абить путников, а?
     Пасть рыжеволосого растянулась в ухмылке.
     -- Может, и хочу! А руны, о которых ты толкуешь, я готов вырубить своей
секирой на твоей башке!
     Он взялся за топорище, но Конан, расстегнув пояс с мечом, бросил оружие
на землю и предложил:
     --  Мешок серебра  не  стоит  ни  твоей  жизни,  ни моей. Не хочешь  ли
помериться силами  без  острого железа?  Победишь, серебро твое, проиграешь,
так хоть останешься жив. Годится, рыжий шакал?
     Ванир смерил киммерийца недоверчивым взглядом.
     -- А есть ли у тебя серебро, вонючий хорек? Ты не походишь  на человека
с набитым кошельком.
     Конан вытащил  из-за пазухи  кожаный мешочек --  тот  самый, который он
взял у мертвого матроса с зингарского корабля. Распустив завязки, он высыпал
на  широкую ладонь  несколько  монет -- полновесных  кордавских даблантов  с
изображением лика Митры. Глаза Хорстейна жадно блеснули.
     -- Вот, видишь. -- Побренчав монетами, киммериец опустил их в кошель, а
кошель бросил на землю рядом  со своим мечом.  -- А у моего слуги,  вон того
парня с серой рожей, есть целый  мешок серебра -- как  раз такой, какой тебе
хочется.
     -- Ладно! -- Ванир с  заметным сожалением расстался со своей секирой и,
задрав голову,  посмотрел  на  небо.  -- Вроде  бы непогода  собирается,  --
сообщил он. -- Ну, ничего, до бури я тебе  бока-то обломаю и загривок намну,
киммерийский хорь.
     Ванир   стащил  куртку.  Торс  его  оплетали  могучие  мышцы,  а  левое
предплечье пересекал  шрам,  явный  след  молодецкого  удара топора.  Конан,
сбросив плащ, потуже  насадил на голову  железный обруч -- схватка, кажется,
предстояла жаркая. Он мог бы предложить ваниру поединок на ножах и прирезать
его, как лесную свинью, но такой исход киммерийцу не нравился. У  него  были
свои виды на этого рыжеволосого дикаря.
     Противники  сошлись,  и Хорстейн  без долгих  раздумий метнул  огромный
кулак прямо в подбородок Конану. Тот подставил  плечо  и крякнул;  удар  был
силен! Но слишком прямолинеен и неискусен. Вряд ли ванир обучался  кулачному
бою, коим владели мастера Заморы, Немедии и Аквилонии.
     Дождавшись,  когда  Хорстейн  сделает новый  выпад,  Конан отступил  и,
скользнув  за  спину  ванира, наградил  его  увесистым  пинком.  Рыжеволосый
растянулся на  земле,  сунувшись лицом в  вязанку хвороста.  Когда  Хорстейн
вскочил, Конан  с удовольствием убедился, что щеки у него  расцарапаны, а на
шее багровеет здоровенная ссадина.
     -- Ну, хватит с тебя, рыжая шкура? -- спросил киммериец.
     Ван,  изрыгая проклятия  и поминая  через слово то моржовую задницу, то
протухшие кишки кита, вновь  ринулся  к врагу. Некоторое время бойцы кружили
по истоптанной земле, обмениваясь ударами; вскоре  у Конана расцвел огромный
синяк на ребрах, а у Хорстейна  был  подбит глаз  и рассечена бровь. Струйки
крови, мешаясь с потом, текли по его виску, заливали ухо и исчезали где-то в
дебрях нечесаной бороды.
     При очередном повороте  Конан  оказался спиной к скалам, лицом  к своим
спутникам, стоявшим шагах в двадцати. Зийна выглядела спокойной, лишь пальцы
ее стискивали рукоять меча  да трепетали веки. Физиономия Идрайна напоминала
запечатленный в камне лик высокомерного демона,  следившего за схваткой пары
псов.  Мнилось,  что на  ней  написано:  хочет  господин  потешиться,  пусть
тешится, да только к чему? К чему, если все можно закончить одним ударом?
