рекорды бьет... Или, скажем, у чиновника проснулась  совесть,
и он отдал свой особняк слепым детишкам. Дело неслыханное и потому...
     "...заметное,  --  промолвил Трикси. -- С этим  я  согласен! Но симбиоз
между  инклином  и носителем возможен лишь при сознательном  контакте,  чему
мешает ваша ментальная  невосприимчивость. Поверь,  я изучил этот вопрос!  Я
пересаживал свои инклины с близкой дистанции и наблюдал  реакцию людей.  Она
была неоднозначной и временами очень странной".
     -- А поконкретнее?
     "Можно и поконкретнее. Так вот, одни инклин не замечают, и поведение их
не меняется, другие испытывают дискомфорт различной степени, от беспокойства
до сильного стресса. Есть такие, что временно  сходят  с ума... У третьих, в
очень  немногих  случаях,  вдруг  пробуждается  редкий  талант,   заложенный
природой: эйдетическая  память,  дар  гипноза, электромагнитная  ориентация.
Эффект, конечно,  обратим --  все исчезает с эвакуацией  инклина. --  Сделав
паузу, Трикси пояснил:  --  Это определяется психологическим типом носителя,
его способностью воспринимать инклин на подсознательном уровне. Люди разные,
понимаешь?"
     -- Разные, -- согласился  Ким. -- Отсюда вывод: ты проводил свои  опыты
на финнах, а у нас другая  ментальность,  и потому реакции будут другими. Ты
слышал поговорку: что русскому благо, то немцу смерть?
     "И что это значит?"
     --  Возможность  подчинения  инклина. Представь,  что  человек-носитель
возобладает над ним  подсознательно, не ощущая его присутствия и считая, что
в нем  проснулся естественный дар --  тот  самый, заложенный природой... Как
тебе этот вариант?
     "Он мне совсем не нравится, -- без промедления откликнулся пришелец. --
Не нравится,  но  исключить  его  я  не  могу. Ваш  мир  такой  необычный  и
странный..."
     -- Мир! Мир --  это еще цветочки, а ягодки -- наша страна, -- промолвил
Ким и зашагал к подъезду.
     * * *
Диалог шестой
     Пальцы танцуют по  клавишам  мобильника,  те загораются  мягким зеленым
светом. Долгие мелодичные гудки... Потом голос:
     -- Слушаю.
     -- Славик, ты?
     -- Дарья Романовна?  Даша, Дашенька, где же вы пропадали!  Тут такое...
такое творится!.. Мы все...
     --  Помолчи, Славик.  Где  я  была, неважно -- считай,  болела.  Теперь
выздоровела... Что с нашим заведением?
     --  С заведением? Ммм...  Можно сказать, процветает,  Дарья  Романовна!
Налоги уплачены, аренду  продлили, ассортимент  расширили...  Ну а доходы...
Тут я, признаюсь, не в курсе.
     -- Не в курсе? Ты мой управляющий и должен...
     --  Я  ваш, Дашенька, душой  и  телом ваш, но я уже не  управляющий. Вы
разве  не знаете, что  Павел Павлович поставил  Ерчуганова? Его человек, его
хозяйская воля и  власть... Так что о доходах -- к  Ерчуганову, а  я  теперь
хожу в завхозах. Продукты  там купить, пиво  завезти и протереть тарелки  да
стаканы...
     Молчание. Потом:
     -- Я не знала. Ты, Славик, не думай, что я вас бросила. Я  в самом деле
заболела. Тяжелый случай помешательства... Бывает! Но проходит.
     Снова молчание.
     -- Где вы сейчас, Даша?
     --  В машине. В  город еду.  Уже проехала Парголово... Вот что, Славик,
скажи Селиверстову...
     --  Он, Дашенька,  уже  у нас не  служит.  Ерчуганов  своих  охранников
привел. Зовутся секьюрити, а по виду -- бандиты.
