Дайомы, безмятежно гревшийся в  теплом  море, и
северный  замок,  где  затаился  сгубивший  "Тигрицу" колдун,  и  девушку со
светлыми волосами, глядевшую ему  в спину.  Он знал  лишь, что  стая  волков
загородила дорогу, и жаждал проткнуть им глотки острым железом.
     Припоминая пиктскую речь, он осыпал врагов руганью:
     -- Смрадные псы, сыновья псов! Блевотина Нергала! Я, Конан из Киммерии,
намотаю ваши  кишки на свой клинок!  Я  заставлю  вас подавиться собственной
желчью! Я скормлю  вашу плоть  земляным червям! Выходите, крысы! Выходите, и
посмотрим, чья кровь сегодня угодна богам!
     То был давний обычай -- бахвалиться перед боем. Но Конан не хвастал: он
готовился  сделать  все,  что  было  обещано.  Гнев его  был  велик;  ярость
подымалась жаркой волной в груди. Привычным усилием он остудил ее: ярость не
должна туманить взор и слишком горячить кровь.
     -- Выходите, потомки  осла и свиньи!  Да будут бесплодными утробы ваших
жен!  Да пожрет огонь  ваши  жилища! Да  угаснут  ваши  очаги  под ветром  с
киммерийских гор! Да сгниют ваши поганые боги!
     В лесу взвыли, и первый  пиктский воин выступил из-под прикрытия  елей.
Был он невысок и коренаст,  смугл и черноволос; черные  его  глаза сверкали,
подобно двум угольям. На плечах  воина топорщилась серым мехом волчья шкура,
руки сжимали боевой каменный молот. Конан презрительно плюнул в его сторону.
     Все новые  и  новые коренастые  фигуры  выступали  на  поляну,  скользя
бесшумно и легко,  словно тени с Серых Равнин, почуявшие запах свежей крови.
Их было  двадцать  или тридцать, и Конан мог считать себя покойником, но это
его не страшило. Он знал, что будь перед ним шемиты, офирцы или черные воины
жарких земель, оставалась надежда победить или  хотя бы выжить: он прикончил
бы  пять или десять человек,  устрашив  остальных.  Но  пикты  не  отступали
никогда,  и этот  обычай становился непреложным  законом, если дело касалось
киммерийцев.
     Топча вереск,  воины  в  волчьих  шкурах  ринулись к нему. Конан шагнул
навстречу -- но не слишком далеко от двух камней,  прикрывавших его слева  и
справа. Тонко пропел зингарский клинок, перечеркнув кровавой полосой плечо и
грудь первого пикта; волшебный нож  рассек древко топора  и вонзился в живот
второму воину. Конан  отбросил  его пинком ноги  и  ткнул  кинжалом прямо  в
каменное   лезвие   секиры,  которым  прикрывался  третий   из   нападающих.
Зачарованная  сталь  прошла  сквозь  камень,  коснулась  горла; пикт  хрипло
вскрикнул и повалился на землю.
     Трое! Конан оскалился в лицо четвертому  врагу -- тот,  сжимая копье  с
кремневым  острием,  замер в  нерешительности. За  спиной его набегали новые
бойцы, тоже с копьями и топорами; никто не нес лука и не собирался стрелять.
Киммериец  был слишком  ценной  добычей, и его хотели взять  живьем  --  для
украшения священной рощи,  где  пленник  будет висеть и гнить долгие месяцы,
радуя богов Леса, Неба и Луны.
     Конан сделал ложный выпад мечом, пикт выставил копье, но тут же выронил
оружие,  схватившись  за  живот.  Меж пальцев его потоком хлестала  кровь, в
огромном разрезе -- от ребра до паха -- алели внутренности.
     --  Я  же сказал, что  намотаю  твои кишки на  свой клинок, -- произнес
Конан, выдернув из страшной раны кинжал. Пикт,  хватая воздух ртом, медленно
осел в вереск.