     Внезапно Хорстейн  наклонил  голову и  бросился  на киммерийца,  ударив
теменем в челюсть.  Жесткие  грязные волосы  на  миг забили  рот Конана;  он
вцепился  в  них зубами и  дернул, выдрав  изрядный  клок.  Ван зарычал. Его
мощные  руки  обхватили  торс  противника, пальцы сошлись  в замок на спине;
Конан  тоже обхватил его, вовремя сообразив, что происходит. Видно, Хорстейн
догадался, что в  кулачном бою ему не совладать  с искусным врагом, и  решил
раздавить ему ребра. Силы для этого у вана имелись с избытком.
     Теперь  соперники  сражались  грудь  о  грудь,  сжимая   друг  друга  в
богатырских объятиях; лица их  покраснели,  налились  кровью, жаркое дыхание
вырывалось  из распяленных ртов, глаза вылезали из орбит, мышцы  подрагивали
от напряжения. Они  походили  сейчас на пару  львов,  рыжего и темногривого,
сошедшихся в смертельном поединке -- пасть к пасти, клык  к клыку, коготь  к
когтю. Киммериец давил, но  ван  не  уступал;  ванир  нажимал,  но киммериец
держался.
     Наконец Конан просунул ногу  меж  широко  разведенных колен  Хорстейна,
выбрал подходящий  момент  и  ударил вана  пяткой  по голени. Они свалились;
Конан  был  наверху,  Хорстейн --  внизу, и затылок  его глухо  стукнулся  о
каменистую землю. Падение и крепкий удар оглушили вана совсем  ненадолго, но
этого времени Конану хватило, чтобы поймать могучую длань рыжего, заломив ее
в локте.  Резким рывком  киммериец перевернул Хорстейна на живот,  продолжая
выворачивать руку. Теперь  ванир разъяренным медведем рычал и бился под ним,
но  никак  не  мог  освободиться; было  ясно, что  стажировку  у аквилонских
мастеров этот увалень не проходил.
     Поймав его вторую руку, Конан...
     * * *
     Дзинь! Дзиннь, дзиннь!
     Ким недовольно прищурился на телефон, поднес трубку к уху.
     -- Это ветеринарная лечебница?
     -- Она  самая. Но мы лечим только ящериц, змей и других пресмыкающихся.
Если у вас крокодил с инфарктом, я вышлю "неотложку".
     -- У меня кот. Подавился рыбьим хвостом.
     -- Коты -- не наш профиль. Извините, -- сказал Ким и положил трубку.
     Поднявшись, он прошелся по комнате  от стола с компьютером  к столику у
дивана,  потом к  окну. На  столике исходил  ароматом вчерашний  букет  роз,
утреннее  солнце светило в  глаза,  по  серо-стальной  Фонтанке  плыл  белый
кораблик, набитый туристами,  --  головы крутятся  туда-сюда, блестят очки и
объективы. Теплый  денек, хороший! "В такие  дни свадьбы играть", -- подумал
Ким, протягивая руку к телефону.
     Против  ожидания,  Дрю-Доренко  оказался  дома.  Видно,  тоже  сидел  у
компьютера, писал.
     -- Чем порадуешь, Мэнсон?
     -- Хочу в ресторан  пригласить.  Помнишь  "Конан" на Фонтанке? Куда нас
Нергалья Задница водил?
     --  Помню. --  Сделав паузу, Дрю осведомился: -- Никак  аванс обещанный
выдали? Дожал-таки Борисика? Поздравляю!
     --  Чихал я на аванс и на Бориса.  Другой повод, серьезнее.  С девушкой
своей познакомлю.
     Похоже, Дрю-Доренко онемел. Не выпуская из рук инициативы, Ким назначил
время  -- около  семи --  и принялся дозваниваться Леонсону,  Баду Кингсли и
Альгамбре Тэсс. Пичи,  конечно,  исключался, да и телефона  его  Кононов  не
знал; опять же Пичи не тот человек, чтоб отоваривать его инклином.  Надежные
нужны, с устойчивой психикой! В этом  смысле Альгамбра тоже внушала сомнения
-- уж слишком часто масть меняет...