     --  Ты,  Славик,  не перебивай хозяйку! Во-первых,  скажи Селиверстову,
чтоб  завтра  был  на   месте.   Непременно!  Во-вторых,  ты  не  завхоз,  а
управляющий. Мой менеджер! Помнится, раньше мы без завхоза обходились.
     -- А что с Ерчугановым? И с его качками?
     --  Захотят  по-доброму,  уйдут.   Не  захотят,  сделаю  из  них   мясо
по-цыгански. Или соус бешамель.
     -- Простите, Дарья  Романовна... ммм... не очень удобно спрашивать... а
как же ваш супруг?
     --  Думаешь, из  него  не получится соус?  Тишина.  Короткий  смешок  в
трубке.
     -- Понял. Осознал! Прочувствовал! Сказать Селиверстову, чтоб озаботился
подмогой?
     -- Сами  справимся.  Вот что, Славик... С квартирой -- с  той, что  над
баром, -- все в порядке?
     -- В полном, Дашенька.  Ерчуганов  про нее не  знает, и Павел Павлович,
думаю, тоже. -- Пауза. -- Только зачем вам в нее? Поживите у нас или хотя бы
переночуйте. Оля моя, так с радостью!
     --  Спасибо,  Славик,  спасибо, милый...  Не  надо.  Не  хочу  для  вас
неприятностей. А еще... еще помнишь, что о кошках сказано? Кошки гуляют сами
по себе.

Глава 7. Битва в лесу
     Должен признаться, что мне приходилось убивать. Уже в зрелом возрасте я
участвовал в  Нефтяных войнах  2012-2014 гг.,  был переводчиком,  но попал в
окружение с ротой десантников и сражался за свою жизнь и жизни товарищей как
солдат,  штыком  и  автоматом.  Был в Африке,  в  Ливии,  Уганде,  Эфиопии в
качестве фронтового  корреспондента,  потом очутился  на  Кубе в дни Первого
восстания, и в каждой "горячей точке"  меня старались прикончить как минимум
десятком способов,  невзирая  на  мой  журналистский  статус. Я, разумеется,
сопротивлялся;  мне не  хотелось  покинуть этот  мир, своих друзей, детей  и
горячо  любимую  супругу. Поэтому я убивал, хотя насилие и  смерть ужасны. Я
это точно знаю. Мне приходилось умирать.
     Майкл Мэнсон "Мемуары.
     Суждения по разным поводам".
     Москва, изд-во "ЭКС-Академия", 2052 г.
     Дрю-Доренко не  подвел,  пригнал машину к трем, но засиделся у Кононова
изрядно, болтая о всяких пустяках. Гость ведь,  не выгонишь! И  в результате
Ким  добрался к повороту  на Крутые  Горки лишь в шестом часу. Как  сообщила
цирковая  девушка,  дорога  тут  делилась  натрое:  прямо  -- магистраль  на
Приозерск,  направо --  шоссе похуже, к Соснову, налево -- совсем уж дрянная
дорожка с разбитым  покрытием, ведущая в Горки. День был будний,  и  на всех
трех  направлениях  царило  затишье:  не прятались  в  кустах  гаишники,  не
рассекали  атмосферу иномарки,  и только  время  от времени скромно  шуршали
шинами "Жигули"  или ковылял куда-то трактор с прицепом, полным навоза.  Ким
остановился у развилки, открыл дверцу, посмотрел на сосны и ели, толпившиеся
по обочинам дорог, вдохнул свежий смолистый воздух и пробормотал:
     --   Хорошо...  Только   камешка  не   хватает.  "Какого  камешка?"  --
поинтересовался Трикси.
     -- Такого,  вещего... На  котором  написано:  прямо пойдешь  --  в  ГАИ
попадешь, направо свернешь -- мотор  разобьешь, налево свернешь -- принцессу
найдешь.
     "Значит, нам налево", -- заключил Трикси.