     "Четверо! В такой компании не  стыдно отправиться на Серые Равнины", --
мелькнуло  в  голове  у  киммерийца.  Он немного  отступил  в глубь прохода,
разглядывая  свирепые бородатые лица,  тяжелые  челюсти, по-волчьи ощеренные
рты.  "Доводилось ли  этим  воинам слышать о Конане из  Киммерии, некогда --
аквилонском  наемнике,  грабителе из Заморы,  контрабандисте,  разбойнике  и
пирате?  Может, слышали, а может, и нет, -- думал Конан, с бешенством орудуя
клинком, -- но эту встречу они запомнят надолго!"
     Его  ярость,  гнев и  ненависть  полыхали теперь холодным огнем, как  и
положено в бою: то был  негасимый  и сильный костер, питавший его упорство и
силу.  Он  ненавидел  пиктов  ровно настолько, чтобы  никого не  жалеть,  не
замечать людей за людскими лицами, а видеть лишь хищные волчьи морды и лапы,
грозившие  ему каменными когтями. Да и кто  признал бы людьми этих дикарей.?
Даже киммерийцы считались не столь варварским племенем; по  крайней мере они
пасли коз и умели ковать железо.
     Он  свалил  еще  двоих: одному  отсек  плечо вместе  с  рукой,  второму
проткнул кинжалом глотку. Но каменный наконечник, метнувшись змеей, оцарапал
Конану ребра, обожженная дубовая дубина задела по  локтю, едва не выбив меч.
Пробормотав проклятие, он  отступил, обороняя  свою щель меж камней, подобно
гигантскому морскому крабу, атакованному акулами. Валуны не позволяли пиктам
навалиться на  него всей кучей, но  он понимал, что  скоро  воины в  волчьих
шкурах заберутся на камни и нападут  сверху. Или со  спины, если ворвутся во
второй проход.
     Второй  проход! Отбиваясь  от кремневых секир,  он  оглянулся на Зийну.
Девушка еще держалась;  в пяти шагах от нее лежали две неподвижные фигуры, и
в каждой торчало по  копью. Вероятно, Зийна  метнула свое оружие с  отменным
искусством  и силой, но  теперь у молодой пуантенки остался только  меч. Она
уже не могла им убить, только  оборонялась, отражая удары вражеских палиц  и
топоров.
     Большая сучковатая дубина свистнула  над самой землей, ударив Зийну под
колени.  Она  упала, скорчившись  от  боли,  и Конан  успел  разглядеть, как
сражавшийся с ней воин отбросил секиру, сорвал с плеча плащ из волчьего меха
и набросил его  на девушку. Она Пилась под  серой шкурой, словно пойманная в
сеть рыба. Пикт с торжествующим воплем упал на нее.
     Скрипнув  зубами,  киммериец  ринулся вперед. Жестоким ударом в пах  он
опрокинул одного  воина,  рассек  бедро  другому,  пронзил  плечо  третьему.
Ошеломленные враги отступили, и Конан вырвался из сноси каменной норы, будто
карающий Ариман: глаза сверкали,  пот и кровь струились по мощной груди, меч
и кинжал рубили плоть, дробили  кости и черепа.  Он  был  в ярости, и ярость
эта, уже не холодная, а огненно-пилящая, на миг устрашила даже пиктов.
     Но только  на миг. Коренастые воины окружили киммерийца, набросились на
него,  как стая псов  на дикого матерого кабана,  дружно  ударили  копьями и
топорами. Конан  ощутил  каменное  острие под  лопаткой, острый сук  дубины,
распоровший  бедро; он рванулся,  избежав оглушающего удара в висок. Он  был
сейчас  почти мертвецом  --  если  не  трупом,  так  пленником,  повисшим  в
священной роще рядом с Зийной.
     Этих  ублюдков, этих вонючих лесных крыс было слишком много! Он  уложил
десятерых, но оставалось вдвое  больше! Он чувствовал веревку,  скользнувшую
по шее,  и  другую, которой пытались охватить его колени;  видел,  как пикты
разворачивают сеть,  плетенную  из кожаных  ремней, слышал придушенные крики
Зийны.