     --  Вот,  --  сказал  Ким,  разделавшись  с  приглашениями,  --  первая
поисковая  группа прибудет  в  девятнадцать ноль-ноль. Кадры  проверенные  и
непричастные к сантехнике. Можешь их  осчастливить, Трикси. А заодно Славика
Канаду, Артема, Леночку с Мариной и Селиверстова. Подходят?
     "Полагаюсь  на  твои  рекомендации,  --  ответил  неразлучный  дух.  --
Опрашивать как будем?"
     -- Ненавязчиво. Местных служащих -- хоть ежедневно,  а нашу банду я еще
раз соберу, через неделю. Скажу,  аванс выдали. А потом... потом  что-нибудь
придумаем. Кстати.. -- Ким почесал в затылке, побарабанил пальцами по столу.
--  Твой  инклин  ведь лечит?  В  смысле,  справляется со всякими  хворобами
носителя?
     "Лечит. Это компенсация за сотрудничество, осознанное или нет".
     --  Тогда  подсадим  продавцу  из  "Киммерии"?  Уж  больно  симпатичный
старичок!  А   старость  в  нашем  мире  вещь  печальная  и   сопряженная  с
болезнями...
     "Я знаю, Ким. Мы  не  болеем  и  не старимся, но я встречался с  такими
феноменами на других планетах".
     -- Вы что же, вообще не умираете?
     "Почему? Ничто  не  вечно во Вселенной! Умираем,  --  сообщил Трикси  и
добавил: -- Когда захотим".
     Брови  Кима полезли вверх. Он повернулся к экрану, посидел пару минут в
изумлении  и задумчивости, переваривая услышанное, затем  прочитал последнюю
фразу  в набранном тексте: "Поймав  его вторую руку, Конан..."  -- хмыкнул и
вернулся к работе.
     * * *
     Поймав  его вторую руку, Конан уселся на крестец поверженного соперника
и придавил коленом хребет.
     -- Ну,  все еще хочешь  услышать, как бренчат монеты  в моем кошеле? --
поинтересовался он. -- Или хруст твоих костей будет звучать приятнее?
     -- Пуу-стии...  -- прохрипел ванир,  не  прекращая,  однако,  попыток к
сопротивлению. -- Пуу-стии... хорр-рек!
     Конан обозрел необъятную спину, поросшую рыжим волосом.
     -- Я  могу  сломать тебе  шею, хребет  или руку...  Могу  и  отпустить!
Выбирай, отрыжка Имира.
     Он немного ослабил захват, и Хорстейн пробормотал:
     -- Отпусти! Но чего ты за это захочешь?
     -- Ничего! Почему ты решил, что я намерен взять с тебя выкуп?
     -- Не бывало еще, чтоб разбойник-киммериец отпустил честного ванира без
выкупа!
     Конан  расхохотался   и   встал,   разжав  стальные   тиски  на   руках
рыжеволосого.  Этот  Хорстейн  не  внушал  ему  неприязни  -- пожалуй,  даже
нравился.
     -- Я тебя отпускаю, рыжая шкура. Все, что ты мне должен, -- пара-другая
историй.
     --  Каких  еще  историй? -- подозрительно  спросил  ванир.  Он  сел  и,
морщась, начал растирать запястья.
     -- Ну, к примеру, о том, чья это земля на самом деле.  -- Конан сплюнул
в  сторону скал. -- Оборванцу вроде тебя положено шесть локтей, причем не на
земле, а под  землей. И  если эти богатые  угодья, --  он сплюнул в  сторону
тундры, -- в самом деле имеют  хозяина,  то зовут  его никак уж не Хорстейн,
сын Халлы.