     Вздохнув и покосившись на кувалду, дремавшую в ногах соседнего сиденья,
Ким  свернул в  нужную  сторону. Тихо подвывая, "Москвич"  пополз  от ямы  к
колдобине,  от  колдобины к  яме; сосны,  будто  сочувствуя ему, зашелестели
ветвями, потом раскатилась звонкая дробь ударившего в боевые барабаны дятла.
Дорога, вначале прямая, стала петлять; как обычно в Карелии, холмы сменялись
оврагами, хвойный  лес  --  болотом  или дикими зарослями малины, нетронутые
чащи -- делянками, где  поработали  пилой и топором. Если б не  этот признак
цивилизации, вид был бы точно такой, как  в северных Пустошах  Пиктов -- ну,
еще зверье отсутствует и дорога заасфальтирована... Как бы заасфальтирована,
уточнил Ким, объезжая очередную воронку.
     Минут  через  пятнадцать справа  потянулось  болотце, потом  завиднелся
низкорослый  ельник,  а  между  болотом и ельником  возникла тропка примерно
двухметровой ширины. "Все, как говорила та девушка", -- мелькнуло в голове у
Кима.  Он  переключил с третьей  на вторую передачу, повернул  и двинулся на
север,  припоминая  последнюю  инструкцию:  ехать  дальше,  пока  машина  не
застрянет. "Москвич" уже не подвывал,  а  всхлипывал, стонал  и трясся  так,
будто в пароксизме страсти хотел наехать на красотку -- "Ладу", девственную,
новенькую и блестящую. Но "Лады"  в обозримом  пространстве не нашлось, зато
впереди  замаячило что-то красное,  угловатое,  высокое  и  на  колесах. Ким
развернулся с горем пополам,  заглушил мотор,  вылез из машины и, крадучись,
направился к яркому пятну.
     Оказалось,  что  это  джип,  просторный,  мощный  и  абсолютно  пустой.
Осмотрев  его,  Кононов  почесал в  затылке, оглядел  тропу,  зажатую  между
болотцем и ельником, и произнес:
     --  Похоже,   мы  опоздали,  Трикси.  --  Он   прикоснулся  к   капоту,
почувствовал тепло еще неостывшего двигателя и добавил: -- Если опоздали, то
ненадолго. Совсем ненадолго. Думаю, минут на тридцать-сорок... Ну, приступай
к трансформации!
     Теплая волна прокатилась от головы до пят, мышцы набухли и отвердели, и
одновременно  Кононов  ощутил, как  изменилось восприятие  окружающего.  Для
него,  горожанина, лес был  местом для прогулок, не очень  знакомым,  однако
вполне   безопасным,  как  бы  накрытым  аурой   четырехмиллионного  города,
исхоженным  вдоль и  поперек  -- пусть  не им, но другими людьми. Теперь все
изменилось. Он чувствовал себя в лесу как рыба в воде или  краснокожий гурон
в дебрях Онтарио; он был повелителем леса, его владыкой, охотником на хищных
тварей, что прятались  в лесных  глубинах.  Он  был  сильней  и смертоноснее
любого хищника и демона  и знал об этом, он  не боялся  ничего, но помнил об
осторожности -- так,  как помнит о ней тигр, выслеживая дичь. Сила, хитрость
и опыт Конана, варвара из Киммерии, были с ним.
     Подхватив  кувалду,  Ким  побежал вдоль дороги, прячась  за деревьями и
нюхая воздух. Чутье его  обострилось, слабые  запахи  дыма  и пищи, присущие
человеческому жилью, стали  внезапно  ясными,  различимыми; они  пробивались
сквозь аромат смолы и хвои, указывая направление. Он мчался бесшумно, огибая
мохнатые ели, проскальзывая тенью в зарослях подлеска,  перепрыгивая кочки и
невысокие  кусты; казалось, лес раздается перед ним и, точно зеленые морские
воды, смыкается за спиной.  Он различал шелест листвы, птичьи крики, далекие
неясные скрипы и шорохи; потом в  лесную  симфонию  снова врезалась  звонкая
дробь барабана -- солировал дятел.