     Он рассек веревки, поднял меч и приготовился к встрече с Кромом. Живьем
его не возьмут!
     Где-то за спиной загрохотали  копыта,  потом  дико  взвизгнул  жеребец,
волчьими  голосами взвыли пикты; Конан,  ткнув  ближайшего мечом, перескочил
через мертвое тело, вырвавшись из кольца.  Никто не пробовал ударить его или
набросить  сеть  --  в  двадцати шагах  в  окровавленном  вереске шевелилась
огромная груда рук и  ног, темноволосых голов и серых шкур, дубин и топоров.
От  этой  живой дергающейся кучи доносились стоны и  рычание,  а  с  десяток
пиктов, только  что пытавшихся пленить Конана,  кружили рядом с ней,  словно
вороны, сжимая в руках молоты и копья.
     Внезапно  куча распалась.  Гигантская  серая  фигура с поднятым топором
возникла над  иссеченными  телами,  ноги в тяжелых сапогах  расшвыривали их,
точно расколотые поленья. Пикты ринулись к великану, ударили  враз, уперлись
остриями копий в живот и грудь, в спину и плечи. Топор серокожего  опустился
вместе с  кулаком,  и два воина  покатились  в вереск с  пробитыми черепами.
Затем исполин шевельнулся; треснули древки, бессильно  расщепились кремневые
острия, рукояти дубин дрогнули в ослабевших пальцах.
     Стальное  лезвие  секиры  опять  взлетело  вверх,  ударило,  поднялось,
опустилось... Серокожий исполин расправлялся с пиктами, будто со стаей крыс,
и в  этом было нечто унизительное. Нечеловек убивал людей --  убивал походя,
без  усилий,   столь   же  легко,  как   каменные  воины  короля   Калениуса
расправлялись некогда с восставшими зингарцами.
     Конан глядел,  будто  зачарованный, забыв о своих ранах и даже о Зийне,
стонавшей  и  трепыхавшейся  под  плотным  меховым  плащом. Люди  вступили в
схватку с ожившим камнем;  они пытались  поразить его жалким своим  оружием,
опутать веревками,  свалить  на землю. Безуспешно! Топор и  гранитный  кулак
сокрушали кости  с тем  же  равнодушием,  с  каким  дождь  поливает землю  и
проплывают в небесах темные тучи. Тут, на вересковой поляне, в кольце  елей,
бился  не  человек,  сражалась стихия  -- необоримая и мощная,  словно  удар
молнии Митры.
     Пикты, однако, сопротивлялись. Пикты падали. Пикты умирали. Их осталось
пятеро,  потом  --  четверо, трое, двое...  наконец,  последний,  истекающий
кровью... Потом --  никого. Одни пали в честном бою от руки человека, других
сокрушила равнодушная сила голема.
     Никого!  Только трупы в  ало-сизом вереске, только вороны  в вышине  да
конь  в  хлопьях  пены, только женщина  под волчьим  плащом да  двое мужчин,
пристально глядящих друг на друга...
     -- Кажется, я поспел вовремя, господин, -- проронил Идрайн.
     -- Но не жди от меня благодарности, нелюдь,  -- ответил Конан и сплюнул
в окровавленный вереск.
     * * *
     "Ким!"
     Голос был бестелесным, беззвучным -- не  голос, а мысль, будившая  его.
"Ким! Ким! Ким!"
     Он  застонал, открыл глаза и поворочал головой. Над  лесом низко висело
солнце. Слева  и  справа -- стены  сараев, меж  ними -- груд а  разбросанных
дров. Полено давило в поясницу. Он попытался вытащить его, не  смог,  уперся
руками в землю и сел. Рубашка на спине и груди была мокрой, набухшей кровью.
     "Ким!"
     -- Я здесь. -- Кононов сильно потер ладонями щеки. -- Я живой?
     "Живой. Восстановление заняло двадцать две минуты сорок секунд".
