха, ха, ха!.." Снова в плечо, в
локоть,  в кулаки... "Ха!.." А это уже по корпусу, справа по ребрам, а целил
в печень... "Профессионал, -- мелькнула мысль у Кима, -- боксер-тяжеловес и,
кажется, не  из  последних". Он ударил,  рассек до  крови  бровь противнику,
переместился  назад, к столам, где  сидели  кавказцы. Один из них, повинуясь
кивку сероглазого, стал  приподниматься, но  Доренко, вытянув руку, придавил
ему затылок.
     -- Куда?
     Парень дернулся, пришипел: "Грабли обломаю, гнида!" -- но палец Дрю уже
воткнулся в  тайную точку за ухом, тяньжун или ваньгу, нажатие которой ведет
к мгновенной смерти.
     -- Не суетись, джигит, -- сказал Доренко, подмигнул сероглазому тренеру
и добавил: -- Вот так-то, друг! Белое арийское сопротивление не дремлет!
     Глаз  Семитхи   заливала  кровь,  и  Ким,  обойдя   его  слева,   нанес
безжалостный удар по  почкам.  Гигант развернулся, послал  тяжелый  кулак  в
пустоту,  вытер  лицо и  получил прямой  в  челюсть.  Голова его откинулась,
словно  на шарнирах,  взгляд  остекленел. Журналисты  зашумели,  одна из дам
азартно  свистнула, а сидевшие под  окном лесбиянки полезли на стулья,  чтоб
лучше видеть.
     -- Хайль Борисия! -- выкрикнул Дрю-Доренко.
     -- Хайль! -- дружно поддержали остальные конанисты.
     Ким ударил  гиганта  по  ноге ступней,  сбил  на пол,  уперся коленом в
необъятную спину, нашарил на загривке  цепь. "Хорошая цепочка,  крепкая", --
подумал он, накручивая  на кулак стальные звенья. Семитха  захрипел, ткнулся
лицом прямо в туфельки Альгамбры.
     --  Ну, вот!  -- с неудовольствием  промолвила  она. -- А говорили, бой
потешный!
     Ким хищно ощерился,
     --  Это  кто  сказал?  --  Чуть  ослабив цепочку,  он  наклонился к уху
противника  и  рявкнул.  --  Значит,  ты Семитха Кулрикс  из  Офира?  А  как
по-настоящему? Отвечай, моча шакалья! Задушу! Или хребет сломаю!
     --  От-пус-сси...   --  Речь   великана  была  невнятной.  --  Семен  я
Кх-кулешов... От-пус-сси, урод!
     Но Ким не ослабил хватки.
     --  Откуда? Кто  нанял? -- Он задавал вопросы, фиксируя каждое движение
сероглазого и его  бойцов. А в  том, что в бар пришли бойцы, сомнений у него
не оставалось. Вот только чьи!
     --  Из  "Ультиматума" я... --  прохрипел  бывший  Семитха  Кулрикс.  --
Бойцовский  кх-луб такой...  А наняли черножопые... Вон старшой  их сидит...
Зай... Зайцев Гх-леб Ильич...
     --   Ты   чего  плетешь,  дебил  хренов?  --   осведомился  сероглазый,
приподнимаясь. Его команда  дружно  потянулась  к сумкам,  парень  у  стойки
напрягся, а стоявший  рядом  с Селиверстовым  полез за пазуху. "До дисков бы
добраться",  --  подумал  Ким  и  стукнул великана  по  затылку, погрузив  в
беспамятство.  Темноволосые   бойцы  тащили   из  сумок   что-то   железное,
громыхающее, визг лесбиянок резал уши, Дрю-Доренко внезапно совершил кульбит
и принял боевую позу, Альгамбра  с  грозным видом  ухватила нож,  а  Даша --
пустую бутылку. "Только этого нам не хватает", -- мелькнуло у Кима в голове.
Он опрокинул на сероглазого  тренера стол,  пнул в голень парня с автоматом,
ужом скользнул к стене мимо растерянного Леонсона и  выпрямился, сжимая свой
боезапас.
     Сталь  протяжно  запела под его пальцами. Не дротики,  не  топоры и  не
кинжалы -- диски... Умеет Конан их метать? Ким еще размышлял над этим, когда
стальная  звездочка  врезалась в  зад сцепившегося  с  Селиверстовым  бойца.
Дальнейшее свершилось быстро, под визги и крики, треск  автоматных очередей,
звон стекла,  грохот  ломавшейся мебели  и стук предметов,  одушевленных или
нет, валившихся на пол с воплями либо в покорном  молчании.  Ким  метал свое
оружие и мысленно  бился с взъярившимся  киммерийцем:  тому хотелось всадить
острия в лоб  и  горло, а  не  в  запястья и  локти. "Не лес, -- убеждал его
Кононов, -- место людное, торговое,  зачем нам столько трупов? Руки порежем,
чтоб  автоматы бросили, добавим по сусалам и вышвырнем вон". "Кром побери!..
-- гневался Конан. -- Какие руки  и сусалы? Насмерть бей, Нергалово отродье!
В глотки целься да по вискам! Короче, мочи!"
     Эта  борьба закончилась вместе с дисками.  Ким обнаружил, что публики в
зале  нет, кроме дрожавших  под столом  лесбиянок, что  Семитха  Кулрикс  из
"Ультиматума" тоже куда-то  делся, что темноволосые, в крови и  в мыле, сами
утекают на улицу, а Селиверстов  им помогает, провожая каждого  пинком. Жека
Киселев еще размахивал кулаками, Леонсон оттирал  с рубашки  пятно от соуса,
Альгамбра взирала на Кима с  восхищением,  а Дрю-Доренко занимался делом  --
собирал  стальные  диски.  Ким  поискал  глазами  Дашу  и  улыбнулся  ей  --
растрепанная и прекрасная, она походила на валькирию.