     Не успел он закончить, как Ким услышал вопли и, рухнув на землю, пополз
к  ближайшей  елке.  За  ней   открывалась  поляна  с   маленьким  хуторком:
бревенчатый  домик с  верандой, пара низких покосившихся  сараев с  плоскими
рубероидными  кровлями, штабель  дров между ними, колодец,  будочка отхожего
места и  грядки,  заросшие травой. Сараи,  торчавшие левее  домика и ближе к
Киму,  окружали  пятеро  мужчин --  Гиря  в распахнутой  ветровке и  четверо
незнакомых  качков, красных, потных  и  злых,  словно  быки,  узревшие  плащ
матадора.  На крыше  сарая стояла женщина в сарафане, не скрывавшем  крепких
рук и  длинных ног; глаза  прищурены,  губы  стиснуты, ветер  играет  рыжими
прядями. "Кажется, та, что на плакате со слоном", -- отметил Кононов. Еще ее
облик  напомнил  Киму Дашу, но выглядела  она постарше и  покрепче:  налитая
грудь  воинственно топорщилась под  сарафаном, бедра были шире,  а кулаки --
заметно увесистей.
     Гиря вытер пот со лба, махнул рукой:
     -- Храпов, ближе  к лесу встань, а ты, Шурик, у поленницы. Скакнет, так
бей ее по костылям. Можно поленом, я разрешаю.
     Пара   качков,   плотный   угрюмый   мужчина   и  темноволосый  парень,
переместились, куда приказано. Рыжая на крыше подбоченилась, блеснула зубами
в недоброй ухмылке.
     -- По костылям, стервец? А  если я пяткой в лобешник врежу? И добавлю в
ухо?
     -- Ничего, оклемается. Шурик  у нас молодой,  -- отдуваясь и  почесывая
бритый череп, возразил Гиря. -- А ты, Варюха, не суетись и раньше времени не
скалься. Будь ты хоть дважды Тальрозой  и трижды Сидоровой, попрыгаешь еще с
полчасика и свалишься  с копыт. Копыта ведь не слоновьи! Опять же судороги у
тебя... лечиться надо... Вот и полечим.
     Женщина -- не иначе, как Варвара, понял Ким, -- топнула ногой.
     -- Был бы  ты один,  козлина, я бы тебя  полечила, прописала  судороги!
Катился бы до Питера с голым задом!
     Теперь ухмыльнулся бритоголовый:
     -- Так я, Варюха, не один, а с четырьмя братанами.  Не потому, что тебя
испугался.  Они, считай, сюда  рвались, очередь занимали...  Баба ты видная,
мясистая -- почему не позабавиться? И позабавимся! Конечно, если не скажешь,
куда сеструху дела.
     --  Я  вам устрою  забаву,  --  пообещала  рыжая. -- Тебе  первому член
откушу, гад ублюдочный!
     Гиря показал ей кулак с выставленным средним пальцем и распорядился:
     -- Передохнули и хватит! Храпов и Шурик -- на месте, Егор и Щербатый --
на сарай! Станет дрыгаться, коленом промеж ляжек! Очень это баб успокаивает,
если вломить с чувством, но в меру.
     "Выходит, Даши здесь нет, -- подумал Ким, глядя, как двое качков шагают
к  сараю.  --  И где же  она? В лес убежала,  бросив сестру? Как-то не в  ее
характере... Значит, уехала в город, вчера или сегодня утром... А  жлобы Пал
Палыча сюда приперлись... Ну, как приперлись, так и выпрутся!"
     Егор  со  Щербатым  забрались на  крышу и,  растопырив  руки,  медленно
двинулись к женщине. Ким, не выдержав, фыркнул -- сцена напомнила ему  ловлю
бабочек детишками.  Правда, у этих "детишек" не имелось сачков, зато торчали
за  поясами  резиновые милицейские  дубинки, а рожи  были хмурыми и  в то же
время плотоядными, словно у пары оголодавших кобелей.