     Ким  задумался. Сила прибывала  с каждым мгновением,  но мысли медленно
ворочались под черепом. Он пересчитал дырки в залитой кровью рубахе. Пять!
     -- Восстановление, говоришь? Ты меня с того света вытянул!
     "Мозг  не  поврежден, и это было несложно, --  заверил Трикси с  ноткой
гордости. -- Вот  с  тем сантехником пришлось повозиться. Видел бы  ты  его!
Шестой этаж, как-никак".
     В голове у Кима просветлело. Он расстегнул рубашку,  ощупал кожу, потом
дотянулся  до левой  лопатки.  Ни  следа  ран, ни  рубцов нет, ни шрамов, ни
царапин!
     -- Зря я тебя послушал, -- произнес он с глубоким вздохом. -- Надо было
того  бандита -- Храпова, что  ли?.. --  пришибить.  Да  и  всех  остальных,
пожалуй.  Мы  ведь  не метаном  дышим  --  кислородом,  а он не  содействует
гуманности.
     "Моя ошибка. Готов признать: ты лучше меня разбираешься  в ситуации, --
покаялся Трикси и после паузы добавил: -- Если бы стреляли в голову, мы  оба
были бы мертвы. Больше я не стану мешать. Действуй в согласии с вашим земным
обычаем".
     -- То-то  же! -- сказал Ким, поднимаясь. Он прихватил валявшуюся  рядом
кувалду,  прокрался  вдоль  стенки сарая, выглянул из-за  угла и  облегченно
перевел дух.
     Варвару --  чего он втайне опасался -- еще не насиловали. Она стояла на
коленях у колодца,  над баком для кипячения белья; Шурик с Егором держали ее
за плечи,  Щербатый, вцепившись в рыжие волосы, совал ее голову в бак. Гиря,
почесывая в затылке,  наблюдал  за этой  сценой,  а Храпов, развалившись  на
травке,  курил.  Пейзаж  казался  столь  же  мирным,  как  если  бы  дачники
отстирывали скатерть после обильного пикника.
     Щербатый  поднял  голову  Варвары.   Глаза  ее  были  выпучены,  широко
разинутый рот жадно хватал воздух, по лицу стекала вода.
     -- Ну,  припоминаешь? -- сказал  Гиря. -- Значит, дело было  так:  вы с
сестрицей и  с этим Олегом, хахалем твоим, рванули за город, на дачу. Хахаль
отвез вас, оставил колеса и умотал электричкой. А дальше что?  Колес-то нет!
Выходит, сестрица уехала?
     -- У-е-хала, -- с трудом выдохнула рыжая.
     -- А куда?
     -- Н-не з-знаю!
     -- Это плохо, что не знаешь. Это, Варька, не по-родственному! Пал Палыч
тебе ведь родня?  Родня! И  свое желает забрать, не чужое! Собственную жену,
любовь  свою  сладкую,  единственную! --  Гиря  подмигнул помощникам,  и  те
заржали. -- Ну, так где она? Куда винта нарезала?
     В глазах рыжей зажглась ненависть. Она мотнула головой и прохрипела:
     -- Ищите!
     -- Так у  нас базара не получится, --  вымолвил Гиря.  -- А знаешь, что
делают  с теми, кто не  отвечает за базар? Мочат их, Варька, мочат в натуре!
--  Он  махнул  Щербатому  и  распорядился: --  Ну-ка, окуни  ее,  прополощи
извилины! Вдруг вспомнит. А не вспомнит...
     -- На травке разложим, -- подсказал Шурик и жадно облизнулся.
     -- Разложим, -- кивнул Гиря. -- Только ты будешь в задних рядах.
     -- Это почему?
     -- А потому, что самый моложавый и вообще "шестерка". Окунай!
     Варвару снова сунули в воду,  а Ким несколько раз присел, согнул руки и
поворочал шеей. Тело повиновалось ему, как точный, готовый к битве механизм.