     --  Ты не прав,  -- возразил  рыжий. -- Берег этот ничейный, а  значит,
мой,  клянусь  сосульками  в усах  Имира! Вот  дальше,  за моими землями, --
Хорстейн ухмыльнулся,  помянув о "своих землях",  -- лежит  бухта Рагнаради,
принадлежащая  Эйриму Удачнику.  Еще  зовут  его Высокий  Шлем,  потому  что
таскает он  на башке горшок из железа, взятый не то в  Гандерланде, не то  в
самой Аквилонии. Он, этот Эйрим...
     --  Господин!  --  донеслось  сзади, и Конан, обернувшись,  увидел, что
Идрайн помахивает секирой. -- Господин! Должен ли я подойти и снять голову с
твоего врага?
     -- Стой! -- рявкнул Конан. -- Стой на месте! И расстели плащ, чтобы моя
женщина могла сесть! А этот ванир мне не враг. Я желаю с ним поговорить.
     Ему  не хотелось, чтобы Хорстейн  разглядел  голема  вблизи. Можно было
биться о любой заклад, что рыжеволосый ванир не  станет  рассказывать всем и
каждому о своем поражении, но о серокожей  твари ростом в семь локтей он мог
и проболтаться. Лишние слухи были Конану ни к чему.
     -- О! --  произнес Хорстейн, выразительно подняв палец и усаживаясь  на
вязанку  с  хворостом.  --  О!  Господин!  Видать,  ты  не  простой человек,
киммерийская рожа, коль величают тебя господином!
     --  А как еще слуга должен  звать хозяина?  -- буркнул  Конан, поднимая
плащ, пояс с мечом и кошелек  зингарского матроса.  Пояс он  затянул  вокруг
талии,  плащ набросил  на плечи, а  кошелек принялся  подбрасывать в ладони.
Монеты в нем звенели тонко и соблазнительно.
     --  Значит,  за твоими землями  находится  бухта  Рагнаради и поселение
Эйрима Высокого Шлема, -- произнес киммериец. -- А далеко ли до него?
     -- За день  можно добраться, --  сказал Хорстейн. -- За  день,  если не
разыграется буря. А коль разыграется, то не доберешься вовсе. -- Он привстал
и, щурясь, оглядел горизонт и небеса. Их начали затягивать темные тучи.
     -- Какие же земли лежат за  уделом Эйрима? -- спросил Конан, словно  бы
не слыша последних слов ванира.
     --  Там есть  еще десяток  подворий, а  за ними -- Кро Ганбор, каменные
башни да стены, а посередь них  -- злобная крыса, прокляни ее Имир! А дальше
ничего нет, только  вечные льды да снега,  где даже летом сдохнешь с голоду,
если не навостришься жрать волков. Ты как насчет волчатины, киммериец?
     -- Мне больше  по нраву  крысятина.  Ты вот обмолвился насчет  крысы за
стенами Кро Ганбора... Это кто ж таков?
     Огромный ванир повел плечами, будто поежился, и внезапно севшим голосом
пробормотал:
     -- Колдун, поганые моржовьи кишки!  Живет там столько лет, что  старики
не упомнят, когда  он появился в наших краях... -- Тут Хорстейн поднял глаза
и  произнес еще тише:  -- Ты, киммериец, здоров  драться... шустрый,  видно,
парень!  Но я бы тебе не советовал подходить к стенам  Кро Ганбора. Может, и
уйдешь  обратно, да только  в  медвежьей шкуре. Или в волчьей... Это уж  как
чародею будет угодно!
     -- Боишься его? -- спросил Конан. Ответом было лишь угрюмое молчание, и
он, стиснув в ладони кошелек с монетами, задал новый вопрос: -- А что, Эйрим
Высокий Шлем тоже боится колдуна?
     -- Ну, боится  не боится, а опасается, -- буркнул ванир.  -- Что мне за
Эйрима говорить?  Он  вождь, а  я простой ратник. У него корабли,  и люди, и
удача... А у меня что? Топор  да жена, порог да очаг,  а при  нем -- шестеро
малолетних...
     -- Да,  небогат  ты,  Хорстейн, сын Халлы,  хоть и  владеешь  обширными
землями! -- Конан в последний раз подбросил кошель в ладони и швырнул его на
колени  рыжеволосому.  --  Держи!  Только  не  хвастай  всем,   что  ограбил
киммерийца  и  намял  ему загривок! А теперь я хочу  послушать  про  Эйрима.