     Один  из парней  -- Егор, а  может, Щербатый  --  внезапно подскочил  к
Варваре, но  та,  с  неженской силой стукнув его в  челюсть, выскользнула из
расставленных рук,  перепрыгнула на поленницу, а с нее  -- на крышу  второго
сарая. Видимо, этот фокус делался не раз и был во всех  мелочах отработан --
по  дороге  Варвара  успела  левой  ногой выбить  полено у Шурика,  а правой
врезать ему по затылку. Удар оказался неслабый -- Шурик  охнул,  покачнулся,
но устоял, откинувшись на груду дров. Потом выхватил  дубинку и с угрожающим
видом помахал ею в воздухе.
     -- Ну, падла гребаная, погоди! Я тебе воткну!
     -- Это и воткнешь,  если больше нечем,  сучонок вшивый! -- откликнулась
женщина.  Повернувшись  к  Гире,  она  приставила  ладонь   к  низу  живота,
пошевелила  пальцами  и  насмешливо осведомилась: -- А  правда,  что  у всех
отморозков  здесь  тоже отморожено?  И  что причиндалы  свои  вы  держите  в
холодильнике?
     --  Поймаю,  узнаешь, --  пообещал  бритоголовый, затем,  хмуря  густые
брови, оглядел помощников и  произнес: -- Так у  нас дело не пойдет, братва,
так мы до  вечера провозимся.  Вот  что...  Ты, Щербатый, останься на крыше,
Храпов пусть следит, чтоб в лес не смылась, а мы ее на этом сарае возьмем. С
трех сторон!
     Под черепом Кима проснулся Трикси:
     "Что  они делают?  Это  какая-то  игра?  Национальный спорт? Такого я в
Финляндии не видел!"
     "Такого нигде не увидишь, -- заметил Ким. -- Это Дарьина сестра. Они ее
ловят".
     "Зачем?"
     "Хотят узнать, где Даша. А если не скажет, примутся насиловать".
     "Ни  на одной планете, где дышат метаном... -- начал Трикси, но тут же,
не закончив фразы, возмутился: -- Это мерзость, клянусь квазарами Галактики!
Мерзость! Ты собираешься вмешаться?"
     "Еще как! Только не вырубай меня из образа, пока  я их не успокою. И не
давай советов. Советы, они хороши после драки".
     С этими словами Ким, извиваясь змеей, пополз в траве, желая подобраться
с тыла к Храпову. Гиря с подручными уже залез на крышу, Варвара отступила на
самый край  и  погладывала то на  троих противников, то  на Щербатого, то на
землю --  видно,  соображала, куда прыгать и  куда  бежать. Наконец,  сделав
изящный пируэт, она скакнула на поленницу, Шурик прыгнул вслед за ней, дрова
под их тяжестью  зашуршали,  заскрипели  и разъехались,  сбросив непосильный
груз.  Варвара  вскочила  первой,  с увесистым поленом, нацелилась  Шурику в
темя, но в этот миг с соседней крыши ринулся Щербатый. Он рухнул на женщину,
сшиб ее наземь,  но тут же дико взвыл -- рыжая, похоже, знала, в какое место
бить. Но было поздно: сзади на нее навалился Шурик, подбежавший Егор схватил
за  руки,  а  Гиря,  поставив  башмак  на  затылок,  втиснул лицо  в  землю.
Задыхаясь, Варвара билась под ними, как кошка под сворой жадных псов.
     До Храпова, с  интересом следившего за свалкой, было три шага.  Близко,
совсем  близко! Кононов  поднялся  с грозным ревом,  одним  прыжком  пересек
разделявшее их расстояние, швырнул  качка в траву, занес  пудовый молот. "Не
убивай!" -- пискнул  Трикси.  "Гуманист хренов..."  --  пробормотал Ким,  но
молота не опустил,  ткнул упавшего  носком  в  живот  и, вращая над  головой
кувалду, направился к сараям, разбросанным поленьям и копошившимся на  земле
телам.
     Гиря его  не  заметил --  увидел  Щербатый, сидевший у стены с рукой на
причинном месте.