Матрица  Конана также  была на  месте, распространяя  ощущения  могущества и
смертоносной холодной ярости. Конан Варвар точно знал, кого и как прикончит.
     -- Вытаскивай! -- скомандовал Гиря. -- Ну, припомнила, гадюка рыжая?
     --  Н-ничего...  н-ничего  н-не  припомнила,  --  еле  ворочая  языком,
произнесла  Варвара и плюнула  на башмак Щербатому. --  Не найти  вам Дашку,
волчарам позорным! Не найти! Все зря! Меня зря мучаете и парня зря убили!
     Гиря сдвинул густые брови.
     --  Ты о себе  заботься,  не о том фраере!  Он  копытца откинул, а  ты,
сучка, пока что жива.  С  тобой мы по-нежному, по-хорошему,  а фраера кушают
мураши. Может, уже и съели.
     --  Не съели, -- сказал Ким, выступив  из-за  угла. Движения  его  были
стремительны,  словно ветер нес над землей мощное тело; ступни едва касались
травы, тяжелый молот со  свистом вращался в воздухе. Он ударил Храпова ногой
в  висок, опустил  кувалду на  бритый  череп Гири, вырвал ее, ломая  кости и
разбрызгивая кровь, снес затылок  Щербатому и, дернув молот на  себя, всадил
рукоятку  под челюсть  Егора. Шурик, оцепеневший  на  мгновение,  вскочил  и
бросился бежать, но кувалда мелькнула в  лучах вечернего солнца, догнала и с
хрустом врезалась между лопаток. Ким подошел, поднял ее, брезгливо сморщился
и сунул в бак с водой.
     Варвара глядела на него, сидя на корточках и приоткрыв рот. Глаза у нее
были темные, как зеленоватое бутылочное стекло.
     -- Ты... ты ведь умер! В тебя стреляли!
     -- А  вы видели? Вам этот,  -- он  шевельнул ногой  голову  Гири, -- на
затылок наступил.
     -- Я слышала! И видела,  что ты мертв, когда меня к колодцу потащили! И
рубашка у тебя в крови!
     -- Царапина, -- пояснил Ким, присаживаясь напротив  женщины. -- Но если
говорить серьезно, пулей меня  не убить и  ножиком не  зарезать.  Я, Варвара
Романовна, умею стимулировать регенерацию.
     -- И где такому учат?
     -- В Тибете, у буддийских монахов. Искусство бусидо фэншуй.
     Варвара, будто не  веря своим глазам, покачала головой и бросила взгляд
на бездыханные тела.
     -- Этому монахи тоже учат?
     -- Всенепременно, -- подтвердил Ким. --  Они хоть  монахи, а  шутить не
любят. Опять же бандит -- он и в Тибете бандит.
     -- Полезная штука, особенно для цирковых... -- пробормотала женщина. --
Научишь?
     -- Никак не могу, Варвара Романовна, далай-лама не велел.  К тому же  в
период обучения --  а  длится он  восемь лет -- необходимо соблюдать аскезу.
Это, я думаю, не для вас.
     Губы  женщины вдруг задергались, она спрятала лицо в  ладонях  и  то ли
зарыдала,  то  ли  захохотала,  глухо  и  хрипло,  содрогаясь  всем   телом,
раскачиваясь и царапая ногтями лоб.  "Истерика", -- подумал Ким, придвинулся
ближе и, обхватив ее за плечи, начал гладить по мокрым растрепанным волосам.
     --  Все  хорошо,  Варвара  Романовна...  они  мертвы,  и  вам ничто  не
угрожает... все хорошо... я рядом, я здесь, чтобы вас защищать...
     Дрожь  постепенно стихала, рыдания сделались тише. Наконец, она вытерла
глаза и щеки, сбросила с плеч руку Кима и буркнула:
     -- Я в порядке. Ты вот что... ты меня Варей зови.
     -- Ким Кононов, писатель. Ваш сосед, -- отрекомендовался Ким. -- Еще --
знакомый Даши.