     Кто-то под его ногами застонал и завозился. Отодвинув стол и стулья, он
извлек сероглазого,  хрипевшего и хватавшегося за грудь  -- видно, приложило
краем столешницы, -- и поставил на ноги.
     -- Как тебя? Зайцев? Ну, прыгай отсюда, пока на шашлык не пустили.
     -- Чьи? -- выдохнул тот. -- Вы чьи? Тамбовские или норильские? А может,
казанские?
     -- Мы хайборийские, -- ответил Ким. -- А вон та девица, -- он покосился
в Дашину  сторону, -- у нас  за главаря. Лучше на нее не наезжать  --  лютая
беспредельщица! Рыжей Сонькой кличут... Не слыхал?
     -- Анасу Икрамовичу  это  не понравится, -- пробормотал  сероглазик. --
Сильно не понравится!
     Пошатываясь,  он направился к выходу, а  Ким  поспешил  к  Даше. В зале
возник  Славик  с  блокнотом,  стал  бродить  туда-сюда,  что-то  шептать  и
записывать -- видимо, подсчитывал убытки. Киселев  посмотрел на  Леонсона  и
промолвил:
     --  Брось   ты  с  рубашкой  возиться,  Лайонз!  Ты  вокруг  взгляни  и
впечатлись!
     -- Чем? -- кисло спросил Леонсон.
     -- Это же кино голливудское! Такая сека и заруба!  Роман  можно сбацать
-- Конан против чеченской мафии!  Давай на пару, а?  По свежим впечатлениям?
Конан есть, -- он кивнул на Кима, -- а Дашенька будет у нас прототипом...
     -- Дашеньку ты  не трогай, это мой типаж, -- произнес Ким и обнял ее за
плечи.
     Подошел Дрю, погромыхивая сталью.
     -- Диски  от пильной  машинки... хм,  оригинально! Ты  где же,  Мэнсон,
научился  их  кидать? И драться? Не замечал  я у  тебя  таких талантов... --
Повернувшись к окну, он  заметил дрожащих лесбиянок,  подмигнул им и сказал:
-- Что, перепугались,  секс-меньшинства? Дуйте  отсюда  да  поживей. Милиция
скоро приедет, и заметут вас как подозрительный элемент.
     Девушки пискнули и ринулись к дверям.
     --  Милицию  я уже вызвал.  --  Славик  Канада  приблизился, вздыхая  и
заглядывая в свой блокнот. -- Милицию, спецназ, ОМОН  и ФСБ.  Кто-нибудь  да
приедет... Скорее всего  мой знакомый, капитан из райотдела. --  Он пошуршал
листами, горестно сморщился. -- У нас, Дарья Романовна, поломанных столов --
четыре,  стульев  -- девять, разбитых зеркал -- одно и сотня пуль в стенах и
чучеле демона.  Еще, разумеется, посуда... Но  это мелкие потери,  а главный
убыток -- престиж! Кто к Нам пойдет после такого разбоя?
     -- Не пойдут,  а побегут и в очередь  встанут, --  возразил Доренко. --
Нынче у  вас  самое жареное место  во всем Питере! Ты, юноша, видел  тех,  с
телевидения? Как  эти ребятки глядели!  Завтра  к вам наедут и прославят  на
весь город -- и ресторанчик ваш, и хозяйку, и тебя! -- Он ухмыльнулся Киму.
     -- Это уже лишнее, --  сказал Кононов и предложил: -- А не пойти ли нам
отсюда? Есть помещение наверху, очень уютное и с черным ходом.
     --  Идите,  --  кивнул Славик. --  Мы тут  чуть-чуть  приберемся,  а  с
милицией я  лично  побеседую,  с  моим  знакомцем-капитаном.  Скажу, бандиты
наехали, под "крышу" брать, а чьи, не знаю.
     -- Что про него соврешь? -- Дрю похлопал Кима по спине. -- И про хряка,
с которым он бился?
     --  А,  это...  Это  у  нас аттракцион такой. Для  развлечения публики,
вместо стриптиза.
     -- Толково, -- похвалил Доренко. -- Ну, показывай, куда идти.
     * * *
     Проводив гостей,  Даша с  Кимом встали  у окна  на  кухне,  обнялись  и
выключили  свет. Близилась  полночь,  но у гранитного  речного парапета  еще
маячили  ротозеи,  болтали,  тыкали  пальцами  в  милицейского   старшину  и
Селиверстова,  охранявших  дверь. Из-под моста выплыл речной трамвайчик  под
флагом "Белые ночи", притормозил, и гид, размахивая  руками, принялся что-то
объяснять  упитанным   туристам;   те  загалдели,  защелками   фотокамерами,
расцветив  катерок  сиянием вспышек.  На улицу вышли  Славик  Канада, повар,
официант Артем, за этой троицей -- капитан и двое в штатском.
     В толпе произошло движение, и к  ним метнулись какие-то люди -- видимо,
корреспонденты.
     -- Так приходит мирская слава, -- произнес Кононов.
     "Ты о чем?" -- полюбопытствовал Трикси.
     "О том,  что духу надо  спать,  когда его носитель  общается  с любимой
женщиной,  -- строго  отозвался Ким.