     -- Это что еще за хрен припадочный? Это...
     Ким легонько  стукнул  его в висок, проломил стену ударом молота, сунул
обмякшее тело в дыру.
     -- Этот хрен тебе не по зубам. Полежи, приятель, отдохни...
     Он  повернулся, перехватил свое оружие  посередине рукояти и  огрел  ею
Шурика по хребту.  Может быть,  не Шурика, а Егора  --  они  стояли радом на
коленях, пытаясь  связать Варвару, а та сопротивлялась молча и отчаянно. Ким
опустил кувалду, схватил  насильников за шеи, стукнул лбами, потом,  глядя в
мертвеющее лицо Гири, медленно произнес:
     -- Что,  узнал фраера  с  Президентского? Чахоточного спидоносца? Вижу,
узнал...  Ну,  на этот  раз я погляжу,  какого цвета у  тебя печенка! Может,
протухла и не годится на паштет... Ты, братан, циррозом не страдаешь?
     Он надвигался  на бритоголового,  усмехаясь, поигрывая мышцами, еще  не
решив, что сделает с ним -- то ли  и правда вырвет  печень, то ли переломает
ноги или оставит без ушей. Достойную кару он еще не  выбрал, но был уверен в
своей  силе, в  неуязвимости и в том, что  может  эту  кару совершить. Кровь
Нергала!  Кто  этот  хмырь, чтобы тягаться  с киммерийским  варваром? Прах и
пепел -- а больше ничего!
     Он не увидел, как поднимается сзади Храпов, только услышал тихий щелчок
предохранителя.  Раздался гром,  пуля  вошла  под лопатку, пробила сердце; с
последним выдохом вспух и опал на губах  кровавый пузырь,  и Ким без  звука,
молча, повалился в траву.
     Отерев со лба холодный пот, Гиря с облегчением выдавил:
     -- Фраер -- он фраер и есть.
     Потом вытащил  спрятанный  под ветровкой  пистолет и  разрядил в  грудь
Кима.
     * * *
     Тьма и  холод...  Мрак,  пронзительная боль...  Казалось, он  падает  в
пропасть,  откуда не возвращаются, -- летит долго, бесконечно и все не может
достигнуть дна.
     Потом  холод  и боль отступили и  словно растаяли,  сменившись чувством
умиротворения и покоя. Но он  еще падал, падал в никуда,  хотя полет  уже не
казался путешествием  в вечность --  скорее, дорогой к иному миру, опасному,
но полному  борьбы и жизни. "Я  не умер, -- мелькнуло  у Кима  в голове,  --
странно, но я не умер! Я падаю... Но куда?"
     Ощущение тела внезапно вернулось к нему.  Он вдохнул прохладный воздух,
услышал,  как шумят  ели, раскачиваясь на  ветру, почувствовал жар нагретого
солнцем  валуна  и тяжесть  арбалета в  собственных  руках.  Мир покачнулся,
дрогнул и застыл, точно лесной пейзаж, вдруг воплотившийся в реальность.
     Эта реальность мнилась привычной, столь же обыденной, как Президентский
бульвар,  двор  с киосками  и  скамейками, голубоватое летнее небо и дорога,
петлявшая  вдоль болотца.  Он был  Конаном,  Конаном  Варваром  из Киммерии,
странником, заброшенным в лесные дебри. И он сражался с пиктами.
     * * *
     Стрелы  кончились. Отбросив арбалет,  Конан вытянул меч  и взял в левую
руку  волшебный  кинжал. Меч, добытый на "Морском Громе", казался ему совсем
неплохим  --  обоюдоострый,  с  длинным прямым клинком  отличной  кордовской
закалки. Правда, был он слишком узок и легковат для его руки, но выбирать не
приходилось.
     Киммериец выступил из-за камня. Бешенство ярилось в его сердце, стучало
молотом в висках; мышцы наливались тяжелой злой силой. Сейчас, перед битвой,
он  все  позабыл:  и  остров