     Варвара ахнула, отстранилась и уставилась на него но все глаза.
     -- Мамочки мои...  так ты тот самый  парень... Дашка говорила,  лежит в
больнице, в бинтах и синяках...
     -- Он самый, только без бинтов, -- подтвердил  Ким. -- Бинты -- мелочь,
чепуха... в общем-то, для маскировки.
     -- А сюда ты как добрался?
     -- С Дашей хотел повидаться, а  в  цирке  объяснили, где вас искать. --
Ким  извлек кувалду из бака и стал обтирать ее  пучком травы. -- Люди мы  не
чужие, Варя, и думалось мне, что помощь вам нужна. Сердце подсказало.
     -- Сердце...  --  протянула Варвара, вставая  и одергивая  сарафан.  --
Ошиблось твое сердце: Дашка в городе, а я не героиня твоего романа.
     -- Не ошиблось,  -- возразил  Ким,  кивая на  трупы. -- Писателю  нужны
разнообразные впечатления.  --  Он тоже  поднялся и оглядел поляну. -- Камни
тут есть?
     -- Камни? Зачем тебе камни?
     --  Покойников  в  болоте  утоплю.  Глубокое болото?  Варвара махнула в
сторону деревьев:
     --  Вон там, в сотне метров, озеро есть.  Такая  промоина, что  дна  не
достать... Справишься?
     --  Справлюсь.  Только  вот что, Варвара  Романовна... вы уж  простите,
проголодался я...  Регенерация  требует  массу энергии,  так как  сдвигается
цитологический баланс, а это грозит паратаксисом. Опять же гормоны...
     Женщина усмехнулась и погрозила ему пальцем:
     -- Гормоны ты для  Дашутки оставь. Бандюг  со двора убери,  а я уж тебя
накормлю. Потом поговорим... спаситель!
     * * *
     Но в этот вечер им побеседовать  не пришлось. Одолев огромную сковороду
картошки  со свининой,  Ким  сомлел  --  то  ли от обильной  еды,  то ли  от
треволнений и  произошедшей с ним метаморфозы, а может, от  всего  разом. Не
каждый  день  случается  погибнуть  самому,  воскреснуть  и  посчитаться   с
обидчиками, отправив души их  в астрал, а плоть -- в глубокое  лесное озеро!
Он  размышлял об этом, лежа в маленькой Дашиной горнице, на Дашиной кровати,
касаясь щекой  ее подушки, что пахла так сладко и  тревожно... События этого
дня мешались с хайборийскими видениями, битва у колодца переплеталась с боем
в  Пиктских Пустошах, Гиря и его  подручные вдруг  превращались  в  дикарей,
одетых в волчьи шкуры, но  целивших в Кима -- или  в Конана? -- из автоматов
"узи" и базук. В общем, смесь была как раз  такой, чтобы наполнить  его  сны
кошмарами, но выручил Трикси --  сделал  так,  что  снилась  Киму прелестная
Даша,  плясавшая то на  спине  у  слона,  то на выстланной рубероидом  крыше
сарая, то на поленнице дров.
     Ким проспал до десяти, улыбаясь этим чудным снам, а когда пристроился к
столу позавтракать, Варвара осмотрела его, вздохнула и промолвила:
     --  Симпатичный  ты  парень,  и есть  в тебе  кураж,  и  возрастом Даше
подходишь, не  то что ее шмурдяк... Дай вам господь! Только вчера, по-моему,
ты был повыше и покрепче. Или у меня в глазах двоится?
     --  Не двоится,  --  заверил ее Ким. --  Это все тайцзи ушу...  то есть
бусидо фэншуй.  Стимуляция мышц при помощи биоэнергетической  накачки.  Тоже
тибетская методика.
     -- Надо же,  -- покачала головой  Варвара. -- Ты такой  молодой, а  уже
писатель и боец, и даже в Тибете побывал!
     -- Не был я в Тибете, -- отозвался Ким, поглощая  яичницу. --  Меня тут
обучил