Большой ли он вождь? Храбрый ли? Сколько у него кораблей и воинов? Велика ли
его сила?
     -- Большой вождь!  Выходит  в  море  на  трех  кораблях, и людей у него
сотни!  Да, большой  вождь,  --  с ухмылкой протянул Хорстейн, --  храбрый и
удачливый, да только кончилась его удача...
     -- Это почему же?
     -- Ну, сам я не видел, но люди говорят, что прислал к нему колдун своих
воинов.  И двух старшин своего войска,  Торкола и Фингаста. Оба изгои!  Один
руку на отца поднял и братьев порешил, да и другой  не лучше. Моржовый  клык
им в брюхо! -- Хорстейн откашлялся, сплюнул и позвенел монетами в кошеле. --
А за серебро  спасибо, киммериец. Чем же я тебе удружил? Или  рад был  кости
поразмять?
     -- И кости ты мне размял,  и  истории забавные поведал,  --  усмехнулся
Конан. -- Теперь я знаю, к кому мне идти.
     Он повернулся и сделал шаг к своим спутникам.
     -- Ну, иди, -- буркнул Хорстейн ему в  спину. -- Только шел бы ты лучше
к моему очагу, парень.  Хоть и не Эйримовы хоромы, а  много ближе, и  метель
там  переждать можно. Говорю, буря  надвигается!  А в бурю  надо  сидеть под
крышей, у огня. Ведомо ли тебе про имировых сыновей,  ледяных великанов? Они
шутить не любят!
     -- Ведомо, -- отозвался Конан. -- Я их не боюсь.
     -- А как насчет  снежных  дев,  дочерей Имира? Их  тоже не боишься?  --
произнес Хорстейн, сын Халлы, пряча кошелек за пояс.
     Но Конан его уже не расслышал.
     * * *
     Даша  подкралась  к  нему на  цыпочках,  обняла, окутала облаком  рыжих
волос.
     -- Труженик мой! Скоро нам принесут обед. Ты есть хочешь?
     --  Хочу,  --  сказал Ким, млея от  счастья.  -- Но лучше  бы сейчас не
наедаться. Я  ведь  друзей  на  вечер  пригласил.  Памора,  Митчела, Бада  и
Альгамбру Тэсс. Ты не против?
     -- Не против. -- Даша  уселась к нему на колени. -- А эти друзья -- они
что же, иностранцы?
     -- Негры,  -- пояснил Ким,  --  только литературные, вроде меня.  Очень
подходят к твоему хайборийскому заведению. Мы ведь, лапушка, творим о Конане
и с Конана живем. Можно сказать, с "конины".
     --  Надо же!  Когда-то  мне  подарили томик Говарда, и  я  его  за ночь
проглотила.  Не думала, что ты о том же  пишешь. -- Даша уставилась в экран,
перечитала  последний  отрывок, затем сказала:  --  Правда, о Конане!  И про
снежных дев я  помню... "Дочь  ледяного гиганта",  да? Был,  кажется,  такой
рассказ?
     --  Был.  О дочери  Имира,  божества снегов  и льдов, коему поклоняются
северяне.  Эти девы  тощие, хрупкие, бледные, с  белыми волосами...  --  Ким
внезапно сообразил, что  описывает Альгамбру Тэсс, поперхнулся и добавил: --
В общем, нечисть и нелюдь. Приходят с метелью и замораживают путников.
     -- А я? Ты говорил, что я -- в твоем романе. Кто я там?
     -- Колдунья.
     -- Разве? -- Глаза ее лукаво заблестели.
     -- А разве  нет? --  Ким  прижался  губами  к ее  шее,  пробормотал: --
Понимаешь,  милая,  колдуньи  разные бывают: есть ведьмы, а есть феи. Рыжие,
зеленоглазые...  те, что обедом кормят  и кофе в постель подают. Знаешь, что
делают с  такими  феями? -- Даша зарделась,  отодвинулась,  но  он продолжал
шептать:  -- Женятся на них, ясно? Женятся, любят, детишек заводят и умирают
с ними в один день... Ты записку мою вчера читала?
     -- Читала...
     -- Как насчет руки и сердца?
     Она вздохнула.
     -- Я не свободна, Ким.
     -- Надо освободиться. Чем быстрей, тем лучше.
     -- Надо. -- Лицо Даши помрачнело, ясный лоб прорезала морщинка.
     Выдержав паузу, Ким спросил:
     -- Боишься его?
     --  Нет.  Не  хочу  ни  встречаться, ни вспоминать о  нем,  ни  думать.
Особенно встречаться. Он... он бывает очень убедительным.
     -- Настолько, что ты с ним расписалась?
     Даша вдруг всхлипнула, уткнувшись носом Киму в плечо.
     -- Я не знаю, как это вышло,  милый... не знаю, клянусь! Он мне  совсем
не нравился...  не  потому, что  стар  и некрасив, а  больно  уж недобрый...
Ходил, уговаривал и вдруг уговорил... Как, не знаю!  Будто  затмение  нашло,
болезнь или  крыша съехала... Варя кричала -- с ума сестренка сходишь! Потом
плюнула, на гастроли  уехала, а он  меня к себе увез,  в Комарове. Дом там у
него...  не  дом, прямо  дворец или  крепость... Стена вокруг  трехметровая,
охрана, псы... И  никуда от  себя  не отпускал! Не любит в город выезжать...
говорит, кому надо, тот сам ко мне приедет... И ездили! А он хвастал: жена у
меня молодая, умница, красавица!
     Внезапно плечи Даши  затряслись,  словно  выгнали ее в морозную  ночь в
легком платьице. Она обхватила Кима за шею и разрыдалась.
     -- Как вспомню его  руки и глаза...  как  он  надо  мной  в  постели...
смотрит,  тянется  к  груди,  к  коленям, шарит, шепчет:  "Моя!..  Моя!.." А
потом...
     У нее перехватило горло. Ким представил это "потом", скрипнул зубами  и
испустил мысленный вопль:
     "Трикси!  Можешь ей помочь? Пусть забудет про  этого гада, про лапы его
загребущие, про все, что с ней творил! Пусть..."
     Что-то  прозвенело  в  голове, будто  тренькнула и оборвалась  гитарная
струна.
     "К  ней  подсажен  инклин.  Сейчас  она  уснет.  Ненадолго", -- сообщил
Трикси.
     Дашино  тело  обмякло,  головка качнулась солнечным  цветком  на тонком
стебле  и  опустилась  Киму на грудь. Он поднялся,  перенес ее  на диванчик,
вытер платком мокрые щеки, присел в изголовье и задумался.  Странные чувства
одолевали  его. Не  было  людей  на свете, которым Кононов желал бы  зла; не
терзали  его  душу ненависть  и ревность,  не  сушила память  о неотомщенных
обидах, не  сочилось ядом сердце при  мысли об  обидчиках. Был он романтик и
рыцарь  той  породы,  что  берет  не  силой,  не  угрозами,  а убеждением  и
благородством; редкий  тип для  нынешних  времен, неходовой товар. Может, по
той  причине и писал он сказки о борьбе добра со злом, в  коих  добро всегда
побеждало  происки  злобных колдунов  и  светлый  меч брал верх  над  черной
магией.
     Но это была,  так  сказать, генеральная  линия, поскольку носитель меча
умел ненавидеть  и  не прощал обид. В этом Конан Варвар был непохож  на Кима
Кононова, и  мысленный контакт между  ними, более тесный,  чем дозволяется у
автора с  его героем, что-то  менял в характере Кима, чего-то  добавлял ему.
Жестокости? Стремления мстить? Свободы в выборе способов мести? Возможно. Во
всяком случае, сейчас Ким  размышлял о Дашином супруге с холодной  злобой, и
чудилось ему,  что он, вцепившись  в горло ненави